Читать книгу Христианство. Три тысячи лет - Диармайд Маккалох - Страница 217

До настоящего времени во Вселенской церкви известны два епископа, для обозначения которых или обращения к которым используется латинский термин, обязанный своим появлением детскому слову, выражающему любовь к отцу: «Папа». Один из них – коптский патриарх Александрии, предположительно преемник евангелиста Марка и определенно преемник Кирилла, Диоскора и зверски убитого Протерия. Другой – епископ Рима, лишь менее предположительно преемник апостола Петра и глава крупнейшей общины верующих в христианском мире. Среди значений слова «католический» наиболее распространенное – наименование церкви, которую возглавляет папа Римский; такое словоупотребление предполагает притязания на главенствующий и непререкаемый авторитет среди всех других христианских общин, и современное папство пока еще не сделало ничего, чтобы от них отказаться.[574] Наиболее нейтральным обозначением «Католической церкви» было бы «Западная церковь латинского обряда». Это бесспорно громоздкое название отличает то, что оно признает равный исторический статус различных церквей православия в Восточной Европе и на Ближнем Востоке, с которыми нам еще предстоит ознакомиться, не говоря уже о разных церквах Азии и Африки, решивших после V века проигнорировать или отвергнуть Халкидонское вероопределение о естестве Иисуса Христа.

Теперь мы исследуем, как это латиноязычное христианство развивалось и процветало в Западной Европе вплоть до XIV века, когда неизменно усиливавшаяся власть папы впервые пошатнулась. За этим последовал кризис XVI века, в ходе которого немалая часть западного христианского мира отпала от прежнего признания главенства папы и приобрела новый ярлык: «протестантизм». Церковь, остающаяся в повиновении Риму, по-прежнему поддерживает одну из древнейших в мире монархий, в основе которой лежат притязания папы на то, чтобы считаться преемником Петра как епископа Рима и хранителем его гробницы. Как мы уже отмечали, (см. с. 157–158), подобные притязания обернулись постепенной маргинализацией памяти другого римского апостола-мученика, чья казнь с большей определенностью была совершена в этом городе, – Павла Тарсянина. Но такая перемена была частью заметного сдвига в истории христианства. Будучи первоначально «бедным родственником» грекоязычных и семитоязычных церквей Востока, латинское христианство сохранилось в основном неповрежденным во времена бурного распространения ислама и отправилось в путешествие, благодаря которому превратилось в веру, стоящую на первом месте в мире. Не следует забывать, каким непредвиденным оказался такой исход.

Харизма Петра была наиболее полезным ресурсом в распоряжении римских епископов по мере того, как начиная с III века они с возрастающей силой претендовали на то, чтобы быть арбитрами вероучения на всем пространстве Церкви. Ни один папа до Льва Великого, правившего в середине V века во время Халкидонского собора (451), и на самом деле никто после него не мог претендовать на статус главного богослова, а город – на статус центра бурного богословского спора или разногласий. Знаменательно, что единственное исключение из этого правила – диспуты вокруг монархианских взглядов относительно Христа (см. с. 168–169) – имело место в конце II века, когда преобладающим языком в церкви Рима оставался греческий и по-прежнему крепкими были связи с Востоком. Позже два выдающихся богослова, писавших по-латыни – Тертуллиан и Августин, – оба были уроженцами не Италии, а Северной Африки. Притязания пап на особое место в жизни Вселенской церкви пришли все же от гробниц апостолов и с конца III века усилились из-за последующего поворота истории.

Реорганизация императором Диоклетианом всей империи, проведенная в 290-х годах, едва ли могла бы показаться римским папам особо уместной: в конце концов он готовился стать одним из опаснейших врагов Церкви. Тем не менее она имела для города важные и далеко идущие последствия. Диоклетиан перенес реальный центр управления империей в четыре другие столицы, расположение которых делало стратегически более удобным для императоров решение проблем на ее северных и восточных границах: это Никомидия в Малой Азии, Сирмий на территории нынешней Сербии, Медиолан – нынешний Милан, и Августа Треворум – нынешний Трир. Императоры никогда больше не возвращались в Рим на постоянное жительство. Когда же Церковь стала скорее союзником и бенефициарием императоров, нежели жертвой их гонений, отсутствие светской власти в древней столице обернулось тем, что христианский епископ получил возможность расширить свою власть и упрочить свое положение. К концу IV века благодаря такому сочетанию преимуществ греческим епископам стало предпочтительнее во многих трудноразрешимых спорах обращаться за поддержкой к папам, чему наиболее заметным примером может служить «Томос» папы Льва I в Халкидоне.

Константин I очень помог этому процессу, придав христианству официальный статус. Между тем в Риме император столкнулся с одним препятствием: он действовал в условиях тех ограничений, которые налагал город, чье монументальное и храмовое наследие было отражением славы врагов христианства. Несмотря на то что Рим уже не был в подлинном смысле столицей, Константин наделил церковь этого города целым рядом христианских сооружений, которые, с одной стороны, послужили образцами для будущей христианской архитектуры, а с другой – сохранили своеобразие. Так или иначе, их величие стало основным элементом, которым Рим очаровывал западных христиан, и эти здания, из поколения в поколение производившие столь захватывающее впечатление на паломников, заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее. Во-первых, наличие у Фавсты, жены Константина, земельной собственности, полученной ею в наследство, позволило императору построить монументальный храм в границах городских стен – базилику, посвященную Спасителю, которая была и остается кафедральным собором епископа Рима, а позже получила новое посвящение и стала называться Латеранской базиликой святого Иоанна. Многие проекты базилик, построенных в следующие века, следовали ее плану и архитектурным формам на разных уровнях величия или простоты. В то же время, в отличие от древних архитектурных чудес города, этот храм не находился на каком-то известном и хорошо заметном месте; другим важнейшим христианским строительным проектам тоже надлежало осуществляться вне стен города.[575]

Чувство чего-то радикально нового, происходящего с христианством в этих других архитектурных дарах, подчеркивается тем фактом, что – в рамках христианской архитектуры – им не особо подражали. Чудовищно умерщвленного диакона Святого Лаврентия, снискавшего свой мученический венец в середине III века, когда он был изжарен живьем, почтили монументальным сооружением, U-образным в плане, подобно усеченному римскому цирку, образующим большое крытое кладбище для тех, кто желал получить посмертную память благодаря погребению рядом с этим особо почитаемым святым.[576] Несколько церквей в Риме времен Константина, напоминающих в плане здания цирка, по-видимому, имели то же самое предназначение, что и цирки в древнеримском обществе, будучи местами для встреч большого числа верующих христиан – не только во время богослужений. Возможно, эти сооружения также служили осмысленным триумфальным напоминанием о том, для каких целей временами использовались цирки: прежде чем христианам была предоставлена свобода, их там мучили и убивали. Новый режим не стеснялся напоминать Риму о множестве христианских мучеников прошлого, и, помимо тех, кто действительно принял смерть, их числу суждено было изрядно умножиться в легендах.