Читать книгу Святыня - Деннис Лихэйн - Страница 2

– В прошлом году, – сказал Тревор Стоун, – моя жена возвращалась после вечера в Сомерсет-клубе, что на Бикон-Хилле. Вам он знаком?

– Мы там оттягиваемся, – сказала Энджи.

– Да. В общем, у нее сломалась машина. Она позвонила мне в офис в центре – я как раз кончал работу, – чтобы я ее подвез. Забавно.

– Что именно? – осведомился я.

Он заморгал.

– Просто я вспомнил, как редко мы себе это позволяли. Проехаться вдвоем. Из-за моей всегдашней занятости совместные поездки превратились в нечто исключительное. Казалось бы, что может быть обыденнее – посидеть рядом в машине в течение двадцати минут, а нам это удавалось не больше пяти-шести раз в году.

– И что же произошло? – спросила Энджи.

Он откашлялся.

– На спуске с Тобин-бридж нас стала подрезать и теснить с дороги какая-то машина. Автомобильное пиратство – так это, кажется, называется. Автомобиль у меня был новый, незадолго перед тем купленный «ягуар-ХКЕ», и я не собирался дарить его шайке хулиганов, убежденных, что стоит только захотеть – и все будет как им заблагорассудится. Вот я и…

С минуту он смотрел в окно, словно вновь слыша скрежет металла и вой двигателей, снова вдыхая тот вечерний воздух.

– Машина моя грохнулась на бок, ударившись со стороны руля. Жена моя Инес кричала без умолку. Тогда я этого не знал, но ей сильно повредило позвоночник. Эти сволочи разозлились – ведь я испортил машину, которую они, вероятно, уже считали своей. Пока я боролся с беспамятством, они застрелили Инес. Они все стреляли в машину и стреляли, и три пули угодили в меня. Как ни странно, ни одна из них серьезно меня не ранила, хотя одной мне и размозжило челюсть. Трое этих бандитов немного повозились, пытаясь поджечь машину и не догадываясь проткнуть у нее бензобак. Потом им это надоело, и они отчалили. А я остался лежать с тремя пулями в теле и переломанными костями рядом с трупом жены.

Покинув кабинет в сопровождении Шатуна и Недотепы, мы неверной походкой направились в спортивный зал Тревора Стоуна, или же гостиную джентльмена, или уж не знаю, как и назвать помещение величиной с ангар реактивного самолета с вишневого дерева столом для игры в бильярд и снукер, с мишенью для «дартс» на подставке, а также с покерным столиком и имитацией зеленого газона вокруг лунки для гольфа. Вдоль восточной стены помещения тянулась стойка бара красного дерева с висящими над ней стаканами – количества их хватило бы целому полчищу гостей на месяц гулянки.

Тревор Стоун плеснул себе в стакан на два пальца эля и качнул бутылкой сначала в направлении моего стакана, а затем в направлении стакана Энджи – жест, на который мы оба ответили отказом.

– Мужчин этих, а строго говоря, совсем мальчишек, которые совершили это преступление, быстренько судили. Им дали пожизненное без права помилования, которое они не так давно начали отбывать в Норфолке, и поделом им, как я думаю. Мы с дочерью похоронили Инес, и все пошло своим чередом, если не считать нашего горя.

– Маленькое «но», – сказала Энджи.

– Извлекая пулю из моей челюсти, доктора обнаружили у меня признаки рака. В ходе дальнейших анализов выяснилось, что рак уже пошел по лимфатическим узлам. Сейчас они копаются в моем кишечнике – толстом и тонком. Вскоре, как я уверен, им уже и резать будет нечего.

– Какой срок они вам отвели? – спросил я.

– Шесть месяцев. Так они считают. А тело мое говорит мне, что осталось месяцев пять. Так или иначе, будущей осени мне уже не увидеть.

Крутанувшись на табурете, он опять устремил взгляд в окно на морской пейзаж и другой берег залива. Я посмотрел туда же, куда смотрел и он, и увидел скалистый фьорд. Фьорд разветвлялся, вдаваясь в сушу наподобие клешней омара, и, вглядываясь в даль, я заметил знакомый маяк. Дом Тревора Стоуна стоял посередине мыса Марблхед – утесистом выступе северного бостонского побережья, где дома были намного дешевле, чем в других здешних местах.

– Горе, – продолжал он, – штука прожорливая: все грызет и грызет, во сне и наяву, поддавайся ты ему или нет – безразлично. Точь-в-точь раковая опухоль. Однажды ты просыпаешься поутру и ощущаешь, что все твои прочие чувства – радости, зависти, жадности, даже любви – поглощены им. Остаешься только ты наедине со своей утратой – голый, уязвимый, открытый ему. И тут уж горе – полновластный хозяин.

Кубики льда в его стакане задребезжали, и он опустил на них взгляд.

– С этим можно бороться, – сказала Энджи.

Повернувшись к ней, он улыбнулся своим амебообразным ртом. Белые губы, перерезавшие обезображенную, с раздробленными костями челюсть, дрогнули, и улыбка тут же исчезла.

– Горе знакомо и вам, – мягко сказал он. – Знаю. Вы потеряли мужа. Пять месяцев прошло, не так ли?

– Бывшего мужа, – потупившись, уточнила Энджи. – Верно.

Я потянулся к ее руке, но она, покачав головой, положила руку на колени.

– Я читал все газетные репортажи, – продолжал он. – Даже в этой кошмарной «Уголовной правде». Вы вдвоем вступили в схватку со злом. И победили.

– Невольно, – сказал я и откашлялся. – Можете мне поверить.

– Возможно, – отозвался он, скрестив тяжелый взгляд своих зеленых глаз с моим. – Возможно, вы двое сделали это невольно. Но подумать только, сколько потенциальных жертв вы спасли от этих чудовищ.

– Мистер Стоун, – проговорила Энджи, – при всем моем к вам уважении должна просить не говорить с нами об этом.

– Почему же?

Она вздернула подбородок.

– Потому что вы ничегошеньки не знаете, вот и говорите глупости.

Легонько погладив набалдашник своей трости, он наклонился, другой рукой коснувшись колена:

– Вы правы. Простите меня.

И вдруг она улыбнулась ему улыбкой, какой я не видел на ее лице со дня смерти Фила, такой улыбки она с тех пор не дарила никому. Улыбнулась так, будто были они с Тревором Стоуном старыми друзьями, жившими где-то, куда не достигает ни свет, ни людская доброта.

– Я одинока, – за месяц до того сказала мне Энджи.

– Неправда.

Она лежала на пружинном матрасе с покрывалом, который мы разложили в моей гостиной. Собственная ее постель, как и вообще почти все ее вещи, оставалась у нее дома на Хоуис-стрит, потому что она все еще не решалась войти туда, где стрелял в нее Джерри Глинн и где истекал кровью на полу в кухне Эвандро Арухо.

– Неправда, ты не одинока, – повторил я, и руки мои обхватили Энджи, обняв ее со спины.

– Нет, я одинока. И никакие твои объятия, никакая твоя любовь не в силах этого теперь изменить.

– Мистер Стоун, – проговорила Энджи.

– Тревор.

– Мистер Стоун, – повторила она. – Я сочувствую вашему горю, от всей души сочувствую. Но вы нас похитили. Вы…

– Мое горе тут ни при чем, – сказал Стоун. – Нет, нет. Проблема вовсе не в этом.

– Так в чем же? – спросил я.

– В моей дочери Дезире.

Дезире.

Он произнес это имя благоговейно, как молитву.

Ярко освещенный кабинет его оказался храмом, возведенным в ее честь.

Там, где раньше я видел только мрак и тени, обнаружились фотографии и рисованные портреты женщины, запечатлевшие ее чуть ли не во все этапы жизни – начиная с младенческого возраста и до окончания школы: начальная школа, ежегодные снимки ее в старших классах, по окончании колледжа. Неумело снятые стареньким «полароидом», но вставленные в новехонькие, красного дерева рамки. А вот случайный снимок: она и, судя по всему, ее мать на барбекю, стоят возле газового гриля на лужайке во дворе, в руках бумажные тарелки, в камеру обе не смотрят. Выхваченный наугад кадр, расплывшееся по краям изображение, фото, снятое без учета того, что откуда-то слева падал солнечный свет и блики его затемняли объектив аппарата. Такие карточки, не вставленные в альбом, обычно теряются, однако в кабинете Стоуна снимком этим явно дорожили – он был в посеребренной рамке на изящной подставке слоновой кости.

Дезире Стоун отличалась изумительной красотой. Ее мать, как можно было судить по нескольким фото, была, по-видимому, латинских кровей, и дочь унаследовала материнские густые волосы цвета меда, изящную форму нижней челюсти и шеи, точеность черт, тонкий нос и цвет лица, словно всегда озаренного светом закатного солнца. Отец же подарил Дезире нефритово-зеленые глаза и полные, четко очерченные губы. Симметрию генетических влияний можно было заметить, глядя на фотографию, стоявшую на столе Тревора Стоуна. На ней Дезире была снята вместе с отцом и матерью и одета в ярко-красную мантию с шапочкой – наряд выпускницы, – а за ее спиной простирался кампус колледжа Уэллсли; руки девушки обнимали родителей за шею, притягивая к ней их головы. Все трое улыбались и, казалось, так и излучали здоровье и благополучие, в то время как лицо девушки счастливо сочетало в себе нежную красоту матери с отцовским выражением несгибаемой воли.

– За два месяца до катастрофы, – сказал Тревор Стоун, на секунду взяв в руки фотографию. Он поглядел на нее, и нижнюю часть его обезображенного лица исказила судорога, в которой я распознал улыбку. Потом он поставил фотографию обратно на стол, а мы сели напротив него.

– Вам обоим известен частный детектив по имени Джей Бекер?

– Джея мы знаем, – сказал я.

– Работает в «Сыскном агентстве Хемлина и Коля», – сказала Энджи.

– Правильно. И какого вы о нем мнения?

– В профессиональном смысле?

Тревор Стоун пожал плечами.

– Он свое дело знает, – сказала Энджи. – Хемлин и Коль берут к себе только самых лучших.

Стоун кивнул:

– По-моему, несколько лет назад они и вам обоим делали предложение перейти к ним.

– Как это вы пронюхали? – удивился я.

– Но ведь это так, верно?

Я кивнул:

– И, насколько я понимаю, это было щедрое предложение. Почему же вы отказались?

– Мистер Стоун, – сказала Энджи, – на случай, если вы не заметили, мы не принадлежим к типу людей, ошивающихся в кругах бизнесменов и политиков.

– Ну а Джей Бекер – человек другого типа?

Я кивнул:

– Он несколько лет прослужил в ФБР – до того, как сделал выбор в пользу больших денег, которые платят в частных фирмах. Он любит хорошие рестораны, красивую одежду, красивые многоэтажные дома и всякое такое. И костюмы на нем сидят хорошо.

– И, как вы сказали, он отменный специалист.

– Замечательный! – воскликнула Энджи. – Ведь именно его стараниями были доказаны связи Бостонского федерального банка с мафией.

– Да, знаю. Кто, вы думаете, нанял его на эту работу?

– Вы, – сказал я.

– И еще несколько видных бизнесменов, потерявших деньги во время краха на рынке недвижимости и падения курса доллара и фунта в 1988 году.

– Если вы обращались к нему раньше, почему вас интересует наше мнение о нем?

– Потому, мистер Кензи, что не так давно я привлек мистера Бекера, как и все «Агентство Хемлина и Коля», к розыску моей дочери, поручив им это дело.

– Розыску? – переспросила Энджи. – Сколько же времени она отсутствует?

– Четыре недели, – ответил Стоун. – Тридцать два дня, чтобы быть точным.

– Джей нашел ее? – спросил я.

– Не знаю, – сказал Стоун, – потому что теперь пропал и мистер Бекер.

На улице в то утро было холодно, но не слишком, так как ветер был несильным, а столбик термометра показывал тридцать с небольшим[1]. Такой холод ощущается, но до костей не пробирает.

Однако на заднем дворе Тревора Стоуна ветер задувал с Атлантики, с его газона видны были барашки волн, и холод ударял в лицо, как снежком. Я поднял воротник кожаной куртки, защищаясь от океанского бриза, а Энджи сунула руки поглубже в карманы и съежилась, втянув голову в плечи. Но Тревор Стоун вышел на ветер. Провожая нас, он надел лишь легкий серый плащ, и плащ этот с хлопаньем бился о его тело в то время, как он стоял лицом к океану, храбро бросая вызов пронизывающему ветру.

– «Хемлин и Коль» вернули мне деньги, отказавшись от поручения, – сказал он.

– По какой причине?

– Не объяснили.

– Это неэтично, – возмутился я.

– Ну и что вы мне предлагаете?

– Обратиться в гражданский суд, – сказал я. – И выиграть дело.

Оторвав взгляд от морских далей, он обратил его к нам и не отводил, пока мы не догадались.

– Любое исковое заявление бессмысленно, – заметила Энджи.

Он кивнул:

– Потому что я умру раньше, чем дело дойдет до судебного разбирательства.

И он опять повернулся лицом к ветру, а к нам спиной, и слова его долетали до нас вместе с резкими порывами ветра.

– Я привык к тому, что пользуюсь влиянием, любое неуважение в мой адрес мне в диковинку, как и чувство страха. Теперь же я бессилен. Каждый знает, что я умираю. Каждый знает, что времени для борьбы у меня не осталось. И каждый, я уверен, внутренне посмеивается.

Я пересек газон и встал рядом с ним. Он стоял на самой кромке, там, где кончалась трава, обнажая черный камень утеса, угольно поблескивающий на фоне штормового моря.

– Так почему же именно мы? – спросил я.

– Я наводил справки, – сказал он. – Все, к кому я ни обращался с расспросами, уверяли меня, что вы двое обладаете теми двумя качествами, которые мне так нужны.

– Какими? – спросила Энджи.

– Честностью.

– В той мере, в какой…

– …в какой это возможно в нашем развратном мире, да, мистер Кензи. Но вы честны с теми, кто завоевал ваше доверие. А я намерен ваше доверие завоевать.

– Похищение – не лучший для этого способ.

Он пожал плечами:

– Я дошел до крайности, и часовой механизм внутри меня запущен и тикает. Вы закрыли свой офис и отказываетесь вести дела и даже встречаться с возможными клиентами.

– Да, это так, – сказал я.

– На прошлой неделе я названивал вам обоим по домашним телефонам и в офис, но у вас нет автоответчиков.

– У меня он есть, только на время я его отключил, – сказал я.

– Я писал вам.

– Он не вскрывает почту, за исключением конвертов со счетами, – сказала Энджи.

Стоун кивнул, словно в некоторых кругах это дело обычное.

– Вот поэтому я был вынужден прибегнуть к таким крайним мерам, чтобы знать наверняка, что буду выслушан. Если вы откажетесь браться за мое дело, я готов выплатить вам двадцать тысяч долларов в качестве компенсации за потраченное время и причиненное вам неудобство.

– Двадцать тысяч! – выдохнула Энджи. – Долларов!

– Да. Деньги перестали теперь для меня что-либо значить, а наследников, кроме пропавшей Дезире, у меня нет. Кроме того, потрудившись разузнать обо мне, вы бы обнаружили, что двадцать тысяч долларов в сравнении с тем, что я имею, – сущая мелочь. Так что, если пожелаете, можете вернуться ко мне в кабинет, из верхнего правого ящика стола вынуть деньги и вновь жить, как жили до этого дня.

– Ну а если мы не откажемся, – сказала Энджи, – что вы поручите нам делать?

– Отыскать мою дочь. Я допускаю, что она мертва. Понимаю даже, что это весьма вероятно. Но я не хочу умирать, не узнав всего доподлинно. Мне надо знать, что с ней произошло.

– Вы обращались в полицию, – сказал я.

– И не получил ничего, кроме пустых фраз. – Он качнул головой. – Им представляется молодая особа, которая, впав в депрессию, решила развеяться, отправиться в путешествие, чтобы там прийти в себя.

– А вы уверены, что в вашем случае это не так?

– Я знаю свою дочь, мистер Кензи.

Опираясь на трость, он резко крутанулся и направился по газонной лужайке обратно к дому. Мы последовали за ним, и в огромных стеклянных окнах фасада его кабинета я увидел наши отражения: немощный старик, борющийся с ветром, который дует ему в спину и хлопает плащом по телу, едва не сбивая с ног, а тот, нащупывая тростью точку опоры, с трудом продвигается вперед по промерзшей лужайке; слева от него миниатюрная хорошенькая женщина, чьи темные волосы треплет ветер, а справа – мужчина лет тридцати с небольшим, на нем бейсбольная шапочка, кожаная куртка и джинсы. С некоторым замешательством поглядывает он на двух своих спутников, гордо несущих свое горе.

Уже в патио, придерживая дверь перед стариком, Энджи сказала:

– Мистер Стоун, вы говорили, что мы обладаем двумя качествами, наиболее сейчас вами ценимыми.

– Да.

– Одно из них честность. А какое второе?

– О вас говорят, что вам незнакома жалость, – сказал он, входя в кабинет. – Совершенно незнакома.