Читать книгу Надвигается буря - Деннис Уитли - Страница 8

Роджер устало провел рукой по глазам. Оставалось только предположить, что в своем плачевном состоянии он временно лишился рассудка и страдает от галлюцинаций. Но женщина сбежала в овраг, опустилась возле него на землю, взметнув юбки, и схватила его руки в свои. Он ощутил головокружительный аромат гардений и снова услышал нежный голос:

– Мой храбрый шевалье! Благодарение Богу, я нашла вас! Вы очень тяжело ранены? Боже, пусть ваши раны не будут столь серьезными!

– Они не смертельны, – прохрипел Роджер, – хотя причиняют боль, и я сильно ослабел от потери крови. Но каким чудом вы пришли ко мне на помощь, сеньорита?

– Ведь это мою карету вы защитили от злодеев. Я выглянула в окно и узнала вас, но вы были слишком заняты, чтобы разглядеть меня. Когда мы уехали, а вы не смогли последовать за нами, я поняла, что вы, должно быть, ранены. Педро, мой лакей, подтвердил мои опасения. Он сказал, что, когда он в последний раз видел вас, лошадь понесла вас в степь. И вот мы вернулись, чтобы искать вас.

Все еще в большом недоумении, Роджер пробормотал:

– Я думал, что вы на пути в Испанию.

Она уже не слушала его; поднявшись на ноги, быстро позвала слуг. Послышались ответные крики, и из темноты возник Педро, а за ним пухленькая круглолицая служанка, которую Изабелла называла Марией. Слуга нес фонарь, при свете которого девушки осмотрели раны Роджера. Издавая сочувственные восклицания и быстро переговариваясь по-испански, они перевязали ему руку и голову. Обе раны сильно кровоточили, являя собой ужасное зрелище, но рука была всего лишь оцарапана пулей, кожа на лбу рассечена рукояткой шпаги. Гораздо больше его беспокоила щиколотка, на которую они пока не обратили внимания. Когда он сказал об этом сеньорите, она воскликнула:

– Увы, еще одна рана! И чтобы добраться до нее, придется разрезать сапог. Но крови там немного, а та, что просочилась через разрез, уже засохла. Я думаю, лучше сейчас перенести вас в карету и отвезти в Невер, там вас смогут как следует подлечить.

Взяв у Педро фонарь, она объяснила ему, что нужно сделать. С помощью обеих женщин рослый испанец взвалил Роджера на плечи; Изабелла пошла впереди с фонарем, а Мария, поддерживая раненую ногу Роджера, замыкала шествие. К счастью, до дороги было недалеко, и через пять минут Педро, пыхтя и отдуваясь, опустил тяжелую ношу на заднее сиденье кареты.

Экипаж был велик, в нем удобно могли бы поместиться восемь человек. В другом углу заднего сиденья находилась та самая старуха, которую разбойники пытались вытащить, а рядом с нею – Кетцаль. Хотя на крыше кареты было множество багажа, большая часть переднего сиденья тоже была занята разнообразными свертками всевозможных размеров; поэтому Мария, все еще поддерживающая ногу Роджера, уселась на пол, в то время как Изабелла поместилась между ним и своим индейцем.

Отправив Педро забрать шпагу Роджера, седло и прочую сбрую, чемодан и скатанную дорожную постель, навьюченные на погибшую лошадь, Изабелла сказала:

– Господин де Брюк, я хочу представить вас сеньоре Пуэблар. Сеньора была моей гувернанткой до того, как я поступила на службу к Мадам Марии Антуанетте, а недавно она проделала долгий путь из Испании, чтобы сопровождать меня, когда я покину Французский королевский двор.

Роджер был не в состоянии ответить с подобающей любезностью, но сеньора, словно возмещая краткость его приветствия, разразилась длинной речью по-испански, а когда она умолкла, Кетцаль тоже произнес несколько фраз.

– Сеньора благодарит вас за наше спасение, сударь, – перевела Изабелла. – Она очень огорчена, что не может сделать этого на понятном для вас языке, но во время своего предыдущего пребывания во Франции она почти не выходила из посольства и знает по-французски всего лишь несколько слов. Кетцаль тоже благодарит вас. Он называет вас господин Синие глаза и говорит, что позже подарит вам красное перо в волосы, потому что в его стране такой знак дается самым храбрым людям, чтобы отличить их от остальных.

Роджер заставил себя пробормотать слова благодарности; но во время разговора пульсирующая боль в голове усиливалась, так что он вздохнул с облегчением, когда Педро принес его вещи и карета тронулась.

К счастью, в Невере, городе довольно крупном, гостиница была недурна, а Изабелла как раз перед нападением отправила вперед слугу занять лучшие помещения. Роджера внесли в комнату, устроили насколько возможно удобнее на дорожном матрасе Изабеллы и послали за лекарем.

Даже когда сапог разрезали, извлечь из него раненую ногу оказалось мучительно трудно, зато результаты осмотра обнадеживали. Лекарь сказал, что если наложить гипс и обеспечить ноге полную неподвижность в течение двух или трех недель, то, по его мнению, пациент снова сможет ходить и хромота постепенно пройдет.

Изабелла, пухленькая толстощекая Мария и старая сеньора присутствовали при этом разговоре, и все втроем помогали лекарю промывать и перевязывать раны героя. В более нормальном состоянии Роджер был бы этим весьма польщен, теперь же он мечтал только об одном: чтобы все они ушли вместе с доктором и оставили его в покое; но он знал, что надеяться на это не приходится. Его принесли наверх, в лучшую комнату гостиницы, которую слуга Изабеллы заказал для нее и остальных женщин, и они явно не собирались искать себе другое помещение. Мария принялась накрывать к ужину, раскладывая на столе дорожные приборы своей хозяйки, и гостиничный слуга принес для них два экрана, чтобы позднее переодеваться за ними.

Когда подали ужин, дамы и Кетцаль сели за стол, а Мария прислуживала им. Они разговаривали приглушенными голосами, но Изабелла не могла удержаться, чтобы каждые десять минут не спрашивать Роджера, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-нибудь. Наконец он притворился спящим. Но теперь его лихорадило, и он беспокойно ворочался в постели, так что они снова принялись хлопотать над ним, пока не наступило время ложиться спать.

Решив, по-видимому, что причина его страданий в ноге, они развязали бинты. Затем сеньора достала из сундучка с лекарствами маленький пакетик из промасленного шелка и кусочек картона. В мешочке оказалось какое-то липкое сероватое вещество, напоминающее грязную паутину, и Роджер живо запротестовал, увидев, что она собирается наложить это на рану, пересекавшую его распухшую воспаленную щиколотку.

Он уступил только потому, что не решился вырываться из боязни снова вызвать кровотечение, да еще Изабелла уверила его, будто это бабье снадобье – превосходное средство против воспаления ран; но его сомнения отнюдь не рассеялись, когда он увидел на картонке, которую сеньора положила на рану поверх мази, изображение святого Себастьяна.

Когда Изабелла снова перевязала ему ногу, сеньора достала из своего сундучка стеклянный флакон, налила из него немного жидкости в бокал и, слегка разбавив водой, поднесла Роджеру. Подумав: «Дай им палец…», он выпил содержимое бокала, но на этот раз у него не возникло никаких угрызений, ибо в напитке он узнал маковые сердечные капли; десять минут спустя он забылся сном.

Проснувшись утром, он почувствовал себя значительно лучше; то ли благодаря паутине, то ли благодаря вмешательству святого Себастьяна нога была уже не так воспалена. Но сеньора Пуэблар, по-видимому, совершенно не желала хвастаться своей победой над лекарем, так как она убрала и то и другое до его прихода и, приложив палец к губам, показала Роджеру, что об этом не следует распространяться.

Ему впервые представился случай получше рассмотреть ее и, показывая улыбкой, что понял и благодарен ей, он подумал, что на вид она – довольно симпатичная пожилая дама. Она была очень смугла и толста, крупного сложения, с сильными руками и ногами. Ей могло быть от пятидесяти до семидесяти, все лицо ее было покрыто морщинками, но глаза-бусинки смотрели живо и весело. Если бы они не были так малы, Роджер решил бы, что в молодости она, вероятно, слыла красавицей; черты ее лица до сих пор были приятны. Она была одета в черное, а на ее обширной груди помимо четок черного дерева висели всевозможные амулеты.

Когда явился лекарь, он выразил большое удивление и радость при виде такого улучшения, хотя по-прежнему придерживался мнения, что гипс необходим. Роджер-то надеялся избежать столь обременительного лечения, но Изабелла вместе с дуэньей поддержали врача, и Роджер, не желая остаться хромым на всю жизнь, уступил их настояниям со всей любезностью, на какую был способен.

Так как в тот день было воскресенье, Изабелла вместе со своей свитой должна была бы отправиться к обедне, но теперь она уклонилась от этого, объяснив, что кто-то должен остаться с Роджером. Сеньора, видя беспомощное состояние больного и понимая, сколь маловероятно, чтобы он с тяжелым гипсом на ноге стал преследовать ее подопечную любовными домогательствами, согласилась, что не будет большим нарушением приличий оставить молодых людей вдвоем, и без четверти десять отправилась в церковь, забрав с собой Кетцаля и слуг.

Едва они ушли, Изабелла сложила в кучу дорожные подушки у изголовья кровати больного и сама удобно устроилась на них. Роджер взял ее руку и поцеловал, затем сказал с улыбкой, глядя в ее темные глаза:

– Сеньорита, я ждал случая поблагодарить вас за то, что вчера ночью вы вернулись за мною. Если бы не вы, участь моя была бы ужасна.

Она ответила улыбкой на улыбку:

– Зная это, как могла я покинуть в беде столь отважного рыцаря?

– Но вы сильно рисковали. Ведь вы не знали, что мне удалось ранить двух оставшихся головорезов; а в противном случае они могли снова напасть на вас.

– Верно, но кто предупрежден, тот вооружен. Мы уже не оказались бы для них такой легкой добычей, как при первой встрече, потому что в тот раз они захватили нас врасплох. Когда мы вернулись, и Педро, и кучер держали наготове мушкетоны, а у меня на коленях лежал пистолет.

– Значит, сеньорита, вы еще храбрее, чем я думал, ведь вы ожидали сражения и сами готовы были принять в нем участие.

– Сударь, я дочь генерала, – отвечала она легко, – я приучена к оружию. Но оставим комплименты. Хотя я очень рада нашей встрече, все же я удивлена и немного обеспокоена вашей медлительностью в служении ее величеству. Как получилось, что, проведя пять дней в пути, вы уехали так недалеко?

Роджер приподнял бровь:

– У меня сложилось впечатление, что ее величество была более озабочена сохранностью письма, чем его скорой доставкой.

– Это верно, и, учитывая ваши раны, все складывается весьма удачно. Я только хотела сказать, что такая неспешность не вяжется с моим представлением о вас. Я все-таки никак не могу понять, как я, путешествуя по-старушечьи со скоростью двадцать пять миль в день, могла обогнать вас, ведь вы выехали из Фонтенбло на целую ночь раньше меня.

– Это легко объяснить. Перед отъездом в Италию некоторые неотложные дела требовали моего присутствия в Париже, туда я и направил королевский экипаж, возле которого расстался с вами, и пробыл там до утра вторника. Так что это вы выехали на два дня раньше меня, имея к тому же преимущество почти в сорок миль, и, делая миль по шестьдесят в день, я догнал вас только вчера вечером.

Она рассмеялась не совсем естественно и заметила:

– Я могла бы догадаться, что такого блестящего кавалера, как вы, сударь, непременно ждет нежное прощание перед дальней дорогой.

То, как она произнесла эти слова и как нахмурила свои темные брови, говорило о ее чувствах к Роджеру яснее, чем все предыдущее поведение. По природной доброте он преодолел минутный соблазн оставить ее в этом убеждении и ответил:

– Нет, сеньорита; я был приглашен ко многим друзьям, и простая вежливость требовала перед отъездом принести им свои извинения; кроме того, нужно было обратить часть моих английских кредитных писем в итальянские переводные векселя, а эти вещи не делаются за пару часов. Но если вы были удивлены, увидев меня снова, я был удивлен не меньше. Я думал, что вы уже приближаетесь к Шатору по пути в Испанию.

– Так вы не забыли меня? – Она не смогла скрыть своего волнения и улыбнулась, показав немного неровные зубы.

– Совсем напротив, сеньорита. Как бы я мог после того, как вы проявили такой интерес… к моему рассказу? Но как случилось, что вместо Пиренеев вы направляетесь в Марсель? Неужели вы все же отказались от намерения присоединиться к своим родителям?

– Да нет же! – воскликнула она. – Вы, как видно, не поняли меня. Я правда направляюсь к своим родителям, но они уже некоторое время живут в Королевстве Обеих Сицилий. Я еду в Марсель, чтобы оттуда на корабле добраться до Неаполя.

– Как глупо с моей стороны, – пробормотал Роджер. – Я позабыл, что и в Неаполе – Испанский двор.

– Такую ошибку сделать легко, к тому же отец удалился туда только после того, как у него возникли разногласия со старым королем.

– Как вы полагаете, вам понравится жить при Неаполитанском дворе?

Она внимательно посмотрела на него:

– Мне трудно судить об этом, сударь. Две Сицилии так давно находятся под испанским владычеством, не думаю, что светская жизнь там намного отличается от испанской. В этом случае, несмотря на всевозможные развлечения, боюсь, мне станет очень не хватать остроумного и блестящего общества, которым я наслаждалась, пока была с Мадам Марией Антуанеттой.

Роджер нахмурился:

– Вы заговорили о ее величестве и напомнили мне о моем долге перед нею. Покрывая шестьдесят миль в день, я надеялся доставить великому герцогу ее послание около середины месяца, но теперь мои шансы на это плачевны.

– Вы подразумеваете, что проделали бы всю дорогу верхом, намереваясь ехать через Лион, Шамбери и Турин?

– Да, ведь сейчас май, и переход через Альпы уже открыт.

– Но ранней весной у вас был бы только один путь – в Марсель, а оттуда на корабле через пролив Леггорн. Теперь, когда вы не можете ехать верхом, вы все еще предпочитаете дорогу через Альпы?

– Ну да; это более быстрый путь в летнее время верхом или в почтовой карете. Меня тревожит только, что пройдет, возможно, несколько дней, прежде чем хирург разрешит мне продолжить путешествие, и даже после этого тряска в карете может оказаться настолько болезненной, что я смогу двигаться лишь короткими перегонами.

Изабелла задумчиво глядела на него.

– И я подумала об этом. Если на время своего выздоровления вы будете вынуждены ограничиваться короткими переездами, вам будет гораздо удобнее путешествовать в карете с хорошими рессорами.

Роджер вдруг понял, что у нее на уме. Если он, как намеревался, выберет дорогу через Альпы, их пути разойдутся в Мулене, на расстоянии всего лишь одного дневного переезда к югу. Она же хотела, чтобы он изменил маршрут и оставался при ней до самого Марселя. В следующую секунду она открыто высказала свою мысль:

– Даже когда хирург разрешит вам ехать дальше, вам еще несколько дней нужно будет тщательно перевязывать раны. Один, по дороге в Италию вы будете зависеть от неумелых и неаккуратных гостиничных слуг; а если поедете в моей карете, мы сможем как следует ухаживать за вами.

Роджер мгновенно взвесил ситуацию. С его увечьем, пожалуй, разница во времени будет небольшая, поедет ли он во Флоренцию сушей или морем. Что же касалось второго варианта… Роджер теперь почти не сомневался, что Изабелла д’Аранда полюбила его с их первой встречи в лесу Фонтенбло. Он не был влюблен, но хорошо знал, что могут сделать располагающие обстоятельства с таким мужчиной, как он, – легко увлекающимся хорошенькими женщинами. Его сердце было не из того материала, чтобы долго сопротивляться соблазну совместного пребывания с нею целыми днями в тесном пространстве кареты. Он знал, что ее тонкое очарование будет все больше интриговать его, пока в один прекрасный день он не поддастся искушению начать ухаживать за нею. А отсюда всего один шаг до того, чтобы самому в нее влюбиться.

Такой оборот дела может привести только к горестному прощанию в Марселе, за которым последуют, может быть, многие месяцы безнадежного томления. Будет более великодушно по отношению к ней, если они расстанутся сейчас, пока ее чувства к нему, не имея достаточной пищи, заглохнут сами по себе. К тому же осторожность, унаследованная от матери-шотландки, подсказывала ему, что таким образом он и себя спасет от ситуации, о которой позднее может горько пожалеть.

– Благодарю вас от всего сердца за заботу, сеньорита, – сказал он после мгновенного колебания. – Но боюсь, я вынужден отклонить ваше приглашение. Действительно, когда я снова отправлюсь в путь, первые несколько дней придется продвигаться с осторожностью, но потом я смогу постепенно увеличить перегоны.

Она сдвинула темные брови.

– Но вы говорили сами, что важнее всего сохранность письма ее величества, а скорость имеет второстепенное значение.

– Да, действительно. Что же из этого?

– Вы, кажется, забыли, что более не можете защищать себя, и, вероятно, это состояние продлится некоторое время.

– Это так, но теперь, вдали от Парижа, чего мне опасаться?

Карие глаза Изабеллы широко раскрылись.

– Сударь, вы, конечно, понимаете, что де Рубек, видевший, как вы пришли ко мне на помощь, вероятно, думает…

– Де Рубек! – воскликнул Роджер, приподнявшись на постели, но тут же снова откинувшись на подушки из-за внезапной острой боли в руке и ноге. – Вы хотите сказать, он был среди людей, напавших на вашу карету?

– Ну конечно. Он был одним из тех двоих, что тащили из кареты сеньору Пуэблар. Я узнала его, несмотря на маску. Больше того, он скрылся невредимым, это в круп его лошади попал Педро.

– Я-то считал их простыми разбойниками, грабителями. Но зачем, во имя неба, де Рубеку нападать на вас?

Она пожала плечами:

– Враги королевы знали о письме. Они знали также, что я ее друг и отправляюсь в Неаполь, откуда письмо было бы легко отправить с надежным человеком во Флоренцию. Что могло быть более естественного, чем если бы она доверила его мне?

– Удивительно, что она на самом деле не прибегла к такой возможности.

– Мы говорили об этом, но решили, что это слишком очевидно и потому опасно. Собственно говоря, по моему предложению мы решили использовать мой отъезд как прикрытие вашего. Ее величество дала мне в сопровождение половину гусарского полка господина Эстергази, открыто показывая, что я везу нечто особо важное. Они не могли проводить меня дальше Пуйи, но их присутствие оберегало меня от нападения первые четыря дня пути. Мы надеялись, что к этому времени враг оставит надежду завладеть письмом, а пока его внимание сосредоточено на мне, вы окажетесь вне опасности, на расстоянии ста или больше миль к югу.

– Великолепная военная хитрость, – согласился Роджер. – Но меня очень беспокоит…

– Да, но из нее ничего не вышло, потому что де Рубек последовал за мной дальше, чем мы ожидали, а потом и вы появились на сцене, – перебила она. – Хотя вы и не узнали его, он наверняка узнал вас.

– Пусть так; насколько мне известно, у него нет никаких причин подозревать, что я везу письмо. Он, видимо, убежден в обратном, иначе напал бы на меня, а не на вашу карету.

Изабелла возразила с нетерпеливым жестом:

– Но неужели вы не видите, что вчерашняя стычка все изменила? Де Рубек невредим и наверняка шпионит за нами. Если он увидит, что вы расстались со мной и после Мулена повернули на восток, прямой дорогой в Италию, он обязательно подумает, что я, боясь с его стороны нового нападения, передала послание вам и что вы согласились ради меня отвезти письмо во Флоренцию.

– Конечно, это возможно, – согласился Роджер, уже понимая, несмотря на свое полусогласие, что эту возможность нельзя не принимать в расчет. Весьма вероятно, что ход мыслей де Рубека будет именно таков, а если он служит герцогу Орлеанскому, то денег у него должно быть предостаточно, так что, хотя нанятые им бандиты ранены и рассеялись кто куда, он сможет нанять новых головорезов в любой захудалой таверне в Невере.

Склонившись к Роджеру, Изабелла продолжала настаивать на своем:

– После Невера я найму двух вооруженных охранников, которые будут сопровождать нас на каждом перегоне, так что вместе с троими моими людьми они составят достаточный отряд, чтобы отпугнуть возможных противников. А если вы отправитесь один в почтовой карете и на вас нападут, вы сделаете два выстрела из своих пистолетов, и что дальше? Сударь, умоляю вас, прислушайтесь к голосу разума. Важнее всего – благополучно доставить письмо ее величества, и вы не можете отрицать, что риска будет меньше, если вы примете мою защиту.

Роджер сделал все, что мог, пытаясь избежать ситуации, исхода которой страшился. Но теперь его загнали в угол, так что ему оставалось только сдаться. Он любезно ответил:

– Ваш последний довод, сеньорита, безусловно, перевешивает все прочие соображения. Поэтому я с радостью воспользуюсь вашим гостеприимством и отдаю себя под вашу защиту до самого Марселя.

Изабелла чуть ли не вслух вздохнула с облегчением, но, спохватившись, попыталась скрыть удовлетворение от того, что настояла на своем, и принялась рассуждать, когда они смогут продолжить свое путешествие.

Теперь, чувствуя, что жребий брошен и он, по-видимому, обречен провести по крайней мере две недели в ее обществе, Роджер полагал, что не имеет большого значения, отправятся ли они на два-три дня раньше или позже; но, раз уж они вынуждены будут продвигаться медленно, долг перед королевой повелевал двинуться в путь как можно скорее, поэтому он сказал:

– Если бы я все еще намеревался ехать один на почтовых, несомненно, врач заставил бы меня задержаться здесь еще на несколько дней; но, так как моя лихорадка утихла и я смогу ехать с удобством в карете на рессорах и в обществе двух отличных сиделок, не вижу оснований, почему бы ему не разрешить нам выехать завтра же.

Она кивнула:

– А почему бы и нет? Таким образом вы выиграете несколько дней, и это, я уверена, успокоит угрызения совести. Но мы уже довольно долго беседуем, как бы не вернулась ваша лихорадка. Когда сеньора Пуэблар и слуги вернутся из церкви, я пошлю кого-нибудь пригласить врача навестить вас сегодня вечером и договорюсь об увеличении нашего эскорта. А вы пока постарайтесь заснуть – сон всегда полезен.

Роджер хорошо выспался ночью, и теперь ему совсем не хотелось спать, но он притворился, будто последовал ее совету, а сам потихоньку наблюдал за ней сквозь опущенные ресницы.

Поднявшись с места, она достала из чемодана книгу и, снова устроившись на подушках рядом с ним, принялась читать. Он отметил, что книга была на греческом, и это его удивило по двум причинам: во-первых, в те времена дамам редко давали классическое образование, а во-вторых, было воскресенье и можно было скорее ожидать, что она станет читать книги религиозного содержания. Тут ему пришло в голову, что это, возможно, Священное Писание на греческом, но, сам прекрасно зная древние языки, он убедился, бросив еще несколько взглядов исподтишка, что у нее сборник стихотворений Сафо.

Эта новая подробность заставила Роджера пересмотреть свое прежнее мнение о сеньорите д’Аранда. Он уже знал, что она умна, откровенна и умеет сильно чувствовать, но ее интерес к Сафо показывал, что она отнюдь не ханжа. У него закралась мысль, что, как бы больно ни мог он обжечься, играя с этим незнакомым огнем, игра может оказаться гораздо более увлекательной, чем он предполагал вначале; и с этими в высшей степени утешительными соображениями он незаметно уснул.

Вероятно, юношеская способность спать практически неограниченное время за отсутствием других занятий помогала ему быстро восстанавливать силы после любого ранения или значительного напряжения. Врач, придя вечером, объявил, что больной на пути к выздоровлению и что, если подложить ему под ногу подушку, он вполне может проделать на следующий день двадцать миль в комфортабельной карете.

В соответствии с этим на следующее утро в девять они не спеша тронулись в путь. Изабелла настояла на том, чтобы Роджер занял то же место в углу кареты, у левого окошка, куда его усадили, раненного, при возвращении с поля битвы; сама она, как тогда, сидела рядом с ним, по другую ее руку находился Кетцаль, а справа от мальчика, в дальнем углу, – сеньора Пуэблар. Для Марии расчистили место на переднем сиденье, напротив сеньоры, а багаж Роджера погрузили вместе с остальными вещами. Кроме Педро и Мануэля с мушкетами на запятках и на козлах и Эрнандо, вооруженного верхового Изабеллы, их сопровождали по обе стороны кареты двое крепких на вид молодцов с пистолетами и саблями. Когда Невер, романтически возвышающийся на холме над местом слияния Луары и Алье, остался позади, они не сомневались, что даже де Рубеку будет нелегко собрать достаточное количество верховых бандитов, чтобы надеяться успешно атаковать их.

Было четвертое мая, роковой день – день, когда Генеральные штаты, если не случится какой-нибудь новой отсрочки, должны были собраться на свое первое историческое заседание в Версале; но Изабелла д’Аранда и ее спутники не задумывались об этом, зная, что даже со срочными курьерами новости о происшедшем догонят их лишь через несколько дней.

Погода стояла прекрасная, вокруг них расстилались обработанные поля, потому что они теперь приближались к Бурбоннэ, где расположены чуть ли не лучшие пахотные земли Франции. Роджер не был знатоком сельского хозяйства, но, как и каждый англичанин своего времени, он достаточно разбирался в фермерском деле, чтобы понять, что здешняя плодородная почва не дает и половины тех урожаев, какие получают в его родном Хемпшире, и причину не нужно было далеко искать.

Даже беднейшие французские дворяне полагали ниже своего достоинства самим вести хозяйство в собственных владениях. Вместо этого они отдавали свои земли маленькими наделами в аренду невежественным крестьянам по порочной испольной системе, когда арендатор должен был отдавать землевладельцу половину полученной продукции в виде арендной платы; поэтому экономичное землепользование было невозможно, а о таких современных идеях, как севооборот, никто и не слыхивал. В Англии же все крупные землевладельцы поколениями проявляли живейший интерес к любым новым достижениям сельскохозяйственной мысли, и сам король Георг гордился тем, что выращивал самую крупную репу в королевстве.

Впрочем, в первые полчаса путешествия Роджеру было недосуг любоваться окрестностями – ведь Изабелла еще не слышала полного отчета о его сражении с людьми де Рубека, и по мере того, как он рассказывал ей об этом, она переводила его рассказ на испанский для сеньоры Пуэблар и маленького Кетцаля.

Когда он закончил, она впервые упомянула о том, что они вообще не должны были находиться на дороге в такое позднее время, если бы днем у одной из лошадей не сломалась подкова. Из-за этого им несколько миль пришлось проехать шагом, а добравшись до придорожной деревушки, они задержались там почти на час, пока кузнеца вызвали с поля, чтобы заново подковать лошадь. Она винила себя за то, что отправила Эрнандо вперед заказывать комнаты в Невере, но они делали так каждый раз с самого отъезда из Фонтенбло, и ей не пришло в голову изменить привычный порядок в это утро после того, как сопровождавшие их гусары повернули назад.

В целом они могли считать, что им посчастливилось легко отделаться. Но все согласились, что теперь, когда у них такой эскорт, де Рубек, вполне вероятно, откажется от дальнейших попыток, вернется в Париж и доложит, что задача оказалась ему не по силам.

Вскоре после полудня они прибыли в маленький городок под названием Сен-Пьер, где собирались заночевать. Единственный постоялый двор в городишке был, как водится, весьма убог, в нем не было ни общей комнаты, ни стекол в окнах; но подобные неудобства неизбежны, когда следуешь малыми перегонами, так что путешественники бывают вынуждены есть в спальне. Роджер знал по опыту, что в таких заведениях одиноким путникам частенько приходится делить комнату с одним или несколькими незнакомцами, хозяин гостиницы обыкновенно выполняет и обязанности повара, а горничные почти неизменно грубы, безобразны и неряшливы. Тут не бывает сада, где можно было бы посидеть на открытом воздухе, кровати кишат клопами, а вся прочая мебель самого плохого качества или вообще отсутствует. Эти таверны превосходили английские постоялые дворы только в одном: кормили здесь если и не более обильно, но намного разнообразнее.

Впрочем, люди с положением, путешествуя по Франции, всячески старались свести к минимуму дорожные неудобства и везли с собой собственные постели, занавеси на окна и даже складную мебель, словно в военном походе. Изабелла не была исключением из правил. Через полчаса в лучших комнатах гостиницы навели некоторый уют, и Роджер лег на походную постель отдохнуть с дороги. Он был еще слаб из-за потери крови и большую часть дня провел в полудреме, а Изабелла коротала время за игрой в шахматы со своей дуэньей.

На следующий день они двинулись дальше, в Мулен, оказавшийся на удивление бедным и дурно застроенным городом для столицы богатой провинции Бурбоннэ, где размещался королевский интендант. Таверна «Прекрасный образ», где они остановились на ночь, была чуть просторнее того свинарника, где они ночевали накануне, но едва ли намного чище, и, послав за листками новостей, Роджер с удивлением узнал, что их нигде невозможно достать, даже в кафе. Как и повсюду во Франции, в городе кипели оживленные политические дискуссии, но основывались они на самых диких слухах при полном отсутствии настоящих новостей.

Шестого числа их путь снова лежал по приятной местности, на немного более длинном тридцатимильном перегоне до Сен-Пуркена. Добравшись туда, они застали в городке сильнейшее волнение. Как выяснилось, только что здесь был арестован иностранец, заподозренный в самых гнусных замыслах. Расспросив подробнее, они узнали, что то был немец, застигнутый на месте преступления, когда он измерял шагами какие-то поля поблизости от города, занося результаты своих измерений в записную книжечку. Позже, когда проверили его бумаги, оказалось, что это был абсолютно честный господин, имевший большие поместья в Померании. Проезжая через Бурбоннэ, он был поражен плодородными здешними почвами по сравнению со своими собственными, наполовину бесплодными землями, и начал подумывать о покупке земли в этих местах. Но местным властям потребовалось несколько часов, чтобы убедить разъяренных, невежественных крестьян, что он не агент королевы, присланный измерить их землю с целью удвоить взимаемые с них налоги.

Вечером, когда Роджер и Изабелла обсуждали эту историю, он спросил ее:

– Почему такое количество людей, которые никогда даже не видели Мадам Марию Антуанетту, верят, что она способна на самые низкие и безнравственные поступки, и считают, что она заслуживает всеобщей ненависти?

Изабелла печально покачала головой:

– Это – трагедия. Когда она впервые приехала во Францию, то своей красотой и грацией в одно мгновение завоевала обожание тех самых людей, которые теперь проклинают ее. Но с тех пор она стала жертвой многочисленных несчастных обстоятельств, над которыми не властна.

– Расскажите об этом, прошу вас. – Роджер был весь внимание. – Мне известна большая часть ее истории, но, поскольку до самого последнего времени она не принимала никакого участия в политике, постепенное падение ее популярности представляется мне совершенно необъяснимым, и эта загадка не дает мне покоя.

Поудобнее устроившись на подушках, Изабелла отвечала:

– Неудачи преследовали ее с той самой минуты, как она прибыла в Версаль в качестве дофины. Она была тогда четырнадцатилетней девочкой, без всякого опыта интриги, и вдруг против своей воли оказалась во главе кружка, добивавшегося смещения мадам Дюбарри. Ее мать, императрица-королева Мария Терезия, советовала ей угождать могущественной любовнице свекра, но все ее инстинкты возмущались при мысли о дружбе с этой жадной куртизанкой из сточной канавы.

Вместо этого она со всей непосредственностью выказывала свою симпатию к врагу Дюбарри, герцогу де Шуазелю, который, будучи премьер-министром, вел переговоры о заключении франко-австрийского союза и ее собственного брака. Он и его друзья были воплощением всего лучшего во Франции, но уже много лет они вели безнадежную войну против корыстных распутниц, которыми окружил себя скучающий, развратный старый король, и вскоре после появления на сцене Мадам Марии Антуанетты борьба закончилась победой Дюбарри. Де Шуазель был отправлен в изгнание, и вместо него первым министром был назначен протеже Дюбарри – бесчестный герцог д’Эгийон. К несчастью, маленькая дофина уже успела слишком ясно показать, кому отдано ее предпочтение, чтобы это могли ей простить. Она совершила непоправимую ошибку, встав на сторону проигравших. Ее невозможно было изгнать вместе с Шуазелем и остальными, но она осталась почти в полной изоляции. Через несколько месяцев после ее приезда во Францию все важные места при дворе были заняты людьми, которые отлично знали, что не находились бы на этих местах, будь ее воля, и которых она принимала только потому, что была обязана это делать.

Роджер кивнул:

– Начало, конечно, у нее было самое неблагоприятное.

– Больше того, оно наложило отпечаток на все ее царствование. Четыре года спустя, взойдя на трон, она и ее супруг вычистили авгиевы конюшни. Но не только Дюбарри пришлось собирать вещи. Значительная часть французского дворянства из жадности продала себя, стремясь ухватить долю милостей и богатств, которые Дюбарри раздавала с такой легкостью. При новом царствовании они тоже оказались удалены от двора и лишились надежд на дальнейшую карьеру. Вследствие этого десятки могущественных семейств затаили злобу против королевы.

– Но почему против королевы, а не против короля?

– Потому что король, по их мнению, погружен в вечную спячку и не стал бы беспокоить себя, отнимая у них синекуры, если бы королева не подталкивала его к этому; ведь именно она, а не он, с самого начала поддерживала де Шуазеля в его борьбе с ними.

Изабелла отогнула мизинчик:

– Вот, вы видите, одна группа неумолимых врагов, которые пятнадцать лет не упускали случая очернить и оболгать несчастную Мадам Марию Антуанетту. Кроме того, ей с самого начала пришлось бороться со злобной враждебностью королевских теток, трех стареющих незамужних сестер Людовика Пятнадцатого. Мадам Аделаида руководила этими глупыми старыми сплетницами. Она ненавидела Австрийский союз, к тому же ее раздражало, что теперь не ей, а прелестной юной принцессе принадлежит первое место в придворных церемониях. Она подзуживала двух других сестер, и все вместе они распускали злобные сплетни о своей неосторожной племяннице.

Затем, – продолжала Изабелла, отгибая следующий пальчик, – были еще два брата ее мужа, граф Провансский и граф д’Артуа; оба они были значительно умнее его и пользовались большим влиянием при дворе. Месье де Прованс претендовал на некоторую ученость, но он был педант, человек узких взглядов и с самым ядовитым языком при дворе. Он с детских лет презирал и ненавидел старшего брата, не одаренного никакими особыми талантами, иногда даже не мог скрыть, как его бесит, что неуклюжий, простоватый Людовик загораживает ему дорогу к трону. Для натуры, столь отравленной желчью и завистью, появление у дофина прелестной молодой жены могло вызвать только новый приступ желчности, и месье де Прованс не упускал ни единой возможности запятнать Мадам Марию Антуанетту лживыми измышлениями.

– По крайней мере, месье д’Артуа стал ей другом, – заметил Роджер.

– Может быть, по-своему. – Изабелла пожала плечами. – Но и он, хотя и ненамеренно, нанес вред ее репутации. Он, конечно, совсем не похож на своего старшего брата – в то время как месье де Прованс толст и флегматичен, этот строен и элегантен, к тому же он остроумен и обаятелен. Но человек он неглубокий и с ранней юности погряз в пороках. Королева подружилась с ним единственно от одиночества и тоски по хоть какому-то развлечению, естественному для такой молоденькой девушки. Она думала, что со своим деверем может бывать на званых вечерах, от посещения которых упрямо уклонялся ее муж, и при этом не дать повода для сплетен. Но она ошибалась. Говорят, нельзя тронуть деготь, не замарав пальцев; так вышло и в этом случае. Ее враги воспользовались скверной репутацией месье д’Артуа и стали утверждать, что, раз она проводит столько времени в его обществе, значит, оба они одним миром мазаны.

Изабелла подняла четыре пальца:

– Вы видите, сколько уже набежало, а мы не дошли еще до конца королевского семейства. Неудачи преследовали королеву и в отношениях с невестками. Как вы, возможно, знаете, и месье де Прованс, и месье д’Артуа женились на дочерях короля Виктора Амедея Сардинского, а принцессы Савойского дома никогда не могли похвастать своей внешностью. Можно было бы простить этим двум бледным прыщавым созданиям некоторую зависть к прекрасной златокудрой дофине, но на беду их уродство сочетается с узостью интересов и злобностью характера. Они с самого начала возненавидели ее и всеми силами помогали королевским теткам сочинять о ней злонамеренные басни. Обе они родили детей на несколько лет раньше, чем Мадам Мария Антуанетта дождалась такой благодати, и обе пользовались каждым удобным случаем, чтобы исподтишка насмехаться над ее бездетностью. Затем, когда она, наконец, произвела на свет наследника, их ярость не знала границ. А с рождением второго сына королевы их злоба еще усилилась, если только это возможно, поскольку с рождением каждого нового ребенка их собственные дети отодвигались все дальше по линии наследования.

Роджер угрюмо усмехнулся:

– У вас уже пальцев на руке не хватает.

– Но я еще далеко не закончила. Была еще история с бриллиантовым ожерельем, которая известна всему свету. Я лично верю, что кардинал де Роган стал невинной жертвой банды проходимцев. Но как бы то ни было, его осуждение королем, а затем изгнание нанесли чете суверенов не меньший ущерб, чем потеря какой-нибудь провинции. Де Роганы, князь Субиз, Гизы и Лотарингский дом, все они – одна семья, к тому же самая могущественная во Франции. И все они дружно возлагают на королеву вину за немилость, постигшую их родича, и до сих пор не могут простить ей этого.

– Все из-за того, что король, проявив невероятную глупость, настоял на публичном расследовании этого дела.

– Возможно, но общественность и поныне убеждена в ее виновности и утверждает, что она пожертвовала де Роганом, чтобы спасти себя. К тому же де Роган далеко не единственный из тех, кто хотел бы добиться ее взаимности, если бы она позволила, и кто стал ее врагом из-за того, что был отвергнут. Этот же секрет скрывается за гнусными изменническими замыслами его высочества герцога Орлеанского. Если бы он мог столкнуть с трона короля Людовика и сесть на его место, он одним махом утолил бы свое непомерное честолюбие и жажду мщения женщине, которая еще совсем молодой девушкой отвергла его авансы.

Изабелла уже прекратила подсчеты, но, помолчав минутку, добавила:

– Еще одно из несчастий: в нынешней кризисной ситуации во Франции первым министром короля оказался человек, который ей несимпатичен и которому она не может доверять. И она, и король – добрые католики, а интересы Церкви и государства во Франции так долго составляли единое целое, что их чувства, естественно, оскорбляет, что они вынуждены полагаться в руководстве страной на протестанта.

К тому же кругозор господина Неккера все еще не выходит за рамки бухгалтерии. Они охотно помогают ему в экономике, но есть и другие, не менее важные проблемы, о которых он иногда отзывается столь туманно, что можно подумать, будто они говорят с ним на языке, которого он не понимает. В ответ он начинает подозревать, что они, и в особенности королева, хотят обмануть его или выставить дураком, и он, разъяренный и сбитый с толку, отправляется в салон своей дочери. А там остроумная мадам де Сталь отпускает едкие шуточки насчет ее величества, и так еще одно место, где она могла бы найти поддержку, превращается в рассадник клеветы и мятежа.

Роджер вздохнул:

– Сеньорита, вы сказали больше чем достаточно. Теперь я вижу, что почти с самого детства Мадам имя ее врагам – легион, так что едва ли следует удивляться, что в нынешние смутные времена им удалось настроить против нее всю страну.

Во время этого разговора Изабелла и Роджер в последний раз формально обращались друг к другу «сударь» и «сеньорита». В тот первый день в Невере, который они провели вместе, она спросила, как его полное имя, и, когда он ответил, два или три раза повторила имя Роджер как Роже – так его обычно произносили иностранцы – и заметила, что оно приятно звучит; но только на следующее утро после разговора о королеве она снова произнесла это имя.

Они едва миновали последние дома Сен-Пуркена, направляясь в Клермон, как вдруг часть багажа, наваленного на переднее сиденье кареты, начала съезжать, угрожая обрушиться на раненую ногу Роджера. С криком: «Скорее, Роже! Скорее! Берегите ногу!» – Изабелла вскочила с места, вытянув руки, и кое-как остановила обвал.

Полчаса спустя они достали дорожные шахматы, которые иногда помогали скоротать несколько часов путешествия, и Роджер, расставив фигуры, негромко спросил:

– Какими вы предпочитаете играть сегодня, Изабелла? Белыми или черными?

– Благодарю вас, Роже. Мне это безразлично. Белые ближе ко мне, я буду играть ими, – ответила она спокойным тоном, но немедленно опустила глаза и густо покраснела.

В тот век формальностей только сельские жители сохранили непосредственность в обращении, да и они не так-то легко раздавали ласкательные прозвища. В высших кругах только близкие родственники или старые друзья обращались друг к другу по имени, так что первое обращение по имени между молодым человеком и девушкой знаменовало важную веху в их отношениях, сравнимую только с первым поцелуем.

В течение следующего часа их мысли были настолько заняты этим знаменательным шагом, что они не могли уделять игре даже обычного внимания и почти не замечали чарующую долину Риома, через которую проезжали.

Уже пять дней и ночей они постоянно находились в обществе друг друга. Более ста часов Изабелла не исчезала из поля зрения Роджера, разве только когда спала, когда переодевалась за ширмой да в тех случаях, когда дамы и Кетцаль выходили из кареты, чтобы облегчить лошадям особенно крутой подъем. За это время каждая черточка, каждое выражение ее лица запечатлелись в его памяти, и он изучил ее лучше, чем за несколько недель обычного знакомства.

Поскольку никто в компании, кроме них самих, не говорил по-французски, они могли совершенно свободно беседовать на всевозможные темы, и по мере того, как ему открывался ход ее мыслей, Роджер все больше восхищался широтой ее взглядов, ее прямотой и умом. Он уже забыл, что вначале счел ее не совсем красивой; теперь он находил какое-то неземное очарование в ее узком лице и необъяснимую привлекательность в ее чуть-чуть неровных зубках, он, кажется, мог бы целую вечность слушать ее нежный, мелодичный голос с прелестным испанским акцентом.

Но Роджер ни на миг не упускал из виду, какими трудностями и горестями грозил им возможный роман, понимая при этом, что даже легкий флирт мог оказаться для него началом скользкой дороги, по которой он прямиком отправится в омут страсти. Поэтому он следил за собой, как ястреб, и как только беседа начинала проявлять признаки сентиментальности, он незаметно направлял ее в другое русло.

После утреннего эпизода он горько упрекал себя за необдуманный порыв, заставивший его назвать ее по имени только потому, что она сама нечаянно обратилась к нему так в минуту сильного волнения. Не говоря уже о возможных печальных последствиях романа с нею для него самого, он все больше склонялся к мысли, что с его стороны было бы дурно пробудить в ней страсть.

Он любил многих женщин, одну из них отчаянно, но даже тогда он сравнительно быстро справился с этим; Изабелла же была не из тех женщин, которые, полюбив одного мужчину, могут потом скоро найти утешение в объятиях другого. Роджер не был моралистом, но врожденная порядочность не позволяла ему забывать, что, если она не может скрыть, насколько ее влечет к нему, значит, его долг – защитить ее от нее самой. Пока что он обращался к ней с той вежливостью, с какой полагается обращаться к женщине, но и с той дружелюбной открытостью, какую мог бы проявить по отношению к мужчине, зная, что, дабы удержать от взрыва пороховую бочку, созданную обстоятельствами, подталкивавшими их друг к другу, он обязан еще более неуклонно придерживаться этой манеры, хотя они уже перешли на обращение по имени, и с этим теперь ничего не поделаешь.

В полдень они оказались на равнине, плоской, как поверхность озера, окруженной с обеих сторон неровными горными грядами, видневшимися вдали. Вскоре после полудня они приблизились к городам-близнецам Феррану и Клермону, живописно расположившимся на холмах вулканического происхождения. Правда, второй при ближайшем рассмотрении оказался, несмотря на живописное месторасположение, всего лишь вонючим городишком с узкими улочками и грязными лачугами, сложенными из кусков лавы, и они с радостью покинули его на следующее утро, направляясь в Иссуар.

Теперь они двигались по очаровательной местности, где со всех сторон виднелись конусообразные горы, некоторые из них венчали деревушки, другие – древние римские крепости; но из-за крутизны склонов пассажирам кареты часто приходилось вылезать и идти пешком. Сеньора Пуэблар всегда выходила вместе с другими, так как, несмотря на полноту, она была крепкого сложения и, по-видимому, радовалась случаю размять ноги; таким образом, Роджеру часто приходилось надолго оставаться в одиночестве.

Шесть дней полного покоя вместе с обильной едой и хорошим вином восстановили его силы, и он был бы рад пройтись вместе с остальными, но тяжелый гипс на ноге не позволял ему этого. Впрочем, он нашел способ с пользой проводить время. Несколькими днями раньше Изабелла отыскала для него в своем багаже французско-испанский словарь, с помощью которого принялась обучать Роджера своему языку. Она давала ему уроки продолжительностью около часа по вечерам, пока приготовляли ужин, и днем при случае повторяла с ним пройденные фразы, оставаясь же один, он увеличивал свой словарный запас, выписывая слова из словаря.

Из-за холмистого рельефа местности они в тот день преодолели только семнадцать миль, но устали намного больше обыкновенного к моменту, когда въехали в небольшой городок Иссуар. Здесь они узнали, что заседание Генеральных штатов действительно состоялось. Новость прибыла с марсельской почтой, проезжавшей через городок рано утром. Говорили, что господин Неккер произнес длинную речь, которая никому не пришлась по вкусу, что третье сословие выражало недовольство, утверждая, что остальные два сословия обращаются с ним как с бедным родственником, но все же заседание прошло без происшествий; других подробностей не было.

На следующий день отряд Изабеллы так же медленно пробирался среди странных вулканических гор Оверни. И лошадям, и путешественникам приходилось тяжело, поэтому они решили сделать еще один короткий перегон всего лишь в восемнадцать миль до Бриуда, и еще до полудня успели порадоваться, что не стали строить более честолюбивых планов. Было уже девятое мая, и с каждым днем пути на юг становилось все жарче и жарче; после десяти утра даже испанцы начинали чувствовать жару, а Роджеру было нестерпимо душно в тесной карете.

В деревне Ланды они пересекли реку, через которую была перекинута широкая арка моста, и через несколько сотен ярдов дорога снова круто пошла вверх, так что кучер еще раз остановил карету, чтобы пассажиры могли пойти пешком. Сеньора, Кетцаль и Мария сошли на дорогу, а Изабелла уже готова была последовать за ними, но вдруг споткнулась и чуть не упала.

Роджер, протянув руку, подхватил ее, стараясь удержать, но она, не успев восстановить равновесия, качнулась к нему и на какое-то мгновение тесно прижалась, полулежа у него на коленях.

Ахнув, она снова вскочила на ноги, засмеялась, чтобы скрыть смущение, и выпрыгнула из кареты, но, прежде чем отпустить ее руку, Роджер почувствовал, как сильно она дрожит.

Через час карета остановилась перед очередным холмом, и снова сеньора, Кетцаль и Мария вышли, но Изабелла на сей раз не последовала за ними. Она сказала дуэнье:

– Мне немного нехорошо, в этот раз я не пойду пешком.

Все выразили ей сочувствие, дверца захлопнулась, карета тронулась, и остальные постепенно отстали.

Она говорила по-испански, но Роджер теперь знал несколько слов на этом языке. Он спросил:

– Если я правильно понял, вы дурно себя чувствуете?

Они по-прежнему сидели рядом. Она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Их лица разделяли всего лишь несколько дюймов. С расширенными от волнения зрачками она прошептала: