Читать книгу Зло в маске - Деннис Уитли - Страница 4

Сказанное им было столь ужасным, что его даже трудно было осмыслить. Одно дело, когда тебе не повезло, и ты стал военнопленным, но стать навсегда рабочим скотом этого белобрысого великана – совсем другое.

Некоторое время Роджер молчал. Бесполезно было обнаруживать свою ярость, поэтому он заговорил спокойным голосом:

– Я понимаю ваши чувства, барон, по поводу потерь, которые вы понесли во время этой кампании; но существуют лучшие способы восполнить их, чем задерживать нас здесь для работы на ваших землях. Я офицер и…

– Были, – презрительно усмехнулась женщина. – А теперь вы ничем не лучше любого другого мужчины, и, когда ваша лодыжка срастется, вы будете пахать и мотыжить землю для нас.

– Gnдdige Frau[4]. – Роджер заставил себя улыбнуться. – Я не просто офицер. Я адъютант и личный друг императора. Прошу вас, сообщите ему, что я здесь. Я ничуть не сомневаюсь, что он захочет выкупить меня и трех мужчин, которых вы взяли в плен вместе со мной, за гораздо более крупную сумму, чем мы смогли бы наработать для вас за десять лет.

Барон хрипло засмеялся.

– Сообщить вашему кровожадному, помешанному на войне императору? А что потом? На следующий день он пришлет сюда эскадрон гусар, изнасилует женщин, уведет скот, меня повесит, а сарай и замок сровняет с землей. Вполне возможно, не правда ли? Нет, мой дорогой воробышек, вы останетесь здесь, а когда ваша лодыжка заживет, мы будем давать вам столько брюквенной похлебки по вечерам, сколько пота вы потеряете за день работы.

В данный момент, вероятнее всего, не о чем было больше разговаривать. Под неусыпным взором барона Фрида, энергично сотрясая своей огромной грудью, перевязывала им раны. Когда она закончила, по лестнице поднялся один из людей барона с огромной лоханью овощной похлебки. Лишь только он разлил ее по оловянным мискам, четверо пленников жадно набросились на пищу, несмотря на ее неаппетитный запах.

Глядя на них, барон дружески похлопал своего помощника по спине и сказал с улыбкой:

– Это Кутци, мой надсмотрщик. Будете его слушаться, как меня самого, иначе вам будет худо.

Кутци был небольшим худощавым мужчиной. У него была придурковатая усмешка, при которой обнаруживалась нехватка двух верхних зубов. За поясом он носил кнут с длинной кожаной плетью. Вытащив его, он шутливо огрел по очереди каждого пленника. Роджер почувствовал ожог от удара кнутом по икре и еле сдержал крик. Сержант перенес удар стоически. Молодой Ганс Хоффман громко застонал, а капрал Витю в ответ разразился бранью.

Барон и баронесса от души расхохотались; затем в сопровождении Кутци они спустились вниз и отправились в замок.

Немецкий был родным языком Хоффмана, а во время последней кампании Фурнье и Витю достаточно выучили немецкий, чтобы понять смысл сказанного бароном. Когда их тюремщики удалились, сержант пробормотал:

– Дьявол их всех побери. Что нам делать, полковник?

– Разработать план побега, – мрачно ответил Роджер.

– Вашей светлости легко это говорить, а как быть нам, мы ведь безнадежно изувечены ранами? – сказал Витю.

– Заткнись! – оборвал его сержант. – Иначе, когда мы вернемся, я накажу тебя за неуважение к офицеру.

Роджер временно решил не обращать внимания на нахальство капрала.

– Нам следует быть терпеливыми, – сказал он. – Ждать, пока наши раны заживут. Сейчас лучшей тактикой будет не доставлять этим людям никакого беспокойства и позволить им поверить, что мы смирились с нашей долей. Уже стемнело, и чем больше мы будем спать, тем быстрее выздоровеем. Обсудим все утром.

Больше они ничего не обсуждали, каждый остался наедине со своими мрачными мыслями. Каждый из них зарылся в сено, стараясь устроиться как можно более комфортабельно.

Все они проснулись рано. В первый раз Роджер принялся критически оценивать своих товарищей по несчастью и начал расспрашивать об их прошлом.

Сержант Фурнье был типичным старым солдатом, у него было отстрелено одно ухо, а его густые усы свисали вниз. Как заядлый санкюлот он сражался у Келлермана при Вальми, это сражение было поворотной точкой истории: французы просто с помощью быстрого маневра и точной пушечной стрельбы отбили атаку австрийцев, что привело в замешательство их командование и заставило отказаться от попытки вторжения во Францию. Во время победоносной Итальянской кампании 1796 года Фурнье служил в армии маршала Ланна, затем был переведен в Рейнскую армию, отличился в ходе великой победы генерала Моро при Хогенлиндене. Получил повышение и был переведен тогда в Консульскую, а теперь в Императорскую гвардию и с тех пор участвовал во всех сражениях Наполеона. Ему было сорок два года, но из-за множества морщин он выглядел гораздо старше. Он был семь раз ранен и награжден орденом Почетного легиона. Он был революционером старой закваски, однако боготворил Наполеона, а своего командира Императорской гвардии юного маршала Бессьера обожал. Роджер понял, что на него можно положиться.

Ганс Хоффман был ничтожеством. Он был один из многих тысяч подростков из Рейнской области, чьи земли были завоеваны Наполеоном, а они сами были призваны на военную службу и отправлены помогать Наполеону в его армию. Ганс втайне ненавидел французов, и, если бы ему представилась возможность, он бы дезертировал из армии, но ему не хватало смелости.

Капрал Витю был совсем не таков. Сын адвоката, известного в самом начале революции, он был хорошо образованным человеком под тридцать лет, женатым, успевшим обзавестись сыном. Но все это не помогло ему избежать внеочередного призыва в армию, который объявил Наполеон для пополнения поредевших рядов в своих войсках. У Витю были тонкие губы и горькая линия рта, длинный нос. Он много говорил, много знал и был агрессивен. Роджер вскоре понял, что по характеру он настоящий смутьян.

Когда они обсуждали свое положение, Витю заявил:

– Вот придет время, я рискну и попробую убежать. Но я не вернусь в армию.

– Вернешься! – сердито вскричал Фурнье. – Это твой долг, и я прослежу, чтобы ты это сделал.

– К черту долг! – заявил капрал. – Если бы речь шла о защите Франции, я бы снова воевал, как вы это делали при Жемаппе и Ватиньи. Но здесь, в этих чужих краях, какого черта мне здесь делать?

– Эти пруссаки сразу бросились бы через Рейн, если бы мы не дали им жару при Йене, а русские вслед за ними. Только дураки стали бы ждать, пока они смогут сражаться на своей родине, вместо того чтобы разбить врага на его территории.

– Ерунда! Никто из них не стал бы на нас нападать! Что бы они выигрывали, если бы начали войну? Ничего! С 1799 года Франции не угрожает никакая опасность. С тех пор мы являемся жертвой неуемных военных амбиций Наполеона. Он вытащил нас из наших домов и бросил в поход, заставил умирать с голоду, сражаться во всех частях Европы единственно ради своей славы, и мне все это надоело.

Роджер знал, что капрал выражает мнение большей части солдатской массы, но, как старший офицер, он не должен допускать таких замечаний, поэтому он сказал:

– Довольно, капрал! И Пруссия, и Россия – монархии. Если бы это было в их силах, они снова поставили бы во главе нашей страны короля. Если мы хотим удержать наши свободы, их следует победить.

– Свободы! – ухмыльнулся Витю. – Должно быть, вы ослепли за последние десять лет, полковник! Эпоха «Свободы, Равенства, Братства» так же далека от нас, как век обскурантизма. Все законы, введенные Конвентом, отменены или изменены, и новая Конституция VIII года, которую дал нам Бонапарт вскоре после того, как короновался в соборе Парижской Богоматери, превратила нас в расу рабов. А что касается Равенства, то, если бы люди, которые завоевали его для нас в девяносто третьем, могли увидеть, что происходит теперь, они перевернулись бы в своих могилах. Народные представители сделали из него императора, а из его братьев – королей. Его приспешники были большими сановниками, принцами, герцогами и тому подобное. Они украшали себя золотыми галунами, драгоценными камнями и перьями. Они жили в роскоши и добыли себе состояния, разграбив все страны, которые завоевали, в то время как нам, беднякам, платили только несколько франков в день и заставляли рисковать жизнью, чтобы они могли и дальше обогащаться.

– В ваших словах есть доля правды, – согласился сержант. – Но тем не менее я душой и телом предан императору. Он знает, что для Франции лучше, и никогда не даст пропасть своим людям.

– К тому же, – вмешался юный Хоффман, – я не думаю, что это правильно – заставлять людей из других стран сражаться за него. Там, где я родился, люди ни с кем не ссорились, голландцы тоже жили мирно, и итальянцы, и баварцы, но тем не менее нас в этой армии тысячи, мы годами сражаемся и находимся в походе, тогда как могли бы счастливо работать на наших фермах и виноградниках, могли жениться и содержать семью.

– Да, вам не повезло, – согласился Роджер. – Но вспомните, Франция освободила вас от вашего старого феодального строя, при котором все, кроме ваших дворян, были крепостными ваших наследных принцев. Франция дорого заплатила за это, лишившись за последние пятнадцать лет большей части своей молодой рабочей силы. Чтобы восполнить эту потерю, императору ничего не оставалось, как рассчитывать на своих союзников.

– Да, прежде все было вполне честно, – согласился Витю. – Тогда нам нужен был каждый человек, чтобы сражаться в Италии или на Мозеле. Но с тех пор все переменилось. Что Рейнская область или Голландия могут выиграть от того, что будут помогать завоеванию Польши? И что это была за кампания! Мы брели шатаясь, в грязи, в истрепанной в лохмотья форме, с трудом находя дорогу из-за метели. Это для вас, полковник, все хорошо и для штабных офицеров. Вы размещаетесь на постой в лучших домах городов, берете из каждого обоза с продовольствием все, что вам нужно, – еду и вина, ходите по роскошным балам, бегаете за женщинами. А тем временем нам приходится вытрясать душу из этих несчастных крестьян, чтобы раздобыть хоть немного пищи, чтобы унять урчание в животе, и спать в таких холодных сараях, что порой наши товарищи за ночь замерзают до смерти.

Роджер знал, что все это правда, но он также понимал, что единственную надежду на побег может дать только признание всеми остальными его лидерства, поэтому он сдержанно согласился, что последнее время армия переживает особые трудности, отметив, что в этом нет вины императора, а виновата чрезвычайно бедная и малонаселенная страна, в которой они ведут бои.

В последующие дни нелюбезная баронесса Фрида регулярно приходила, чтобы перевязать их раны, а Кутци приносил два раза в день бадью с похлебкой, в которой иногда попадались куски мяса, и по их сладковатому запаху Роджер предположил, что это была конина. Поскольку сильный холод сохранял дохлых животных от разложения, он не сомневался, что крестьяне во всей округе, а также уцелевшие из всех армий, оставшиеся в этой местности, питались этим мясом.

На третий день их пребывания на чердаке обнаружилось, что от глубокой раны в ногу у юного Хоффмана началась гангрена. Поскольку врача найти было невозможно, то с этим ничего нельзя было сделать. В течение нескольких часов он бредил по-немецки и на четвертый день умер.

Большую часть времени, пока они залечивали свои раны, они разговаривали в основном о тех кампаниях, в которых им пришлось участвовать, и о маршалах, под началом которых они служили. Все восхищались Ланном, Неем и Ожеро, которые неизменно вели свои войска в бой в полном обмундировании, на груди у них блистали звезды и ордена.

Бесспорно, Ланн был мастером самых славных штурмов в армии. Он был ранен дюжину раз, но при виде крепости, которую нужно было занять, размахивал саблей и был первым, кто взбирался по приставной лестнице на бастион неприятеля.

Рыжеголовый Ней был не только наиболее способным тактиком, но у него не было иных стремлений, как завоевать славу, и, чтобы добиться этого, всякой мало-мальски важной атакой он руководил сам.

Ожеро, крупный мужчина, неразборчивый в средствах, вышедший из рядов «гамэнов» революции, заядлый дуэлянт, которого уже никто не решался задирать, завоевал обожание своего корпуса. Они с Ланном оставались закоренелыми революционерами. Они слыли сквернословами и прилагали нечеловеческие усилия к тому, чтобы скрыть свое неодобрение Бонапарта за то, что он стал императором. Однако он слишком ценил их военные способности, чтобы избавиться от них.

Мнения о толстом гасконце Бернадоте, который отказывался подчиняться требованиям новой моды и продолжал носить длинные волосы, разделились. Он был единственным старшим генералом, который отказался поддержать Бонапарта во времена переворота. А во времена Итальянской кампании они откровенно выражали недовольство друг другом. В теперешней кампании он уже несколько раз опаздывал ввести свой корпус в действие; но бесспорно он был очень способным военачальником, и его любили и офицеры, и солдаты за то, как он о них заботился.

Ни Фурнье, ни Витю не смогли найти для Даву ни одного доброго слова. Он был холодный, жесткий человек и поддерживал самую строгую дисциплину во всей армии. Его единственным удовольствием, если представлялась возможность, были танцы. Все остальное время он тратил на то, чтобы вешать подозреваемых в шпионаже и раздавать наказания всем кому попало, в особенности старшим офицерам, которые как-либо нарушили его правила.

В течение короткого времени Роджер сам натерпелся от Даву, поэтому ему было за что его не любить. Но, несмотря на это, он уважал и восхищался этим самым непопулярным из маршалов. Как бы все другие ни были компетентны и фантастически храбры, Роджер пришел к убеждению, что единственным их преимуществом над прусскими или австрийскими генералами, которым они нанесли поражение, была их молодость и энергия. Даву же был исключением. Он не только был абсолютно предан императору, но и всесторонне изучил новые методы ведения войны Наполеона, освоил их и применял.

Император, всегда ревновавший к военным успехам своих подчиненных, в депешах в Париж описал сражение при Ауэрштедте как простой отвлекающий маневр во время битвы при Йене. Но Роджер был знаком с фактами. Хотя Даву находился в полной изоляции, он блестяще управлял своим корпусом и нанес поражение половине прусской армии. И тем самым продемонстрировал свой талант руководителя и солдата.

О ярком, цветистом Мюрате Фурнье и Витю сошлись во мнениях. Военная форма, недавно разработанная великим герцогом Берга для себя самого, возможно, была слишком эксцентричной, но и весь расшитый золотыми галунами, с развевающимися над головой перьями, он без малейших колебаний несся впереди своих кавалерийских полков против превышающей их численностью пехоты или против батарей, ведущих массированный огонь. Он был ранен несколько раз, но не слишком тяжело, и это не мешало ему гарцевать впереди своей конницы и добывать Наполеону все новые победы.

Роджер считал его пустоголовым, тщеславным глупцом, чьим единственным достоинством была беззаветная храбрость; и в политическом отношении он был бы ничем, если бы не женился на умной и болезненно тщеславной сестре Наполеона Каролине.

Героем Витю был Массена. Быть может, на пристрастия капрала повлиял тот факт, что маршал тоже родился на юге Франции – в Ницце. Но бесспорно, это был один из величайших солдат наполеоновской армии. В 1799 году, когда Наполеон все еще не вернулся из Египта, Массена удержал бастион в Швейцарии от натиска превосходящих сил, разбил врагов Франции и спас ее от вторжения неприятеля. Затем вместе с Сультом и Сурье, которые были его заместителями, он осадил Геную, гарнизон которой страдал от голода, а население было настроено враждебно, к тому же, изнуренный английским флотом, он не отступал ни на шаг в течение многих недель. Таким образом он удержал за пределами города сильную австрийскую армию, дав возможность Наполеону выиграть решающую битву при Маренго.

Массена все еще находился в Италии. Наполеон присвоил своему приемному сыну Эжену Богарне титул вице-короля, но господствовал на севере маршал, он требовал от городов большие суммы для поддержания своих войск, большая доля от этой дани осела в карманах маршала. Тем временем благодаря его обаянию и щедрости в раздаривании краденых драгоценностей у него не было отбоя от красивых итальянских женщин, желающих разделить с ним ложе.

В Центральной Италии маршал Макдональд господствовал над тем, что прежде называлось Папской областью. Ниже на юге слабоумный король Фердинанд и его вечно интригующая супруга, королева Каролина? опрометчиво пригласили в Неаполь англо-русские силы численностью в 20 тысяч человек, тем самым разорвав договор, по которому Франция соглашалась отвести свои войска.

Наполеон, сам будучи коварнейшим человеком, выл от ярости из-за того, что на этот раз ему отплатили его собственной монетой, и приказал талантливому Гувьену Сен-Сиру свергнуть Бурбонов с их трона. Последний поспешно сделал это, вынудив их сбежать на Сицилию.

К тому времени Бонапарт решил, что недостаточно ему одному носить корону для того, чтобы повлиять на древние династии Габсбургов и Романовых или даже не столь древние, как Гогенцоллерны и англо-германские Гвельфы. Поэтому он уговорил своего старшего умного, доброго, лишенного честолюбия брата-юриста Жозефа стать королем Неаполя.

Можно себе представить, как завидовали французские войска, участвующие в холодной кампании в Польше с ее покрытыми льдом озерами, обедневшими деревнями и ужасными метелями, своим собратьям, до бесчувствия напивающимся вином и греющимся на солнце в Италии. Однако, куда бы ни заставляла императора идти его решимость стать владыкой Европы, у них не было выбора, как только следовать за ним.

Сколько бы Роджер и его товарищи по несчастью ни оплакивали свою судьбу, они вынуждены были ей покоряться. Во всяком случае, им повезло, они остались живы, а по мере того, как их раны заживали, у них появилась надежда, что они смогут найти способ сбежать, перехитрив белобрысого великана барона Знаменского, который держит их в плену.

Баронесса Фрида слабо разбиралась в медицине, но ее знаний хватало для того, чтобы содержать их раны в чистоте, перевязывать расколотую коленную чашечку сержанта и держать в лубке сломанную лодыжку Роджера.

Поэтому через две недели они уже могли кое-как передвигаться. Основание оторванного пальца Витю зажило, хотя иногда и побаливало. Таким образом, все трое ужасно хромали. Но барон Знаменский решил, что они уже достаточно поправились, чтобы приносить пользу, поэтому их заставили работать: пилить бревна на первом этаже сарая.

Кутци стоял рядом и, когда их усилия ослабевали, с удовольствием подбадривал то одного, то другого быстрым ударом кнута по спине. Фурнье и Витю разражались бранью и оскорбляли его. Роджер переносил наказание молча. По натуре он не был мстительным, но, потея над пилой, он обещал себе, что рано или поздно придумает для Кутци ужасную смерть.

Но как это устроить? Смерть барона и его прихвостней – это была непростая задача. Бежать из замка было почти невозможно с их ранами, барон с его людьми легко бы их догнали.

Днем и ночью обдумывал Роджер эту проблему, пока не пришел к выводу, что нет никакой надежды ему с его двумя товарищами победить полдюжины немцев; но если получилось бы поймать барона, то у них появился бы шанс обмануть остальных, лишенных руководства, и добиться их покорности.

Наконец в начале марта ему пришла в голову мысль, как устроить ловушку для барона. Пилы, которыми они делили на поленья стволы сосен и лиственниц средней величины, могут в руках умелых людей стать опасным оружием, но, когда ими пользуются едва пришедшие в себя полуинвалиды, с трудом волочащие ноги, опасности никакой нет, поэтому, когда заканчивался рабочий день, пилы вешались на стену на первом этаже сарая.

Будучи почти калеками, они не смогли бы далеко уйти от своих преследователей, поэтому на ночь их оставляли без охраны, и им ничто не мешало взять пилу и поднять ее наверх, на свой чердак. План Роджера был таков: они должны были выпилить в полу чердака часть досок, образовав люк, который держался бы на задвижке; если бы ее убрали, крышка люка открылась бы вниз.

При таких ограниченных средствах задача была весьма сложной. К тому же, чтобы люк не обнаружили, надо было места спилов и снизу и сверху замаскировать грязью и упрятать устройство, открывающее люк, и веревку, идущую от люка к потолку.

На все это у них уходило по нескольку часов три ночи подряд, и, когда все было закончено, Роджер вовсе не был уверен, что план сработает. Он рассчитывал на то, что барон испытывает особое удовольствие, издеваясь над своими пленниками и делая оскорбительные замечания об их стране. Очень часто во время обеда или ужина Знаменский поднимался по лестнице на чердак и проводил там минут десять, дразня их и насмехаясь по поводу того, что они никогда больше не увидят своего дома; он с ухмылкой разглагольствовал о том, что, поскольку всем известно, что французские женщины – шлюхи, они могут не сомневаться, что их милашки прекрасно проводят время с целой кучей любовников.

Люк был пропилен на том месте, где обычно стоял барон, ухмыляясь до ушей, тряся клочьями своих пшеничных волос и произнося свои глумливые монологи. Вопрос состоял в том, что произойдет после того, как Роджер отпустит веревку и крышка люка упадет вниз.

Из-за проходящей балки они могли сделать люк шириной около 76 сантиметров, а Знаменский был высоким и крупным человеком. Однако, поскольку у него не было толстого живота, были шансы, что он не застрянет в отверстии; но сколь серьезно он покалечится, упав на твердый пол сарая? Хотя он свалится с высоты около четырех метров, трудно надеяться, что он свернет себе шею, ведь ясно, что он упадет на ноги. Но он может сломать ногу или, если повезет, спустившиеся вниз пленники смогут вывести его из строя, пока на его крики не сбегутся люди.

На следующий день после того, как они закончили люк, пленники ждали с почти непереносимым волнением, когда придет барон Знаменский, чтобы по обыкновению насмехаться над ними. Но их ожидание не оправдалось. И на другой день он не появился во время обеда, и они уже начали опасаться, не надоело ли ему их дразнить. Наконец настал вечер, и они с бьющимся сердцем услышали его тяжелые шаги на лестнице. Однако и тут оказалось, что какой-то злой рок предупредил его об опасности. Вместо того чтобы занять свою обычную позицию, с широко расставленными ногами и руками на бедрах, то ухмыляясь, то злобно глядя на них, он без устали ходил взад-вперед, изредка что-то бормоча. Ясно было, что у него что-то нехорошее на уме, и через некоторое время он все им выложил.

– Слушайте, вы, французские собаки, – выпалил он на своем гортанном немецком языке. – Если вы услышите всадников, скачущих в сторону замка, и много голосов, не воображайте, что это ваши люди, и не поднимайте шум, зовя на помощь. В окрестностях много казаков, и это могут быть только они. Если они найдут вас здесь, они заберут вас в лагерь военнопленных. Но я этого не допущу. Вы будете работать на меня. Работать, пока не упадете. Поэтому я пришлю Кутци с ружьем. Он теперь будет ночевать здесь. Если появятся казаки, первый из вас, кто начнет их звать, получит горсть свинца в живот.

Кончив говорить, он остановился посреди люка. Роджер сильно дернул за конец невидимой веревки, которую держал в руках, и крышка люка с шумом обрушилась.

Барон широко разинул рот, вытаращил глаза, и его светлые волосы, казалось, отделились от черепа, когда он рухнул вниз. Но, широко расставив руки, он сумел удержаться над дырой.

Пленники тайно запаслись чем-то вроде коротких дубинок из неотесанного дерева. Понимая, что исполнить свой план они могут либо теперь, либо никогда, они одновременно бросились на барона. Сержант первым нанес удар, затем Роджер. Каждый из этих ударов мог бы наповал убить человека, но тевтонский череп обладал железной прочностью и к тому же был защищен копной волос. Знаменский лишь издал крик, дико заморгал и, чтобы защитить себя от третьего удара, который ему готовился нанести Витю, он внезапно перестал опираться на края люка локтями и исчез из вида.

– За ним! – закричал Роджер и вместе со всеми бросился вниз по лестнице.

Они нашли барона на коленях на полу сарая. Он старался подняться, но, очевидно, у него была сломана нога. С воплем ярости и боли, с ненавистью в бледно-голубых глазах, он вытащил большой охотничий нож из-за пояса кафтана. Было ясно, что он еще не побежден, а любой из них, кто подойдет близко, чтобы прикончить его, не сможет увернуться от удара его ножа.

Решение пришло капралу Витю. Схватив трехметровый ствол лиственницы, он воспользовался им как копьем и ринулся на скорчившегося Знаменского. Заостренный конец ствола вошел ему в горло. Из шеи хлынула кровь, он упал назад. Фурнье наклонился над ним и принялся наносить удар за ударом своей дубинкой по черепу, пока барон не замер неподвижно.

Хромая на бегу, Роджер добрался до двери сарая и, приоткрыв ее, выглянул наружу, боясь, что крики барона всполошили Кутци или кого-нибудь еще в замке. Но никого не было видно.

– А теперь что, полковник? – прокричал сержант, все еще задыхаясь от напряжения.

– Когда Знаменского хватятся в замке, кто-нибудь придет, чтобы посмотреть, что его задержало, – быстро проговорил Роджер. – Кто бы это ни был, мы нападем на него и прибьем. Вероятнее всего, это будет женщина или Кутци. К тому времени остальные усядутся ужинать, потом пойдут спать. Если повезет, они до утра не узнают о том, что произошло. Но Кутци придет сюда наверняка. Барон приказал ему ночевать здесь и стеречь нас с ружьем.

Наступили сумерки, и, напряженно прислушиваясь, они стояли в тени, один с одной стороны двери, двое с другой. Время тянулось нескончаемо, и все трое понимали, что, возможно, их отчаянная попытка не удастся. Кутци может прийти с одним-двумя приятелями для компании, и нет никакой надежды, что им удастся захватить более одного человека врасплох. У всех людей барона были ножи, и они не колеблясь воспользовались бы ими. Трое искалеченных мужчин, вооруженные лишь дубинками, имели мало шансов выйти победителями из подобной схватки, и они знали, какую цену заплатят в случае своего поражения. Несомненно, за убийство своего мужа баронесса прикажет их убить, и, скорее всего, это будет мучительная смерть.

Им показалось, что они ждали целый час, однако прошло не больше пятнадцати минут, когда они услышали звук приближающихся шагов и свист. Они с облегчением поняли, что к сараю направляется Кутци – его щербатость придавала свисту особое звучание. Но был ли он один? От этого зависело все. Но они не осмеливались выглянуть наружу, потому что он мог бы это заметить и понять, что они спустились с чердака и устроили ему засаду.

Откуда-то сверху в сарай пробился луч света. В следующий момент, ничего не подозревая, вошел Кутци. Он нес под мышкой ружье, а в левой руке зажженный фонарь. Он даже не успел вскрикнуть. Ему на голову с одной стороны опустилась дубинка сержанта, а с другой стороны – дубинка капрала. Хотя на нем была меховая шапка, удар сбил его с ног. Колени его подкосились, он бросил ружье, фонарь и упал.

– Что нам делать с этой свиньей? – спросил сержант. – Редко я встречал подобных подлецов. Грех было бы убивать его на месте. У меня до сих пор побаливают раны от его кнута. Я предлагаю дать ему прийти в себя, а затем забить до смерти.

– Я с вами согласен, – поддакнул Витю. – Однако было бы лучше положить его ногами на раскаленные камни и держать, пока он не потеряет сознание, а затем бросить его всего в огонь и сжечь дотла.

– Нет, – резко ответил Роджер. – Если мы станем всем этим заниматься, на его крики сбегутся его сотоварищи. К тому же мы не можем понапрасну тратить время. Хотя я согласен, что негодяй должен умереть.

– Придумал! – воскликнул Витю. – Мы заткнем ему рот, свяжем, привяжем его руки за спиной к коленям и бросим его свиньям.

Фурнье засмеялся:

– Отличная мысль. Свиньи любят человечину. Я слышал о детях, которые падали в хлев, и эти твари съедали их в один миг, прежде чем кто-нибудь успевал их хватиться.

Без лишних слов двое подчиненных принялись срывать с находящегося без сознания Кутци его одежду.

Роджер хотел было вмешаться, но он понимал, что его товарищи возмутятся любым проявлением милосердия с его стороны к этому пруссаку, который с восторгом бил кнутом всех троих; он решил, что быть сожранным свиньями – менее болезненная смерть, чем быть заживо сожженным. Поэтому он предоставил младшим чинам осуществить их замысел.

Раздетого, связанного Кутци, с кляпом во рту, не способного издать даже тихого бормотания, выволокли из сарая и бросили в хлев к хрюкающим свиньям. Никогда в жизни не доводилось Роджеру присутствовать при более жестоком зрелище, но он прекрасно понимал, что его собственное выживание зависит от желания капрала и сержанта подчиняться его приказам, а тут, даже если бы он был самим архангелом Гавриилом, он был бы бессилен против их стремления убедиться, что смерть Кутци будет медленной и ужасной. Подобный метод сведения старых счетов вызывал у них радость и счастливый смех; нужно было смириться, чтобы они были готовы в дальнейшем безропотно выполнять приказы Роджера.

Отделавшись от барона и Кутци, они снова несколько минут напряженно прислушивались. В противоположной от замка стороне, но несколько ближе к нему, находилось помещение, в котором, как они знали, жили крепостные. Оттуда слабо доносились звуки печальной, но мелодичной песни.

Удовлетворенный этим, Роджер направился к другому сараю, в котором находились лошади. Там было семь лошадей. Выбрав из них три, он подсыпал им овса, а затем запряг их в тройку; упряжь они притащили из соседнего каретного сарая.

У него не было ни малейшего представления, где находится французская армия, но, сориентировавшись по звездам, он решил направиться на юго-запад, понимая, что, если им удастся в этом направлении избежать встречи с неприятельским патрулем, они рано или поздно доберутся до своих соотечественников.

Отвязав колокольчики, которые висели под дугой над шеей средней лошади в тройке и позванивали при езде, они влезли в повозку. Роджер взял в руки вожжи, и они поехали.

Взошла почти полная луна, и в ее отраженном от снега свете было все видно почти как днем. Когда тройка быстрой рысью выехала из-за деревьев, окружавших замок, Роджер увидел вдалеке черное пятнышко, быстро продвигающееся через белую замерзшую равнину. Почти сразу он сообразил, что это отряд всадников и они едут в их сторону. С внезапным ужасом он понял, что, по-видимому, казаки, которых опасался барон, решили навестить замок. В тот же самый момент Фурнье закричал:

– Это казаки! Я узнал их по малорослым лошадям!

Сильно натянув ближайшую к нему вожжу, Роджер заставил тройку почти развернуться вокруг собственной оси, желая сделать поворот и уехать в противоположном направлении, пока они не столкнулись нос к носу с русскими. Он мог только надеяться, что на фоне темных деревьев их тройка останется незамеченной. Пустив лошадей галопом, они мчались под прикрытием деревьев.

Казалось, что их маневр удался. Но вдруг сзади него Витю закричал:

– Боже мой! Они нас увидели. Они тоже сменили направление.

Роджер бросил быстрый взгляд через плечо. С рыси отряд перешел на легкий галоп. Их было около двадцати всадников, и на некотором расстоянии впереди ехал высокий офицер, который кричал, чтобы тройка остановилась.

Мгновение Роджер думал выскочить из повозки и броситься в лес, но далеко бы они не убежали со своими увечьями, если бы, конечно, казаки захотели их преследовать. А если и нет, долго бы они продержались без пищи и убежища, неспособные к пешей ходьбе в этом промерзшем лесу?

Поняв, что им не сбежать, Роджер отпустил поводья и остановил тройку. Он гневно ожидал, пока казаки, низко склонившись над своими малорослыми лошадками, с дикими криками радости неслись к их тройке. Отлично владея верховым мастерством, они резко осадили своих лошадей и замерли как вкопанные.

Наклонившись со своего седла, офицер спросил у Роджера по-русски:

– Кто вы такие? Почему хотели от нас убежать? Куда вы направляетесь?

Роджер достаточно хорошо знал русский, чтобы ответить ему:

– С вашего позволения в Вильно, господин.

Сколь ни испачкана и ни изорвана была их военная форма, в них легко было опознать французов.

Хлопнув себя по бедрам, офицер от души расхохотался:

– Что? По направлению к главному штабу неприятеля? Вы думаете, что я этому поверю? Вы французы и мои пленники.