Читать книгу При свете луны - Дин Кунц - Страница 6

В своем неподражаемом зеленом и молчаливом стиле Фред поблагодарил Джилли за еду для растений, которой она покормила его, за тщательно отмеренную порцию воды, которую она вылила на страдающие от жажды корни.

Наслаждаясь полной безопасностью в своем красивом горшке, маленький дружок Джилли раскинул ветви в мягком свете настольной лампы. Он привнес нотку благородства в номер мотеля, выкрашенный в очень уж яркие цвета, свидетельствующие о том, что дизайнер терпеть не мог более приглушенные тона природы. Утром она намеревалась перенести Фреда в ванную, чтобы он постоял там, пока она будет принимать душ. Пар Фред обожал.

– Я думаю о том, чтобы более активно задействовать тебя в моих выступлениях, – сообщила Джилли денежному дереву. – Я придумала новые репризы, которые мы сможем сыграть вместе.

Во время выступления она обычно выносила Фреда на сцену на последние восемь минут, ставила на высокий стул, представляла зрителем как своего последнего кавалера, который не смущал ее на публике и не заставлял стесняться из-за анатомических особенностей тела. Усаживаясь на другой стул рядом с Фредом, она рассуждала о современных романтических отношениях, и Фред являл собой идеального мужчину. Он придавал новое значение понятию «каменное выражение лица» и нравился публике.

– Не волнуйся, я не собираюсь ставить тебя в дурацкого вида горшок или оскорблять твое достоинство, – заверила она Фреда.

Ни одно растение с мясистыми листьями не лучилось такой доверчивостью, как Фред.

Убедившись, что ее дружок накормлен, напоен и всем доволен, Джилли закинула сумку за плечо, взяла пустое пластиковое ведерко для льда и вышла из номера, чтобы наполнить ведерко льдом и скормить пригоршню четвертаков ближайшему автомату по продаже газированных напитков. В последнее время она запала на рутбир. И хотя предпочитала диетический рутбир с пониженным содержанием сахара, если такого не было, брала любой, какой могла найти, и выпивала за вечер две, иногда три банки или бутылки. Если покупать приходилось сладкий рутбир, утром, в качестве компенсации, она съедала только гренок без масла.

Толстый зад отличал всех ее родственниц по материнской линии. Мать, сестры матери, кузины выглядели стройными и подтянутыми на фотографиях, запечатлевших их подростками, даже двадцатилетними, но потом, скорее раньше, чем позже, каждая будто засовывала в трусы по паре тыкв. Они редко наращивали жир на бедрах или животе, только на глютеус максимус, медиус и минимус, в результате чего эта часть тела становилась, как шутливо заметила ее мать, глютеус мегамаксимус. Это проклятие не передавалось из поколения в поколение у Джексонов, только у Армстронгов, по материнской линии, вместе с лысинами у мужчин и чувством юмора.

Лишь тетя Глория, ныне сорокавосьмилетняя, не обзавелась армстронговским задом после того, как ей перевалило за тридцать. Иногда Глория объясняла стройность своей фигуры молитвами Деве Марии, которые возносила с девяти лет. Именно в этом возрасте она осознала, как сильно с годами может раздаться у нее зад. Называла и другую причину – периодическое заигрывание с анорексией. Так или иначе, она до сих пор могла сесть на велосипедное сиденье, а потом слезть с него, не прибегая к помощи проктолога.

Джилли тоже была верующей, но не просила Деву Марию о том, чтобы она избавила ее от глютеус мегамаксимус. Не то чтобы она сомневалась в божественной помощи, просто считала неприличным поднимать тему своего зада в духовном общении с Матерью Божьей.

Два ужасных дня, в тринадцать лет, она практиковала анорексию, прежде чем решила, что ежедневное вызывание рвоты куда хуже многолетней жизни в растянутых до предела штанах и страха перед узкими дверными проемами. Так что теперь она связывала свои надежды с гренками без масла на завтрак и революционным прогрессом пластической хирургии.

Машина по производству льда и торговые автоматы находились в нише, примыкающей к крытой пешеходной дорожке, на которую выходила дверь ее номера. Легкий ветерок, прилетавший из пустыни, не охлаждал ночь и был таким сухим, что Джилли испугалась, не потрескаются ли у нее губы, пока она преодолеет пятьдесят футов, отделявших ее от ниши.

По пути Джилли столкнулась с мужчиной со взъерошенными волосами и добрым лицом, который, похоже, возвращался из похода к торговым автоматам, поскольку нес банку коки и три пакетика с арахисом. Его выцветшие синие глаза цветом напоминали небо над пустыней Мохаве в августе, когда даже небеса не могут сохранить яркость под напором ослепительно-белого солнца, но жил он определенно не в здешних краях, о чем говорило его круглое розовое, а не загоревшее дочерна лицо, морщины на котором появились от времени и избытка веса, но никак не от безжалостного южного солнца.

Хотя взгляд его не остановился на Джилли, и пусть по лицу встречного гуляла улыбка человека, полностью погруженного в свои мысли, подходя к ней, мужчина сказал: «Если я умру через час, то буду сожалеть, что не наелся арахиса перед тем, как свет навсегда померкнет для меня. Я люблю арахис».

Заявление было как минимум странным, а Джилли уже достаточно пожила на свете, чтобы знать, что в современной Америке не следует вступать в разговор с незнакомцами, которые ни с того ни с сего признаются в страхе перед смертью да еще сообщают о том, чем бы они закусили на смертном одре. Конечно, возможно, что ты имеешь дело с эксцентричным человеком, на котором таким образом сказываются стрессы повседневной жизни. Но скорее всего, перед тобой одурманенный наркотиками психопат, которому хочется вырезать трубку из твоей берцовой кости или использовать твою кожу на чехол для своего любимого топора, которым он отрубает головы. Тем не менее, возможно, потому, что этот мужчина казался совершенно безвредным, а может, по той причине, что Джилли слишком уж долго говорила исключительно с денежным деревом, она ответила: «А по мне, это рутбир. Когда мое время истечет, я хочу пересечь реку Стикс из чистого рутбира».

Словно и не услышав ее ответа, незнакомец проследовал дальше удивительно легким для его габаритов шагом, словно не шел, а легко катил на коньках с блуждающей по лицу улыбкой.

Она наблюдала за ним, пока не убедила себя, что он – еще одна одинокая душа, слишком долго путешествовавшая по пустынным просторам Юго-Востока, возможно, уставший коммивояжер, которому выделили столь огромную территорию, что он вымотался донельзя, рассекая бескрайние просторы по залитым солнцем автострадам.

Она знала, что он мог чувствовать. Ее комедийной визитной карточкой был образ прожаренной солнцем уроженки Юго-Востока, которая каждое утро съедает на завтрак миску едкого перца, болтается в барах, где играют музыку кантри, с парнями, которых зовут Текс и Дасти, не чурается плотских удовольствий, но умеет постоять за себя. К примеру, ей не составит труда ухватить гремучую змею, если та посмеет на нее зашипеть, и так грохнуть оземь, что мозги вытекут из глаз. Джилли выступала в клубах по всей стране, но немалая часть этих выступлений приходилась на Техас, Нью-Мексико, Аризону и Неваду, так что она не теряла связи с культурой, которая взрастила ее, держала палец на пульсе, корректировала свои тексты, чтобы аудитория одобрительно топала сапогами по деревянному полу и откликалась громовым хохотом и криками восторга. Джилли прекрасно понимала, что ее тут же прогонят со сцены, попытайся она подменить сальсу кетчупом. А вот в промежутках между выступлениями ей приходилось покрывать на своем «девилле» немалые расстояния, и, хотя ей нравились эти голые бесплодные земли и серебристые миражи, она понимала, почему пугающая огромность пустыни может вызвать блуждающую улыбку на лице и заставить человека говорить о смерти и арахисе с воображаемым приятелем.

В нише автоматы предлагали три сорта диетколы, два сорта диетлимонада и диетический «Орандж краш». А вот рутбир поставил ее перед дилеммой: воздержание или изобилующий сахаром, отращивающий зад классический напиток. Она побросала четвертаки в щель с шустростью бабульки в казино, решившей воспользоваться временной благосклонностью игрального автомата, и вскоре на поднос одна за другой выкатились три банки с рутбиром. Джилли помолилась Деве Марии безо всякой просьбы, касающейся размеров некой части тела, лишь для того, чтобы заручиться благорасположенностью небес.

С тремя банками газировки и пластиковым ведерком, в котором позвякивали кубики льда, она проделала короткий путь до двери ее номера. Дверь оставила незапертой, зная, что возвращаться будет с полными руками.

Открыв банку с рутбиром, она собиралась позвонить матери в Лос-Анджелес, поговорить с ней о семейной трагедии – большом заде, о новой программе, которую она хотела вынести на суд зрителей, о судьбе отростка Фреда, вверенного заботам матери. Хотелось знать, чувствует ли он себя так же хорошо, как Фред Первый…

Переступив порог, она прежде всего обратила внимание на Фреда, который с королевским спокойствием переносил буйство красок интерьера. А потом на столе, в тени Фреда, углядела банку с колой, поблескивающую от ледяного конденсата, и три пакетика с арахисом.

Еще через долю мгновения заметила на кровати раскрытый черный саквояж, который ранее нес улыбающийся коммивояжер. Должно быть, с образцами продукции.

Разбивающим головы змеям, смело шагающим по песку амазонкам Юго-Востока требовалась особая проворность, как ментальная, так и физическая, чтобы держать в узде романтически настроенных ковбоев, не только крепко набравшихся, но и относительно трезвых. Джилли умела отшить самых настойчивых Казанов так же быстро, как танцевала свинг, а ее призы за исполнение этого танца занимали целую полку.

Тем не менее, пусть Джилли осознала грозящую ей опасность, пробыв в номере менее двух секунд, она не успела адекватно отреагировать и ускользнуть от коммивояжера. Он подошел к ней сзади, одной рукой обхватил шею, второй прижал тряпку к лицу. Мягкую тряпку, пахнувшую хлороформом или чем-то еще, возможно закисью азота. Не будучи специалистом по анестетикам, Джилли не смогла точно определить жидкость, которой коммивояжер пропитал тряпку.

Она сказала себе: «Не дыши» – и знала, что должна наступить каблуком на одну из ног коммивояжера, а локтем врезать ему под ребра, но от удивления ахнула в тот самый момент, когда тряпка закрыла нос и рот, и попавший в легкие анестетик сделал свое черное дело. Когда Джилли попыталась поднять правую ногу, последняя никак не хотела ее слушаться, и она забыла, где у нее находится локоть и как он двигается. Вместо того чтобы не дышать, Джилли вдохнула полной грудью, пытаясь очистить голову от застилающего тумана, но тут же ее накрыла темнота, и она стала проваливаться в нее, проваливаться, проваливаться…