Читать книгу Затерянный город Z - Дэвид Гранн - Страница 6

Считается, что на поиски приключений нас зовет романтика. Но я и сейчас не могу вспомнить ничего романтического.

Давайте расставим точки над «i». Я не путешественник и не искатель приключений. Не альпинист и не охотник. Меня и ночевки-то в палатке не слишком прельщают. Во мне меньше пяти футов девяти дюймов, мне почти сорок, я широковат в талии, а волосы мои редеют. Я страдаю кератоконусом, то есть куриной слепотой – глазной болезнью, мешающей хорошо видеть ночью. У меня топографический кретинизм, в метро я то и дело забываю, где нахожусь, и пропускаю свою станцию в Бруклине. Я люблю газеты, готовую еду с доставкой на дом, спортивные хиты (записанные системой Ти-Во[8]) и кондиционер, выкрученный на максимум. Каждый день, возвращаясь домой, я оказываюсь перед выбором: преодолеть два лестничных марша пешком или воспользоваться лифтом – и неизменно выбираю лифт.

Но когда я работаю над тем или иным материалом, все меняется. С юных лет меня привлекали истории о тайнах и приключениях – те, что «хватают и не отпускают», как выражался по этому поводу Райдер Хаггард. Насколько я помню, героем самых первых подобных рассказов был мой дедушка Моня. Ему уже перевалило за семьдесят, и он страдал болезнью Паркинсона. Бывало, он сидел, весь трясясь, на крылечке нашего дома в Вестпорте, штат Коннектикут, и безучастно глядел на горизонт. А в это время моя бабушка вспоминала о его приключениях. По ее словам, некогда он был в России меховщиком и сотрудничал как фотограф с журналом «Нэшнл джиографик»: в двадцатых годах он стал одним из немногих пришельцев с Запада, которым позволили объехать с камерой самые разные области Китая и Тибета. (Некоторые наши родственники подозревают, что он был шпионом, однако мы так и не смогли найти ни единого доказательства этой версии.) Бабушка вспоминала, как незадолго до их свадьбы Моня отправился в Индию, чтобы закупить там какие-то ценные меха. Проходили недели, а от него не было никаких вестей. Наконец по почте прибыл измятый конверт. В нем была лишь размытая фотография: бледная и какая-то искривленная фигура Мони, мучимого малярией, распростерта под москитной сеткой. В конце концов он вернулся, но, так как он все еще продолжал поправляться после болезни, свадьбу пришлось сыграть в больнице. «Тогда-то я поняла, что вляпалась», – замечала бабушка. Она рассказывала мне, что позже Моня стал профессиональным мотогонщиком, а когда я скептически косился на нее, она разворачивала носовой платок, демонстрируя одну из его золотых медалей. Однажды, добывая меха в Афганистане, он ехал через перевал Хибер на мотоцикле, с другом, размещавшимся в коляске, и тут у него отказали тормоза. «Мотоцикл завертелся, твой дедушка потерял управление и уже попрощался со своим другом, – вспоминала бабушка. – Но тут Моня заметил рабочих, которые чинили дорогу, а рядом с ними был большой холм грязи, и он поехал прямо на него. Дедушку и его друга катапультировало прямо в грязь. Они сломали несколько костей, только и всего. И уж конечно, это не остановило твоего дедушку, и он продолжал гонять на мотоцикле».

Для меня удивительнее всего в этих приключениях был их главный герой. Я застал дедушку уже стариком, с трудом таскавшим ноги. Чем больше мне о нем рассказывала бабушка, тем с большей жадностью я тянулся к подробностям, которые могли бы помочь мне понять его; однако было в нем нечто, ускользавшее даже от бабушки. «Моня – это Моня», – бывало, говорила она, махнув рукой.

Когда я стал журналистом, меня всегда привлекали сюжеты, которые «хватают и не отпускают». В девяностые годы я работал корреспондентом при Конгрессе, однако продолжал при этом от случая к случаю расследовать истории о мошенниках, мафиози и шпионах. Большинство моих статей казались не связанными друг с другом, но их, как правило, объединяла одна тема: страсть. Они были посвящены обыкновенным людям, которых так и тянет заниматься непривычными вещами, на какие большинство из нас никогда бы не отважилось, – людям, у которых в голове заводится зародыш некой идеи, и потом, развиваясь и давая метастазы, эта опухоль пожирает их целиком.

Мне всегда казалось, что мой интерес к таким людям – чисто профессиональный: они дают самый выигрышный и эффектный материал. Но иногда я задумываюсь: а может, я больше похож на них, чем мне хочется верить? Репортерское дело – тоже своего рода нескончаемое приключение, когда ты вынюхиваешь подробности в надежде обнаружить некую сокрытую истину. К большому огорчению моей жены, когда я работаю над материалом, я перестаю видеть все остальное. Я забываю оплачивать счета и бриться. Я не переодеваюсь с должной частотой. Я даже иногда иду на риск, на какой в ином случае никогда бы не отважился: проползаю сотни футов под улицами Манхэттена вместе с диггерами, которых именуют туннельщиками, или во время страшного шторма плыву на ялике вместе с охотником на гигантских кальмаров. Когда я вернулся из этого плавания, мать заметила: «Знаешь, ты напоминаешь мне твоего дедушку».

В 2004 году, занимаясь журналистским расследованием загадочной смерти специалиста по Конан Дойлу и Шерлоку Холмсу, я случайно наткнулся на упоминание о Фосетте в качестве вдохновителя «Затерянного мира». Когда я прочел о путешественнике больше, меня заинтриговала фантастическая идея города Z: мысль о том, что в Амазонии могла существовать высокоразвитая цивилизация с великолепной архитектурой. До этого я, как и, подозреваю, многие, полагал, что по бассейну Амазонки рассеяны племена, живущие в каменном веке, – воззрение, вынесенное нами не только из приключенческих книжек и голливудских фильмов, но и из школьных учебников.

Защитники окружающей среды часто изображают Амазонию «девственным лесом», до недавнего времени практически не оскверненным прикосновениями человеческих рук, – до вторжения лесорубов и всяких непрошеных пришельцев, проходивших через эти места. Более того, многие археологи и географы{6} утверждают, что природные условия Амазонии, как и Арктики, сделали невозможным возникновение густонаселенных групп, необходимых для формирования развитого общества, с разделением труда и системой властной иерархии, как в племенах под руководством вождя или королевствах. Бетти Меггерс из Смитсоновского института – вероятно, самый уважаемый из современных археологов, занимающихся Амазонией. В 1971 году она живописала этот регион как «поддельный рай», место, которое – из-за всей своей фауны и флоры – неблагоприятно для жизни человека. Дожди и наводнения, а также безжалостное солнце вымывают и выжигают из почвы важнейшие питательные вещества, делая невозможным масштабное земледелие. В таких суровых условиях, считает Меггерс и многие ее коллеги, могут выжить лишь небольшие кочевые племена. Как указывает Меггерс, поскольку почва дает так мало питательных веществ, то, даже когда местным племенам удавалось преодолеть убыль населения от голода и болезней, им все равно приходилось изобретать так называемые культурные суррогаты для контроля собственной численности – в том числе и убивать своих же сородичей. В некоторых племенах практиковалось детоубийство, некоторые бросали своих больных в лесу или широко предавались кровной мести и войнам. В семидесятые годы Клаудио Вильяс Боас, один из самых известных защитников амазонских индейцев, сказал корреспонденту: «Это джунгли, и убить ребенка-калеку или бросить одинокого мужчину может оказаться необходимым для выживания племени. Нас потрясает это лишь сейчас, когда джунгли исчезают и их законы теряют свое значение».

Как отмечает Чарльз Манн в своей книге «1491», антрополог Аллан Р. Холмберг способствовал в свое время формированию как дилетантского, так и научного взгляда, согласно которому амазонские индейцы – это первобытные люди. Исследовав членов боливийского племени сирионо в начале сороковых годов, Холмберг описал их как едва ли не «самый отсталый народ в мире» – общество, которое настолько поглощено поиском пищи, что в нем не сложилось ни искусства, ни религии, оно не научилось шить одежду, приручать животных, строить надежные жилища, торговать, прокладывать дороги и даже считать дальше чем до трех. «Они не измеряют время, – отмечает Холмберг, – и у них не существует никакого календаря». У сирионо нет даже «понятия о романтической любви». Они, заключает он, являют собой «человека в его изначальном природном состоянии». По мнению Меггерс, одна более развитая цивилизация некогда мигрировала с Анд на остров Маражо, но лишь для того, чтобы постепенно прийти в упадок и угаснуть. Короче говоря, для цивилизаций Амазония всегда была смертельной ловушкой.

Занимаясь Z, я обнаружил, что одна группа неординарно мыслящих антропологов и археологов все больше подвергала сомнению эти укоренившиеся воззрения, веря, что в Амазонии все-таки могла возникнуть высокоразвитая цивилизация. По сути, они утверждали, что традиционалисты недооценили способность обществ и культур преобразовывать природную среду, в которой обитают, и преодолевать ее – во многом так же, как сейчас люди создают космические станции или выращивают зерновые в израильской пустыне. Некоторые заявляют, что в идеях этих традиционалистов чувствуются следы расистского отношения к коренным американцам, некогда пропитавшего собой более ранние теории вымирания цивилизаций, основанные на экологическом детерминизме. В свою очередь, традиционалисты называют этих ревизионистов оголтелыми адептами политкорректности, долго и упорно пытающимися проецировать на Амазонию некий вымышленный ландшафт, фантазию, порожденную западным сознанием. Ставка в этих спорах – фундаментальное понимание человеческой натуры и древнего мира, – этот-то извечный антагонизм и разделил ученых, яростно сражающихся друг против друга. Когда я позвонил Меггерс в Смитсоновский институт, она решительно отвергла возможность того, что кто-нибудь может открыть в Амазонии исчезнувшую цивилизацию. Она заметила, что слишком уж много археологов «все еще охотятся за Эльдорадо».

В частности, один видный археолог из Флоридского университета спорит с устоявшимся представлением об Амазонии как о поддельном рае. Его зовут Майкл Хекенбергер, и работает он в районе Шингу – там, где, как считается, в свое время пропал Фосетт. Несколько антропологов рекомендовали мне его как человека, с которым мне надо непременно поговорить, но предупредили, что он редко вылезает из джунглей и избегает всего, что отвлекает от работы. Джеймс Петерсен, возглавлявший в 2005 году факультет антропологии Вермонтского университета и преподававший у Хекенбергера, сообщил мне: «Майк – блестящий специалист, он всегда на переднем крае амазонской археологии, но, боюсь, вам из него ничего не выудить. Знаете, он был шафером у меня на свадьбе, но даже я никак не могу добиться от него ответа на мои запросы».

С помощью сотрудников Флоридского университета мне в конце концов удалось дозвониться на спутниковый телефон Хекенбергера. Сквозь треск помех и звуки, напоминавшие шум джунглей, он сказал, что собирается пожить в деревне куйкуро близ реки Шингу, и, к моему удивлению, добавил, что готов встретиться там со мной, если только я сумею так далеко забраться. Лишь позже я стал составлять вместе кусочки истории Z и понял, что он говорил о том самом месте, где были похищены Джеймс Линч и его спутники.

– Ты поедешь на Амазонку искать человека, который пропал двести лет назад? – спросила моя жена Кира. Был январь 2005 года, мы были на кухне в нашей квартире, и она раскладывала по тарелкам холодную лапшу с кунжутом, доставленную из ресторана «Хунань делайт».

– Это было всего-навсего восемьдесят лет назад.

– Значит, ты хочешь найти того, кто исчез восемьдесят лет назад?

– Если коротко, то да.

– А откуда ты вообще знаешь, где искать?

– Этот пункт я пока до конца не прояснил.

Моя жена, продюсер «Шестидесяти минут»[9] и человек необычайного благоразумия, поставила тарелки на стол, ожидая, пока я продолжу.

– Не то чтобы я был первый, кто туда идет, – добавил я. – Это уже делали сотни людей.

– И что с ними случилось?

Я съел немного лапши и, поколебавшись, ответил:

– Многие исчезли.

Она долго смотрела на меня и наконец сказала:

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

Я обещал ей, что не кинусь очертя голову в окрестности Шингу – по крайней мере, пока не пойму, откуда начинать путь. Большинство современных экспедиций полагались на координаты Лагеря мертвой лошади, упомянутые в «Неоконченном путешествии», но, если учесть изощренную скрытность полковника, странно было бы ожидать, что этот лагерь окажется легко найти. Фосетт вел подробнейшие заметки о своих походах, однако самые важные его бумаги, как полагают, либо утрачены, либо держатся в секрете его родными. Впрочем, кое-что из переписки Фосетта и дневников, которые вели участники его экспедиций, в конце концов обнаружилось в британских архивах. Поэтому, прежде чем ринуться в джунгли, я отправился в Англию, дабы понять, смогу ли я больше узнать о ревностно хранимой тайне маршрута Фосетта и о том человеке, который в 1925 году, судя по всему, исчез с лица Земли.