Читать книгу Зло в маске - Деннис Уитли - Страница 5

Спорить было бесполезно. Если Роджер мог бы в крайнем случае сойти за литовца или украинца, который снял французскую форму с мертвого воина, он никак бы не смог объяснить, кто его спутники.

Поскольку он смиренно опустил голову, офицер сказал:

– Мы направляемся в замок барона Знаменского. Это не такое уж плохое место для ночлега. Поверните вашу тройку и езжайте за нами.

Роджер сделал, как им было велено, но, когда их маленькая кавалькада направилась в просвет между деревьями, ведущий к въезду в замок, ему внезапно пришла в голову мысль, которая заслонила собой все остальное. Она настолько испугала его, что мгновенно кровь отхлынула от его лица.

Отказаться от надежд вырваться на свободу и попасть в плен к русским было само по себе достаточно неприятным. Но возвращение в замок неизбежно приведет к обнаружению тела барона, и ни у кого не будет сомнений в том, кто его убил. Фрида, тряся огромным задом и грудью, будет вопить и требовать отмщения, и Роджер был убежден, что офицер казаков не откажет ей в этом, немедленно приказав расстрелять Фурнье, Витю и его самого.

Спустя десять минут, когда они оказались около замка, Роджер увидел, что его наихудшие ожидания, по-видимому, оправдываются. Несколько зарешеченных окон нижнего этажа были освещены, и кучка людей с фонарями двигалась по направлению к большому сараю.

Как только кавалькада остановилась около Фриды, грудь которой вздымалась от рыданий, а прекрасные длинные волосы развевались на ветру, она подбежала к офицеру, отчаянно ругаясь на немецком языке. Следом за ней шли двое мужчин, неся грубые носилки, на которых лежало тело барона. Указав на него, а потом на Роджера и его товарищей, женщина объявила, что они убийцы ее мужа, и потребовала, чтобы их отдали ей для наказания, которое полагается за такое чудовищное преступление.

Большую часть ее требований русский офицер не понял, потому что она обращалась к нему по-немецки, но труп и тирада Фриды, направленная против пленников, вместе с тем фактом, что он поймал их убегающими из замка, не оставили у него сомнения в том, что произошло.

В подобной ситуации, когда их вина была столь очевидна, у Роджера было лишь одно слабое преимущество. По крайней мере, он мог говорить на неплохом русском языке и таким образом свободно общаться с человеком, в руках которого была их судьба. Когда баронесса наконец замолчала, чтобы набрать воздуха, он спокойно сказал офицеру:

– Конечно, мы убили эту свинью-пруссака. И я даже не буду оправдываться, говоря, что мы сделали это в целях самозащиты. Мы преднамеренно поймали его в ловушку и убили. Если бы вы попали в наше положение, вы бы сделали то же самое. Никогда не встречал подобного чудовища, он заслужил свою участь.

Русский удивленно посмотрел на него:

– Значит, вы признаетесь, что убили его? Я полагаю, вы понимаете, что, если вы не представите какое-то необыкновенное оправдание вашему поступку, я прикажу вас повесить.

– Офицеров, – спокойно заявил Роджер, – не вешают, а расстреливают.

– Верно, – согласился казачий офицер. – И хотя ваши эполеты и галуны сорваны с вашей формы, по вашим манерам и речи я могу понять, что вы не простой солдат. Но чин не дает права на убийство. Я гетман Сергей Дутов. А вы кто?

Роджер наклонил голову, чтобы скрыть блеск надежды, появившийся в его глазах. Значит, он имеет дело не с простым, вышедшим из низов казачьим офицером, но с гетманом – дворянином, с которым он может найти общих знакомых. Что ж, это поможет перевесить чашу весов и спасти его от расстрельной команды. Он поднял голову и гордо произнес:

– Я полковник шевалье де Брюк, командор ордена Почетного легиона, адъютант его величества императора Наполеона.

– В самом деле! – воскликнул гетман. – Значит, вы очень важный пленник. Настолько, что можно оставить в стороне это дело с убийством барона Знаменского.

– Я не ожидал, что так получится, – пожал плечами Роджер. – С вашего позволения, я предложил бы всем проехать в замок и там обсудить все за бутылкой вина.

– Клянусь святым Николаем Угодником! – засмеялся русский. – Вы, однако, хладнокровный человек. Но вы подали отличную идею. Мне не повредило бы что-нибудь согревающее.

Баронесса и ее слуги ни слова не поняли из их разговора. Она снова принялась кричать на Роджера, указывая на тело своего мужа. Роджер повернулся к ней и резко сказал:

– Замолчи, женщина! Этот русский дворянин требует пищи и вина для себя и своих людей. А потом он намерен расследовать обстоятельства смерти вашего мужа. А после этого, возможно, он расстреляет меня и моих товарищей.

Смягчившись от таких слов, баронесса повела их в замок и отдала приказания своим слугам подать еду и вино. Фурнье и Витю, оба очень встревоженные, были помещены казаками в высокий, скудно обставленный центральный зал, в котором единственным украшением были изъеденные молью головы оленей, медведей и рысей на стенах. Гетман и Роджер последовали за баронессой в смежную с залом столовую. Там была ужасная мебель из желтой сосны, и стоял застарелый запах пищи и собачьей мочи.

Неуклюжий слуга принес графин франконийского белого вина. Затем под неусыпным взглядом баронессы мужчины начали свой разговор. Русский дал понять, что намеревается вынести окончательный приговор, если Роджеру не удастся убедить его, что у него были достаточно веские основания самому свершить правосудие над бароном. Никогда прежде Роджер так ясно не сознавал, что его жизнь зависит от ловкости его языка. Если он не сможет убедить гетмана, что он не убивал Знаменского, а казнил его, Фурнье, Витю и он еще до наступления утра встретят свою смерть.

Но прежде всего Роджер постарался как можно дольше оттягивать расследование; он расспрашивал Дутова, когда тот в последний раз видел князя Петра Ивановича Багратиона, главнокомандующего русской армией, по происхождению немца[5].

Дутов хорошо был знаком с Багратионом; к его удивлению, оказалось, что Роджер тоже хорошо был с ним знаком. Затем он стал справляться о других друзьях и знакомых, которых он завел во время своего последнего пребывания в Санкт-Петербурге: о графе Александре Воронцове, брате русского посла в Лондоне, о капитане Мизянове из Семеновского полка Императорской гвардии, о бывшем премьер-министре графе Палене, в чьем загородном имении он провел целый месяц, и даже о самом царе Александре I, которому был представлен.

На Дутова не могло не произвести впечатления, что этот загнанный, изможденный француз был вхож в круг наивысшей знати его страны, а Роджер принялся описывать, какому ужасному обращению подвергался он и его сотоварищи у барона Знаменского. Но баронесса, которая мрачно и со всевозрастающей яростью взирала на то, как гетман с сочувствием выслушивает рассказ Роджера, внезапно вмешалась с бешеной руганью на исковерканном немецком. Поскольку она не умела объяснить дела словами, она указывала пальцем на Роджера и жестом пыталась изобразить, что его надо повесить.

Русский ободряюще покивал в ее сторону, погладил свои пышные усы и сказал:

– Полковник, все, что вы мне рассказали, не оставляет у меня сомнений в том, что вы жили в Санкт-Петербурге, пользовались там дружбой многих могущественных и знатных людей и что вы являетесь аристократом и в то же время храбрым солдатом. Кроме того, я испытываю к вам глубокое сочувствие за то грубое обращение, которому вы здесь подвергались. Но все же остается факт, что всего несколько часов тому назад вы вместе с вашими товарищами заманили в ловушку владельца этого замка и предали его чрезвычайно мучительной смерти. За такое преступление, как бы мне лично ни было жаль, вас и ваших товарищей придется расстрелять.

Роджер вздохнул и развел руками типично французским жестом.

– Поскольку вы подобным решением выполняете свой долг, мне не на что жаловаться. Во-первых, готовы ли вы признать, что как частное лицо барон был вправе удерживать меня, сержанта Фурнье и капрала Витю в качестве пленников?

Дутов отрицательно покачал головой:

– Нет, ни в коей мере. Он должен был сразу же передать вас и ваших товарищей в ближайший прусский или русский штаб.

– Хорошо. И вы готовы согласиться, что мы имели право совершить побег, если бы нам это удалось?

– Любой военнопленный, который не дал слова, имеет такое право, но способом получения свободы не должно быть совершение преступления.

– Но обстоятельства сложились чрезвычайные, – пытался спорить Роджер. – Это чудовище заставило своих людей подобрать нас на поле боя в ночь после битвы при Эйлау. Он действовал не как сознательный патриот Пруссии, стараясь подобрать как можно больше пленных неприятелей, пока их не нашли и не спасли соотечественники. Он пришел туда собирать людей, чьи раны не могут в дальнейшем лишить их трудоспособности, и намеревался их удерживать в качестве своих рабов всю оставшуюся жизнь.

Нахмурившись, русский откинулся назад, выпил глоток вина и сердито сказал:

– Подобное поведение непростительно. Совершенно ясно, что барон опозорил все дворянское сословие. Но эти тевтонские рыцари еще большие варвары, чем считаемся мы, русские.

Он помолчал некоторое время, а затем добавил:

– Все равно, полковник, убийство есть убийство. Ваша попытка совершить побег полностью оправдана; но это не дает вам права хладнокровно заманивать в ловушку и убивать людей. Каковы бы ни были причины вашей ненависти к нему и страха перед ним, ничто не может извинить вас за то, что вы отняли у него жизнь. Хотя я очень плохо понимаю, что говорит баронесса, очевидно, что она требует справедливости, и мой долг проследить, чтобы ее требование было удовлетворено. Хотите ли получить отсрочку до рассвета, или приказать сержанту немедленно покончить с этим неприятным делом?

Роджер выложил все свои козырные карты: связи в высшем петербургском обществе, незаконное пленение, описание истязаний кнутом, которым их подвергали. Ему казалось, он ясно изложил причину, по которой они применили силу против человека, обрекшего их на пожизненное рабство. Но все безрезультатно.

Теперь у него остался всего один неразыгранный козырь, и он был самым опасным. Однако они уже были приговорены к смерти, и он подумал, что хуже им уже не будет. Их стаканы с вином были пусты. Он обернулся к злобно смотрящей на него баронессе и сказал по-немецки:

– Этот русский намерен меня расстрелять, но прежде я должен кое-что ему рассказать, поэтому прикажите вашим людям открыть еще бутылку вина.

Ошеломленная подобным нахальством и явным безразличием перед лицом близкой смерти, она позвала слугу, и он открыл бутылку и наполнил их стаканы. Повернувшись к гетману, Роджер сказал:

– Прежде чем вы прикажете меня расстрелять, я хочу, чтобы вы узнали, что побудило нас убить барона. У него был надсмотрщик по имени Кутци – твердый орешек, но неплохой парень. Хотя они обыскали нас после того, как подобрали на поле боя, у меня в поясе были припрятаны около пятнадцати наполеондоров, и мне удалось утаить их. Когда наши раны несколько зажили, мы начали строить планы, как убежать. Поскольку все трое были искалечены, мы понимали, что не сможем уйти от преследования без лошадей. С помощью денег мне удалось подкупить Кутци, он должен был прийти к нам этой ночью, как только стемнеет, и помочь нам сбежать на тройке.

Роджер немного помолчал, а потом продолжал:

– Но барон как-то узнал об этом. Вы не поверите, что он сделал с несчастным Кутци. Но пойдемте со мной, и я покажу вам.

Поднявшись, Роджер направился из комнаты. Его сердце отчаянно стучало, ведь он не имел ни малейшего представления о том, что стало с Кутци после того, как его бросили голым к свиньям. Поэтому он делал ставку на свой счастливый жребий.

Ведь возможно, Кутци удалось развязать веревки и убежать, и он притаился где-нибудь в темноте, ожидая случая отомстить французам, которые обрекли его на такую жестокую смерть. Или свиньи не стали его трогать, тогда он мог все еще находиться там, живой и отбивающийся от свиней, а когда у него вынут кляп, он как-нибудь сможет рассказать гетману правду о том, что с ним произошло.

Если окажется так, то Роджер не сомневался, что очень скоро он вместе со своими товарищами будут поставлены к стенке с завязанными глазами и расстреляны.

Несмотря на сильный мороз, пот тек с его лба, когда он шел по направлению к скотному сараю. Хотя Дутов, очевидно, испытывал к нему симпатию, он был офицером, для которого долг был превыше всего. Роджер готов был спорить на все свое состояние до последнего пенни, что, если Кутци окажется жив, он, Фурнье и Витю могут считать себя уже мертвыми.

Из хлева раздавалось хрюканье, это свидетельствовало о том, что свиньи не спали. Вряд ли Кутци мог уцелеть среди них. Но что, если он все еще жив и способен рассказать правду о том, как он туда попал? Это был жизненно важный вопрос.

Подняв фонарь, который он прихватил из замка, Роджер наклонился над невысоким барьером, отделяющим свиней. С большим облегчением он убедился, что Кутци не способен издать ни звука. Он был почти неузнаваем; его тело было изуродовано и кровоточило, в то время как свиньи со свирепым хрюканьем пожирали его мясо.

Баронесса, сопровождавшая их, издала вопль и невольно закрыла глаза руками, затем отняла их от лица, посмотрела на Роджера и закричала:

– Значит, это еще одна из ваших отвратительных проделок. Вы признались в этом только потому, что вас уже приговорили к смерти, и вы, по-видимому, гордитесь своей жестокостью.

Он покачал головой и ответил по-немецки:

– Nein? Gnдdige Frau Baronin. Это дело рук вашего мужа. Я подкупил Кутци, чтобы он помог нам бежать, но барон узнал и решил вот таким образом наказать несчастного слугу.

– Это ложь! – завопила она. – Кутци никогда бы не предал своего хозяина!

Почувствовав приступ тошноты, Дутов отвернулся. Не обращая внимания на баронессу, Роджер сказал ему:

– Ну, гетман, что вы теперь скажете? Можно ли нас обвинять в том, что мы уничтожили это чудовище после того, как он бросился к нам, намереваясь разрушить наш план побега, и рассказал нам об ужасной мести, которую он сотворил над несчастным надсмотрщиком?

Русский кивнул.

– Вы выиграли дело, полковник. Было бы противно человеческой натуре не воспользоваться случаем и не воздать этому животному по заслугам. Конечно, вы все трое останетесь моими пленниками, но я напишу рапорт, в котором будет объяснено, как барон, узнав, что мы направляемся сюда и можем забрать вас у него, в своей ненависти к французам зашел так далеко, что решил вас казнить; но вы убили его в порядке самообороны.

Почувствовав величайшее облегчение, Роджер принялся благодарить. Поняв, что ей не дадут отомстить, баронесса снова разразилась яростными проклятиями, но Роджеру повезло, что Дутов и казаки не понимали ни слова из того, что она выкрикивала. Он утихомирил ее, сказав, что гетман намерен отвезти их завтра в штаб, где их будет судить военный трибунал, и не остается никаких надежд на то, что им удастся избежать смертного приговора.

Затем, снова перейдя на русский, он перевел Дутову сказанное женщине и добавил:

– Все равно, она вся полна ядом, и, если я и другие заночуем в замке, я думаю, она способна приказать своим слугам объединиться и попытаться захватить нас, чтобы убить. Поэтому, если вы были бы так любезны, я бы предпочел занять наш чердак в сарае, а вы поставите охрану. Хотя я дам вам слово, что мы не попытаемся бежать.

Гетман ответил согласием. Через двадцать минут Роджер присоединился к сержанту Фурнье и капралу Витю. Последние два часа они были уверены, что у них нет шансов избежать смерти. А как они были бы напуганы, если бы им довелось участвовать в ужасной игре, которую затеял Роджер, когда повел Дутова в свинарник! Когда он рассказал им, что ему удалось приписать смерть Кутци барону и что теперь они будут взяты лишь в качестве военнопленных, старый сержант в приливе чувств расцеловал Роджера в обе щеки; у капрала Витю на глазах выступили слезы облегчения.

На следующее утро Дутов распорядился взять лучшую лошадь в конюшне, чтобы Роджер смог ехать верхом вместе с ним. Баронесса была в ярости, но он только пожал плечами в ответ на ее протест и настоял на том, чтобы она приняла реквизиционную расписку, в которую он также включил тройку для двух других пленников.

Оставив замок, казацкая сотня направилась не на юг, откуда они приехали, но по дороге через лес, которая вела на север. Проехав милю или больше, они выехали из леса и приблизились к предместью Знаменска, которое дал барону его родовое имя. Это было захудалое место, состоящее из сотни одноэтажных деревянных домов. Немногие люди, которых они встретили, выглядели полуголодными и были закутаны в грубые овчинные тулупы. С порога своих темных хижин они следили мрачными, враждебными взглядами за казаками, проезжавшими по главной улице к реке Прегель. Большую часть года для переправы через нее использовался большой деревянный паром, привязанный веревкой, но сейчас река была скована льдом, и они, не боясь, что он расколется под тяжестью всадников, переехали ее.

На том берегу реки дорога свернула на восток, и они отправились по ней на Инстербург, как сказал Роджеру Дутов. Пока офицеры ехали вдвоем во главе всей кавалькады, они беседовали самым дружеским образом о кампаниях, в которых участвовали, сплетничали об общих знакомых в Санкт-Петербурге.

Последний раз Роджер был там в 1801 году, но до этого он провел некоторое время в русской столице в 1788 году, когда еще царствовала Екатерина Великая. Поскольку Дутов был на несколько лет моложе Роджера, он не был знаком с этой самоуверенной, прекрасной, образованной и распущенной женщиной и с большим интересом слушал рассказ Роджера о великолепных балах, о роскоши, вольных нравах и веселости ее двора. Сам он знал только нравы мрачного и скучного двора ее сына, ненормального царя Павла I, и спокойный, респектабельный двор нынешнего государя Александра I.

То рысью, то переходя на шаг, они проехали расстояние в двадцать с чем-то миль между Знаменском и довольно большим городком Инстербургом за три с лишним часа и прибыли туда немного раньше полудня.

Остановившись у лагеря военнопленных для нижних чинов, состоящего из группы хижин на краю города, Дутов передал Фурнье и Витю дежурному офицеру. Прежде чем расстаться со своими товарищами по несчастью, Роджер записал имена и адреса их ближайших родственников и обещал, что если он найдет способ, то сообщит домой, что они живы и были только легко ранены.

Когда он вернулся к Дутову, гетман сказал:

– Полковник, к моему огромному сожалению, я должен отвезти вас в здание, где помещаются военнопленные высших чинов. Но я не вижу причин, по которым я должен сделать это сразу. По крайней мере, я могу предложить вам позавтракать вместе с моими товарищами.

– Вы очень любезны, – ответил Роджер, – и я принимаю ваше предложение с большим удовольствием.

Они подъехали к одному из лучших домов в городе, передали своих лошадей ординарцу и через просторную прихожую прошли в комнаты гетмана, где Роджер, по крайней мере, смог умыться и попытаться расчесать свои спутанные волосы. Затем Дутов провел его в комнату, где несколько казацких офицеров беседовали за бокалом вина.

Умывания было недостаточно Роджеру, чтобы привести себя в приличный вид. Утром перед сражением под Эйлау на нем была блестящая военная форма. Но Знаменский сорвал с нее все золоченые галуны и его шарф адъютанта. Один его сапог был разрезан так, чтобы можно было перебинтовать сломанную лодыжку; вместо него ему дали потрепанный деревянный башмак. Барон также отобрал у него меховой плащ, а нынче утром ему не могли подыскать ничего лучшего, чем рваную медвежью шкуру. Его сюртук и брюки, в которых он работал и спал пять недель не снимая, дополняли его оборванный и грязный туалет. Поскольку со времени сражения у него не было возможности побриться, он отрастил длинную бороду.

Поэтому не было ничего странного в том, что офицеры не смогли скрыть своего удивления при появлении гостя Дутова, столь неприглядно и неопрятно одетого. Но когда гетман представил его и вкратце изложил его историю, они стали более дружелюбными.

Дар ладить с людьми быстро помог Роджеру завоевать симпатию своих хозяев. Они сочли его необычным. Тот факт, что он был адъютантом легендарного корсиканского бандита, заставил их смотреть на него с восхищением. Многие из этих казацких офицеров были выходцами из далеких областей и никогда не бывали в Санкт-Петербурге. Во время завтрака он был вынужден рассказать, что в ранней юности был приглашен пообедать наедине с императрицей Екатериной II и еще о том, как однажды ночью они вместе с великаном, прославленным адмиралом князем Алексеем Орловым, одним из многочисленных фаворитов Екатерины, напились вдвоем допьяна.

После Эйлау обе армии были столь ослаблены, что не было и речи о наступлении в ближайшее время, поэтому казаки находились здесь только в качестве заслона и лишь изредка совершали вылазки, чтобы пополнить запасы. В конечном итоге они просидели за завтраком до пяти часов, и компания разошлась уже в сумерках.

Роджер храбро налегал на спиртные напитки, но все время помнил об одном важном деле, которое он надеялся уладить прежде, чем расстанется с Дутовым, и поэтому ухитрился не опьянеть. Когда они встали из-за стола, он подошел к гетману и сказал:

– Гетман, у меня к вам просьба. Я уверен, вы согласитесь, что ни один военнопленный не желает оставаться в плену дольше, чем вынужден. Я имею счастливую привилегию быть хорошо знакомым с императором Наполеоном еще с тех пор, как он снискал свои первые лавры в качестве храброго артиллерийского офицера при осаде Тулона. Если ему сообщат, что я не умер, но нахожусь в плену, я уверен, что он устроит мой обмен на офицера такого же звания. Не будете ли вы столь любезны, не сообщите ли князю Багратиону, что я нахожусь здесь, в Инстербурге, и не попросите ли его послать сообщение об этом во французский Генеральный штаб при следующей же оказии?

– Конечно, сообщу, – ответил Дутов, – и очень охотно. Я искренне надеюсь, что ваш обмен будет согласован.

Выйдя во двор, он потребовал привести лошадей. Они проехали на лошадях около трех четвертей мили к большому дому, находящемуся в дальнем конце города. Он был окружен садом и огородом, отгорожен забором, снаружи которого лениво патрулировали часовые. У главных ворот находилась сторожка, переделанная в приемный зал. Здесь Дутов сдал своего пленника, вместе с подробным отчетом о всех его обстоятельствах. А после этого Роджер и Дутов сердечно распрощались.

Сопровождаемый лейтенантом, который немного говорил по-французски, Роджер, спешащий познакомиться со своим новым местожительством, пересек сад и вошел в большой дом. Внутри, в большом зале, собралось около дюжины угрюмых офицеров. Некоторые дремали, сидя на старых диванах, некоторые вяло беседовали, другие играли в карты. Они удостоили Роджера ленивого взгляда, когда лейтенант провел его через зал сразу наверх, где распахнул перед ним дверь бедно обставленной спальни и сказал:

– Месье, вам повезло, потому что сейчас у нас не слишком много пленных офицеров. И поскольку вы полковник, вам отведена отдельная комната. Один из денщиков принесет вам предметы туалета и, может быть, найдет вам одежду получше. Ужин будет накрыт примерно через час. Если желаете, можете спуститься вниз и познакомиться с остальными.

Поскольку у Роджера не было никакого багажа и ему не надо было распаковываться, он сел на край кровати и, осмотревшись, решил, что, если бы комната не была такой холодной, у него не было бы к ней никаких претензий.

Через несколько минут пришел денщик и принес мыло, бритву и очень маленькое полотенце. Затем он знаками объяснил, что умывальная находится в конце коридора.

Он был очень удивлен, когда Роджер поблагодарил его по-русски и попросил раздобыть ему еще одно одеяло и сапоги.

Мужчина пообещал это сделать. Он подумал, что сможет найти подходящую медвежью шкуру, а утром сходить в госпиталь. Иногда тяжело раненные офицеры, попавшие в плен, умирали в госпитале, и их одежда поступала в распоряжение других, которые в ней нуждались.

Снова оставшись один, Роджер посмотрелся в маленькое зеркальце, которое, если не считать распятия, было единственным украшением голых стен. Роджер ужаснулся, увидев свое отражение. Из-за недоедания его щеки запали; волосы, несмотря на то что он расчесал их перед завтраком, выглядели как воронье гнездо, а нижняя часть его лица была покрыта темной дюймовой щетиной.

Захватив туалетные принадлежности, он собрался идти в умывальную комнату, чтобы сбрить щетину, но передумал. Когда-то он носил бороду, и, учитывая обстоятельства, может быть, борода теперь ему не повредит. В настоящее время даже неплохо принять несколько другой облик, чем тот, к которому он привык.

С материнской стороны у него был кузен почти такого же возраста, как он сам, который унаследовал титул графа Килдонена. Родственники его матери были приверженцами Якова II, и они страшно разгневались, когда его мать вышла замуж за его отца, адмирала, решительного сторонника Ганноверской династии. Они ее не признавали, и после неудавшейся попытки принца Чарльза Эдуарда снова завоевать трон для своего отца в 1745 году они отправились в ссылку в Рим, сопровождая двор претендента из династии Стюартов. Поэтому кузен Роджера был настолько далек и от Франции, и от Англии, что Роджер иногда выдавал себя за него.

Сделав еще одну попытку пригладить волосы, он спустился вниз. И снова компания унылых офицеров, собравшаяся в большом гулком зале, не обратила на него внимания, только некоторые поприветствовали его кивком. Они решили, что новенький не представляет для них особого интереса – просто еще один несчастный, обреченный влачить их жалкое существование. Но один из них, молодой человек, встал и, улыбаясь, произнес:

– Месье, есть немало поводов, чтобы приветствовать вас здесь, но, по меньшей мере, нам приятно видеть новое лицо в нашей несчастной компании. К вашим услугам, капитан Пьер Эсперб из полка конфланских гусар.

Роджер улыбнулся ему в ответ:

– Вы и впрямь должны быть храбрым малым, если получили этот чин у такого строгого командира, как бригадир Жерар. Рад с вами познакомиться. Меня зовут Брюк, и я имею честь состоять в свите его императорского величества.

Внезапно в комнате среди офицеров возникло ощутимое напряжение. Те двое, которые дремали, приподнялись. Четверо за карточным столом прекратили играть, и один из них воскликнул:

– Не тот ли храбрый Брюк, совершивший сотни подвигов и спасший императора от смерти, когда мы были в Венеции?

– Так меня называли, хотя я считаю это нелепым прозвищем, – скромно ответил Роджер. – Уверен, все, что мне удалось сделать, любой из вас, попади он на мое место, сделал бы столь же охотно.

Все встали и сгрудились вокруг него, забросав его вопросами:

– Давно ли вы в плену?

– Как им удалось вас захватить?

– Вы хромаете, кажется, вас ранило в ногу?

– Вы, наверно, из госпиталя?

– У вас есть новости с театра военных действий?

– Как случилось, что с вашего мундира сорваны все знаки отличия, так что вас можно принять за младшего офицера?

В следующие двадцать минут Роджер отвечал своим новым товарищам на все интересовавшие их вопросы. Затем их позвали на ужин. Ужин был накрыт в длинной, плохо освещенной комнате. Пищи было достаточно, но она была очень простая. Вина не подавали, что для французов, которые сопровождают всякую пищу вином, было весьма мучительно. Однако каждому полагалась порция водки.

Во время ужина и после него, когда они перешли в зал, Роджера осаждали вопросами об императоре. В огромной новой французской армии очень немногие из молодых офицеров удостоились чести разговаривать с императором или с членами семьи Бонапарта; поэтому им было очень интересно услышать что-нибудь о нем и его окружении.

Роджер рассказывал с большим восхищением об администраторских и военных способностях своего господина. А когда он перешел к рассказу об императорской семье, он старался, чтобы его критика не была слишком резкой.

Мать Наполеона, Летиция, сказал он, была женщиной огромной воли, но ограниченного ума. Оставшись вдовой, она преодолела множество трудностей, чтобы воспитать своих восьмерых детей честными и богобоязненными. Будучи типичной корсиканкой, Летиция однажды заметила, что, если бы дело дошло до вендетты, она смогла бы рассчитывать на две сотни родственников, которые встали бы на ее защиту с оружием в руках.

Ее родным языком был диалект итальянского; по-французски же она говорила с большим трудом. Летиция категорически отказывалась принимать участие в самовозвеличивании Наполеона; так что ему пришлось смириться с ее титулом «госпожа матушка». Когда другие ее дети ссорились между собой, она всегда принимала сторону слабейшего. Мать Наполеона решительно не одобряла роскоши, которой ее сын, став императором, окружил себя. Она не верила в долговечность его невероятного успеха и приберегала большую часть денег, которые он настойчиво посылал ей, «на черный день». В случае краха, который могли потерпеть он или многочисленные короли, принцы и принцессы – такие титулы раздал новоиспеченный император своим братьям и сестерам, – у нее будет достаточно денег, чтобы поддержать их всех. Она была религиозна, аскетична, но при случае, давая волю своему нраву, могла нагнать страха даже на своего великого сына.

Единственный человек, к чьим советам «госпожа матушка» прислушивалась, был ее сводный брат, Жозеф Феш, простой аббат, который во время первой победоносной Итальянской кампании Наполеона на время покинул церковь, заделался армейским подрядчиком и разбогател на продаже обмундирования сомнительного качества армии своего «племянника». Затем он вернулся к исполнению своего религиозного призвания. Когда Наполеон заключил соглашение с папой, в сделку было включено возвышение «дядюшки» Феша до архиепископа Лиона. Очень жадный и изобретательный, когда дело шло о деньгах, он стал владельцем обширных имений и разбогател.

Жозеф, самый старший из сыновей Летиции, получил юридическое образование, он был очень способным человеком. Толстый, добродушный и честный, он доставлял Наполеону меньше неприятностей, чем его младшие братья. Но он не был дипломатом, был никудышным солдатом и плохим администратором. Несколько месяцев тому назад императору буквально силой пришлось заставить старшего брата принять титул короля Неаполя, ведь тот предпочитал вести спокойную, безответственную жизнь.

Люсьен, высокий нескладный парень с болтающимися руками, был l’enfant terrible[6]всей семьи. С ранней юности он был пламенным революционером – даже принял новое имя Брут. Люсьен был депутатом Конвента, и, судьба распорядилась так, что в период, предшествующий государственному перевороту, он оказался председателем Конвента и как мог способствовал избранию своего брата первым консулом. Но он всячески пытался помешать энергичным мерам, которые предпринимал его брат, чтобы стать диктатором. Хотя Люсьен и объявил себя подлинным народным избранником, он не колеблясь, занимая пост министра внутренних дел, положил миллионы франков из казны в свой карман и, используя свою власть, увеличил состояния целой группы честолюбивых людей. А в качестве платы за это требовал, чтобы их жены становились его любовницами, удовлетворяя его прирожденную тягу к разврату. Со временем, нахватав достаточно золота, чтобы стать на всю оставшуюся жизнь независимым от своего брата, он бурно поссорился с ним и поселился в Италии как частное лицо. Роджер откровенно заявил, что ненавидит его и презирает.

Когда Наполеон был бедным учеником военной школы, он послал за своим братом Людовиком, чтобы тот разделил с ним скромное жилье и чтобы иметь возможность заняться его воспитанием. Многие годы император питал тщетные надежды на то, что у Людовика есть задатки военных талантов. Но Людовик ненавидел войну и разочаровал своего брата. Императрица Жозефина, желая упрочить свои позиции в семье супруга, которая ее ненавидела, заставила свою дочь Гортензию де Богарне выйти замуж за Людовика. Поскольку оба супруга испытывали взаимную неприязнь, брак оказался явной неудачей. У Людовика развились болезненная ревность и ипохондрия. Полный непреклонной решимости возвеличить свою семью, Наполеон присвоил ему титул короля Голландии. Но Людовик ненавидел всех, кто с ним соприкасался, и, будучи по своей природе человеком неблагодарным, старался всеми силами насолить своему знаменитому брату.

Жером, самый младший сын Летиции, тоже причинял массу беспокойства. Его определили во флот. В 1803 году, во время визита вежливости его корабля в Соединенные Штаты, он сошел на берег в Балтиморе, где его так приветствовали в качестве брата легендарного консула, генерала Бонапарта, что он остался там без разрешения. Влюбившись в дочь торговца мисс Элизабет Петерсон, он женился на ней.

Наполеон, уже строивший планы о браках своих братьев и сестер с европейскими принцами и принцессами, пришел в ярость. Тщетно пытался он заставить римского папу аннулировать их брак; не успокоившись, он расторг его специальным императорским декретом, когда стал императором. Крайне недовольный, Жером вернулся во Францию и совсем недавно, прошлой осенью, мрачно покорился приказу своего всемогущего брата жениться на принцессе Екатерине Вюртембургской.

Брак самой старшей из его сестер Элизы тоже вызвал недовольство Наполеона. В 1797 году, когда он был в Италии, его мать за его спиной выдала ее замуж за корсиканского землевладельца по имени Бачокки, слабоумного парня, которому потребовалось пятнадцать лет, чтобы дорасти в армии от младшего лейтенанта до капитана. Поняв, что от него не будет никакой пользы, Наполеон дал Бачокки выгодную административную должность на Корсике и отправил туда супружескую пару.

Неумная и некрасивая, Элиза, однако, обладала не меньшим эротическим зарядом, чем все ее братья и сестры, и жадно цеплялась за всякую возможность расширить свой сексуальный опыт. Но, будучи прирожденным синим чулком, она питала честолюбивые планы стать знаменитой хозяйкой литературно-художественного салона. Она уговорила своего брата разрешить им вернуться в Париж, где и открыла салон.

Однако она смогла привлечь туда лишь второстепенных представителей мира искусства и сделала себя посмешищем, введя для всех членов своего литературного кружка униформу. Тем временем император Наполеон, он же король Италии, хотя и не любил ее, даровал ей княжества Пьомбино и Лукка; она управляла ими с такой ловкостью, что позднее он сказал о сестре, что она его лучший министр.

Что касается Полины, самой красивой из сестер Бонапарт, признанной самой красивой женщиной Парижа, то Роджер высказывался о ней сдержанно, умолчав о том, что ее красота равнялась ее распутству. Когда она была совсем молоденькой девушкой, Наполеон одобрил ее брак с генералом Леклерком, потому что он был аристократического происхождения. Но Леклерк умер от желтой лихорадки на острове Доминика.

Затем Полина стала любовницей Роджера, но во время его вынужденного отсутствия в Париже снова вышла замуж, на этот раз за князя Боргезе – не потому, что любила его, но из-за его огромного богатства и для того, чтобы носить его знаменитые семейные изумруды. Боргезе оказался никудышным партнером в постели, но, даже если бы он был в ней гением, он не смог бы удержать прекрасную Полину от искушения проводить все свое время в обществе красивых молодых людей – так было и до, и после ее второго замужества. Наполеон передал в ее полное распоряжение княжество Гастальское, но она была столь пресыщена, что совсем этому не обрадовалась. Она не желала покидать роскошный дворец в Париже, на украшение которого с восхитительным вкусом потратила уйму денег, к тому же она постоянно испытывала недомогание.

Младшая из сестер, Каролина, обладала, если не считать Наполеона, самым острым умом в семействе Бонапарт. Так же как и он, она была наделена неуемным честолюбием и жестокостью, но ей не хватало его доброты и лояльности к друзьям. Когда совсем молодой она влюбилась в ослепительного Мюрата, Каролина упрямо сопротивлялась всем попыткам Наполеона уговорить ее принять другие предложения, которые более соответствовали его планам. Сразу после окончания школы она вышла замуж за этого знаменитого кавалерийского генерала.

Став императором, Наполеон присвоил звания императорских величеств жене Жозефа Жюли и жене Людовика Гортензии, но он не присвоил таких же титулов своим сестрам. На праздничном семейном обеде, когда он объявлял об этих своих милостях, Полина отсутствовала, она была в Италии. Остальные двое с трудом сдерживали свою ярость из-за того, что он ими пренебрег; на следующий день они отбыли в Тюильри. У всех Бонапартов был крайне взрывной темперамент, и они устраивали отвратительные сцены всякий раз, когда им приходилось испытать разочарование. Обе женщины осыпали бранью своего брата, пока он не пообещал сделать их и Полину императорскими величествами.

За 1806 год император полностью перекроил карту Германии. Прежде всего он объединил многочисленные маленькие княжества в Рейнский союз. Он отнял у многих государств значительные части их территорий и создал великое герцогство Берг-Клевское, сделав Мюрата его сувереном. С тех пор Каролина не успевала тратить свои доходы, но ее честолюбие оставалось неудовлетворенным, и она отправила своего глупого, храброго мужа в Польшу в надежде, что Наполеон сделает его королем этого государства.

Остался еще приемный сын императора, Эжен Богарне. Наполеон всегда испытывал к нему большую нежность и, когда тот был еще подростком, брал с собой в военные походы в качестве своего адъютанта. Хотя Эжен не блистал умом, он был честным, способным и преданным своему отчиму. В 1805 году Наполеон подарил ему титул вице-короля Италии, а в следующем году заключил очень важный союз, женив его на принцессе Августе Баварской.

Большая часть всего, что он рассказывал, была уже известна аудитории Роджера, но офицеры пришли в восторг от его описаний членов семьи Бонапарта, их привычек и того, как они наживались благодаря своему знаменитому брату. Обходясь нации в сотни миллионов франков, они тратили деньги с вульгарным ожесточением в тщеславной надежде, что смогут этим произвести впечатление на семьи прежних суверенов Европы и заставят смотреть на себя, как на настоящих принцев крови.

Пожилой майор заметил:

– «Маленький капрал» так много сделал, чтобы вернуть Франции ее величие, что не стоит ставить ему в упрек то, что он облагодетельствовал своих родственников. Но мне не по вкусу, что он дал такие вольности своим маршалам.

– Они тоже имеют какие-то права на Францию, – ответил Роджер, – потому что многие из них внесли значительный вклад в победы императора.

– Совершенно верно. Ней при Ульме, Даву при Ауэрштедте, а в прежние времена Ожеро при Кастильоне и Ланн в Арколе, а это значит, что в некотором отношении причастны и мы все. На наших войнах они сделали себе большие состояния, но нам не досталось ни крупицы. Наша участь – сражаться за небольшое жалованье. А оно часто задерживается.

– Мне почти нечего на это возразить, – сказал юный драгунский капитан, – лишь бы только войны прекратились и мы смогли вернуться домой.

В ответ на это послышался хор одобрительных возгласов, и Роджер знал, что это мнение подавляющего большинства в армии. Некоторые пожилые люди сражались или служили в отдаленных гарнизонах уже более десяти лет. Только в случае везения их полки изредка возвращались во Францию, что давало им возможность получить отпуска и провести короткое время с семьями.

Роджер сочувствовал им, но понимал, что его положение требует, чтобы он, по крайней мере, поддержал их моральный дух, и поэтому он сказал:

– Я знаю, вам тяжело, господа. Но император не сможет установить мир, пока не победит пруссаков и русских полностью и окончательно. Без этого через год или два нам пришлось бы снова становиться под знамена, чтобы защитить Францию от вторжения неприятеля, вместо того чтобы воевать с ним на чужой территории.

– А если бы нам пришлось сражаться дома? – возразил лейтенант инженерных войск. – Естественная граница Франции проходит по Рейну, и мы смогли бы удержать ее без труда. Если уж надо сражаться, то пусть это будет, по крайней мере, там, где между битвами мы могли бы селиться в удобных домах, питаться сытной едой и пить хорошее вино, да и женщины были бы, стоило только захотеть. В то время как в этой богом забытой стране мы замерзаем, умираем с голоду и живем не лучше, чем вшивые местные крестьяне.

– Весной будет лучше, а теперь уже до весны недалеко, – сказал Роджер, считая своим долгом подбодрить их. – Когда кампания будет продолжена, понадобится всего одна победа императора, и неприятель будет вынужден принять его условия, включающие в себя пункт, по которому все военнопленные будут отпущены на свободу.

– А что дальше? – вмешался драгунский капитан. – Это будет хорошо для вас, полковник. Вы и весь золотой штаб весело поедете верхом в Париж вместе с императором. Но большинство из нас будут оставлены здесь, в гарнизонах городов и крепостей, которые мы заняли.

– Это так, – подхватил пожилой майор, – и насчет золотого штаба верно. В старые времена они проходили путь от рядового до офицера и были крепкими, храбрыми парнями, которые с готовностью делили с нами невзгоды военной жизни. Но с тех пор как Бонапарт в соборе Парижской Богоматери надел корону, он все это изменил. Он приветствовал возвращение бывших эмигрантов и окружил себя толпой молодых хлыщей – аристократов из бывших, которые предпочитают ухаживать за красивыми женщинами на балах, а не рисковать своей шкурой на поле боя.

Роджер нахмурился, наклонился вперед и резко спросил:

– Не хотите ли вы сказать?..

– Нет, нет! – поспешно перебил его майор. – Я не хотел вас обидеть, полковник. Всей армии известны подвиги храброго Брюка. А благородное происхождение – не преступление. Но старые солдаты Республики вроде меня обижаются, когда им приходится выполнять приказы бывших аристократов, которые жили в праздности в Англии или Кобленце, пока мы сражались на Рейне, в Италии и Египте.

Пожав плечами, Роджер решил не заострять вопрос, он понимал, что многое из сказанного майором верно. Многие тысячи лучших бойцов Франции не вернулись из прежних, ранних кампаний, и хотя до сих пор ядром армии являются они, младшие офицеры и сержанты, рядовой состав по большей части – молодые и часто не по своей воле попавшие в армию новобранцы; в то время как политика Наполеона, состоящая в том, чтобы соединить новую Францию со старой, привела к тому, что он назначил на высшие должности значительное число неопытных юнцов из благородных семейств, многим из которых не хватало смелости и порыва тех людей, которыми он раньше окружал себя. По своей численности армия была даже больше, чем раньше, но значительно хуже качеством.

На следующее утро русский солдат-денщик принес Роджеру пару полевых сапог, которые были ему великоваты, но достаточно удобны, и китель с кивером гусарского офицера, который недавно умер в местном госпитале. Следующие шесть дней Брук провел в более приличном виде в компании своих мрачных сотоварищей, они совершали прогулки по двору или подремывали в креслах со сломанными пружинами и беседовали о прежних сражениях. И все это время, собрав все свое терпение, он ждал каких-нибудь признаков того, что гетман Дутов выполнил свое обещание попросить генерала Багратиона устроить его обмен.

На седьмой день его надежды оправдались. Офицер, распоряжающийся пленными, сообщил ему, что пришел приказ о его переводе в Тильзит, где находился штаб главнокомандующего. Днем он распрощался со своими товарищами по плену, не говоря им ничего о причинах своего перевода, а затем, сопровождаемый пехотным младшим чином, он отправился в хорошо снаряженных санях в штаб главнокомандующего русской армией.

Тильзит находился на Немане, в тридцати с лишним милях от Инстербурга, поэтому путешествие оказалось длительным и холодным и проходило среди скованных морозом равнин, скрашивалось оно только тем обстоятельством, что Роджеру дали меховую шубу, а сопровождающий его молодой офицер предусмотрительно захватил с собой полдюжины больших булок, начиненных черной икрой, несколько яблочных штруделей из сдобного теста и бутылку трофейного французского коньяка.

К вечеру они приехали в более крупный город, и вместо того, чтобы привезти его прямо во дворец, занимаемый Багратионом, его отправили в большой лагерь для военнопленных, что вызвало у него дурные предчувствия.

Лагерь состоял из нескольких хижин. В них жило около тысячи солдат, а около семидесяти офицеров жили в обнесенном изгородью доме. Среди последних он увидел трех своих знакомых, которые встретили его приветливо, но были столь же подавлены, как и те, которых он оставил в Инстербурге. На самом деле они были даже больше удручены своими перспективами, так как им стал известен исход битвы при Эйлау.

В лице русских император впервые встретил равного себе противника. В этом кровавом сражении французы не одержали победы, но Наполеон заявил, что он победил. Но он смог это сделать только потому, что удержал свои позиции, в то время как более осторожный Багратион, не послушавшись совета своих генералов, в течение ночи снялся со своих позиций. В действительности кровавая бойня закончилась вничью.

И снова, опасаясь вызвать среди своих товарищей по несчастью ненужную зависть, Роджер не стал распространяться о скором конце своего заключения, о возможном обмене. Но теперь он был уверен, что на следующий день будет вызван в Генеральный штаб, где ему сообщат о продвижении переговоров о его освобождении. Но ничего не произошло…

Он был этим сильно раздосадован, и еще несколько дней ему пришлось выслушивать нескончаемые жалобы своих собратьев на судьбу, пославшую их в эту ужасную кампанию, с ее метелями, недоеданием, непослушанием рядового состава, нехваткой обмундирования – ведь все это подорвало их дух более, чем необходимость вступать в бой с противником. Охваченные ностальгией, они вспоминали о своей родной Франции, или о солнечной Италии, или даже о Египте, который находился за две тысячи миль от их дома и был отрезан от родной страны английским флотом, – но благодаря неусыпным заботам Бонапарта Каир был превращен в некое подобие Парижа на Ниле.

На четвертый день пребывания Роджера в Тильзите комендант лагеря собрал пленных офицеров и обратился к ним.

– Господа, – начал он. – Наступает весна. Уже начинают вскрываться реки. Ваш император не даст травке вырасти под ногами, то есть мы должны предвидеть, что он скоро продолжит кампанию. Естественно, что наш государь надеется нанести ему поражение. Но никогда нельзя предсказать превратностей войны. Поэтому князь Багратион решил, что будет разумно отправить всех пленников этого лагеря – и офицеров, и рядовых – в центр России. Мы постараемся сделать все, чтобы вы не подверглись плохому обращению, но нам негде раздобыть для вас транспорт, поэтому вы отправитесь к месту назначения пешком, часто останавливаясь на отдых. Пожалуйста, будьте готовы завтра отправиться в путь.

Его сообщение было принято гробовым молчанием. Все понимали, что возражать бесполезно. Немного погодя Роджер выступил вперед и обратился к офицеру по-русски:

– Господин, можно поговорить с вами наедине?

Кивнув, офицер вывел Роджера наружу и спросил:

– Ну, что вы хотите мне сказать?

Роджер вкратце сообщил ему, что по его просьбе гетман Дутов должен был обратиться к Багратиону с предложением организовать его обмен; затем попросил его о встрече с генералом и о разрешении остаться в Тильзите, пока не будет достигнута договоренность об обмене.

Комендант покачал головой:

– Сожалею, полковник, но не могу оказать вам эту услугу. Мне никто не сообщал о предстоящем обмене; а сегодня генерал Багратион в отъезде, он инспектирует войска к югу от Тильзита. Я же имею ясный приказ. Исключений я не могу делать, и завтра, когда ваши соотечественники военнопленные отправятся на север, вы пойдете с ними.