Читать книгу Переосмысление войны и мира. Апология пацифизма - Диана Френсис - Страница 10

Согласно последним исследованиям, решения о начале войны принимаются политическими деятелями, и именно они наиболее активны в поисках оправданий для подобных решений. В «Зарождении войны» Брайан Фергюсон утверждает, что элиты используют в своих интересах тот факт, что сильное чувство групповой идентичности стимулирует настроения коллективной травмы и жажду коллективного возмездия, они развязывают войну, преследуя собственные интересы, зачастую используя людей из маргинальных слоев общества для того, чтобы сражаться вместо себя самих: «В большинстве случаев, – не в каждом отдельно взятом, – решение вести военные действия включает в себя преследование практического своекорыстного интереса тех, кто, собственно, и принимает решение… Лидеры благосклонно относятся к войне потому, что война благосклонно относится к лидерам». В действительности получается так, что они ввергают нас в войну, исходя из своих собственных соображений.

Вместе с тем, лидеры далеко не всемогущи, и события обладают собственной движущей силой. Историки, например, описывали, как в преддверии первой мировой войны правителей подхватил ход событий, динамика войны засосала их и захлопнула ловушку. Иногда они сами подставляют себя своими собственными предыдущими решениями и заявлениями и, таким образом, оказываются вовлеченными в войну достаточно случайно, из-за того, что не оставили себе пути назад (такого, за который не было бы стыдно). Вслед за этим идет презентация причин и следствий – подобно тому, как Тони Блэр непрестанно модифицировал свои аргументы в пользу поддержки войны Джорджа Буша в Ираке, в отчаянной попытке оправдать не имеющее оправдания. Много слов было сказано об отношениях Джорджа Буша младшего со своим отцом и желании одного завершить дело, не законченное другим.

Мы можем констатировать, что Тони Блэр, будучи однажды пойманным в «братские» отношения с президентом США, уже не мог из них вырваться, как, вполне возможно, ни старался впоследствии. Также ему было бы чрезвычайно трудно выйти за рамки образа «принципиального человека, готового к борьбе», разве только при условии ухода со своего поста. С самого начала было ясно, что США полны решимости вступить в войну, и что было бы в высшей степени сложно противостоять инерции милитаризованного мышления (несмотря на обеспокоенность британского военного руководства вопросом законности этой войны).

Судя по всему, втягивание собственных стран в войну оказывает странный эффект на популярность лидеров. Фолклендская война послужила восстановлению популярности Маргарет Тэтчер. В кризисные времена потребность людей в обеспечении безопасности должна быть сфокусирована на ком-то. Поскольку лица, ответственные за кризис, одновременно являются единственными, кто обладает необходимой властью и авторитетом, самым парадоксальным образом именно на них и приходится полагаться, и зачастую выглядящие столь непривлекательно в мирное время качества, внезапно оказываются желательными сильными сторонами.

Очевидно, что возможность примерить на себя такую роль выглядит весьма привлекательно для тех, кому нравится руководить. И, по-видимому, приверженность Тони Блэра сознанию собственной важности и созданию коалиций сыграли ведущую роль в его решении строго придерживаться курса США и президента Буша, вопреки пожеланиям собственного народа и основных союзников в Европе. Праведное негодование тоже приятная эмоция, а наличие внешнего врага творит чудеса с самооценкой, вместе с тем, кстати, отвлекая внимание от всего, что может показаться неудовлетворительным дома.

Томас Мертон утверждал, что те, кто развязывает войны, поступают так из-за глубокой психологической расположенности к этому:

«[Война] … представляет собой приостановление действия разума. Это одновременно и опасно, и служит источником неимоверной притягательности. … Ужасная опасность войны заключается не столько в использовании силы, когда разум терпит поражение, сколько в том, что разум заранее бессознательно блокирует себя для того, чтобы он получал возможность потерпеть поражение, и для того, чтобы применение силы стало неизбежным».

И пусть я не согласна с утверждением, что все войны можно свести к такому глубокому и всепоглощающему психологическому влечению, я убеждена, что оно играет определенную роль, по крайней мере, в некоторых случаях.

Я не хотела бы предположить, что люди, ввергающие свои страны в войны, – даже в те, которые, по общему мнению, совершенно не нужны, – более склонны к злодейству и к порокам, чем все прочие: просто они достигли такого положения в системе государственной власти, где их слабые стороны стали общественно опасны. Я полагаю, что они убеждают самих себя в собственной правоте, что они верят, хотя бы до некоторой степени, в тот миф, который сами и стремятся увековечить. Несомненно, у них имеется некая уверенность в выгодах, кои может принести им собственное главенство. Не буду я также настаивать на том, что они полностью осознают ошибочность своих аргументов. Я прекрасно помню, как в детстве врала родителям, и какое болезненное негодование испытывала, будучи уличенной в нечестности, и как изобретала все новые и новые аргументы, чтобы убедить их и себя. В моем понимании, это общечеловеческий опыт. Но он чреват серьезными последствиями, когда такое представление разыгрывается на мировой сцене.

Личные побудительные мотивы и взаиморасположение лидеров может сослужить как хорошую, так и дурную службу. Говорят, что взаимная симпатия между Рональдом Рейганом и Михаилом Горбачевым (более того – между Михаилом Горбачевым и Маргарет Тэтчер), как бы невероятно это ни звучало, внесла решающий вклад в достижение политического ослабления международной напряженности. По мнению некоторых, тот факт, что сын Веллупилаи Прабхакарана приближался к призывному возрасту, повлиял на решение о прекращении огня в гражданской войне на Шри Ланке, принятое лидером «Тигров освобождения Тамил-Илама». Личные интересы политиков, их карьерные запросы и желание произвести яркое впечатление в обществе, а также их убеждения, способности и здравый смысл играют жизненно важную роль в создании и разворачивании событий.

И хотя я полагаю важным признание огромного влияния личного мышления и поведения лидеров на течение событий, я бы не хотела высказывать предположение, что они действуют в вакууме, обладая всей властью и беря на себя всю ответственность. Все те, кто работает с ними, консультирует, поддерживает и лоббирует или же те, кто оказывается не в состоянии противостоять им – все они являются соучастниками в делах лидеров. И все они действуют в рамках существующих систем и культур. Я рассмотрю эти более широкие механизмы и влияния в главе 3.

«Гуманитарные поводы» для войны наиболее заманчивы, но опыт показывает, что именно они обычно являются прикрытием для гегемонистских устремлений и там, где эти интересы ослаблены, интервенция бывает незначительной или отсутствует вовсе. И не нужно быть заядлым циником, чтобы прийти к выводу о том, что в широком историческом контексте решения о начале войны (будь то гражданской или международной) обычно не опираются на чистый альтруизм и борьбу между «положительными» и «отрицательными» персонажами. Они, скорее, демонстрируют борьбу за власть, ведущуюся с переменным успехом между одной могущественной державой или одной группировкой или другой, при этом «обычные люди» втянуты в процесс как простые солдаты или становятся жертвами насилия, числящимися как потери среди гражданского населения.

Существуют проблемы справедливости, прав человека и самоопределения, которые мы в большинстве своем считаем достойными того, чтобы бороться за них или защищать их. В мире встречается также множество ситуаций, которые – вполне справедливо – вызывают у нас негодование и сочувствие. Все они призывают нас к действию. В подавляющем большинстве случаев внешний мир либо не предпринимает никаких действий, либо делает незначительные шаги. Например, не так давно Криса Паттена, комиссара по внешним связям Еврокомиссии, спросили в радиоинтервью, что следует сделать с Бирмой, где Аун Сан Су Чжи содержится под домашним арестом без суда и следствия за ее демократическую деятельность, а многие из ее последователей убиты. Его ответ, в сущности, сводился к утверждению, что мы не можем вмешиваться везде, где нарушения прав человека и деспотизм выходят из под контроля. Война в Восточном Тиморе длилась десятилетиями, прежде чем «международное сообщество» решило вмешаться. Война в Конго унесла три миллиона жизней, пока мир взирал на происходящее – или отворачивался от него.

Вопрос, что можно или следует предпринимать в таких ситуациях, также будет обсуждаться в главе 5. Здесь же достаточно отметить, что пассивность и выступления против насилия не являются единственными возможностями. В бессчетном количестве ситуаций всех видов и на разных уровнях изменения имели место благодаря общественной и политической деятельности. Иногда разительные перемены наступают с удивительной скоростью, в других случаях на это уходит много времени, причем события по многу раз поворачиваются вспять. Именно так зачастую и происходят изменения – включая «смену режима». Даже хватка тиранов ослабевает. Доказательством тому служит пример Латинской Америки, пусть даже она и по сей день остается регионом неспокойным и страдающим от нищеты. Возьмем Южную Африку, где массовое движение гражданского неповиновения в городах и поселках оказало существенное влияние на преодоление апартеида. Несмотря на то, что всевозможные невоенные и ненасильственные альтернативы будут рассмотрены в книге позже, я тем временем проиллюстрирую второе из ложных допущений, на которых базируется военный миф, обратив особое внимание на ситуацию, в которой не были исчерпаны даже наиболее очевидные альтернативы.