Читать книгу Тёмный дар - Дж. Э. Уайт - Страница 7

Ночь была ясная и холодная, как часто случается незадолго до праздника Теней. Кара накинула свой потрёпанный чёрный плащ и пересекла то, что осталось от их кукурузного поля. Невспаханная земля хрустела под башмаками. Когда Кара шла через заброшенное поле, ей всегда делалось грустно. Она вспоминала, как когда-то играла в прятки среди могучих стеблей с ребятами с соседних ферм, с детьми, которые теперь бы нипочём не сознались, что их нога некогда ступала на почву Вестфолла.

«Насколько было бы легче, – думала Кара, – если бы я могла заставить себя их ненавидеть!» Жители деревни, несомненно, давали ей предостаточно поводов для ненависти и омрачали жизнь Кары презрением, хотя она никогда в жизни никому зла не причинила. Но Кару всегда было трудно разозлить, зато прощала она легко. Она же видела, как они относятся друг к другу: улыбки, дружеские разговоры… Было в них и доброе.

К тому же понять их страх было нетрудно. Ведь Кару, как и их, с рождения учили, что нет ничего гаже и бесчеловечнее магии, и мысль о том, что её мать была ведьмой, внушала Каре глубокий стыд и отвращение (и порой, за полночь, – восторженный трепет, который лишь усиливал стыд). Для Детей Лона не было ничего более скверного, чем одна из них, предавшаяся порокам колдовства, а Кара, как две капли воды похожая на мать, была живым напоминанием о случившемся.

Но что же именно случилось-то?

Каре казалось, что если бы она знала наверняка, какую роль сыграла её мать в смертях, приключившихся в ту ночь, ей было бы легче. Да, возможно, это знание разбило бы ей сердце, и всё же так было бы легче, чем жить, не зная, любить свою мать или ненавидеть её.

И Кара, будто бы в поисках прошлого, подняла повыше фонарь и вступила во тьму ночного сада.

В ту ночь умерли три человека – хотя бы это Кара знала наверняка. Третьей была её мать.

Первой была Абигейл Смит, мамина подруга детства, постоянная гостья их фермы. Кара помнила, как сидела на коленях у тёти Эбби и водила пальчиком по её веснушкам, пока Абигейл с мамой хохотали над чем-то, на что папа качал головой и говорил «ишь, бабьи глупости!» Вместе с ними частенько сиживала и Констанс Лэмб, хотя тогда она звалась Констанс Бриджес, и лицо у неё было улыбчивое и без шрамов.

Кара не помнила, чтобы у мамы были ещё подруги, кроме тёти Абигейл и тёти Констанс, но этого вроде как и хватало. Они втроём были неразлучны. Кара бессчётное количество раз засыпала под столом на кухне, привалившись к маминым ногам, под звуки весёлой, безобидной болтовни, убаюкивающей лучше всякой колыбельной.

Тётя Эбби вышла замуж через два дня после того, как Каре сравнялось пять. Свадьбу закатили на славу. Жители деревни тогда уже начинали поглядывать на маму с подозрением, но Эбби, с её улыбками, веснушками и пирогами, по-прежнему любили все. Праздник затянулся далеко за полночь. И на следующее утро вся община, как было заведено, дружно взялась строить молодым новый сарай. Там-то два месяца спустя и нашли тело тёти Эбби. То ли она была растерзана в клочья. То ли вместо её головы у неё была воронья. То ли она вовсе исчезла, а остались одни башмаки. Разных историй ходило с десяток. Наверняка никто ничего не знал, кроме фен-де и его серых плащей. Ну и, разумеется, того, кто нашёл тело.

Его нашла мама.

Второй жертвой в ту ночь стал молодой супруг тёти Эбби. Звали его Питер, и хотя Кара его почти не знала, как-то раз он угостил её яблоком и сказал, что у неё красивые волосы. Питера нашли в поле сразу за амбаром, тело его было не тронуто, зато лицо застыло в вопле ужаса.

Таффу следовало родиться не раньше чем через полтора месяца, но, обнаружив трупы своих друзей, мама была в таком шоке, что роды начались раньше времени. По крайней мере, так всегда хотелось думать Каре. Все прочие утверждали, что это случилось от напряжения, которого потребовала чёрная магия, убившая её лучшую подругу. Как бы то ни было, матери Кары удалось доковылять до фермы Констанс, и именно Констанс приняла Таффа, который весил всего три фунта и в величину был не больше буханки.

Кара не раз спрашивала себя, успела ли мама хотя бы взять Таффа на руки, прежде чем серые плащи вломились в двери и уволокли её в ночь. Это была одна из вещей, о которых ей всегда хотелось спросить у Констанс – помимо того, откуда у неё эти шрамы. Однако после той ночи мамина подруга подчёркнуто игнорировала Кару. Она не раз спрашивала о том, что же случилось, у папы (хотя с годами всё реже и реже), но папа отказывался об этом говорить. Когда Кара спрашивала, правда ли, что мама была ведьма, папа просто кивал и проводил остаток дня, строча в своём блокноте.

Только однажды, напившись в стельку, папа дал Каре хоть какой-то намёк. Он ввалился к ней в комнату посреди ночи и сказал, что мама вовсе не хотела никому зла, просто «совершила ужасную, ужасную ошибку!»

Кара тогда сделала вид, будто спит.

Кара взяла корзину для фруктов и поморщилась от вони гниющей гашевицы. Папа, похоже, взялся-таки за дело, но бросил его на полпути. Сейчас в корзине находилось жидкое месиво, кишащее червями.

Кара, отвернувшись, вывалила гнильё на землю.

Гашевица очень вкусная, но очень уж нестойкая. Если не собрать её сразу, как поспела, она быстро скукожится и сгниёт прямо на дереве. К счастью, нужный момент определить несложно: плоды меняют цвет с неаппетитно-серого на ярко-фиолетовый, и ветви дерева склоняются, как бы умоляя, чтобы их поскорей обобрали.

Окинув взглядом сад, Кара увидела, что все деревья склонились чуть ли не до земли, так что гашевица буквально лежит на траве.

Ночь ей предстояла долгая.

Девочка работала проворно. Некоторые плоды уже переспели и лопались прямо в руках, пачкая пальцы лиловой мякотью. Однако же за пару часов она успела набрать четыре корзины. Но к этому времени усталость начала брать своё, и Кара обнаружила, что уже не может работать так быстро. Она поняла, что всего ей всё равно не собрать, и сердце у неё упало: сколько ж денег они потеряют! Она мысленно выбранила себя за то, что положилась на папу, который обещался сделать это ещё два дня назад. «Можно попробовать его разбудить. И Таффа тоже. Втроём, может, и управимся…» Но Кара знала, что толку с этого не будет. Папа сразу почувствует себя виноватым за то, что не сделал это сам, и будет не столько работать, сколько просить прощения. Тафф, конечно, с радостью возьмётся помогать, но он же слабенький, а за последний час сильно похолодало. Нельзя его на улицу выгонять в такую холодрыгу.

Нет, единственный выход – работать самой, уж сколько успеет. Если Кара сумеет набрать ещё шесть корзин, этого должно хватить на пригоршню жёлтеньких. Может, на то, чтобы перезимовать, этого и не хватит, но всё-таки хоть что-то. Однако за следующий час она сумела собрать всего полкорзины, а потом опрокинула её онемевшими руками, и фрукты покатились во все стороны. Следующие полчаса Кара ползала на четвереньках, собирая с фонарём раскатившуюся гашевицу.

Она даже испытала облегчение, когда сдавила одну гашевицу слишком сильно и та лопнула у неё в руке. Внутри она хотя бы тёплая…

«Нет, надо передохнуть, – подумала Кара, садясь под дерево. – Пару минуточек посижу, мне и полегчает. А уж тогда с новыми силами возьмусь за работу!»

Кара закрыла глаза. Когда она открыла их снова, ног она не чувствовала, а на колене у неё сидела птица с глазом на груди. Кара хотела было заорать, но она была такая усталая, такая сонная, что даже рта не сумела раскрыть. Где-то в глубине души она сознавала, что это очень, очень плохо. Что надо немедленно встать и походить.

Но тело не слушалось.

Кара во все глаза смотрела на птицу. Перья птицы были насыщенно-синего цвета и переливались, как вода под луной. Вместо головы у неё был всего лишь какой-то бугорок и чёрная дырочка на месте рта. А её единственный глаз отливал тёмной болотной зеленью.

Кара увидела, как глаз откатился влево и на его месте возник другой, каменно-серый. Не успел этот глаз обосноваться в глазнице, как тут же сменился другим, таким же синим, как оперение птицы. Если бы Кара не видела, как этот глаз встал на место, она бы, пожалуй, и не разглядела, что у птицы есть глаз. Этот странный замаскированный глаз быстро откатился в сторону и сменился новым, который светился жёлтым, испуская слабое, но приятное тепло.

За всё это время птица ни разу не мигнула.

«Она пытается привлечь моё внимание, – подумала Кара. – Пытается меня разбудить».

Птицын глаз снова ожил, и разные глаза замелькали друг за другом. Оранжевый. Ядовито-розовый. Прозрачно-белый. Кара представила, как все эти глаза выстроились друг за другом внутри птицы, будто шарики в деревянном жёлобе детской игрушки. На самом деле, в крохотном теле птицы не было места для такого количества глаз, но, судя по всему, обычные правила тут не действовали.

И вот наконец птица выбрала себе глаз, в котором билось и плясало огненно-алое адское пламя. У Кары в голове вспыхнула жгучая боль от одного его вида, зато изнеможение отчасти развеялось. Как только Кара уперлась ладонями в землю, собираясь встать, птица перепорхнула на соседнюю ветку и принялась внимательно наблюдать за ней.

– Спасибо, что разбудила, – сказала Кара.

Птица перескочила на другую ветку. Глубже в сад.

– Эй, – спросила Кара, – ты куда?

Птица вспорхнула и полетела. Долетев до конца ряда, она снова села на ветку и обернулась к Каре.

– Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла? – спросила Кара.

Цвет птицына глаза сменился на ярко-оранжевый. «Да!»

Кара пошла в конец ряда. Ноги отчаянно кололо по мере того, как к ним возвращалась чувствительность. Как только она дошла до птицы, та перелетела в другой ряд деревьев.

Села на ветку. Обернулась к Каре. Снова стала ждать.

Они повторили это несколько раз. Они уже почти дошли до противоположного конца сада, бывшего в то же время и северной границей их фермы. А дальше начиналась…

«Ну да, конечно. Откуда бы ещё могло явиться такое странное создание?»

– Нет уж, – сказала Кара. – Туда мне нельзя.

Птичий крик пронзил ночь: пронзительный, оглушительный вопль, который всё длился и длился без конца. Кара зажала уши. Над головой у неё полопались нежные гашевицы, фиолетовая мякоть дождём забарабанила по земле.

– Прекрати! – вскричала Кара. – Пожалуйста! Хорошо, хорошо, я пойду!

Птица умолкла и сменила глаз на розовый. Кара подумала, что она явно довольна собой.

Птица покинула сад и полетела сквозь ночную тьму, раздираемую ветром. Кара торопилась следом.

Перейдя границу земель их семьи, Кара очутилась на краю Опушки – диких, буйных зарослей, отделяющих Де-Норан от Чащобы.

Опушку вырубали не далее как нынче утром, но молодые побеги уже вымахали Каре по колено. Мама научила её разбираться в растениях, так что Кара, в отличие от прочих жителей деревни, знала, какие из них целебные, а каких следует избегать. Но Опушка постоянно менялась, а в темноте было не так-то просто отличить красный мох, который лечит больное горло, от мха, от которого отваливаются ногти.

«Это безумие! – думала Кара. – И к тому же, если меня увидят, не миновать мне Колодца! А то и чего похуже…» И всё же Кара следовала за птицей. Вскоре она забрела намного дальше, чем когда-либо решалась ходить, даже вместе с мамой. Одни только тенерубы – чистильщики, которым поручено было вырубать растительность в тени Чащобы, – имели право заходить так далеко. Когда Кара проскользнула мимо поникших, тонких и гибких стеблей, на которых висело с полдюжины горчично-жёлтых шаров, сердце у неё отчаянно забилось. Девочка знала, что такие шары лопаются от малейшего прикосновения, выпуская наружу кошмарные галлюцинации.

Мало-помалу сорные травы сошли на нет. Перед ней высилась Чащоба: могучая, древняя, зловещая, с листьями, которые круглый год оставались чёрными. Ветви её сплетались непроходимой стеной повсюду, кроме одного места: там зиял проход не выше колена. У Кары засосало под ложечкой, когда она осознала, что проход ей точно по мерке.

Птица терпеливо ждала, сверкая горящим жёлтым глазом. Указывала ей дорогу.

Кара вспомнила Саймона Лодера, его пустой, затравленный взгляд. Таким он вернулся из Чащобы. Он пережил нечто столь ужасное, что разум его предпочёл отключиться вовсе, чтобы не помнить этого. Кто знает, вдруг и с ней будет то же самое?

– Я туда не пойду! – сказала Кара.

Птица курлыкнула тихо и умоляюще.

Кара сделала шаг вперёд, и сквозь туман прошедших лет к ней вернулись слова матери: «Нипочём не ходи дальше Опушки. Хотя для большинства людей Чащоба закрыта, боюсь, что для тебя он может сделать особое исключение».

– Нет! – сказала Кара и попятилась. – Никогда.

Птица затопала ногами.

– Мне и сюда-то ходить не следовало.

Кара смертельно устала, у неё кружилась голова, она промёрзла до костей. Но теперь, когда к ней снова вернулась ясность рассудка, Кара поняла, что ей необходимо убраться отсюда как можно быстрее.

Птицын глаз снова сменился – на лавандовый. Под цвет любимого цветка Кары.

«Ну, извини!» – как бы говорила она.

Кара не успела отмахнуться, не успела даже понять, что происходит – птица кинулась к её шее. Кара услышала треск ломающейся застежки и увидела, как птица скрылась в Чащобе, унося в когтях её медальон.

– Нет! – воскликнула Кара, хватаясь за грудь, где семь лет, не снимая, носила этот медальон.

То было всё, что у неё осталось от матери.

А теперь его украли!

И Кара, не раздумывая, юркнула в лаз, который вёл в Чащобу, в твёрдой решимости вернуть медальон.