Читать книгу Зло в маске - Деннис Уитли - Страница 6

Роджер в ужасе смотрел на коменданта. Было неудивительно, что офицер его положения мог и не знать о готовящемся в Генеральном штабе обмене заключенными. Но приказ об отправке военнопленных в отсутствие главнокомандующего генерала Багратиона и невозможность связаться с ним оказались слишком сильным ударом судьбы.

Это означало крах надежд Роджера на скорое освобождение. В России так плохо работает связь, что за исключением крупных городов письма целыми месяцами идут до места назначения, а по всей видимости, пленных отправят в далекую глубинку. Его перевод из Инстербурга в Тильзит указывал на то, что Дутов выполнил свое обещание попросить генерала вступить в переговоры с французским Генеральным штабом об обмене Роджера и его перевод произошел в предвидении того, что обмен состоится. Но такие вопросы не улаживаются за один день, и может пройти некоторое время, пока придет ответ.

Одним из достоинств Наполеона была его лояльность по отношению к своим друзьям. На самом деле он был настолько добр, что часто отменял наказания офицеров, которые служили вместе с ним в его ранних кампаниях, даже когда секретная полиция Фуше представляла неопровержимые доказательства того, что те вступали в сговор против него. Самое худшее, что он мог сделать, – это отправить служить в отдаленный гарнизон, чтобы предупредить какие-либо неприятности, которые такой человек может причинить в Париже. Поэтому Роджер не сомневался, что, как только император узнает, что он жив, он тут же предпримет меры, чтобы «храбрый Брюк» и дня лишнего не провел в плену.

Но у князя Багратиона много других забот, кроме улаживания обмена пленными, и, когда ему сообщат, что Роджера уже нет в Тильзите, он, возможно, забудет о нем. Да и у Наполеона тоже много других проблем, и, как только откроется весенняя кампания, император будет так сильно занят, что могут пройти месяцы, прежде чем он снова вспомнит о Роджере. Даже если Багратион и пошлет приказ о его возвращении, сколько времени пройдет, пока он попадет в лагерь военнопленных в глубине России?

Подобные отчаянные мысли набегали одна на другую в его возбужденном мозгу, но вдруг он подумал, что если генерала Багратиона нет в Тильзите, то некоторые члены его штаба знают о готовящемся обмене и могут за него вступиться. Он тут же стал умолять коменданта сходить в штаб и навести там справки. Комендант, пожилой любезный мужчина, сразу согласился это сделать.

В этот предвечерний час пленные офицеры угрюмо готовились к завтрашнему этапу. Их всех снабдили ранцами, дали им фляжки с водкой, раздали прочную обувь и теплую одежду тем, у кого ее не было. Пока они укладывали свои вещи, жаловались друг другу на свою печальную судьбу. Если бы они остались в Тильзите и Наполеон завершил разгром русских, о чем они все молились, это бы приблизило их освобождение; но если они будут находиться за сотни миль отсюда, на Украине или, может быть, в Эстонии, их положение будет совсем другим.

У французов не было способов узнать, жив ли каждый из них или погиб на поле боя в Эйлау, поэтому, если император не одержит решительную победу, у него не будет возможности потребовать, чтобы их отпустили. Следовательно, если царь захочет возобновить войну после того, как ему удастся собрать новую армию, он может, чтобы ослабить противника, отпустить только ограниченное число пленников, и, если они не окажутся в числе счастливчиков, это будет означать для них вечный плен.

Ожидая вестей от коменданта, Роджер провел беспокойные часы. Если Генеральные штабы уже ведут переговоры о его обмене, он может считать себя почти свободным, но если нет, он опасался, что не позже чем через неделю он будет мертв. Комендант сказал, что они будут двигаться пешком легкими переходами, и заверил, что примет меры, чтобы пленные не испытывали ненужних лишений. Все это очень хорошо, но с начала зимы Роджеру приходилось встречать французские войска на марше, и печальное зрелище этих этапов напоминало игру в «зайца и собаку» с бумажным следом, но вместо обрывков бумаги оставались на земле тела людей. Не полностью оправившиеся от недавних ран, ослабленные голодным содержанием люди без сил падали на землю. Поскольку не было транспорта для перевозки больных, их так и оставляли умирать под тихо падающим снегом.

Комендант казался ему порядочным пожилым человеком, однако офицер, под чье начало они попадут во время перехода, может оказаться совсем другим. Живое воображение Роджера вызвало в памяти казаков, подгонявших кнутом несчастных отставших, их заставляли идти до последнего вздоха, пока они не падали замертво. Возможно, офицеры избегнут такого обращения, но его плохо сросшаяся сломанная лодыжка сделала его калекой и до сих пор доставляла ему боль, когда он переносил тяжесть тела на больную ногу. Он сильно сомневался, сможет ли пройти более трех миль и не упасть. И что дальше? У русских мало причин любить французов, и оставленный тут или там на обочине дороги француз так и умрет, не вызвав у них большого сожаления.

Он также знал, по какой местности им придется идти, потому что он пересек ее однажды в противоположном направлении, не заезжая в Тильзит, из Санкт-Петербурга через Псков, Двинск, Вильно, Гродно, Варшаву и Бреслау прямо в Дрезден – восемьсот миль равнин, плоских, как океан, вплоть до самой саксонской столицы. Тогда он путешествовал днем и ночью, с максимальной скоростью, какую может развить частный экипаж, передвигался на перекладных и получал на станциях лучших лошадей, и, проехав следующие пятьсот миль до Парижа, он чувствовал себя полумертвым от усталости. Но, по крайней мере, он был защищен от непогоды каретой и согревался под кучей меховых шуб, в то время как, двигаясь пешком по нескончаемым дорогам, он и его товарищи по несчастью не смогут укрыться от метели и ледяного ветра.

Наконец наступил вечер, а он все продолжал ждать коменданта. Но тот не пришел и не послал за Роджером. Как обычно, в восемь часов пришел солдат и запер их на ночь. В отчаянии Роджер попросил отвести его к коменданту, но солдат сказал ему, что комендант ночует на своей даче в миле или более отсюда и его нельзя будет увидеть до следующего утра.

За многие годы военной службы Роджер часто попадал в сложные положения и провел много тревожных ночей, но он не смог припомнить такого случая, чтобы ему за всю ночь не удалось хоть на час-другой задремать. Он изо всех сил старался гнать дурные мысли, но не смог заснуть ни на минуту. Заснуть и замерзнуть во сне считается легкой смертью, но не от страха подобной смерти он ворочался всю ночь. Это было сильное чувство обиды и несправедливости: он избежал горькой судьбы на поле боя в Эйлау и еще более ужасной – в имении барона Знаменского, и вот теперь, когда удача, казалось, улыбнулась ему, из-за своего увечья он был обречен в числе многих других пасть на обочине дороги во время этого ужасного движения на север.

Наступило утро, и колокол в обычный час прозвонил пленникам подъем. Умывшись и съев горячий завтрак, военнопленные собирали свои вещи, ожидали, когда будет дан сигнал к отправлению, и прождали до десяти часов.

Наконец пришел приказ, и они выстроились на перекличку. Появился комендант и направился прямо к Роджеру. Более изможденный от бессонной ночи, чем обычно, Роджер сделал шаг вперед и приветствовал его, затем затаил дыхание в надежде, что сейчас ему дадут отсрочку. Закрутив свой седой ус, пожилой офицер сказал:

– Я подумал, что, возможно, генерал Багратион приедет сегодня утром из своей инспекционной поездки, поэтому я пошел в штаб только полчаса тому назад. Я сожалею, но он еще не вернулся, а старший офицер уехал с ним. Так как никто ничего не знает о вашем обмене, мне ничего не остается, как отправить вас на север вместе с остальными.

Усилием воли Роджер скрыл свое разочарование при крахе своих надежд и извинился перед комендантом за доставленное ему беспокойство, затем снова отступил в строй.

Под конвоем конной охраны из казаков длинная колонна пленников вышла из главных ворот лагеря; группа из семидесяти офицеров шла впереди. Держась прямо и шагая в ногу, чтобы продемонстрировать хорошую выучку, они вышли на главную улицу города под взглядами толпы любопытных. Когда французы приблизились к центральной площади, они поняли, почему их отправка задержалась до полудня. Группа офицеров в блестящих мундирах, верхом на конях, наблюдала за их маршем. По всей видимости, генерал, замещавший Багратиона в его отсутствие, решил проинспектировать их в этот час.

Когда голова колонны поравнялась с группой конных офицеров, прозвучала команда: «Равнение направо!» Роджер автоматически повиновался. Внезапно его отсутствующий взгляд загорелся от удивления. В двух ярдах от основной группы на гнедой лошади сидел мужчина примерно тридцати лет в простом военном мундире с единственной звездой на груди. Это был царь Александр.

На мгновение Роджер совсем растерялся. Он был представлен царю в 1801 году. Но ведь прошло семь лет. Можно ли ожидать, что монарх припомнит одного из многих сотен человек, которых он принимал при дворе? Возможно ли приблизиться и заговорить с ним, так чтобы казаки, охраняющие колонну, не успели его убить? Но смерть ждет его и на краю дороги, ведущей на север.

Как один из высших чинов, Роджер находился с краю колонны. Все его товарищи смотрели в другую сторону, потому что они все еще выполняли команду. Отскочив от идущего рядом с ним офицера, он нырнул под шею казацкой лошади и пробежал двенадцать ярдов, отделяющих его от царя.

Зная, что русский суверен привык к божественному поклонению, он схватился за царский сапог двумя руками и поцеловал его в носок. Чтобы сделать это, он нагнулся, и это спасло ему жизнь. Ближайший казак бросился за ним и ударил его копьем. Вместо того чтобы пронзить тело Роджера, оно лишь задело кожу на его плече. Прежде чем казак смог снова поднять его для следующего удара, Роджер закричал:

– Ваше императорское величество! Умоляю, выслушайте меня! Я был среди тех, кто кричал: «Слава Александру Павловичу!» утром 12 марта 1801 года. Я друг графа Палена и приехал к вашему двору с дипломатическими верительными грамотами. Поскольку я калека, пеший марш на север убьет меня. Прошу вас, сжальтесь надо мной.

Быстрым жестом поднятой руки царь остановил казака, который собирался вонзить копье в спину Роджера. Глядя сверху на пленного, он сказал:

– Ваше лицо мне слегка знакомо, но без бороды. Кто вы?

Этот вопрос поверг Роджера в замешательство, и, охваченный внезапным порывом, он рискнул жизнью, чтобы получить шанс спасти ее. Он колебался всего лишь мгновение, прежде чем ответить.

– К вашим услугам, ваше императорское величество. Я пользовался доверием и господина Талейрана, и покойного господина Питта. Будьте столь любезны, окажите мне честь и предоставьте короткую аудиенцию, и я уверяю вас, что вы поймете, что я способен сослужить вам боYльшую службу, чем иной батальон гренадер.

Александр холодно улыбнулся.

– Тогда я предоставлю вам шанс доказать, что вы можете выполнить свое хвастливое обещание. – Повернувшись в седле, он сделал знак одному из своих адъютантов и добавил: – Отведите этого джентльмена во дворец. Проследите, чтобы ему дали возможность принять более презентабельный вид и сменить одежду. Затем охраняйте его, пока не получите моих дальнейших указаний.

Беспорядок, внесенный Роджером в ряды пленных, остановил колонну всего на минуту. Увидев, что она снова тронулась в путь, он почувствовал к своим бывшим сотоварищам жалость, которая смешалась с радостью оттого, что его отчаянная попытка спасти свою жизнь удалась. Совсем непросто будет объяснить тот факт, что, когда он в последний раз видел царя, он называл себя Роджером Бруком, секретно аккредитованным полномочным представителем британского премьер-министра, а некоторое время спустя он оказывается пленным русской армии полковником шевалье де Брюком. Но, по крайней мере, ему больше не нужно бояться лютой смерти на обочине дороги под снегом. С гораздо более жизнерадостным прихрамыванием он прошел короткое расстояние до дворца вслед за адъютантом, которого к нему приставили.

Во дворце Роджер насладился горячей ванной. Слуга перевязал ему легкую царапину на плече, избавил его от вшей и постриг волосы по современной моде; затем ему дали тонкую рубашку и галстук, чулки, пару башмаков с пряжками и синий почти новый костюм. Он не спрашивал, откуда эта одежда, но, поскольку он был приблизительно такого же роста, как и царь, решил, что, возможно, это что-то из обносков императора. Для членов королевских семей было обычным делом брать в путешествия гардероб из двух сотен костюмов; будучи близко знаком с Полиной, ставшей теперь принцессой Боргезе, он знал, что у нее было около тысячи пар обуви.

Позднее днем, впервые после долгого недоедания, он отдал дань отличному обеду, который ему накрыли в отдельной столовой, в обществе адъютанта, графа Антона Чернышева, красивого молодого человека, не слишком умного, но с приятными манерами. За едой они обсуждали теперешнюю кампанию и другие интересующие их вопросы. Хотя Роджер и был обеспокоен тем, что в своей отчаянной попытке получить защиту царя он наобещал ему больше, чем мог выполнить, но этой ночью, впервые после того, как он покинул Варшаву, он смог отдохнуть и заснуть в удобной кровати. Перед сном он поблагодарил всех богов за то, что он больше не лежал на соломе в сарае или в вонючей хижине нищего крестьянина, что как раз и было участью его товарищей-военнопленных, бредущих вглубь России.

Но как только рассвело, он проснулся, и в его голове зашевелились новые сомнения. Когда в Санкт-Петербурге он познакомился с царем, он был английским дворянином. Обычно не в правилах дворянина становиться шпионом. Даже если безденежье или пламенный патриотизм, столь сильный, что заставил преодолеть условности, толкнули его к тому, чтобы стать секретным агентом, можно ли счесть благовидным, что через несколько лет он настолько решительно внедрился в ряды французов, что был назначен одним из адъютантов Наполеона и таким образом завоевал положение, позволившее ему быть посвященным во многие секретные планы императора?

Постепенно он пришел к мысли, что наилучший выход для него – сказать правду, и будь что будет – или, по крайней мере, как можно ближе придерживаться истины, чтобы рассказ был правдоподобным. Но прошло еще одиннадцать часов, прежде чем его позвали для разговора, от которого зависело его будущее, а может быть, и жизнь.

Он провел приятный день у потрескивающей изразцовой печки, то беседуя с Чернышевым, то просматривая русские и немецкие газеты, которые принес ему адъютант. В десять часов он лег спать, а двумя часами позже Чернышев его разбудил и сказал, что его императорское величество в данный момент ужинает, но, когда закончит, пожелал видеть Роджера.

Вспомнив о странном обычае русских заниматься делами посреди ночи, Роджер поспешно оделся и в сопровождении адъютанта отправился через целую галерею комнат и коридоров в свободную библиотеку. Там им пришлось подождать около двадцати минут, затем появился царь.

Александр был красивым мужчиной, с густой кудрявой шевелюрой и залысинами у лба, бакенбардами, прямым носом и красиво очерченными губами. На нем снова был простой мундир, но с расшитым золотом четырехдюймовым стоячим воротником, доходящим сбоку до ушей и даже частично их закрывающим, а плотный шелковый шарф был завязан под подбородком.

Не считая Наполеона, Александр обладал самым интересным и оригинальным характером среди современных им монархов. Он был воспитан при либеральном дворе своей бабки, Екатерины Великой, а воспитателем его был швейцарец Лагарп. Благодаря ему Александр проникся основополагающими принципами Французской революции о человеческих правах, и если бы не объединенное противостояние знати, которое он не смог преодолеть при восхождении на трон, то император освободил бы миллионы крепостных рабов, которые составляли большую часть его подданных.

Екатерина настолько ненавидела и презирала своего сына Павла, что решила сделать молодого внука Александра своим наследником, но умерла, не успев подписать составленное уже новое завещание. Однако в жены ему она предназначила очаровательную принцессу Марию Луизу Баденскую, и молодые люди влюбились друг в друга с первого взгляда. Результатом этого было то, что их двор считался самым респектабельным в Европе.

Великий князь Павел в царствование своей матери был весьма эксцентричен, все свое время он проводил в муштровании и обучении бригады солдат, которую предоставили в его распоряжение, чтобы отвлечь от каких-либо проказ, а когда он взошел на трон, то начал проявлять все более явные признаки душевного нездоровья. Его часто охватывали неконтролируемые вспышки гнева, и в такие моменты он без всякого повода ссылал придворных в Сибирь. Одержимый идеей, что против него готовится заговор с целью его устранения, он счел необходимым удалиться от жены, сыновей и своих министров, хотя семья была абсолютно лояльна по отношению к нему. Однако этого нельзя было сказать о министрах, которые, опасаясь за свое положение, решились на его убийство.

Если учесть, что все эти восемь лет царствования Павла I его наследник беспрестанно находился под угрозой пожизненного заключения в крепость, было поразительным, что, взойдя на престол, Александр не превратился в мрачного тирана. Напротив, он сохранил свои высокие идеалы, и хотя на некоторое время он оставил на местах министров своего отца, позже собрал вокруг себя группу своих друзей: Виктора Кочубея, Николая Новосильцева, Павла Строганова и Адама Чарторыжского, которым не терпелось ввести широкие реформы для облегчения положения русского народа. Однако вопреки своей склонности к демократии Александр продолжал ощущать себя самодержцем, чье мнение неоспоримо и окончательно.

Коротким кивком он ответил на глубокий поклон Чернышева и Роджера, затем отпустил адъютанта. Сидя перед прекрасным столом в стиле Людовика XV, царь несколько минут изучал Роджера, прежде чем начать разговор.

Роджер стоял по стойке смирно. Он подумал, что, наверное, когда на тебя так внимательно смотрит император, стоит опустить глаза. Но по опыту он знал, что дерзость всегда бывает вознаграждена, поэтому не отвел взгляда от царя, хотя и придал ему выражение, в котором читалось глубокое восхищение.

Наконец Александр холодно произнес:

– Я заглянул в ваши документы. Оказывается, вы полковник, командор Почетного легиона и член персонального штата императора Наполеона. Теперь, когда вы сбрили бороду, я без сомнения узнаю в вас англичанина, который был в Санкт-Петербурге весной 1801 года и был замешан в смерти моего отца. Что это значит? Я не понимаю, кто вы на самом деле. Объясните, если сможете.

Роджер знал, что Александр непричастен к убийству отца, он даже упал в обморок, когда ему сообщили об этом. Помнится, он с большой неохотой согласился не казнить убийц; так что первое препятствие, которое Роджеру надо преодолеть, – это объяснить, что он не один из них.

– Государь, – торжественно сказал он. – Вы помните, что отец вашего императорского величества из ненависти к вашей венценосной бабушке отказался от всей ее политики. В то время как она была готова присоединиться к державам, вошедшим в Первую коалицию, чтобы уничтожить банду террористов, которые тогда господствовали во Франции, царь Павел Первый заключил с ними соглашение. Это было такой серьезной угрозой интересам Англии, что я был послан премьер-министром Питтом поддержать царских министров и других влиятельных людей, которые опасались потерять свое положение и состояние, в выступлении против вашего отца. Я клянусь, что не убивал его, но вынудил его отречься, чтобы сделать вас регентом – подобно тому, как у нас в Англии назначили принца Уэльского, когда король Георг Третий стал душевнобольным. Это верно, что я был среди полусотни других заговорщиков, которые собрались в доме графа Палена в эту роковую ночь, что позже я пришел во дворец вместе с генералом Беннигсеном и братьями Зубовыми; но ни генерал, ни я ни в коей мере не причастны к убийству вашего отца. Все происходило в полном мраке, неведомо для нас, после того как отец вашего императорского величества отказался подписать отречение.

Александр кивнул:

– Да, это я допускаю, я получил в свое время объяснения генерала Беннигсена. Но это не ответ на вопрос, почему вы, аккредитованный всего несколько лет тому назад как секретный представитель британского премьер-министра, возникаете сейчас как член штаба императора Наполеона.

Пожав плечами, Роджер развел руками и ответил:

– Позвольте сказать, ваше императорское величество, я был лишь игрушкой в руках обстоятельств. На самом деле я англичанин, сын адмирала сэра Кристофера Брука, но сестра моей матери вышла замуж за дворянина из Страсбурга, и у них был сын примерно моего возраста. В юности я был зачарован новым идеалом «Свобода, Равенство, Братство», рожденным либеральной революцией во Франции. Я убежал из дома к своей тете в Страсбург и, живя в ее семье, научился свободно говорить по-французски. Я мечтал поехать в Париж и внести посильный вклад в дело революции. Случилось так, что мой кузен погиб, а затем Британия вступила в войну с Францией. Поэтому я приехал в столицу как француз, сменив мое имя на «де Брюк» и выдав себя за него.

Роджер замолчал, и царь кивнул:

– Это очень интересно. Продолжайте.

Роджер поклонился.

– Я прожил там всю Директорию и понял, что революция сменилась кровавой анархией. Разочарованный и недовольный тем, что увидел, я вернулся в Англию. Отец направил меня к премьер-министру, чтобы я как очевидец описал ему, что происходило в Париже. И тогда господин Питт предложил мне вернуться туда и информировать его о том, что происходит во Франции.

Царь нахмурил брови. Откинувшись назад, он спросил с мрачным неодобрением:

– Вы хотите сказать, что вы, дворянин, согласились стать шпионом?

– Государь, – Роджер пожал плечами, – я стал им. Я был убежден, что это самая ценная услуга, которую я могу оказать моей стране. И мне не стыдно за ту роль, которую я играл эти последние шестнадцать лет. Мне повезло, что я познакомился с генералом Бонапартом, когда он был неизвестным артиллерийским офицером во время осады Тулона. С тех пор я выполнил много миссий как под моим собственным именем Роджера Брука, так и под именем шевалье де Брюка, которые дали возможность Англии срывать планы Наполеона. Не последнюю роль сыграл я в том, чтобы ускорить ваше вступление на трон, что привело к разрыву союза между Францией и Россией и вашему союзу с Англией. То, что время от времени мне приходится предавать императора, который считает меня своим другом, много лет помогает моей военной карьере, награждает меня, часто противно моей натуре, потому что во многих отношениях я им восхищаюсь. Но для меня на первом месте стоят интересы моей страны. И я могу только просить у вашего величества понимания моей странной судьбы, приведшей меня сюда в качестве французского пленного, который на самом деле много лет служит Англии как секретный агент.

Лицо Александра смягчилось, и он произнес с легкой улыбкой:

– Господин Брук, хотя ваши этические принципы остаются на вашей совести, я не могу не выразить своего восхищения человеком, который много раз рисковал своей жизнью, чтобы достать для своей страны важные сведения. Состоите ли вы, или, вернее, состояли ли перед пленением, в связи с британским правительством?

Роджер покачал головой:

– Нет, государь, после смерти господина Питта у меня нет склонности служить его бездарным преемникам. Я вернулся на европейский материк только из-за скуки. Мне надоело вести праздную жизнь в Англии, и, поскольку во французской армии я человек известный и у меня там больше друзей, чем в моей родной стране, я решил вернуться в штаб императора. После Трафальгара Англия больше не опасается вторжения наполеоновской армии, так что теперь она находится в стороне от центра конфликта. Я никогда особенно не любил пруссаков, так что не возражал повоевать против них, просто из-за того удовольствия, которое я испытываю от деятельной жизни. Но стоит только Англии вновь почувствовать какую-нибудь угрозу, я, разумеется, сделаю все, чтобы помочь ей.

Немного помолчав, царь сказал:

– Господин Брук, мне кажется, вы не осознаете реального положения дел. Я союзник Англии. Стоит моим армиям потерпеть поражение, храни нас Николай-угодник, Бонапарт тут же воспользуется тем, что у него развязаны руки для нанесения вреда вашей стране. Хотя, быть может, он больше не будет в состоянии вторгнуться в Англию, он всегда вынашивал честолюбивые замыслы стать вторым Александром Македонским на Востоке. Вполне возможно, что он направит свои легионы против Турции и Персии, затем изгонит Англию из Индии и лишит таким образом вашу страну одного из главных источников богатства. Желаете ли вы, как вы заявили позавчера, когда, нарушив строй, бросились к моим ногам, служить мне, как вы служили господину Питту, помогая готовить поражение Франции?

И снова Роджер поклонился.

– Мне понятно, что вы имеете в виду, ваше императорское величество. Если вы устроите дело так, чтобы меня обменяли на русского офицера такого же звания, я сделаю все, что смогу, чтобы быть вам полезным.

– Хорошо, – кивнул царь. – Тогда завтра мы продолжим наш разговор. – Взяв со стола серебряный колокольчик, он позвонил в него.

Вошел Чернышев, который ждал снаружи, он проводил Роджера обратно в его комнату. Было уже около часа ночи. Удовлетворенный тем, какой оборот приняли его дела, Роджер разделся и повалился на кровать.

На следующий день, в воскресенье, после окончания службы в большой православной церкви, царь послал за Роджером. На этот раз Александр был вместе с князем Адамом Чарторыжским и секретарем, сидящим за маленьким столиком и готовым записывать. Князь Адам, хотя и поляк по национальности, был министром иностранных дел и близким другом царя. Он много путешествовал, два раза подолгу бывал в Англии и бегло говорил по-английски.

Александр был совсем не так прост, и, по-видимому, он решил убедиться, что Роджер и в самом деле был англичанином, а не французом, говорящим по-английски и втайне преданным Наполеону. Поэтому разговор начал Чарторыжский, который задал ему ряд вопросов о лондонских клубах и хозяйках известных салонов.

Это слегка позабавило Роджера, ведь он был членом клуба консерваторов и легко сумел убедить князя, что ему хорошо известен лондонский свет; вскоре выявилось, что у них много общих знакомых, включая ближайшего друга Роджера лорда Эдуарда Фицдеверела, которого близкие друзья называли Друпи[7]Нед.

Полностью удовлетворенный проверкой, Александр пригласил его сесть и выпить вместе с ними бокал вина, а затем начал задавать ему вопросы о французской армии.

Роджер сказал, что, по его мнению, ее численность достигла 75 тысяч человек и среди них только половина французов. Но схватка под Эйлау, длившаяся целый день, была столь кровавой и жестокой, что на треть сократила численность воинов за счет убитых, раненых и пленных.

В ответ на это царь улыбнулся:

– Мы тоже очень тяжело пострадали, но мои владения более просторны, чем у Франции, Австрии и Пруссии, вместе взятых. Мобилизовать солдат и доставить их на фронт занимает много времени, но со дня на день пополнение прибудет. Кроме того, в ближайшее время я уезжаю в Мемель для встречи с прусским королем, и я очень надеюсь, что мы вместе сможем выставить армию значительно более многочисленную, чем французкая.

Роджер покачал головой:

– Я бы на это не рассчитывал, государь. Главным козырем Бонапарта всегда являлись его организаторские способности и быстрота выполнения своих планов. Вы должны знать, что в течение двенадцати часов после того, как ему оказали сопротивление при Эйлау, его начальник штаба разослал множество курьеров в страны, находящиеся в данный момент под владычеством Франции, – в Польшу, Ганновер, Рейнский союз, Голландию, Пьемонт, Венецию, Далмацию и Италию, а также и во Францию, – с требованием немедленной присылки подкреплений. Меня не удивит, если численность его армии удвоится к следующему генеральному сражению с вами.

– Может быть, – заметил Чарторыжский. – Но тогда его войско будет состоять из плохо обученных новобранцев. Если судить по поведению некоторых полков при Эйлау и по пленным, которых мы там взяли, то ясно, что Великая Армия уже не та неодолимая сила, что при Ульме и Аустерлице.

– Совершенно верно, князь, – ответил Роджер. – Инородные элементы, естественно, недовольны тем, что им приходится воевать за величие Франции, да и французы больше не проявляют тот пыл, что раньше, кроме тех случаев, когда на них смотрит император или когда их привлекает легкая добыча. Многие из них мечтают поскорее покончить с кампанией и вернуться домой. Это относится и к некоторым маршалам. Они бы не слишком огорчились, если бы им больше не пришлось рисковать жизнью, а вместо этого довелось бы оставшиеся годы провести в роскоши, богатстве и почестях.

Царь взял щепотку нюхательного табака.

– Должно быть, они очень необычные люди, сведения о неприятельских генералах никогда не бывают лишними. Расскажите мне, что вам о них известно.

Роджер улыбнулся.

– Единственное, что у них у всех общего, государь, – их сравнительно молодой возраст и большой военный опыт. Из тех, кто активно действует в настоящее время, за исключением Бертье, начальника штаба императора, и тупоумного Монси, шефа жандармерии, все возрастом чуть выше сорока. Это вздорная, упрямая компания, и они так болезненно завидуют друг другу, что только один Наполеон может держать их в узде. Вероятно, самый талантливый из них – это Массена, но, когда их в 1804 году всех произвели в маршалы и друзья поздравляли его, он с отвращением воскликнул: «Не вижу, чему тут радоваться – всего лишь один из четырнадцати».

– Я думал, их было восемнадцать, – вставил князь.

– Так и было, но четверо из них – Келлерманн, Лефевр, Периньон и Серюрье – были только почетными маршалами, с учетом их заслуг в революционных войнах. Как вы знаете, политикой императора было преодоление враждебности самых влиятельных якобинцев, которые не могли простить ему, что он стал монархом. Ланн, Ожеро, Журден и Бернадот были пламенными республиканцами, но после этого стали послушными. Последнему, хотя он и был злейшим врагом Наполеона, он присвоил титул князя де Понто-Корво, почти все остальные носили титулы герцогов.

– А кто из них, по вашему мнению, самый смелый? – спросил царь.

– Ней, Ланн и Мюрат могут разделить эту честь, государь. Как командующий кавалерии Мюрат неподражаем. Он сам руководит каждой крупной атакой, в им самим придуманном мундире, усыпанном золотом и драгоценными камнями, украшенном кивером со страусовыми перьями длиной в фут.

– А самый способный?

– Массена, Сульт, Мортье и Даву. Когда им всем присвоили звания маршалов, все презрительно усмехались, услышав имя Даву, но с тех пор он не раз оправдал это звание.

При Ауэрштедте без помощи и руководства императора он одержал большую победу над армией, вдвое превышавшей численностью его корпус, а после этого, я уже говорил об этом, он спас французов от разгрома при Эйлау. Быть может, я должен включить и Бертье, не как генерала, а за особые таланты. В его большой голове просто живая картотека. Он сможет в любой момент сообщить вам, где находится какое-либо армейское подразделение и сколько потребуется времени, чтобы переместиться из одного места в другое. Он бесподобен в качестве начальника штаба.

– Вы не упомянули Бессьера и Брюна.

– Продвижение Бессьера тоже многим не понравилось, ваше высочество, из-за его молодости. Но как командующий Императорской гвардией он превосходен – я не хочу ничего дурного сказать о вашей Дворцовой гвардии! – он превратил свой корпус в самую слаженную военную машину во всей Европе. Что же касается Брюна, то он полное ничтожество и получил свой маршальский жезл только потому, что победил англичан, когда они послали свой экспедиционный корпус в Голландию незадолго до того, как Наполеон вернулся из Египта. Но любой болван мог бы превзойти в военном искусстве такого глупого человека, как наш герцог Йоркский.

– А что вы можете сказать об остальных? – спросил князь. – Судя по тому, что я слышал, Мармон, Макдональд, Сюше, Виктор и Жюно были не хуже многих других.

Роджер рассмеялся:

– Это надо было видеть, чтобы поверить, – ярость, которую они проявляли по целым неделям. Мортье фактически был назначен вице-королем Далмации, и я не знаю, почему он не получил свой маршальский жезл. Макдональд, Сюше и Виктор также заслужили жезлы за свои подвиги в Италии. Но Жюно – другое дело. Наполеон понял, что он не годится в командующие корпусом, но император никогда не забывал своих старых друзей, а ведь много лет назад Жюно фактически содержал его, когда у Наполеона было очень мало денег. Поэтому он успокоил старого друга, сделав военным комендантом Парижа.

Они беседовали около часа о военных кампаниях Наполеона и его административных способностях. Наконец царь сказал:

– Хоть он и выскочка, я не могу не восхищаться человеком, который вывел Францию из состояния анархии и установил в ней порядок, а также его кодексом законов, воплотившим в жизнь многие послабления, которые я хотел бы дать своему народу. По очевидным причинам, господин Брук, я должен обращаться с вами как с военнопленным, но, как только будет возможно, договорюсь о вашем обмене, и питаю надежду, что в течение месяца после того, как вы будете освобождены, вы найдете способ передать мне информацию о наиболее важных намерениях Наполеона.

– Это будет нелегко сделать, государь, – задумчиво сказал Роджер. – Не могли бы вы назвать хоть один способ, которым я смог бы воспользоваться?

На это ответил Адам Чарторыжский:

– Вы составили неверное мнение о польском народе по тому, что вы видели. Моя нация разобщена сейчас. Половина верит смутным обещаниям Бонапарта, что если поляки помогут нанести поражение России, то он восстановит независимость Польши. Другая половина, которая включает большинство наших знатных семейств и просвещенных людей, не верит расплывчатым посулам самозваного императора, который не раз нарушал свое слово. Они предпочитают довериться его императорскому величеству, который обещает, что под защитой России они получат независимое правительство. Вам нетрудно будет познакомиться с несколькими польскими офицерами, служащими в настоящее время во французской армии; прощупайте их на предмет их взглядов, если вы найдете одного или нескольких, которые неохотно воюют с Россией, убедите их дезертировать при первой же возможности и передайте с ними любую полезную информацию, которая у вас будет для нас.

Роджер знал, что он еще жив потому, что за исключением тех редких случаев, когда у него не было выбора, он никому не рассказывал о том, что он секретный агент; поэтому он сразу решил, что не может принять план князя. Тем не менее он ответил:

– Без сомнения, эту мысль надо использовать. Но если возникнут благоприятные обстоятельства, при которых я смогу, не подвергая себя ненужному риску быть убитым, позволить снова взять себя в плен, я воспользуюсь этим; тогда я смогу представить вам намного более полную картину состояния армии французов, чем если б доверился любому посыльному.

Аудиенция была закончена. Царь попрощался с Роджером, и тот удалился с поклоном и был препровожден Чернышевым обратно в свою комнату.

Прошли две недели, в течение которых он имел три долгие беседы с князем Чарторыжским о состоянии французской армии; но все остальное время Роджер был обречен на праздность, он проводил время за чтением французских книг, которых немало оказалось в дворцовой библиотеке.

Утром последнего дня марта Чернышев приветствовал его веселой улыбкой и приятной новостью.

– Вопрос о вашем обмене улажен. Я получил приказ сопровождать вас в деревню на реке Алле, в нескольких милях выше Алленштейна[8], и там произвести обмен.

Это означало, что предстоит путешествие более чем в сто десять миль, но уже установилась оттепель, и вместо саней они смогли использовать хорошо обитую изнутри карету. Их сопровождали форейторы, которые выполняли функции слуг, у них был запас продовольствия, так что слуги могли приготовить еду в любом месте, где путешественники пожелали бы остановиться и пообедать.

Во многих местах снег растаял очень быстро, и вода стекала ручьями, образуя маленькие озера и реки; в других местах сугробы еще были целы и лежали ледяными горами в несколько футов высотой, через которые карету приходилось провозить с осторожностью. Таким образом, они достигли Алленштейна лишь через четыре дня и там заночевали.

Рано утром пятого дня Роджер распрощался с Чернышевым, и с некоторым риском был перевезен через стремительную речку Алле под белым флагом. На другом берегу его ожидал русский полковник, который его тепло приветствовал. Пожав взаимно руки, они поздравили друг друга с близкой свободой; затем русский полковник взошел на паром и отправился на другую сторону реки, в расположение русской армии.

Встретивший Роджера французский офицер рассказал ему, что, проведя неделю в окрестности Эйлау, чтобы закрепить за собой победу в той битве, император отвел армию за реку Пасленку и верхнее течение реки Алле, где теперь армия и находится на зимних квартирах. Главной базой армии стал Торунь, находящийся сзади, на Висле, но штаб разместился в Остероде, в двадцати милях отсюда.

Получив верховую лошадь и четырех гусар в сопровождение, Роджер отправился в Остероде, а когда приехал туда, узнал, что император в данный момент находится на некотором расстоянии, в замке Финкенштейн.

Добравшись туда, он обнаружил, что этот замок совсем не похож на замок Знаменского, который был просто старым укрепленным помещичьим домом. Финкенштейн был огромным, мрачным, обнесенным зубчатой стеной зданием, в котором могли бы разместиться несколько сотен человек, во внутреннем дворе толпились конные офицеры, постоянно прибывали и уезжали ординарцы.

Справившись о герцоге Фриульском, Роджер был рад узнать, что его старый друг находился здесь. В прежние времена, до Империи, герцог был просто полковником Дюроком, главой адъютантов Наполеона. Затем, когда образовался двор, ему присвоили звание генерала и назначили обер-гофмейстером империи. Однако Наполеон неоднократно посылал его с дипломатическими миссиями – он часто таким образом использовал самых умных членов своего штаба.

Мишель Дюрок встретил Роджера с распростертыми объятиями, сочувственно выслушал рассказ о его злоключениях последних двух месяцев, а затем рассказал ему все последние новости, касающиеся положения во французской армии.

Битва при Эйлау оказалась еще большим несчастьем, чем предполагал Роджер. Корпус Ожеро, потеряв дорогу во время метели, попав под обстрел русских пушек, был полностью разбит, его остатки расформированы, и уцелевшие солдаты переведены в другие полки. Наполеон обычно преуменьшал французские потери в официальных бюллетенях, которые он выпускал после крупных сражений. На этот раз он определил их как 1900 убитых и 5700 раненых; но в действительности боевой состав сократился почти на 30 тысяч человек, а 45 тысяч оставшихся находились в очень трудном положении.

Мяса почти невозможно было раздобыть, и они еле-еле существовали на голодных пайках из сухарей и корнеплодов. Их мундиры изодрались, многие из них замерзали по ночам, линия фронта все время менялась, они жили в постоянном страхе перед рейдами казаков, поскольку их собственная кавалерия была неспособна их защитить из-за крайнего истощения лошадей, которые едва передвигали ноги.

Пораженный, Роджер воскликнул:

– Но ведь это не в правилах императора – позволить своей армии дойти до такого жалкого состояния. Разве он ничего не сделал за эти два месяца, чтобы исправить положение?

Дюрок пожал плечами.

– После Эйлау Наполеон послал полномочных представителей к прусскому королю Фридриху Вильгельму с предложением вернуть часть его территорий, он воздержался от прежнего своего предложения Пруссии стать его союзником против России. Но царю удалось уговорить этого несчастного, нерешительного монарха не соглашаться с нашими предложениями, – ответил он, а затем продолжил: – Бертье, или, как теперь его надо называть, маршал князь Невшательский, работает не жалея сил, собирая резервы в Польше, Баварии, Саксонии, на Рейне, он даже шантажировал испанцев, вынудив их послать корпус для удержания Ганновера для нас, чтобы забрать оттуда французский гарнизон и перевести сюда. Во Франции объявили новый призыв восьмидесяти тысяч мужчин, или, вернее, мальчиков. Это уже третий за последний год, и этих мальчиков призвали за одиннадцать месяцев до того, как они достигли призывного возраста. Мортье, я имею в виду герцога Тревизского – никак не могу привыкнуть к этим новым именам, – был отозван со своего наблюдательного поста в шведской армии, который он занимал в Стралсунде. Неделю тому назад шведы перешли в наступление, так что он двинул свой корпус назад, чтобы помешать их продвижению. Тем временем Австрия снова стала неспокойной, и стоит ей объединиться с нашим неприятелем, как мы будем отрезаны от Франции.

– Ну и картина, – сказал Роджер, напустив на себя обеспокоенный вид. – А что с Англией? Я предполагаю, что она не бездействовала в такой благоприятный момент и сделала сильный выпад против своего безжалостного врага?

Дюрок засмеялся:

– Напротив, впервые за многие годы она перестала демонстрировать свой агрессивный нрав. Наша разведка сообщила нам, что было предложение послать экспедиционный корпус на помощь шведам в Стралсунд. Но она может собрать не более двенадцати тысяч человек, хотя это ниже ее достоинства – делать такой ничтожный вклад в войну против нас на Континенте. Говорят, Англия вызывает у русского царя недовольство как союзник, который никогда не оказывает ему военную помощь и даже не выделяет достаточных субсидий, чтобы платить жалованье собственным войскам. Все, что их бездарное правительство сделало до сих пор, – это послало флот, который в феврале ворвался в Дарданеллы, потом появился у Константинополя с той целью, чтобы вынудить султана Селима уступить в споре с Россией, так чтобы царь смог отвести несколько своих дивизий с Дуная и использовать их здесь для войны с нами; они также хотели потребовать сместить нашего посла генерала Себастьяни. Но Себастьяни так успешно держал Селима в руках, а народ Константинополя был настолько разгневан нахальными требованиями англичан, что всего лишь за день они подтащили к Босфору тысячу пушек, нанесли неприятельскому флоту большой урон и заставили его с позором удалиться.

Нахмурившись, Роджер перевел разговор на другую тему.

– Все, что ты говоришь мне о здешнем положении, кажется мне совершенно странным. Всем известна способность Бертье доставлять подкрепление так, что подводы никогда не приходят на место вовремя и скапливаются, загромождая пути. Но что ты скажешь об императоре? Почему он, со своим выдающимся умом, не выработал политику, которая привела бы к раздору между нашими врагами, так чтобы они не выступили сообща, чтобы их можно было разбить по отдельности?

– Друг мой, тебя так давно не было в штабе. Хочешь верь мне, хочешь нет, но Наполеон потерял всякий интерес к ведению войны. Он здесь с Марией Валевской. Я допускаю, что она очаровательное юное существо – благородная, скромная, лишенная честолюбия. Теперь она отвергнута своим престарелым супругом и беззаветно полюбила нашего государя. Он же стал совершенно другим человеком. Он как будто сбросил с себя годы, стал как юноша-подросток. Он полностью находится во власти ее чар. Иногда он целыми днями не выходит из ее покоев и не желает обсуждать дела. Десять дней тому назад, или немного больше, у нас здесь были миссии от турок и персов. И только раз он согласился принять этих дипломатов. А они оба могли бы оказать нам неоценимую помощь, изматывая русские войска. Естественно, что они обиделись и стали неуступчивы, но я ничего с этим не мог поделать.

Роджер выразил свое сочувствие, но в глубине души он порадовался, что, по-видимому, злейший враг Англии теряет свою хватку и через несколько недель будет разбит русскими и пруссаками; его мишурная империя распадется на части, Европа восстановит свои прежние границы.

Попросив Дюрока, чтобы тот договорился об аудиенции у императора как можно скорее, Роджер отправился в столовую для высшего офицерского состава. Там его с восторгом встретила группа старых товарищей, но многих уже не было в живых, и он с огорчением узнал, что они погибли при Эйлау.

Три дня ждал Роджер, не получая никакого ответа от своего суверена, и с каждым днем он становился все более нетерпеливым, потому что лелеял мысль о том, как бы поскорее уехать из Польши.

Много лет тому назад Роджер купил себе маленький замок неподалеку от Сен-Максима, на юге Франции. Под предлогом слабых легких и пули, которую он поймал при Маренго, он часто получал отпуск зимой и уезжал туда; это давало ему возможность незаметно посетить Англию и лично доложить господину Питту о положении дел во Франции.

Но в этом году он попал в водоворот событий. После того как в мае прошлого года он вернулся во Францию, он с удовольствием провел лето в Париже. Не в его правилах было просить об отпуске раньше декабря, так что, естественно, он сопровождал императора, когда тот начал в сентябре кампанию против Пруссии. После двойной победы при Йене и Ауэрштедте он с удовольствием воспользовался возможностью попутешествовать: Роджер посетил Берлин и Варшаву, где раньше не бывал. Таким образом, когда настал декабрь, он больше не состоял на службе британского правительства, да к тому же ему не о чем было докладывать. Что могло бы пойти на пользу его ныне отживающей свой век стране? Он вместо того, чтобы попросить об отпуске, остался при штабе императора. Наполеон снова начал военные действия в январе, намного раньше, чем ожидалось, и это поставило Роджера в неловкое положение. Он уже не мог попроситься в отпуск, чтобы провести остаток зимы на юге Франции, это было бы воспринято его товарищами как трусость, потому что они не знали о его искусно придуманной болезни. Поэтому он принял участие в войне, и это закончилось для него в Эйлау.

Однако сейчас, когда только начиналась весна, еще предстояло несколько недель холодов и несколько недель слякоти, он передумал и принял решение при первой же встрече с Наполеоном просить у него отпуск на два месяца, чтобы избежать ужасного положения, которое ожидало армию еще некоторое время. Он решил как можно скорее уехать из Польши на берег Средиземного моря, где никто не думает о войне, разве что в тех случаях, когда проходят торжественные праздники в честь побед императора с роскошными обедами и реками шампанского. Там Роджер сможет вести праздную жизнь богатого и блестящего офицера, расцвеченную веселыми торжествами в компании элегантных мужчин и красивых женщин не очень строгой морали.

У него не было ни малейших угрызений совести из-за того, что он не сможет послужить Александру. Он всегда придерживался правила «на войне и в любви все дозволено» и считал, что его полностью оправдывает то, что он получил свободу, введя в заблуждение царя.

Утром четвертого дня в замке Финкенштейн он шел по коридору и внезапно увидел, что к нему приближается император.

Лицо Наполеона засветилось от радости, и он воскликнул:

– А! Мой храбрый Брюк! Я боялся, что вас убили. Когда мне сообщили, что вы попали в плен к этим чертовым русским и вас можно обменять, я по-настоящему обрадовался. А в данный момент вы мне здесь очень нужны. И турки, и персы послали ко мне свои посольства. Это побудило меня придумать план, как ударить этому дураку Александру в спину. Поэтому я посылаю генерала Гардана с миссией сначала в Турцию, потом к шаху. В нее войдут много офицеров. Но мне нужен хоть один, который был бы мне лично предан, чтобы он частным образом держал меня в курсе продвижения дел.

Внезапно Наполеон поднял руку, схватил Роджера за ухо и дернул его.

– Вы, Брюк, с вашим знанием Востока, как раз для этого подходите. Собирайтесь, берите с собой все, что сможете, за мой счет и готовьтесь отправиться в Константинополь.