Читать книгу Сокрушительный удар - Дик Фрэнсис - Страница 3

Я сидел в своей машине на водительском месте, прислонившись головой к окну. Керри Сэндерс сидела рядом со мной, на коленях у нее, поверх дорогого замшевого пальто, лежали грязные пачки денег. Весь ее облик выражал неподдельный гнев.

– Ну не могла же я просто смотреть, как они вас мордуют! – сердито говорила она. – Кто-то ведь должен был вытащить вас из этой передряги, верно?

Я молчал. Она вышла из машины, подобрала деньги и приказала громилам оставить меня в покое. Она пожелала им подавиться этой лошадью. Она не пыталась позвать на помощь, убежать или сделать что-нибудь еще толковое, ибо повиновалась современному золотому правилу, гласящему, что, если сразу подчиниться требованиям грабителей, это вам обойдется дешевле.

– Вы были бледный, как покойник, – продолжала она. – Что вы думали, я буду сидеть и любоваться?

Я не ответил.

– Что у вас там с рукой-то, черт возьми?

– Привычный вывих, – сказал я. – Плечо вывихивается.

– Что, все время?!

– Да нет. Не так уж часто. Только в определенном положении. Но очень неприятно. Я ношу бандаж, чтобы это предотвратить.

– А сейчас оно у вас не вывихнуто?

– Нет, – я невольно улыбнулся. – Если бы оно у меня было вывихнуто, я бы не сидел сейчас так уютно в машине. А все благодаря вам, – добавил я.

– Вот то-то же!

– Само собой.

Они забрали у меня из кармана сертификат на покупку и заставили Керри Сэндерс расписаться в получении денег. А потом просто ушли туда, где подписываются бумаги, чтобы переоформить документы на себя. Керри Сэндерс была не в том состоянии, чтобы попытаться им помешать, а я сам сейчас и ходить-то мог с трудом. И если я в чем-то и был уверен, так это в том, что Кучерявый и его дружок, не теряя времени, увезут Катафалка в неизвестном направлении. И, разумеется, никто не усомнится, что они это делают на законном основании. Перепродажа лошади сразу после торгов – самое обычное дело.

– Но почему? – в двадцатый раз спрашивала Керри. – Зачем им так понадобилась эта чертова лошадь? Почему именно эта?

– Понятия не имею.

Ей не сиделось на месте.

– Вы сказали, что к четырем уже сможете вести машину.

Я взглянул на часы на приборной доске. Пять минут пятого.

– Ладно, поехали.

Я оторвал голову от стекла и осторожно покрутил ею. Вроде бы в порядке. Я завел мотор и направился к Лондону. Керри Сэндерс поначалу беспокоилась, но, когда мы проехали полмили и я ни разу не налетел на столб, она успокоилась. К этому времени шок сменился обидой.

– Я буду жаловаться! – решительно сказала она.

– Хорошая идея. Кому?

– Как кому? – удивилась Керри Сэндерс. – Устроителям аукциона, разумеется.

– Они вам посочувствуют и ничего не сделают.

– Как это ничего не сделают? Они же обязаны!

Я знал, что они ничем никому не обязаны. И так и сказал.

Она посмотрела мне в лицо.

– Ну, тогда в Жокейский клуб. Они ведь распоряжаются всем на скачках.

– Аукционы они не контролируют.

– А кто же их контролирует?

– Да никто.

– Тогда обратимся в полицию! – Голос ее сделался резким от разочарования.

– Если вам угодно…

– В здешнюю?

– Хорошо.

Я остановился у полицейского участка, и мы рассказали нашу историю. Замотанный дежурный сержант записал наши показания, дал нам расписаться и, без сомнения, сразу после нашего ухода засунул их куда подальше: действительно, нас ведь не ограбили. Да, конечно, ударили по голове – это очень нехорошо. Но ведь мой бумажник на месте? И даже часы не сперли? Более того, эти хулиганы дали миссис Сэндерс лишние двести фунтов. Где же здесь, спрашивается, состав преступления?

С тем мы и уехали. Я смирился со своей судьбой, но Керри Сэндерс бурлила от ярости.

– Я не позволю, чтобы мной вертели! – кипятилась она. – Ну кто-то же должен что-то сделать!

– А мистер Бреветт? – спросил я.

Она резко взглянула на меня.

– Я не хочу впутывать его в это дело. – Голос ее сделался заметно холоднее.

– Да, конечно.

Миль десять мы проехали в задумчивом молчании. Наконец она спросила:

– Вы сможете найти другую лошадь к пятнице?

– Могу попробовать.

– Попробуйте.

– А если у меня получится, вы можете гарантировать, что меня не огреют по голове и не отберут ее, как в этот раз?

– А я думала, жокеи – люди отважные, – заметила она.

После этого обидного замечания мы молчали еще миль пять. Потом она спросила:

– Вы этих людей не знаете?

– Нет.

– Но они-то вас знают. Они знали про ваше плечо.

– Да.

– Вы об этом уже думали, да? – Она казалась разочарованной.

– Угу.

Я осторожно проехал по оживленным лондонским улицам и остановился у гостиницы «Беркли», где жила Керри Сэндерс.

– Зайдемте ко мне, выпьем, – предложила она. – Судя по вашему виду, вам не помешает.

– Э-э…

– Да ладно, идемте! – сказала она. – Не съем я вас!

Я улыбнулся.

– Ну хорошо.

Окна ее номера выходили на Гайд-парк. По скаковой дорожке двигалась вереница пони, группка всадников упражнялась в выездке. Лучи заходящего солнца озаряли сиренево-голубую гостиную, отчетливо вырисовывая кубики льда у нас в стаканах.

Мой выбор ее разочаровал.

– Вы уверены, что будете пить эту кока-колу?

– Она мне нравится.

– Но когда я предлагала выпить, я имела в виду именно выпивку…

– Мне пить хочется, – доступно объяснил я. – И голова болит. И к тому же я за рулем.

– А-а! – Она смягчилась. – Понимаю.

Я сел, не дожидаясь приглашения. Мне, конечно, было не привыкать к ударам по голове, но это был первый за последние три года, и я обнаружил, что за это время успел отвыкнуть.

Керри Сэндерс сняла свое великолепное, но запачканное пальто. Ее костюм отличался той простотой, какую могут позволить себе только очень богатые люди, а фигура, которую он обтягивал, была выше всяких похвал. Она приняла мое молчаливое восхищение как должное, словно этого требовала простая учтивость.

– Так, – сказала она. – Вы ни черта не сказали о том, что с нами произошло. Теперь я хочу, чтобы вы объяснили, что это могли быть за люди.

Я отхлебнул шипучей газировки и осторожно покачал головой.

– Понятия не имею.

– Но вы должны хотя бы догадываться!

– Нет… – Я помолчал. – Вы никому не говорили, что едете на аукцион в Аскоте? Не упоминали мое имя? Не упоминали о Катафалке?

– Послушайте, – возразила она, – они же напали на вас, а не на меня!

– Откуда нам знать?

– Ну как же? Ваше плечо…

– Ваша лошадь.

Она беспокойно встала, пересекла комнату, бросила пальто на стул, вернулась. Изящные сапожки были в грязных разводах и на светлом розовато-лиловом ковре смотрелись неуместно.

– Я говорила, может быть, троим, – сказала она. – Во-первых, Паули Текса.

Я кивнул. Паули Текса – это тот американец, который дал Керри Сэндерс мой телефон.

– Паули сказал, что вы – честный барышник, а это такая же редкость, как хорошая погода в воскресенье.

– Спасибо.

– Потом я еще сказала тому парню, который делал мне укладку, – задумчиво продолжала она.

– Какому парню?

– Ну, парикмахеру. Тут, в гостинице, есть парикмахерская…

– А-а.

– А вчера я обедала с Мэдж… С леди Роскоммон. Это просто моя подруга.

Она неожиданно уселась в стоявшее напротив кресло с обивкой из бело-голубого ситца. Большая порция джина и коньяка заставила ее щеки разрумяниться и слегка смягчила несколько диктаторские манеры. Пожалуй, сейчас она впервые увидела во мне человека, а не просто нерадивого работника, который не справился с поручением.

– Не хотите снять куртку? – спросила она.

– Да нет, мне пора…

– Ну ладно… Хотите еще этой чертовой газировки?

– Да, пожалуйста.

Она налила мне еще, принесла стакан, снова села.

– Вы что, никогда не пьете?

– Редко.

– Вы что, алкоголик? – сочувственно спросила она.

Я подумал: странно, что она задает такие интимные вопросы. Но улыбнулся и ответил:

– Нет.

Она вскинула брови.

– Почти все непьющие, кого я знаю, – бывшие алкоголики.

– Я ими восхищаюсь, – ответил я. – Но я не алкоголик. Я с шести лет пристрастился к кока-коле и так и не вырос.

– А-а… – Она потеряла ко мне интерес. – Дома я состою в попечительском совете частной клиники.

– Где лечат алкашей?

Моя грубость ее не затронула.

– Да, мы помогаем людям, у которых проблемы со спиртным.

– И как, получается?

Она вздохнула:

– Иногда.

Я встал.

– Всем все равно не поможешь.

Поставил стакан на стол и направился к двери, не дожидаясь, пока Керри Сэндерс встанет.

– Вы дадите мне знать, когда найдете другую лошадь? – спросила она.

Я кивнул.

– И если вам придет в голову что-то насчет этих двоих – тоже.

– Ладно.

Я не спеша доехал до дома и поставил машину в гараж рядом с конюшней. Три лошади нетерпеливо переминались с ноги на ногу в денниках, молчаливо жалуясь на то, что я на час запоздал с вечерней кормежкой. Они были здесь ненадолго – ждали, когда их переправят иностранным покупателям. Это были не мои лошади, но пока что отвечал за них я.

Я поговорил с ними, похлопал их по мордам, вычистил денники, накормил их, напоил, укрыл попонами, чтобы они не замерзли холодной октябрьской ночью, и только после этого позволил себе уйти в дом и заняться своей ноющей головой.

У меня не было жены, которая ждала бы меня с улыбкой на лице и с соблазнительным горячим ужином. Зато у меня был брат…

Его машина стояла в гараже рядом с моей. В доме было темно. Я вошел на кухню, включил свет, вымыл руки горячей водой, всем сердцем желая препоручить моего собственного алкаша Керри Сэндерс и ее частной клинике, где их иногда успешно лечат. К сожалению, это было невозможно.

Он храпел в темной гостиной. Включив свет, я увидел, что он лежит ничком на диване и на ковре рядом с его безвольно свесившейся рукой стоит пустая бутылка из-под виски.

Он напивался не часто. Он очень старался не пить, и, собственно, из-за него-то я и сам не пил. Когда от меня пахло спиртным, он чуял это с другого конца гостиной и начинал беспокоиться. Воздержание не представляло для меня труда, просто иногда бывало неудобно: Керри Сэндерс не одинока в своем представлении о том, что все трезвенники – бывшие алкоголики. Чтобы доказать, что ты не алкоголик, приходится пить, точно так же, как человеку, от природы склонному к холостяцкой жизни, приходится заводить любовные связи.

Мы с братом не близнецы, хотя очень похожи. Он на год старше, на дюйм ниже, красивее меня, и волосы у него более темные. Когда мы были моложе, нас часто путали, но теперь, когда мне тридцать четыре, а ему тридцать пять, такого уже не случается.

Я взял пустую бутылку и выкинул в мусорное ведро. Поджарил себе яичницу, поел на кухне, потом сварил себе кофе, принял аспирин и стал бороться с головной болью и унынием.

Мне есть за что благодарить судьбу. У меня есть дом, конюшня, десять акров загонов, и за два года работы барышником мне наконец начало что-то удаваться. Это плюс. В минус следовало записать неудавшийся брак, брата, сидящего у меня на шее, потому что ни на одной работе он подолгу не задерживался, и ощущение, что Кучерявый – это только макушка айсберга.

Я взял бумагу и ручку и написал в столбик три имени.

Паули Текса.

Парикмахер (его имени я не знал).

Леди Роскоммон (а попросту Мэдж).

Почтенные все люди, отнюдь не пособники грабителей.

Для ровного счета я добавил самое Керри Сэндерс, Николя Бреветта, Константина Бреветта и двоих улыбчивых громил. Что получится, если свести их всех вместе? А получится засада, которую организовал человек, знавший мое слабое место.

Вечер я провел у телефона, пытаясь найти замену Катафалку. Это было не так-то просто. Тренеры лошадей, владельцы которых могли бы их продать, вовсе не стремились с ними расставаться, а я не мог гарантировать, что Николь Бреветт оставит лошадь у прежнего тренера. Связанный словом, данным Керри Сэндерс, я вообще не мог упоминать его имени.

Я еще раз перечитал каталог аукциона в Аскоте на следующий день, но так и не нашел ничего подходящего. В конце концов я вздохнул и обратился к барышнику по имени Ронни Норт, который сказал, что знает подходящую лошадь и может ее достать, если я поделюсь с ним прибылью.

– Сколько? – спросил я.

– Пятьсот.

Это не значило, что лошадь стоит пятьсот фунтов. Это значило, что я должен взять с Керри Сэндерс лишних пятьсот фунтов и отдать эти деньги Норту.

– Это слишком, – сказал я. – Если добудешь мне хорошую лошадь за две тысячи, я дам тебе сотню.

– А не пошел бы ты?..

– Сто пятьдесят.

Я знал, что он все равно купит лошадь за полторы тысячи, а мне ее продаст за три – если Норт не получал на сделке сто процентов прибыли, он считал, что потратил время впустую. Так что для него эти пятьсот сверху – глазурь на тортике.

– И еще, – сказал я, – прежде чем заключить сделку, я хочу знать, что это за лошадь.

– Разбежался!

Норт боялся, что, если я узнаю, что это за лошадь и кто ее владелец, я перехвачу у него сделку и он лишится прибыли. Я бы такого никогда не сделал, но сам Норт сделал бы, и, естественно, судил он по себе.

– Если ты ее купишь, а она меня не устроит, я ее не возьму, – сказал я.

– Это именно то, что тебе нужно! – сказал Норт. – Можешь мне поверить.

Его мнению о лошади, пожалуй, можно было доверять, но это и все. Если бы лошадь предназначалась не для Николя Бреветта, я бы, пожалуй, рискнул и купил вслепую, но сейчас я не мог себе этого позволить.

– Сперва я должен ее одобрить.

– Ну, тогда мы не сговоримся! – отрезал Норт и повесил трубку.

Я задумчиво грыз карандаш, размышляя о джунглях торговли лошадьми, в которые я так наивно сунулся два года тому назад. Я полагал, что хорошему барышнику достаточно великолепно разбираться в лошадях, знать наизусть племенную книгу, иметь сотни знакомых в мире скачек и некоторые деловые способности. Я жестоко ошибался. Первоначальное изумление, вызванное царящим вокруг беззастенчивым мошенничеством, сменилось сперва отвращением, а потом цинизмом. В целях самосохранения я успел нарастить толстенную шкуру. Я думал о том, что среди всеобщей бесчестности иногда бывает трудно найти честный путь, а следовать ему еще труднее.

За два года я успел понять, что бесчестность – понятие относительное. Сделка, которая мне представлялась вопиющей, с точки зрения прочих выглядела просто разумной. Ронни Норт не видел ничего дурного в том, чтобы выдоить из рынка все возможное до последнего пенни; и вообще, он славный парень…

Телефон зазвонил. Я снял трубку.

– Джонас!

Это снова был Ронни. Я так и думал.

– Этот конь – Речной Бог. С тебя за него три пятьсот плюс пятьсот сверху.

– Я тебе перезвоню.

Я нашел Речного Бога в каталоге, посоветовался с жокеем, который несколько раз на нем ездил, и наконец перезвонил Норту.

– Хорошо, – сказал я. – Если ветеринар подтвердит, что Речной Бог в порядке, я его возьму.

– Я же тебе говорил, что ты можешь на меня положиться! – с притворным вздохом сказал Ронни.

– Ага. Я тебе дам две пятьсот.

– Три тысячи, – сказал Ронни. – И ни фунтом меньше. И пятьсот сверху.

– Сто пятьдесят, – отрезал я. Сошлись на двухстах пятидесяти.

Мой приятель-жокей сообщил, что Речной Бог принадлежит фермеру из Девона, который купил его необъезженным трехлетком для своего сына. Они худо-бедно объездили его, но теперь сын фермера не мог с ним справиться.

– Это конь для спеца, – сказал мой приятель. – Но он очень резвый и к тому же прирожденный стиплер, и даже этим чайникам не удалось его испортить.

Я встал и потянулся. Было уже половина одиннадцатого, и я решил позвонить Керри Сэндерс с утра. Комната, служившая мне кабинетом, вдоль стен которой шли книжные шкафы и приспособленные под них буфеты, была не только кабинетом, но и гостиной. Здесь я больше всего чувствовал себя дома. Светло-коричневый ковер, красные шерстяные занавески, кожаные кресла и большое окно, выходящее во двор конюшни. Разложив по местам бумаги и книги, которыми я пользовался, я выключил мощную настольную лампу и подошел к окну, глядя из темной комнаты на конюшню, залитую лунным светом.

Все было тихо. Трое моих постояльцев мирно спали в денниках, ожидая самолета, который должен отвезти их за границу из аэропорта Гатвик, расположенного в пяти милях отсюда. Их следовало отправить уже неделю назад, и заморские владельцы слали мне разъяренные телеграммы, но транспортные агенты твердили что-то насчет непреодолимых препятствий и обещали, что послезавтра все устроится. Я говорил им, что послезавтра никогда не наступает, но они не понимали шуток.

Моя конюшня служила перевалочным пунктом, и лошади редко задерживались у меня больше чем на пару дней. Они были для меня обузой, потому что я сам ухаживал за ними. До недавнего времени я и подумать не мог о том, чтобы кого-то нанять.

За первый год работы я устроил пятьдесят сделок, за второй – девяносто три, а в эти три месяца я работал не покладая рук. Если мне повезет – скажем, если мне удастся купить годовиком за пять тысяч будущего победителя Дерби или что-нибудь в этом духе, – у меня, пожалуй, могут начаться проблемы с налоговой инспекцией.

Я вышел из кабинета в гостиную. Мой брат Криспин по-прежнему храпел, лежа ничком на диване. Я принес плед и накрыл его. Он еще долго не проснется, а когда встанет, то будет, как всегда, угрюм и зол с похмелья и примется вымещать на мне свои застарелые обиды.

Мы осиротели, когда мне было шестнадцать, а ему семнадцать. Сперва погибла мать – разбилась, упав с лошади, а через три месяца умер от тромба в сердце отец. И за какую-то неделю наша жизнь вдруг перевернулась вверх дном. Мы выросли в уютном доме в сельской местности, у нас были свои лошади, кухарка, садовник, конюхи. Мы учились в дорогих пансионах – нам это казалось само собой разумеющимся – и проводили каникулы, охотясь на куропаток в Шотландии.

Но не все то золото, что блестит. Адвокаты сурово сообщили нам, что наш батюшка заложил все, что было можно, включая свою страховку, продал все фамильные ценности, и от полного банкротства его отделял только этюд Дега. Похоже, он несколько лет жил на краю пропасти, в последний момент каждый раз выставляя на продажу какую-нибудь очередную семейную реликвию. Когда все его долги были уплачены и дом, лошади, кухарка, садовник, конюхи и все прочее канули в бездну, мы с Криспином, не имея близких родственников, остались без крыши над головой и со ста сорока тремя фунтами на брата.

Школьное начальство все понимало, но не настолько, чтобы держать нас даром. Нам дали доучиться до конца пасхального семестра, и на том все и кончилось.

На Криспина все это подействовало куда сильнее, чем на меня. Он собирался в университет, хотел стать юристом, и место клерка, щедро предложенное ему суровым адвокатом, его не устраивало. Я по натуре более практичен, и это спасло меня от подобных страданий. Я спокойно смирился с фактом, что теперь мне придется самому зарабатывать на хлеб, подбил свои активы: легкий вес, крепкое здоровье и умение прилично ездить верхом – и устроился работать конюхом.

Криспина это выводило из себя, но я был счастлив. У меня натура не академическая. Жизнь на конюшне, после школьного сидения в четырех стенах, подарила мне желанную свободу. Я никогда не жалел о том, что потерял.

Я оставил Криспина храпеть дальше и поднялся к себе в спальню, размышляя, какие разные у нас получились судьбы. Криспин пытался устроиться на бирже, в страховой компании и все время ощущал, что его не ценят. А я сделался жокеем и нашел себя. Я всегда думал, что лучшей жизни для меня и быть не могло, и потому не жаловался ни на что из того, чем приходилось расплачиваться.

Моя спальня, как и кабинет, смотрела на конюшню, и, если не было мороза, я всегда спал с открытым окном. В половине первого я внезапно пробудился – какое-то шестое чувство включило сигнал тревоги.

Я лежал, весь обратившись в слух, не зная, что именно меня разбудило, но в полной уверенности, что не ошибся.

И тут я услышал его снова. Стук подков по твердой поверхности. Лошадь находилась в том месте, где ей в этот час находиться не полагалось.

Я отшвырнул одеяло и метнулся к окну.

В залитом лунным светом дворе не было ни души. Только зияющий черный провал распахнутой двери денника, которой подлежало быть закрытой и крепко запертой на засов.

Я выругался. Сердце у меня упало. Самый ценный из моих постояльцев, стоимостью в семьдесят тысяч фунтов, вырвался на свободу и отправился бродить по опасным дорогам Суррея!