Читать книгу Танец мотылька - Диана Билык - Страница 4

Утро. Я резко открываю глаза. Как уснула, не понимаю.

Пол ночи не могла успокоиться: сердце колотилось в груди, словно оно решило выйти из строя. Старалась не шевелиться, чтобы не касаться мужчины, хотя это было глупо. Особенно, если считать, что он притянул меня к себе так сильно, что я чувствовала все изгибы его тела. Старалась не думать об интимности происходящего, надеясь, что он уснет, и я выползу из плена его рук. Но от малейшего моего движения Марк подтягивал к себе, прижимая плотней, отчего я переставала дышать. Меня бросало то в жар, то в холод.

Тогда же и решила, что с утра признаюсь в потере памяти. Лучше уж в психушку, чем вот так.

Тело жутко затекло, лежать неподвижно на одном боку с больным ребром оказалось невероятно трудно. Долго не высыхали волосы. Ночью раскрытые руки сковало ледяным холодом. Это дома я свою густую шевелюру феном сушу, а здесь я просто зарылась под одеяло в надежде спрятаться от реальности, не задумываясь о красоте и удобствах. А когда Марк повернул лицо и зарылся в моих кудрях, стало еще хуже, хотя и теплее. От его шумного дыхания над ухом запирало легкие и не получалось сделать вдох. Я пробовала расцепить пальцы мужчины, чтобы передвинуться на другой край кровати, но не могла даже на миллиметр отстраниться.

Душу скручивало в тугой узел. Лже-муж начинал бесить.

И вот, наконец, утро.

Шторы приоткрыты, вялое солнце бродит по орнаменту на полу.

Аккуратно поднимаю руку Марка. Выползаю, но тут же заваливаюсь назад.

– Доброе утро, золотая, – шепчет мужчина на ухо, а меня трусит.

– И тебе доброе, – максимально вежливо выдавливаю я и снова оттягиваю его ладонь. – Выпусти, мне пи-пи надо.

– Только после утреннего поцелуя.

О! Ну сколько можно?

– Нет! – резко отстраняюсь, толкнув его локтем, и тяну за собой одеяло. Нечего пялиться!

– Это почему же? – Марк вальяжно поворачивается на бок и подпирает голову ладонью.

Он так и не оделся вчера! Бесстыдник. Бросаю назад одеяло, чтобы он прикрылся, а сама убегаю в душ – переодеться. Но во что? Где моя одежда?

Дверь в ванную открывается.

– Держи, – Марк протягивает сложенные аккуратной стопкой спортивки и футболку, – Лиза еще вчера принесла.

Я нервничаю. Спокойно стоять возле голого мужчины нереально, особенно если он выдает себя за твоего мужа. Довольно пикантная ситуация, правда?

– Благодарю, – процеживаю сквозь зубы.

– Так официально. Вика, меня уже порядком напрягает твое поведение. Ты или говоришь, что не так или… – он застывает на полуслове. Задумался.

– Все нормально, у меня просто шок, – оправдываюсь. Я боюсь. Он страшный. А вдруг психанет? Лучше Зуеву признаюсь.

– Хорошо, и мы, наконец, должны поговорить о том, что случилось перед аварией, – Марк понижает странно голос.

Опа! А что случилось? Округляю глаза.

«Муж» щурится, будто проверяет, помню я или нет. Он пугает меня до колик.

– Да, конечно, – бросаю я и закрываю перед его носом стеклянную матовую дверь душа.

Слышу тихую ругань, затем – удаляющиеся шаги. Мужчина шуршит тапочками по паркету.

Облегченно выдыхаю.

О чем он говорит? Что еще случилось?

Играть комедию дальше нет смысла, я только больше запутываюсь в этой нелепой паутине. И что меня дернуло сделать вид, что помню его? Что значит «помню»? Моя жизнь – это танцы и работа, там нет никаких мужей, свадеб и прочего! Почему я должна выкручиваться? Но интуиция ведет меня в обратном направлении и твердит мне молчать. Какое жуткое и неприятное чувство.

Быстро ополаскиваюсь и переодеваюсь.

Выхожу из ванны и сталкиваюсь с Марком взглядом. Он заправил импровизированную двуспальную кровать и разлегся на ней, закинув руки за голову. По его широкоскулому лицу плавает странная ухмылка: довольная и загадочная. Что теперь?

Оборачиваюсь и понимаю в чем дело. Свет из окна падает на дверь душа и просвечивает все, что там находится. Вот же ж! Извращенец! Специально дверь в ванную не закрыл! Кровь приливает к лицу. Я нервничаю и, хлопнув дверью, выхожу в коридор.

– Привет, Вика, – тут же перехватывает меня Марина.

Она осматривает мои раны на лице. Удовлетворительно качает белым колпаком, из-под которого выглядывают светлые кудряшки.

– Через полчаса Бенедикт Егорович проверит твои ребра.

– А можно к нему сейчас?

– Нет, он занят. Он сам зайдет.

Хочется завыть.

Ладно. Полчаса потерпеть могу, но вот я совсем не желаю признаваться в амнезии при «муже».

– А Зуев не может меня осмотреть у себя?

– Что за глупости? Все, иди, у меня пациентов на уколах еще восемнадцать человек.

Марина выглядит устало. У нее чуть припухшие веки и розовые, налитые щеки. И почему она не Марья или Маруся? Так и прилипает к ней образ барышни из старинных славянских сказок, не хватает только цветастого платочка и веретена.

Я уже собираюсь уйти, но вдруг вспоминаю:

– А ты не знаешь, приходил ли вчера следователь?

«Марья» приподнимает глаза от кучки крохотных бумажек на столе и смотрит на меня так многозначительно, что я ретируюсь и иду по коридору прочь.

Из-за поворота выскакивает молодой костлявый парень и с жестом «тихо» тащит меня за собой. Я не решаюсь закричать. А вдруг что-то важное.

– Не признавайся, – шепчет он и брызжет слюной. Тонкие пальцы больно вцепляются в мою кисть. У него выступающий лоб и побитая оспой кожа.

– Я тебя знаю?

– Нет, и никому не говори, что видела меня, – он боязливо оборачивается. Глаза-бусинки бегают туда-сюда, а на его клювастом носу выступают капельки пота.

– Приколы продолжаются! – бросаю и собираюсь уйти. Не сильно удивляет, что кто-то знает о моей забывчивости. Следователь ведь видел мою реакцию, может и врач в курсе, а еще Вера Васильевна. Все могут знать и просто ломать комедию. А Марк?

– Вика, какие приколы? Ты – насекомое в сачке, вот кто ты! Эта история для тебя – пропасть, детка. Просто промолчи, не говори никому, что помнишь прошлое!

Перед глазами возникает картинка, где крохотная бабочка залетает в бутылку и судорожно трепещет за стеклом. Обламывает крылья о стенки сосуда, тщетно пытаясь найти выход. Грубая мужская рука закрывает крышкой последний выход и, как трофей, ставит «тюрьму» на полочку.

Отряхиваюсь от видения.

Я от воспоминаний об аварии еще не отошла, не хватает только новых чудес. Закипаю и придавливаю хлыща к стене, подперев локтем его костлявую шею. Он закатывает в ужасе глаза, подернутые сеточкой лопнувших сосудов.

– Говори все, что знаешь! – не ожидаю от себя такого, но контроль не могу вернуть. Слишком все достало.

– Отпусти, – шипит парниша и снова брызжет слюной. Он напоминает мне Кощея Бессмертного. Именно тот случай, когда с виду слабый старичок оказывается настоящим монстром.

– Откуда ты меня знаешь? И что еще за история?

– Не признавайся – это все, что я могу тебе сказать! А теперь отпусти-и-и, – он почти умоляет. Я сжимаю пальцами его рубашку в клеточку и мне кажется, что ткань сейчас рассыплется: такая она грязная и трухлявая. Чувствую новый прилив гнева.

– Говори, а то придушу! – зажимаю сильнее, придавив до хруста выпирающий кадык. Из глотки Кощея вырывается хрип. Мне неприятно, морщусь от его несвежего дыхания.

– Пусти, дура! – кричит он надорвано и вертится. Но я на пике яростного порыва не могу остыть. Мне он неприятен, особенно его слюна на моем лице.

– Кто ты? Быстро говори!

Пацан вдруг изворачивается и бьет коленом мне под грудь – прямо по швам. Глаза застилает тьмой. Скручиваюсь от боли, припадая на колено, а когда прихожу в себя хлыща и след простыл.

Накрывает волной паники: мне нужен воздух!

Сбегаю вниз по лестнице и распахиваю дверь на улицу. Теплый ветер захватывает волосы, и они летят куда-то за спину, будто крылья. Прислоняюсь к кирпичной стене и не могу остановить учащенное дыхание. Что-то не так. Что-то не так, ЧТО-ТО не ТАК!

Ломать комедию дальше у меня нет сил. Терпеть присутствие мужика в своей постели – это перебор, пусть лучше отправят меня…

– Виктория?

Оборачиваюсь на мужской голос.

Кожаная папка в руках, седые волосы, серые глаза из-под густых белесых бровей. Пестов – следователь.

– Здравствуйте, – проговариваю с трудом. Дыхание все еще не выровнялось, и руки ходят ходуном. Прячу их за спиной.

– Вышла подышать?

Киваю.

– Отлично. Пойдем присядем, как раз и поговорим.

Мужчина показывает на аллею, где под каштанами прячется несколько скамеек.

Иду. Солнечное сплетение все еще ноет от удара, между ребрами будто застряла стрела, хорошо хоть не Амура. Осматриваюсь и незаметно щупаю себя: на первый взгляд, все в порядке. Видимо, Кощей ударил ниже, по желудку. Но было жутко больно. До сих пор внутренности словно камнями набиты.

Я уже не знаю, что говорить, как себя вести, чтобы выпутаться из этой нелепицы с привкусом крови, ведь все это так неправильно!

– Принес твои вещи, вернее то, что от них осталось после… ну, ты понимаешь, – Николай Владимирович достает из папки небольшой сверток в коричневой бумаге. Она мне напоминает пергамент для выпечки. Я беру упаковку, но вдруг цепляюсь взглядом за шрам на шее следователя: длинный, без единого рубца, ровный, от уха и заканчивающийся у основания плеча. Сейчас при дневном свете он похож на застрявшую под кожей нить для вязания.

Мужчина трет заросший подбородок. На солнце седые кончики волос кажутся снежной крошкой. Он прикрывает рубец ладонью: заметил мой интерес. Я смущенно опускаю глаза. Где же это нужно было так порезаться?

Удивляюсь маленькому пакету.

– Это все?

– То, что разбилось и слишком испачкалось кровью, я выбросил.

– А телефон? – спрашиваю, не разворачивая содержимое.

«Нет» – машет следователь.

– Я попытался карточку спасти, но и она раскрошилась.

– Да Бог с ней, – выдыхаю я. – Вы родителей моих нашли?

Он смотрит на меня и молчит. Затем шмыгает носом и снова тянется к седой щетине высохшими пальцами. Я жду, что вот-вот посыплется снег с его бороды: такой она казалась белой.

– Что ты помнишь? – вдруг спрашивает следователь.

– О чем вы?

– Мне интересно, что ты помнишь, кроме того, что у тебя есть родители, ты шла на конкурс танцев и…

– Кастинг, – поправляю я.

– Да, точно. Так, что ты помнишь? Мужа?

Сговорились? Я в замешательстве. Шла из комнаты в полной уверенности, что готова признаться, а теперь… После этой странной встречи…

Скольжу взглядом по окнам больницы и замечаю Марка. Он смотрит через приоткрытую щель гардины и ехидно улыбается. Его голубые глаза блестят! В миг по телу пробегают тысячи горячих искр. Сглатываю горький комок, мешающий дышать. Лже-муж прикрывает занавеску, но я чувствую, что он все еще там: стоит и наблюдает, сквозь тонкую гардину, за каждым моим движением.

Все это очень странно.

– Крылова, я слушаю, – напоминает Николай Владимирович и с неприятным шуршанием чешет снежный подбородок. Затем приоткрывает папку и замирает рукой внутри.

– Помню, конечно. Нас даже в одну палату поселили, – бормочу я и понимаю, что все что говорю видно из окна. Редко кто может читать по губам, но я, все же, отворачиваюсь и сажусь в пол-оборота, делая вид, что любуюсь деревьями.

– В прошлый раз ты утверждала, что не замужем.

– Контузило, не сразу в себя пришла, – пожимаю плечами и надеюсь, что следователь поверил.

От этого взгляда в окне до сих пор ползут мурашки по коже, и где-то под лопаткой разрастается жмут ржавых гвоздей, что мешает дышать.

– Хорошо, – рука Николая Владимировича все так же лежит внутри папки. – Значит, тогда у меня больше нет вопросов.

– Так что, это все? Выяснили причины аварии?

– Виктория, банально, но это тайна следствия, – мужчина вытягивает, наконец, ладонь из папки. В пальцах зажат светлый прямоугольник.

Меня потряхивает, но я стараюсь держаться достойно и не подавать вида: все еще материально ощущаю на себе взгляд синих глаз.

– Но…

– Если что-то вспомнишь, ну, мало ли, – он протягивает карточку, и я вижу, как она ныряет мне в пальцы. Мужчина оглядывается на окна. – Все, Крылова, мне пора. Нужна будет помощь – свяжись со мной, но надеюсь мы больше никогда не свидимся.

– Спасибо, – тихо говорю я и провожаю следователя взглядом.

Пестов идет покачиваясь. Одну руку прячет в карман брюк, под мышкой второй торчит затертая кожаная папка. Следователь уходит и забирает с собой последнюю надежду расставить все точки… Почему я смолчала? Почему не призналась?

Я гляжу на визитку: глянцевая поверхность, на ней – выпуклые буквы и полное имя следователя, чуть ниже номер телефона. Кручу ее. С обратной стороны ничего нет, только солнце переливается в глазури крашенной бумаги.

Догнать его! Сказать все, признаться! Кто-то должен мне помочь. Я подрываюсь, но замечаю движение в окне нашей палаты. Не смотрю туда, заворачиваю к корпусу и ныряю под навес, чтобы скрыться из виду. Марк что-то знает. Сейчас я в этом уверена. Так что же случилось «до»?

Следователь скрылся за воротами больницы. Мне страшно. Я дрожу от страха и ярости, напоминая себе мошку, которая попалась в липкую ловушку. Как же точно выразился этот тощий парень в коридоре: «Ты – насекомое в сачке!».

И здесь же вспоминаю, что про родителей Пестов мне так ничего и не ответил. Почему никто не ищет меня? Почему за три или четыре дня никто не навестил? Стоп! Кто-то приносил фрукты!

Я взбегаю по лестнице и ищу Марину. Но ее нигде нет. Делать нечего: возвращаюсь в палату. Нужно поговорить с этим несносным Марком, может получится что-то выяснить. Страшно, но выхода нет, придется как-то выбираться из этой нелепой бутылки с узким горлышком.

Зуев как раз осматривает «мужа». Здороваюсь кивком с врачом и смущенно прохожу в комнату, направляясь к окну.

– Вика, сюда иди, – Бенедикт Егорович снимает стетоскоп и пересаживается на мою сторону кровати.

Я, нервно сглатывая, смотрю на Марка. Он опускает футболку, пряча под ней богатырскую грудь, перевязанную бинтами. Меня передергивает от одной мысли, что он касался ночью моего тела.

Сажусь.

– Приляг, – доктор смотрит исподлобья, стреляя в меня змеиным взглядом. Я медлю. – Вика, давай, у меня еще пол отделения ждет.

Покорно ложусь.

«Муж» пересаживается и оказывается ко мне лицом, словно нарочно.

– Футболку, – говорит врач, а меня пробивает током ужаса.

Закрываю глаза от беспомощности. Закусываю губы и обнажаю грудь. Я знаю, что Марк смотрит. Знаю, и не могу ничего поделать. Покоряюсь.

А вдруг мы, и правда, муж и жена и три года жили душа в душу, а все остальные мои воспоминания – это просто плод воображения? Что если я действительно люблю и любима? Открываю глаза и смотрю на Марка.

Мужчина гладко выбрит, вороньи волосы аккуратно рассыпаются и слегка прикрывают лоб, часть их каскадом укладывается на бок, закрывая уши и почти касаясь плеча. Взгляд жгучий, как перец чили, но я не могу отвести глаз. Снова эти блесточки прыгают на его радужках, словно там поселилась Снежная Королева.

Бенедикт Егорович прощупывает мои ребра, цокает языком, затем приподнимается.

– Завтра, возможно, выпишу вас обоих. Смысла не вижу держать больше. Раз в недельку придете на проверку.

Я одеваюсь, стараясь не замечать жжение на щеках от стыда. Душа уже полна надежды, что завтра все закончится. Попаду в свою квартиру и все выяснится, ведь там уже точно есть доказательства, что нет никакого мужа!

«Не признавайся».

Гоню прочь от себя навязчивый облик худого и испуганного парня с неприятным запахом изо рта.

Марк провожает доктора до двери, что-то тихо ему говорит, мужчины обмениваются кивками и рукопожатиями. Зуев задерживается на пороге.

– Да, Вика, проследи, чтобы Марк не делал резких движений. И еще! Никаких танцев месяца два.

Последние слова выбивают воздух из легких. Я поворачиваюсь на бок и зажимаю угол подушки во рту, чтобы не застонать. Лучшего наказания и не найти.

Сквозь грохот сердца слышу, как закрывается дверь.

– Медди, ты чего? – Марк присаживается рядом на пол и гладит мои волосы. Не хочу его видеть. Смыкаю ресницы так, что скопившаяся влага сама сбегает по щеке. – Ну-у, золота-ая, перестань.

– Не трогай меня, прошу, – бормочу я и, перекатываясь по кровати, поворачиваюсь к Вольному спиной.

И меня тут осеняет.

«Медди» – так называл меня только один человек. От шока чувствую, как корчится кожа на лице. Я медленно разворачиваюсь назад. Рука «мужа» застывает на плече, тянется пятерней потрепать мой опаленный ежик, но я отползаю на другую половину кровати.

– Кто ты, Марк?

– Не понял, – мужчина не встает, но натягивается. В такой позе он похож на пантеру, готовую бросится на добычу. Чуть наваливается на кровать и тянется ко мне. Я еще отодвигаюсь.

– Почему «Медди»?

– Вик, ты меня пугаешь, – он вдруг делает рывок и хватает меня за запястье. Да так крепко, что боюсь дернуть – сломает. – Люблю тебя и твои медные волосы, вот потому и «Медди». Забыла, что ли? Я тебя еще до свадьбы так называл. Странно от тебя это слышать, – подвигается еще ближе. Чувствую тепло его кожи на расстоянии. Марк зарывается носом в мои вспушенные волосы и шумно выдыхает горячий воздух в ухо.

Вольный приподнимает меня и притягивает к себе. Его руки невероятно крепкие – я не могу сопротивляться. Да и не хочу. Мне становится так тоскливо, что объятья – единственное, что сейчас радует.

Меня внезапно подкидывает в неосознанном трепете. Может это тело помнит ласку? Но почему я не помню? Дышу часто-часто, слышу терпкий запах мужчины и чувствую, как слезы смачивают его футболку.

– Зачем я выжила? Зачем? – накрывает волной истерики, будто вырвалась бурная река из берегов. Марк гладит по голове, и я таю от этих почти отцовских прикосновений.

– Не смей, слышишь, не смей так говорить! – он берет мое лицо шероховатыми руками и прикладывает свой высокий лоб к моему лбу.

Я реву. Реву от того, что не могу молчать и не могу признаться. От того, что я жутко устала от вопросов, от переживаний, от осознания, что все могло быть иначе. В той. Прошлой жизни.

– Мне больно. Я не могу так, – всхлипываю, прижимаясь сильнее. Вдыхаю его запах: такой знакомый и родной. Почему не помню? Почему?! Марк вытирает мои слезы, а затем снова обнимает, еще крепче, будто укутывает шерстяным пледом, и мне становится легче, удивительно легче.

– Все хорошо, – теплые пальцы бродят в волосах. Я чувствую, как «муж» целует уши, шею, скулы, и не отказываюсь. Меня выламывает от неправильности происходящего, но я затыкаю свою гордость, потому что сейчас хочу ласки и внимания.