Читать книгу Голограмма для короля - Дэйв Эггерс - Страница 4

Может, и к лучшему, если Кит годик посидит дома. Соседка по комнате у нее странная, худая как швабра, с Манхэттена, приметливая. Примечает, когда Кит ворочается во сне, и желает сообщить, что это означает, как лечить и каковы глубинные причины подобного поведения. Сначала примечает, затем допытывается, подозревает всевозможные трагедии. Приметила у Кит на руках крошечные синяки и давай допрашивать, что за мужик это сделал. Приметила, что у Кит высокий голос, тихонький, почти детский, и объяснила, что нередко это признак сексуального насилия в детстве – голос жертвы застывает в травматическом возрасте. Ты замечала, что у тебя детский голос? – спросила соседка.

– Часто этим занимаетесь? – спросил Алан.

– Людей вожу? Ну так, в свободное время. Я учусь.

– Чему?

– Жизни! – сказал Юзеф и рассмеялся. – Да нет, шучу. Бизнес, маркетинг. В таком духе. Зачем – сам не знаю.

Проезжали огромную детскую площадку и Алан впервые увидел саудовских детей. Семь или восемь, виснут на лазалках, забираются на горки. А с ними три женщины в угольно-черных паранджах. С паранджами он уже сталкивался, но здесь эти тени скользили по площадке за детьми – Алана мороз по коже подрал. Картинка из ночного кошмара: черная текучая тень гонится за тобой, тянет руки. Но Алан ничего не понимал и не сказал ни слова.

– Долго ехать? – спросил Алан.

– В Экономический город короля Абдаллы? Мы же туда?

Алан не ответил. Юзеф улыбнулся. На сей раз пошутил.

– Где-то час. Может, чуть больше. Вам туда к которому часу?

– К восьми. К восьми тридцати.

– Ну, к полудню будете.

– Вам «Флитвуд Мэк»[8] как? – спросил Юзеф. Он уломал айпод – на вид такой, будто веками был зарыт в песок, а недавно откопан, – и теперь листал список песен.

Они выехали из города и вскоре очутились на шоссе, рассекавшем полнейшую пустыню. Пустыня не из красавиц. Никаких дюн. Неумолимая плоскость. Разрезанная уродливым шоссе. Юзеф обгонял цистерны, фуры. Иногда вдали мелькала серая деревенька – лабиринт бетона и электрических проводов.

Алан и Руби как-то раз ехали через Соединенные Штаты, из Бостона в Орегон, на свадьбу друга. Таковы смехотворные возможности бездетных. То и дело ссорились до крика, в основном из-за бывших. Руби желала обсудить своих, очень подробно. Хотела, чтоб Алан понял, отчего она бросила их ради него, а Алан ничего такого знать не желал. Чистый лист – неужели так сложно? Пожалуйста, хватит, умолял он. Она продолжала, нежилась в своей биографии. Хватит, хватит, хватит, взревел он в конце концов, и от Солт-Лейк-Сити до Орегона не прозвучало ни слова. С каждой безмолвной милей у него прибавлялось сил, а у нее, считал он, – уважения к нему. У него не было иного оружия против нее – только молчание, беспощадность; иногда он оттачивал напористую отрешенность. Ни с кем так не упрямился. Таким вот прожил с ней шесть лет. Был гневлив, ревнив, всегда начеку. Ни с кем в нем не бывало столько жизни.

Юзеф снова закурил.

– Не очень-то мужское курево, – заметил Алан.

Юзеф засмеялся:

– Пытаюсь бросить, перешел с нормальных на эти. Они вдвое тоньше. Меньше никотина.

– Но утонченнее.

– Утонченнее. Утонченнее. Мне нравится. Они утонченные, да.

Один резец у Юзефа рос вбок, ложился на другой. Отчего в улыбке проглядывало безумие особого рода.

– Даже пачка, – сказал Алан. – Вы на нее посмотрите.

Серебристо-белая, крошечная, как миниатюрный «кадиллак» насекомого сутенера.

Юзеф открыл бардачок, кинул пачку туда:

– Так лучше?

Алан рассмеялся:

– Спасибо.

Десять минут ни слова.

Он меня вообще куда везет? – размышлял Алан. Может, этот парняга – похититель, просто обаятельный.

– Анекдоты любите? – спросил Алан.

– Анекдоты? Которые запоминаешь и рассказываешь?

– Ну да, – сказал Алан. – Запоминаешь и рассказываешь.

– В Саудии их нет, анекдотов таких, – сказал Юзеф. – Но я слыхал. Мне один англичанин рассказывал про королеву и большой член.

Руби анекдоты ненавидела.

– Неловко за тебя, – говорила она после каждого выхода в свет, когда Алан рассказывал то один, а то и десять. Алан знал тысячу, и все, кто знал Алана, знали, что он знает тысячу.

Его даже проверяли – несколько друзей пару лет назад заставили травить анекдоты два часа кряду. Думали, он все запасы истощит, а он только-только разошелся. Сам не знал, почему столько помнит. Но едва закруглялся один, за ним тут же возникал другой. Работало безотказно. Каждый анекдот тянет за собой следующий – как платки у фокусника.

– Кончай эту пошлятину, – говорила Руби. – Ты прямо как на эстраде. Теперь так анекдоты не рассказывают.

– Я рассказываю.

– Анекдоты рассказывают, когда нечего сказать, – говорила она.

– Анекдоты рассказывают, когда больше нечего сказать, – отвечал он.

Он такого не произносил. Додумался много лет спустя, но они с Руби тогда уже не разговаривали.

Юзеф побарабанил по рулю.

– Короче, – сказал Алан. – Заболел муж. Валяется несколько месяцев, иногда впадает в кому, жена изо дня в день сидит у его постели. Он просыпается, подзывает ее. Она подходит, садится. Он еле ворочает языком. Берет ее за руку. «Знаешь что? – говорит. – Когда со мной случались беды, ты была рядом. Когда меня уволили, ты меня утешала. Когда мой бизнес прогорел, ты меня подбадривала. Когда мы потеряли дом, ты меня поддерживала. Здоровье у меня уже не то, но ты по-прежнему со мной… Знаешь что?» «Что, милый?» – нежно спрашивает она. «По-моему, ты мне приносишь несчастье!»

Юзеф фыркнул, закашлялся. Пришлось затушить сигарету.

– Отлично. Неожиданно. Еще знаете?

Алан был так благодарен. Много лет уже не рассказывал анекдоты молодым ценителям.

– Знаю, – сказал он. – Ну, скажем… А, вот хороший. Короче, одного человека звали Так. Джон Так. И свою фамилию он ненавидел. Люди смеялись, его семейство называли Все-Таки, его дразнили Так Тебя Растак – ну, понятно. Он состарился и написал завещание – мол, когда умрет, чтоб никаких надписей на памятнике. Безымянная могила, простой камень, без имени, без ничего. Ну, он умер, жена все сделала, как он просил. И теперь он лежит в безымянной могиле, но все, кто идет по кладбищу и эту безымянную могилу видит, говорят: «Вот так Так».

Юзеф захохотал, аж слезы пришлось утирать.

Алану этот парень нравился. Даже дочь Кит трясла головой – «Нет-нет, только не это», – когда он приступал к анекдоту.

Алан продолжал:

– Короче. Вопрос. Знает сорок восемь способов заниматься любовью, но не знаком ни с одной девушкой – кто такой?

Юзеф пожал плечами.

– Консультант.

Юзеф улыбнулся.

– Неплохо, – сказал он. – Консультант. Это вы.

– Это я, – сказал Алан. – Пока, во всяком случае.

Мимо пролетел небольшой луна-парк, разноцветный, но, кажется, заброшенный. Желто-розовое колесо обозрения стояло в одиночестве и скучало по детям.

Алан вспомнил еще анекдот.

– Вот, этот получше. Короче, полицейский приезжает на место ужасной автокатастрофы. Повсюду валяются ошметки тел, руки, ноги. Он все записывает, потом находит голову. Пишет в блокноте: «Голова на торотуаре», но сам понимает, что ошибся. Вычеркивает, и снова: «Голова на тратуаре». Опять ошибся, буква не та. Опять зачеркивает. И снова: «Голова на тарату…» «Вот блин!» Озирается – вроде никто не смотрит. Пинает голову, вынимает карандаш. «Голова на проезжей части».

– Отлично, – сказал Юзеф, но не засмеялся.

Милю-другую проехали молча. Пейзаж плоский, пустой. Что ни построй здесь, в этой безжалостной пустыне, – все будет актом чистой воли, навязанной не пригодному для жизни краю.

Когда Чарли выволокли из озера, он смахивал на груду мусора. Он был в ветровке, Алан сначала подумал – кучу листвы завернули в брезент. Только руки остались человечьими.

– Вам от меня что-нибудь требуется? – спросил Алан полицейских.

Им ничего не требовалось. Они всё видели. Четырнадцать полицейских и пожарных пять часов наблюдали, как Чарли Фэллон умирает в озере.