Читать книгу Затерянный город Z - Дэвид Гранн - Страница 8

«Вот вам ваше Королевское географическое общество, приехали», – произнес таксист, высаживая меня февральским утром 2005 года перед входом в здание, располагавшееся напротив Гайд-парка. Строение выглядело как экстравагантный частный особняк, – чем оно и было, пока общество, расширяясь, не приобрело его в 1912 году. Трехэтажный дом со стенами красного кирпича, подъемными окнами, голландскими пилястрами и нависающей над верхним этажом медной крышей с несколькими каминными трубами, – вместе все это напоминало детское представление о замке. Вдоль фасадной стены высились ростовые статуи Ливингстона, в знаменитой кепке и с тростью, и Эрнста Шеклтона, исследователя Антарктики, в полярных сапогах, закутанного в многочисленные шарфы. При входе я спросил у охранника, где находятся архивы, которые, как я надеялся, могли бы пролить свет на деятельность Фосетта в качестве путешественника и на его последнее странствие.

Когда я впервые позвонил Джону Хеммингу, бывшему председателю Королевского географического общества и историку, занимавшемуся бразильскими индейцами, чтобы расспросить его об этом исследователе Амазонии, он осведомился: «Вы ведь не из свихнувшихся на Фосетте?» Похоже, общество с некоторых пор стало опасаться тех, кого слишком захватила судьба Фосетта. Несмотря на то что прошло уже много времени и вероятность его обнаружения неуклонно уменьшалась, иные искатели, кажется, с годами делались все фанатичнее. Десятилетиями они вымогали у общества информацию, стряпали свои собственные причудливые гипотезы, а потом отправлялись в джунгли на верную гибель. Их часто называли фосеттоманами. Один человек, отправившийся на поиски Фосетта{9} в 1995 году, писал в статье (неопубликованной), что его восхищение путешественником перешло в сущий «вирус» и что, когда он обратился в общество за помощью, «раздраженный» сотрудник заметил по поводу охотников на Фосетта: «По-моему, они безумны. Эти люди – просто одержимые». Я чувствовал себя по-дурацки, вламываясь в общество с требованием показать мне все бумаги Фосетта, однако архивы общества, в которых хранились, в частности, секстант Чарльза Дарвина и оригиналы карт Ливингстона, были открыты для широкой публики лишь несколько месяцев назад и могли оказаться для меня бесценными.

Охранник у входа выдал мне пропуск в здание, и я прошел по смахивающему на проход в пещере мраморному коридору, миновал старый вестибюль-курилку и облицованную орехом картографическую комнату, где некогда собирались исследователи, подобные Фосетту. Недавно общество пристроило к зданию современный стеклянный павильон, но это обновление не развеяло атмосферу «не от времени сего», царящую в этом строении.

Однако во времена Фосетта общество помогало совершать один из самых невероятных подвигов в истории человечества – наносить мир на карту. Пожалуй, по размаху и количеству человеческих жертв с этим не может сравниться ни одно деяние – ни постройка Бруклинского моста, ни рытье Панамского канала. Это предприятие, начатое еще в те времена, когда древние греки заложили основные принципы изощренной картографии, растянулось на многие века, стоило, в пересчете на нынешние деньги, многие миллионы долларов и отняло тысячи жизней, а когда оно было почти завершено, то это достижение оказалось столь ошеломляющим, что уже мало кто мог вспомнить, как мир выглядел раньше и как вообще был совершен этот подвиг.

В одном из коридоров Королевского географического общества я увидел на стене гигантскую карту мира, относящуюся к XVII веку. Края ее украшали морские чудища и драконы. Столетиями у картографов не было{10} никаких способов узнать, что же находится на большей части земного шара. И довольно часто эти пробелы заполнялись фантастическими королевствами и чудовищами, словно эти выдумки, пусть даже самые жуткие, были все же не столь страшны, как подлинное неведомое.

В Средние века и эпоху Возрождения на картах рисовали: азиатскую птицу, разрывающую людей на части; немецкое пернатое, светящееся в темноте; обитателей Индии – с шестнадцатью пальцами на ногах, песьими головами и прочим; африканских гиен, чьи тени заставляют собак неметь; существо под названием василиск, убивающее своим дыханием[13]. Самым страшным местом на карте считалась земля Гога и Магога, чьи армии, как предупреждала книга Иезекииля, однажды придут с севера, чтобы уничтожить народ израильский, «как туча, чтобы покрыть землю»[14].

При этом карты отражали вечное стремление человека к более притягательному предмету – раю на земле. Среди главных ориентиров у тогдашних картографов числились Фонтан юности, в поисках которого Понсе де Леон обшаривал Флориду в XVI веке, и Эдемский сад, о котором Исидор Севильский, энциклопедист VII века, писал, что он полон «всевозможных видов деревьев, дающих материал для жилищ и плоды, и есть в нем также древо жизни».

В XII веке эти пылкие фантазии еще больше воспламенило письмо, появившееся при дворе византийского императора и написанное, по слухам, неким загадочным правителем – пресвитером Иоанном. В нем говорилось: «Я, пресвитер Иоанн, господин господствующих, и никто из царствующих на этой земле не сравнится со мной богатством, доблестью и силой. Семьдесят два царя являются моими подданными». И далее: «В стране нашей мед течет и молоко изобилует. В одной из областей наших никакая отрава не причиняет вреда, и не квачет крикливая лягушка, не водятся там скорпионы, и не ползают по траве змеи. Ядовитые животные не могут обитать в этом месте и причинять вред»[15]. Хотя это письмо, вероятнее всего, было писано в качестве некой аллегории, его приняли как доказательство существования земного рая, и составители карт охотно помещали этот рай в неизученные области Востока. В 1177 году папа Александр III отправил своего личного лекаря, чтобы тот передал «моему дражайшему сыну во Христе, прославленному и полновластному царю индийцев, служителю веры, мои приветствия и апостольское благословение». Доктор так никогда и не вернулся назад. Однако церковь и королевские дворы на протяжении столетий продолжали отправлять своих посланцев на поиски этого легендарного царства. В 1459 году просвещенный венецианский картограф Фра Мауро создал одну из самых подробных карт мира. Наконец-то изображение мифического королевства пресвитера Иоанна исчезло из Азии. Вместо этого Мауро написал поверх территории Эфиопии: «Qui il Presto Janni fa residential principal» – «Здесь пресвитер Иоанн главное обиталище держит».

Даже в 1740 году, по прошествии многих лет, ученые полагали, что лишь менее ста двадцати областей земного шара подробно и верно нанесены на карту. Точных портативных часов тогда не существовало, и у моряков не было способа определить долготу, которую проще всего вычислить, исходя из отсчета времени. Корабли натыкались на скалы и садились на мели, когда капитаны были убеждены, что находятся в открытом море, за сотни миль от берега; таким образом бесплодно погибли тысячи людей и огромное количество груза, который мы теперь бы оценили во многие миллионы долларов. В 1714 году британский парламент объявил: «Определение Долготы имеет весьма важное Значение для Великобритании и безопасности Военного и Купеческого Флота, а равно и для развития Торговли» – и предложил премию в размере двадцати тысяч фунтов (нынешний эквивалент – двенадцать миллионов долларов) за «Практичное и Полезное» решение этой проблемы. Над ней бились величайшие ученые. Большинство из них надеялись использовать для определения времени положение Луны и звезд, однако Джон Гаррисон, признанный победителем в 1773 году, предложил более удобное решение – хронометр весом три фунта, с бриллиантовыми и рубиновыми осями и подпятниками.

Хронометр Гаррисона применялся с успехом, однако и он не помогал справиться с главной трудностью, преследовавшей создателей карт: расстоянием. Европейцы еще не достигли самых дальних концов земли – Северного и Южного полюсов. Кроме того, они пока почти не изучили внутренние области Африки, Австралии, Южной Америки. Картографы выводили на этих территориях простое и заманчивое: «Не исследовано».

В XIX веке, когда Британская империя разрослась еще больше{11}, несколько английских ученых, адмиралов и купцов основали организацию, чьей задачей стало создание карты мира, основанной на наблюдениях, а не на воображении. Этой организации предстояло уточнить и очертания материков, и все, что лежит внутри этих контуров. Так в Лондоне, в 1830 году, родилось Королевское географическое общество. В учредительном заявлении сообщалось, что общество намерено «собирать, обрабатывать и публиковать… новые интересные факты и открытия»; построить хранилище для «лучших книг по географии» и «полного собрания карт»; иметь у себя самое сложное и совершенное оборудование для картографических и топографических исследований; а также помогать снаряжать путешественников, отправляющихся в экспедиции. Все это было частью его главной задачи – нанести на карту буквально каждый клочок земного шара. «Не было ни единого квадратного фута поверхности нашей планеты, куда Друзья общества не должны были хотя бы попытаться попасть, – позже заявлял один из председателей этой организации. – Это наша профессия. Это наша цель и призвание». Хотя общество выступало и своего рода прислужницей Британской империи, его задачи все же отличались от предшествующей эпохи географических открытий, когда конкистадоров наподобие Колумба отправляли в неведомые земли во имя Бога, ради золота и славы. Нет, Королевское географическое общество стремилось к исследованиям ради самих исследований, во имя нового бога – Науки.

За считаные недели после своего создания общество привлекло в свои ряды около пятисот членов. «[Оно] почти целиком состояло из мужчин с высоким социальным положением, – отмечал один из секретарей организации, добавляя: – Таким образом, его можно было бы назвать в какой-то степени светским общественным институтом, к членству в котором должен стремиться каждый, кто на что-то претендует». В первом списке членов общества значились выдающиеся геологи, гидрографы, натурфилософы, астрономы и видные офицеры, а также носители герцогских, графских и рыцарских титулов. Дарвин вступил в общество в 1838 году, а позже его примеру последовал его сын Леонард, который в 1908 году был избран председателем общества.

Снаряжая все новые и новые экспедиции по всему свету, общество привлекало в свои ряды не только искателей приключений, ученых и аристократов, но и разного рода эксцентричных личностей. Промышленная революция, сделавшая условия жизни низших классов просто чудовищными, в то же время невероятным образом обогатила британский средний и высший класс: их представители вдруг обнаружили, что могут себе позволить такое дорогостоящее хобби, как постоянные путешествия. Отсюда такой расцвет деятельности всякого рода богатых дилетантов в викторианском обществе. Королевское географическое общество стало прибежищем для таких людей, а кроме того, стало подспорьем для менее обеспеченных своих членов, таких как Ливингстон, чьи экспедиции нуждались в финансировании. Многие из входивших в общество были странноваты даже по викторианским меркам. Так, Ричард Бертон выступал в защиту атеизма и многоженства настолько яростно, что его супруга во время его отлучки в экспедицию вставила в одну из его рукописей следующее заявление: «Я горячо протестую против его религиозных и нравственных воззрений, идущих вразрез с достойной и благородной жизнью».

Неудивительно, что подобные члены общества представляли собой весьма неуравновешенную компанию. Бертон вспоминал, как на одном собрании, куда явилась его жена и другие родственники, он пришел в такое негодование после того, как его оппонент «изрыгнул лживые измышления», что стал размахивать указкой в направлении участников собрания, которые «глядели на меня так, словно я – тигр, который вот-вот на них прыгнет, или как будто я намерен пронзить указкой, точно копьем, моего оппонента, вставшего со скамьи. Словно чтобы еще больше оживить эту сцену, братья и сестры моей жены где-то в углу пытались удержать своего отца, старца, который прежде никогда не бывал на публичных прениях и который в безмолвной ярости медленно поднимался с места, слыша, как меня обвиняют в ошибочности утверждений». Много лет спустя другой член общества признавался: «Вероятно, путешественники – не самые подходящие люди для того, чтобы создавать из них какую-то организацию. Собственно, можно даже сказать, что они и стали путешественниками благодаря некоторой своей асоциальности и потребности регулярно удаляться от всех своих ближних на максимально возможное расстояние».

В обществе бушевали яростные споры относительно протекания рек и расположения гор, границ городов и городков, размеров океанов. Не менее бурными были дебаты о том, кому принадлежит приоритет в том или ином открытии – а значит, слава и богатство. Зачастую дискуссии касались самых фундаментальных вопросов нравственности и человеческого существования. Кто они, новооткрытые племена, – дикари или цивилизованные люди? Надлежит ли обращать их в христианство? Происходит ли современное человечество от одной-единственной древней цивилизации – или же таких цивилизаций было множество? Попытки ответить на эти вопросы нередко порождали непримиримые противоречия между так называемыми кабинетными географами и теоретиками, тщательно изучавшими все поступавшие сведения, и исследователями-скитальцами, работавшими «в поле». Некий чиновник общества, выслушав гипотезы одного исследователя Африки, дал ему следующую отповедь: «Вы можете лишь точно описывать то, что видели; предоставьте ученым, которые остаются здесь, собирать данные, поступающие от множества путешественников, дабы выработать теорию». В свою очередь, путешественник Спик порицал географов, которые «сидят себе в мягких тапочках и критикуют тех, кто занимается полевыми исследованиями».

Пожалуй, самые жаркие баталии разгорались вокруг проблемы истоков Нила. Когда в 1858 году Спик объявил, что обнаружил, откуда берет начало эта река (в озере, которое он назвал Виктория), многие члены общества, предводительствуемые Бёртоном, его бывшим спутником по путешествиям, отказывались ему верить. Спик выражался о Бёртоне так: «Б. – из тех, кто не может заблуждаться, из тех, кто никогда не станет признавать собственную ошибку». В сентябре 1864 года эти двое, некогда, во время экспедиции, спасшие друг друга от неминуемой смерти, должны были схлестнуться на одном открытом собрании. Лондонская «Таймс» заранее назвала это событие «гладиаторскими боями». Однако перед самым началом собрания пришедших уведомили, что Спик не может явиться: накануне он отправился на охоту и его нашли мертвым; выяснилось, что он выстрелил в себя. «Господи помилуй, он покончил с собой!» – по слухам, воскликнул Бёртон, пошатнувшись на трибуне; позже Бёртона видели в слезах, он вновь и вновь твердил имя своего бывшего компаньона. Хотя никто так и не доказал, что выстрел был сделан преднамеренно, многие, подобно Бёртону, предполагали, что именно затянувшиеся яростные дискуссии стали причиной смерти человека, отвоевавшего собственную жизнь у пустыни. Десятилетием позже подтвердилось, что заявление Спика о том, что он открыл истоки Нила, имело под собой все основания.

В первые годы существования общества самым ярким воплощением эксцентричности и отваги его членов служил сэр Фрэнсис Гальтон. Этот кузен Чарльза Дарвина был вундеркиндом и к четырем годам уже выучился латыни. В дальнейшем он сделал громадное количество изобретений. В их числе был вентилируемый цилиндр; аппарат под названием «освежитель нервов», периодически увлажнявший его голову, чтобы он не уснул во время своих нескончаемых штудий; подводные очки; а также особый паровой двигатель с вращающимися лопастями. Он страдал от периодических нервных срывов («мозговых растяжений», как он их именовал) и был одержим маниакальной жаждой измерить и подсчитать практически все на свете. Он количественно оценивал: чувствительность слуха животных (с помощью своей трости, способной издавать почти неслышный свист); эффективность молитв; среднюю продолжительность жизни представителей всевозможных профессий (у адвокатов – 66,51; у врачей – 67,04); точную длину веревки, необходимую для того, чтобы сломать шею преступнику, но не лишить его головы; а также уровни скуки (на заседаниях Королевского географического общества он измерял интенсивность ерзания каждого участника собрания). К сожалению, Гальтон, как и многие его коллеги, был убежденным расистом и пытался измерить уровень умственного развития человека, а позже прославился как отец евгеники.

В иные времена его мания измерения могла бы сделать Гальтона обычным сумасшедшим. Но, как однажды заметил биолог-эволюционист Стивен Джей Гулд, «никто не выразил зачарованность этой эпохи числами так, как это сделал прославленный кузен Дарвина». И не было места, где эту страсть разделяли бы сильнее, чем в Королевском географическом обществе. В 1850-х Гальтон, получивший в наследство достаточно денег, чтобы не обременять себя заурядной службой, вступил в общество и при его поддержке и руководстве занялся исследованием Южной Африки. «Мною овладела тяга к странствиям, – писал он, – я был точно перелетная птица». Он наносил на карту и документировал все, что мог: широты и долготы, топографию, животных, климат, племена. Вернувшись со славой, он получил золотую медаль Королевского географического общества – самую престижную награду в этой области. В 1854 году Гальтон был избран в правление общества, где на протяжении следующих четырех десятилетий занимал самые разные посты, в том числе – почетного секретаря и вице-председателя. Гальтон и его отряд (сплошь мужчины, только в конце XIX века незначительным большинством голосов удалось принять в общество двадцать одну женщину) начали атаку, как писал Джозеф Конрад о таких солдатах географии, «с севера и юга, с востока и запада, завоевывая клочок правды там, клочок правды здесь, а иногда бесследно исчезая, будучи поглощены той тайной, которую их сердца столь настойчиво желали раскрыть».

– Какие материалы вы ищете? – спросила меня одна из архивисток.

Я уже спустился в небольшой читальный зал, располагавшийся в подвале. Книжные полки, залитые искусственным светом, ломились от путеводителей, атласов и переплетенных экземпляров «Протоколов заседаний Королевского географического общества». Бо́льшую часть коллекции общества, включающей в себя свыше двух миллионов карт, ценных предметов, фотографий и отчетов об экспедициях, несколько лет назад перенесли из этих, как их называли, «диккенсовских условий» в кондиционированные катакомбы, и я видел, как сотрудники снуют туда-сюда, входя в них через боковую дверь и выходя обратно.

Когда я сказал архивистке, что разыскиваю бумаги Фосетта, она бросила на меня озадаченный взгляд.

– Что такое? – спросил я.

– Видите ли, многие из тех, кто интересуется Фосеттом, несколько… как бы вам сказать…

Она исчезла в катакомбах, и ее голос затерялся вдали. Ожидая ее возвращения, я пролистал несколько отчетов об экспедициях, организованных при поддержке общества. Один из них описывал путешествие 1844 года, возглавляемое Чарльзом Стартом и его помощником Джеймсом Пулом: они обследовали австралийскую пустыню в поисках мифического внутреннего моря. «Жара здесь настолько сильна, что… волосы у нас перестали расти, и ногти стали хрупкими, как стекло, – писал Старт в дневнике. – Всех нас поразила цинга. На нас обрушилась жестокая головная боль, ломота в суставах, у нас распухли десны, и в них появились язвы. М-ру Пулу делалось все хуже и хуже; наконец кожа на его мышцах почернела, и он перестал владеть нижними конечностями. 14-го числа он внезапно скончался». Внутреннего моря в Австралии никогда не существовало, и эти отчеты показали мне, сколь многое в географических открытиях основано на тактических ошибках и фантазиях – на неудачах, а не на успехе. Может быть, общество и покорило мир, но лишь после того, как мир покорил его членов. В длинном списке тех, кого общество принесло в жертву, Фосетт попадает в особую категорию – и не живых, и не мертвых, или, по выражению одного писателя, «живых мертвецов».

Вскоре архивистка вернулась из хранилища с полудюжиной папок в обложках из крапчатой кожи. Когда она положила их на стол, с них полетела лиловатая пыль.

– Придется вам надеть вот это, – сказала она, передавая мне пару белых перчаток.

Натянув их, я раскрыл первую папку: из нее вывалились желтоватые, ломкие от ветхости письма. На страницах видны были слова, написанные невероятно мелким и косым почерком, выведенные слитно, точно в шифровке. Это был почерк Фосетта. Я взял один из листков и расправил его на столе перед собой. Письмо датировалось 1915 годом и начиналось так: «Дорогой Ривз…». Имя было знакомое, и я открыл один из справочников Королевского географического общества и просмотрел именной указатель. Эдвард Эйрст Ривз работал куратором картографического отдела общества с 1900 по 1933 год.

В папках хранилась переписка Фосетта с сотрудниками общества более чем за два десятилетия. Многие из посланий были адресованы Ривзу или сэру Джону Скотту Келти, который являлся секретарем КГО с 1892 по 1915 год, а позже стал его вице-председателем. Кроме того, здесь имелось огромное количество писем от Нины, правительственных чиновников, путешественников и друзей, которых тревожило исчезновение Фосетта. Я знал, что у меня уйдет несколько дней, если не недель, на то, чтобы посмотреть все, но я был в восторге. Вот она, карта, которая поможет мне проследить за жизнью Фосетта, а может быть, и за его смертью.

Я поднес одно из писем поближе к свету. Оно датировалось 14 декабря 1921 года. В нем говорилось: «Нет почти никаких сомнений, что в этих лесах таятся следы забытой цивилизации самого неожиданного и удивительного свойства».

Открыв свой журналистский блокнот, я стал делать записи. В одном из писем упоминалось, что некогда Фосетт получил «диплом» КГО. Прежде мне нигде не попадались сведения о том, чтобы общество выдавало кому-то дипломы, и я спросил у архивистки, почему Фосетт был им награжден.

– Вероятно, он участвовал в одной из учебных программ общества, – ответила она. Подойдя к одной из полок, она стала рыться в журналах. – Да, вот здесь написано. Судя по всему, он закончил полный курс обучения примерно в тысяча девятьсот первом.

– Вы хотите сказать, что он прямо-таки пошел учиться на путешественника?

– Думаю, можно выразиться и так.