Читать книгу Йоко Оно. Полная биография - Дэвид Шефф - Страница 6

7 декабря 1941 года Япония атаковала Перл-Харбор, а на следующий день, 8 декабря, США объявили Японии войну. В это время Эйсукэ находился в Ханое, где он работал управляющим филиалом банка. Йоко было восемь лет, и она не совсем понимала, чем занимается ее отец, но знала, что его нет рядом. Эйсукэ часто отсутствовал в жизни Йоко, но тогда все было по-другому. Она не могла понять, как он мог оставить жену и детей – Йоко, Кея, а теперь и младшую сестренку Сэцуко – в такое опасное время?

Война застала врасплох японскую семью, имеющую тесные связи с Соединенными Штатами. «Всего за несколько месяцев до этого я ходила в [американскую] школу и каждое утро давала клятву верности флагу», – рассказывала Йоко.

Поначалу занятия в японской школе проходили без перебоев, и Исоко изо всех сил старалась вести себя так, как будто ничего не изменилось. Однако к 1945 году Америка начала безнаказанно бомбить Токио. Воздушные налеты происходили по ночам. Когда раздавался звук сирен, Исоко брала детей и спускалась в бомбоубежище, расположенное в саду.

В бомбоубежище было радио. Йоко слушала передачу, в которой звучали слова прощания летчиков-камикадзе. «Перед вылетом им разрешалось сказать что-нибудь по радио своим родителям или близким родственникам, – рассказывала Йоко в интервью BBC. – И все они говорили: „Мамочка, я ухожу и желаю тебе долгих лет жизни“ или что-то в этом роде. Это было самое ужасное, что я когда-либо слышала, и я никогда этого не забуду… Это невероятно жестоко по отношению к любому человеческому существу. Думаю, это полностью изменило мое представление о войне».

В школе проводились учения, во время которых дети прятались под партами. Дома прислуга либо была призвана на службу, либо сбежала. На улицах царил хаос, а отца Йоко все время не было рядом.

В ночь с 9 на 10 марта 1945 года началась ковровая бомбардировка Токио. Исоко поспешила отнести Кея и Сэцуко в бомбоубежище, а Йоко из-за высокой температуры осталась в спальне. Из окна она наблюдала за тем, как горит Токио.

Многие семьи одноклассников Йоко бежали в горы, но, когда Исоко приняла решение покинуть город, у нее был другой план. Подруга рассказала ей о деревне в префектуре Нагано, и Исоко представила себе буколическую сельскую общину, где ее семья могла бы жить до тех пор, пока не станет безопасно вернуться в Токио.

Исоко отправила своих детей – двенадцатилетнюю Йоко, восьмилетнего Кея и трехлетнюю Сэцуко – с единственной оставшейся служанкой в переполненном поезде в деревню в Нагано. Там Исоко купила небольшой дом. Когда Йоко приехала, оказалось, что крыша дома еще не достроена. Пока Исоко оставалась в Токио, Йоко взяла на себя роль старшей в семье, добывая еду для младших брата и сестры. Она попрошайничала и торговалась, обменивая кимоно, драгоценности и антиквариат на рис.

Когда Исоко наконец приехала, Йоко ходила с ней, чтобы обменять что-то еще из семейного имущества. Однажды им с матерью пришлось тащить телегу через рисовое поле. Йоко никогда не забудет, как увидела свою мать, всегда безупречно одетую, перепачканной грязью и выглядящей «несчастной».

По словам Йоко, местные жители «создавали немало проблем»: «Они считали нас испорченными [городскими богачами], и теперь настал наш черед страдать».

В сельской школе, которую посещали Йоко и Кей, другие дети сторонились их и насмехались над ними. Ее называли американской шпионкой «за то, что недостаточно бегло пела национальный гимн Японии». Она вспоминала, что «деревенские дети, которые ненавидели городских, бросались камнями».

Исоко часто ездила в Токио, чтобы привезти новые вещи для обмена. Когда она уезжала, Йоко приходилось брать на себя заботу о брате и сестре. «Я нашла фермерский дом, где на полу лежала целая гора картофеля, – вспоминала она. – Я наполнила свой рюкзак до отказа, он был почти вровень со мной и таким тяжелым, что мне приходилось отдыхать через каждые два шага на пути домой, в свою деревню». Вместе с Кеем они собирали грибы и шелковицу.

Чувство страха, болезни и голода – то есть угасания – стало постоянной темой в творчестве Йоко. Ментальные уловки, которые она придумывала, чтобы выжить, также занимали центральное место в ее мышлении и творчестве. Она продолжала мысленно находить спасение в безмятежности неба. Она придумывала воображаемые блюда для своего страдающего от голода брата. Кей вспомнил, как однажды она сказала: «Съешь воображаемое яблоко. Оно насытит тебя». Он засмеялся: «Это действительно утоляло ее чувство голода – у нее было прекрасное воображение, – но меня это не спасло».

Йоко страдала от анемии и часто болела из-за плохого питания. В какой-то момент у нее обнаружили плеврит. Ей также удалили аппендикс, и из-за нехватки лекарств операция проводилась без эффективных анестетиков. Как она позже признавалась, что, подверглась домогательствам врача. В одной из своих будущих работ она изобразила, как врач целует ее в губы.

Все это повлияло на жизнь Йоко. Эти травмы пронесла через всю жизнь. Но один урок она усвоила четко: ни на кого нельзя положиться, кроме самой себя.

6 августа 1945 года Соединенные Штаты сбросили атомную бомбу на Хиросиму, в результате чего погибло около 140 тысяч человек. В последующие месяцы и годы десятки тысяч людей умерли от полученных травм и радиационного отравления. 9 августа на Нагасаки была сброшена вторая атомная бомба, унесшая жизни еще около 70 тысяч человек. 15 августа Япония капитулировала.

Поскольку в их сельском доме не было радио, семья Йоко не знала об окончании войны, пока Йоко не пошла в школу. Вернувшись после уроков, она рассказа Исоко эти новости.

Спустя четыре месяца Исоко приняла решение перевезти семью обратно в Токио, но, по словам ее невестки, Масако Оно, Исоко «была безнадежна, она ничего не могла организовать», и двенадцатилетней Йоко пришлось самой найти грузовик и нанять водителя для поездки. Они погрузили свои скромные пожитки в машину, забрались внутрь и отправились в столицу.

Йоко была ошеломлена, когда они приехали. «Токио, это же Токио! – вспоминала она. – Тогда это был настоящий пустырь, где люди жили в лачугах».

Исоко больше года не общалась с Эйсукэ, но в начале 1946 года она получила известие от своего родственника-дипломата о том, что ее муж был интернирован во Вьетнаме, но жив и скоро вернется домой. Сэцуко вспомнила, как Эйсукэ входил в калитку перед домом: «Я увидела, как к дому приближается высокий, красивый мужчина. Все были так счастливы, когда он вернулся домой. Мама была в восторге». Йоко наблюдала, как он обнимал ее мать, и вспоминала, какую боль испытала, когда впервые увидела его в два с половиной года. И снова он был рад видеть Исоко, но едва ли узнал Йоко и других своих детей. Хотя Йоко так и не привыкла к физическому и эмоциональному отсутствию своего отца (его отстраненность всегда была частью ее жизни, влияя на ее неуверенность в себе и на отношения с другими людьми), впервые она смогла заглянуть в его душу. Он стал жертвой войны. Йоко увидела его уязвимость, и ее мнение о нем изменилось. Негодование сменилось состраданием. Она осознала, что отец тоже прошел через страдания.

После войны японская экономика находилась в состоянии глубокого кризиса, и финансовое положение семей Оно и Ясуда пошатнулось. Ясуда и другие семейные конгломераты были ликвидированы. Функции и активы Yokohama Specie Bank, где работал Эйсукэ, были переданы Bank of Tokyo. Эйсукэ получил должность советника в новом банке, а затем стал его исполнительным директором.

Жизнь семьи Око постепенно возвращалась в привычное русло. Исоко выполняла свои обязанности жены японского чиновника, развлекая деловых партнеров Эйсукэ и его друзей по гольфу. Йоко по-прежнему нечасто виделась с отцом. «Между нами всегда стоял огромный письменный стол, который словно разделял нас», – вспоминала она. Однако одна из встреч с отцом запомнилась Йоко на всю жизнь. «Он куда-то улетал, и мы все приехали в аэропорт, чтобы проводить его. Нас было около двадцати человек. Мой отец был похож на политика. Он просто пожимал руки всем, кто стоял в очереди, с той полуулыбкой, которую обычно надевают для рукопожатия. Я стояла в конце очереди, и он сделал то же самое со мной – протянул руку и сказал с той же улыбкой: „Большое вам спасибо, что пришли“. Я заплакала, а мама сочла, что я веду себя глупо».

На приемах Эйсукэ часто садился за пианино, иногда заставлял выступать Йоко. Она едва могла дышать, сидя за инструментом под пристальными взглядами гостей. Эйсукэ не отрывал от нее глаз, и она боялась совершить ошибку. По ее словам, она ни разу не почувствовала, чтобы ее игра доставляла ему удовольствие.

Неуверенность в себе и чувство стыда, вызванные критикой отца и пренебрежительным отношением родителей, а также ощущение того, что она «другая» в городе, стране, на Востоке или на Западе, переплелись с травмами, полученными во время войны. Ночные кошмары становились все более пугающими. У Йоко начались сильные боли в ушах, которые вынуждали ее лежать в темной комнате, вставив гигиенические прокладки вместо наушников, чтобы заглушить звуки. Иногда она впадала в панику, сама не понимая почему. Она боялась, что перестанет дышать. Сидя в одиночестве в своей комнате, Йоко считала вдохи и выдохи, задаваясь вопросом: «Боже мой, если я перестану считать их, смогу ли я продолжать дышать?»

Бывало, она задерживала дыхание. «А потом я поняла, что могу не дышать несколько минут. Я боялась, что умру, что перестану существовать».

Когда Йоко стала старше, она проводила много времени в одиночестве. Ее мучили неуверенность в себе и недоверие к окружающим. Казалось, что никто ее не понимает. Временами депрессия становилась невыносимой. Казалось, что выхода нет. Это привело к попытке самоубийства; позже она призналась, что таких попыток в подростковые годы было несколько. Йоко смогла выжить, погрузившись в себя, мечтая – снова глядя в небо – и занимаясь писательством, рисованием и композицией. Искусство стало ее спасением.

После «Дзию Гакуэн» Йоко была переведена в христианскую школу «Кэймэй Гакуэн», а затем – в средние и старшие классы Гакусюин, которые она сравнивала с Итоном в Великобритании. В основном ее держали вдали от других детей, но она посещала драматический кружок, где играла в спектаклях и ставила их. В школе к девочке относились строго, и то же самое происходило дома, где она изучала языки и религию. Йоко заставляли продолжать брать уроки игры на фортепиано. Принуждение к игре было невыносимым.

Когда Эйсукэ был дома, в Токио, он иногда заставлял Йоко играть с ним дуэтом. Однако вместо того, чтобы наслаждаться редким временем, проведенным с отцом, она боялась этих встреч. Она жаждала его одобрения, но все, что он делал, – указывал на ее ошибки.

В то время игра на фортепиано доставляла ей мало радости, но Йоко любила писать. Она заполняла тетради размышлениями, рассказами, рисунками, хайку и другими стихами. На самом деле она мечтала стать писательницей, но учителя пренебрежительно относились к ее творчеству. Из-за их постоянной критики Йоко решила, что не сможет стать писательницей. И она уже знала, что не станет великой пианисткой. Она решила, что хочет стать композитором, – вместо того, чтобы играть чужую музыку, она напишет свою. В школе ей нравилось сочинять, а Эйсукэ боготворил композиторов, поэтому она надеялась, что он одобрит ее выбор. Тем не менее она испытывала некоторое волнение, когда наконец решилась рассказать ему о своем решении.

«Отец внимательно слушал, не говоря ни слова. Затем он произнес: „Хм… ну, я думаю, это ошибка…“ Он был убежденным поклонником классической музыки и особенно почитал трех великих композиторов: Брамса, Баха и Бетховена. Как он вежливо заметил, все они были мужчинами. Он считал, что написание музыки… это сфера, которая слишком сложна для женщин». Однако он отметил, что у Йоко красивый голос, и предложил ей стать оперной певицей. Она сказала, что отец считает, что «у женщин лучше всего получается исполнять чужие песни».

Приняв во внимание советы отца, Йоко продолжила брать уроки пения, сосредоточившись на немецкой музыке и опере. Когда она училась в старших классах средней школы, Эйсукэ посоветовал ей сдать вступительные экзамены в Токийский музыкальный университет.

У Йоко были свои планы. В то время Эйсукэ работал в филиале токийского банка в Нью-Йорке, и она отправила ему телеграмму о том, что не будет сдавать экзамены по музыке. Вместо этого она попросила разрешения поступить в университет и изучать философию. Отец Йоко согласился – отчасти потому, что уважал ее за ум, но, по словам Кея, «еще и потому, что знал, как она упряма».