Читать книгу Ранняя пташка - Джаспер Ффорде - Страница 3

Обжорный четверг уже давно считался первым днем обильного чревоугодия, когда приходила пора баловать себя всевозможными диетами, позволяющими быстро набрать жирок, и дать себе зарок воздерживаться от греха физических упражнений, быстро прогоняющих лишний вес. Еще вчера можно было бежать за автобусом, и никто даже глазом не повел бы; завтра же на такой поступок будут хмуро взирать как на чуть ли не преступную безответственность. На протяжении двух месяцев до Засыпания, знаменующего собой начало зимней спячки, каждая калория считалась священной; велась напряженная борьба за сохранение каждой унции веса. Весна радушно встречала только тех, кто позаботился о запасах жира.

Тощий Пит уже спит, голодный, кожа да кости.

Тощий Пит уже спит, а смерть спешит к нему в гости.

По своей работе в качестве помощника управляющего приюта я подчинялся обыкновенно сговорчивой и исполнительной сестре Зиготии, из чего следовало, что приготовления к празднеству Обжорного четверга ложились в основном на мои плечи. И хотя это создавало простор для критики в мой адрес, в то же время мне предоставлялась желанная возможность отдохнуть от нудной рутины хозяйственных забот в Приюте коллективных родителей Святой Гренеты [6]. По сути, для Обжорного четверга требовались всего три вещи: обеспечить в достатке еду, обеспечить в достатке стулья и проследить за тем, чтобы сестра Плацентия не дорвалась до джина.

Первой пришла Меган Хьюс. Она провела в приюте двенадцать лет, прежде чем ее удочерила состоятельная чета из Бангора. Насколько мне было известно, она вышла замуж за какого-то большого шишку в империи «Традиционные чайные комнаты миссис Несбит» и теперь была одной из попечителей приюта Святой Гренеты: мы продавали компенсационные пособия за детей таким людям, как Меган, видевшим во всем, связанном с детьми, что-то нестерпимо грубое и грязное [7]. На самом деле была определенная доля иронии в том, что она работала в «Упкнасе» – Управлении контроля за населением, – следя за тем, чтобы другие женщины прилежно исполняли свои обязанности. Мы с Меган не виделись уже пару лет, однако в прошлом она неизменно говорила мне, как восторгалась мной, когда мы вместе воспитывались в Приюте, и какие большие надежды я подавал.

– Кривой! – изображая возбуждение, воскликнула Меган. – Ты выглядишь просто восхитительно!

– Спасибо, но теперь я Чарли.

– Извини, Чарли. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Я постоянно вспоминаю тебя и Святую Гренету.

– До сих пор?

– Да. И, – добавила Меган, подавшись вперед, – знаешь что?

Ну вот, начинается.

– Что?

– Я всегда так восторгалась тобой, когда мы вместе воспитывались в Приюте! Ты всегда улыбался, как бы плохо тебе ни было. Настоящий вдохновитель.

– Мне не было плохо.

– Но у тебя был такой вид, будто тебе плохо!

– Внешность может быть обманчивой.

– Ну да, конечно, – согласилась Меган, – но я точно говорю: от тебя исходило какое-то трагическое вдохновение, как будто ты в семье неудачник, но стремишься во всем видеть светлые стороны.

– Мне приятно это слышать, – сказал я, давным-давно привыкший к ее выходкам, – но могло бы быть гораздо хуже: я мог бы родиться без такта и сострадания и быть мелочным, жутко снисходительным и зацикленным на себе.

– Тоже верно, – улыбнулась она, беря меня за руку. – Нам с тобой так повезло! Я тебе говорила, что получила повышение в «Упкнасе»? Тридцать четыре тысячи плюс машина и жилье.

– У меня с плеч свалилась огромная ноша, – сказал я.

Меган просияла.

– Ты просто прелесть! Ладно, мне пора бежать. Пока, Кривой.

– Чарли.

– Верно. Чарли. Вдохновитель.

И она двинулась дальше по коридору. Было бы так легко проникнуться к ней сильной неприязнью, но я, если честно, не испытывал к ней вообще никаких чувств.

Следующей из тех, на кого я обратил внимание, пришла Люси Нэпп. Мы с ней ежедневно виделись на протяжении восемнадцати лет, пока она не покинула приют и не поступила в училище «Зимних технологий». В приюте дружба возникает и угасает, но мы с Люси постоянно оставались близки. Все те шесть лет, прошедших после того, как она покинула приют, мы с ней разговаривали по крайней мере раз в месяц.

– Привет! – сказал я, и мы ударили кулаком по кулаку – это было что-то вроде тайного приветствия, существовавшего с незапамятных времен.

Это по нашей с Люси вине на лице Святой Анесте2зии, украшающем фриз под сводом, до сих пор красовалось засохшее пятно от пирога с карамелью, напоминание о незабвенной потасовке из-за ужина, случившейся в девяносто шестом году. В штукатурке даже зияла выбоина в том месте, где Донна Тринкет, решительно настроенная побить рекорд времени проезда по коридору первого этажа на роликовых коньках, налетела на стену из-за лужи кетчупа, беспечно пролитого на пол кем-то с кухни.

– Так что там насчет твоего перехода в «Зиму без страха»? – спросила Люси, как мне показалось, с оттенком дружелюбной насмешки.

– Все, что угодно, лишь бы выбраться из этой дыры, – ответил я. – Но я вовсе не хочу сказать, что могу только продавать Зимние страховки с дополнительной выплатой на преобразование и обязательной выплатой на трансплантацию. Есть еще полное страхование жизни, с медицинским обслуживанием, включая зубоврачебную помощь, страхование от пожара и несчастных случаев, не говоря про обморожения. Ну что думаешь?

– С трудом могу сдержать свое безразличие.

– Сам я чувствую то же самое, но, понимаешь, «морфенокс»…

Первые десять лет мне предстоит работать за минимальное жалованье, но дело того сто2ит. Конечно, главное тут не сама работа, скучная, словно талая вода, а разные сопутствующие льготы: «Без страха» незамедлительно заберет из Святой Гренеты мои права на «морфенокс». И я смогу в буквальном смысле спокойно спать. Да, придется смириться со строгими контрактными обязательствами, невозможностью сменить работу и отсутствием свободы выбора, но зато карьерный рост не потребует существенных мозговых усилий. Я наконец смогу вырваться отсюда, полностью сохранив свои фармацевтические привилегии.

– Эй, – сказал я, – ты слышала, что Эд Дуизл сплясал «ночной фанданго»? [8]

– Да, – подтвердила Люси, – слышала.

У Дуизла вечно были проблемы с тем, чтобы набрать вес. Мы всегда тайком его подкармливали. Не знаю, как ему удалось самостоятельно продержаться три Зимы после того, как он покинул приют Святой Гренеты, но, должно быть, это дорого ему обошлось. Несмотря на то что в четвертую зиму Дуизл по уши накачался «морфеноксом», в спячку он залег слишком худым, и запасы жира у него иссякли примерно за три недели до Весеннего пробуждения. Он стал лунатиком, затем его преобразовали куда-то на север подметать улицы, а через восемь месяцев разделали.

– «Полезно до самой смерти и после нее», – сказала Люси, – как любит повторять на рекламных плакатах компания.

Она имела в виду компанию «Зимние технологии», которая выпускала «морфенокс», а также преобразовывала всех подходящих лунатиков и изучала их потенциал по части трансплантаций. Политика компании в отношении лунатиков была направлена в первую очередь на общедоступность. Был у нее еще один рекламный лозунг:

Использовать можно все, кроме зевка.^TM

Мы с Люси прошли в вестибюль Зеленого зала.

– Мне всегда как-то не по себе от встреч бывших воспитанников Приюта, – сказала она. – В целом неплохо, но нравятся мне далеко не все.

– Грубое и гладкое, – заметил я.

– Дерьмо и святые, – уточнила Люси.

Мы смешались с толпой, пожимая руки или кивая другим приглашенным, в строгом соответствии с постоянно меняющейся шкалой уважения и признательности. Уильямс, Уолтер, Кейли, Нил, другой Уильямс и Макмаллен – все они были здесь. Я собирался сказать пару слов Гэри Финдли, но тот, увидев меня, сразу же отвернулся, сделав вид, будто хочет налить себе еще пива из кулера. Мы с ним не обменялись ни словом с тех пор, как нам было по двенадцать лет, с того самого дня, когда он прекратил издеваться надо мной, с того самого дня, когда я откусил ему ухо [9].

Те, кто уже давно покинул стены приюта – по большей части я их не знал, – свободно общались с нами, как и мы сами свободно общались с нынешними воспитанниками. Всех тех, кто провел какое-то время в приюте, объединяли прочные узы, похожие на родственные. На самом деле, если учесть обстоятельства жизни здесь, мы действительно были одной большой семьей.

Люси направилась поздороваться со Старшими сестрами, которые в центре всеобщего внимания величественно восседали на сцене подобно семерым герцогиням, приветствуя гостей. Сестры глупо хихикали над какой-то шуткой; их обычная строгость смягчалась тройным праздником важного события, еды, а для тех, кто не вынашивал ребенка, еще и хереса, самого дешевого, какой только можно найти.

– Наша самая что ни на есть собственная Люси Нэпп, – сказала сестра Плацентия, когда мы приблизились к сцене, обнимая Люси, а на меня обращая внимания не больше, чем на знакомый предмет мебели. – Скажи что-нибудь хорошее.

Люси вежливо рассказала сестрам, что ее перевели в систему быстрого отслеживания лунатиков компании «Гибер-тех», а я молча стоял рядом. Несмотря на свои причуды, сестры в целом были неплохими. Без них я бы не выжил – младенцев, находящихся в гораздо более плачевном состоянии, чем я, регулярно оставляли недокормленными к началу их первой Зимы. Так что были приюты и похуже этого.

– Очаровательно, дорогая, – сказала сестра Плацентия, когда Люси завершила краткий рассказ о том, что с ней случилось. – И каковы шансы, что ты сможешь выделить нам для работы на кухне Эдварда?

– В следующем году работа системы будет совершенствоваться, – сдержанно ответила Люси. – И тогда я посмотрю, что можно будет сделать.

Эдвардами и Джейн назывались преобразованные лунатики. После того как их избавляют своевременными перекусами от склонности к людоедству и кропотливо собирают воедино разрозненные клочки их сознания, они могут выполнять простую работу. Некоторые считают, слишком простую, чтобы их можно было использовать в домашнем хозяйстве. В Приюте Святой Гренеты в Порт-Толботе был Эдвард, умеющий мыть посуду [10], но по большей части их использовали строго для одинаковых повторяющихся действий, таких как открывание дверей, накачивание воды и копка огорода.

– Как дела, Кривой? – раздался мне прямо в ухо голос, настолько внезапно, что я вздрогнул.

Это была сестра Зиготия, которую я любил больше всех, несмотря на – а может быть, как раз вследствие ее эксцентричности. Она обожала арахисовое масло с анчоусами, на зиму заколачивала дверь в свою спальню, «чтобы защититься от рыщущего Зимнего люда», а также требовала, чтобы в пудинг добавляли кусочки острого перца, «чтобы подготовить нас к разочарованиям, которые неизбежно встречаются в жизни».

– Да так, – ответил я. – Бюджет на следующий год туговат, но все будет в порядке, если только компенсационные выплаты не урежут и мясо мы будем есть не чаще двух раз в неделю.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно промолвила сестра Зиготия и, положив руку мне на плечо, повела в дальний угол. – Послушай, мне не хотелось тебя огорчать, но у меня плохие новости. Ты должен знать, что мать Фаллопия, прослышав о том, что ты подал документы в «Зиму без страха»… в общем, она переговорила с тамошним кадровиком, и твое заявление… отклонили.

Если честно, я не удивился, но все равно было неприятно. Чувство разочарования имеет собственный запах, чем-то похожий на аромат ириски, смешанной с высушенной на солнце грязью. Я поднял взгляд на сестру Зиготию. Та пробормотала, что очень сожалеет, и я заверил ее, что все в порядке. От дальнейшего меня избавила просьба разобраться с сестрой Зачатией, которая чересчур рьяно взялась за свои обязанности вышибалы у двери. Сестра Зачатия любит пособачиться, поэтому потребовалось не меньше десяти минут, чтобы ее усмирить, подмести с пола выбитые зубы, успокоить тех шестерых, кого она только что выставила вон, и заклеить ей рассеченную бровь. Когда я вернулся, Люси Нэпп рассказывала всем о своей первой зимовке в штате «Гибер-теха», особо подчеркнув то, что своими собственными глазами видела зимнее солнцестояние. В доказательство этого она показала одинокую бронзовую звездочку, приколотую к блузке.

– Ты впадала в ступор от бессонницы? – спросил я, задвигая досаду в дальний угол сознания, где ее уже ждала теплая компания аналогичных чувств.

Всем было известно, с какими опасностями сталкиваются те, кому впервые приходится не спать всю зиму.

– После того как цикл сна сдвинулся на весну, стало довольно терпимо, – сказала Люси, – но первый год был очень жестоким. Единственным плюсом является то, что в то время, пока ты замерзаешь до смерти, пока тебя пожирают или заставляют заниматься домашней работой, ты можешь воображать, будто нежишься на пляже на полуострове Говер, потягивая дайкири с банановым ароматом [11] и наблюдая за тем, как солнце заходит за гриль-бар «Голова червяка».

Среди выпускников приюта были и другие Зимовщики – просто Люси устроилась на эту работу совсем недавно. Три года назад Билли Дефройда призвали в Службу зимних консулов, и все восторгались им до тех пор, пока его не сожрали с потрохами лунатики, бродящие стаями в Лландейло. Ему повезло больше, чем многим другим. Средняя продолжительность жизни Консула-послушника в первую зиму, когда приходится «ступить в сугроб», составляет чуть больше месяца. Зима – суровая пора; неудивительно, что первую свою Зиму новички проводят в четырех стенах, перебирая бумаги.

– Итак, Люси, – сказал я, – расскажи нам про ступор.

– Ну начнем с того, что это требует очень большого… напряжения, – сказала Люси. – Мне казалось, что ноги у меня из пластилина. Чем сильнее холодало, тем более хрупкими они становились. Я боялась, что, если появится лунатик, я не смогу от него убежать.

– У меня бывали подобные кошмарные сны, – призналась Мейзи Роджерс, которой довелось не спать Зимой. – Будто я бегу, но не могу спастись.

Сны. У тех, кто представлял из себя хоть что-то, никаких снов не было. Те из нас, у кого был доступ к «морфеноксу», с радостью променивали свою подсознательную зимнюю активность на резкое снижение потребностей в запасенной энергии и крайне полезную предсказуемую потерю веса. Впервые за всю историю человек мог реально надеяться на то, что доживет до Весны, а не смотреть на каждое новое время года как на непредвиденный дар. Как гласил еще один рекламный лозунг: «Морфенокс» приносит Весну». К этому следовало бы добавить: «но только если у вас есть деньги или общественное положение, чтобы им пользоваться».

– Но только не надо бахвалиться своими чертовыми сновидениями, – с укором заметила присоединившаяся к нам Меган.

Мы согласно закивали. Большинство тех, кто вынужден отказываться от фармацевтических средств помощи пережить Зиму, предпочитает об этом не распространяться. Это все равно что ходить в бейсболке, на которой большими буквами написано: «Гражданин 3-го сорта».

Но Мейзи, к ее чести, нисколько не смутилась.

– Мне нечего стыдиться, – гневно воскликнула она, – и не надо меня ни в чем обвинять! К тому же Сны – это здорово, и они не повторяются, и по крайней мере так я никогда не стану лунатиком, который всю Зиму вынужден бродить по земле, питаясь жуками, тряпками, людьми и прочим, а дни свои закончит в клинике по пересадке органов.

– Если ты станешь Отсутствующим, то сам этого не поймешь, – заметил я. – В этом и трагедия, и благословение – нет мозгов, нет и угрызений совести.

Неизбежно у «морфенокса» имелись и свои отрицательные стороны: невыносимая головная боль, жуткие галлюцинации, – недаром на каждые две тысячи тех, кто пользовался препаратом, приходился один, который пробуждался после зимней спячки лунатиком. Именно те самые пятьдесят процентов граждан, кто допускался пользоваться «морфеноксом», могли в конечном счете превратиться в пускающих слюни недолюдей с серьезными проблемами по части личной гигиены и пугающей склонностью к каннибализму. И тем не менее никто не сомневался в том, что на такой риск можно пойти.

Внезапно в зале наступило оживление: принесли еду. Мы встали в дисциплинированную очередь за ней, и в радостном предвкушении громкость разговоров нарастала. В ожидании того, когда накормят сестер, детей и слишком худых, мы болтали о той бредовой идее, которую проталкивал светским модницам самозваный светило проблем сна Гэйр Бриллс, а также, неизбежно, кто победит в конкурсе «Не перевелись еще таланты в Альбионе».

– Спать на дереве, укутавшись в дерюгу и вымазавшись гусиным жиром, при минимальном индексе массы тела, – сказала Люси, отвечая на вопрос про Гэйра Бриллса. – Всю Зиму неформалы будут градом сыпаться с веток.

Что же касается конкурса «Не перевелись еще таланты в Альбионе», все терялись в догадках после того, как в прошлом году победу совершенно неожиданно одержал Берти (такса с торчащими изо рта передними зубами), умеющий танцевать чечетку; поэтому разговор вскоре перешел на тему, которая в настоящий момент была во всех новостях: внезапное резкое увеличение зимней смертности. Для сокращения потерь умеренные предлагали пропаганду воспроизводства потомства и финансовое стимулирование, в то время как сторонники жесткого курса выступали за публичное посрамление бесплодных, снятие всех ограничений по вынашиванию детей и полную отмену выплат Детских компенсаций. Хотя, несмотря на убыль в зимний период, численность населения оставалась стабильной, периодические провалы в демографической ситуации по-прежнему вызывали панику, а правые радикалы стремились раздуть любые страхи.

– Я слышала, что снижение минимального детородного возраста одним махом разрубит проблему убыли, – сказала Меган.

– Для этого потребуется пересмотреть определение понятия «ребенок», – заметила Люси, – а я сомневаюсь, что это желательно или возможно.

– Всегда можно довести соотношение полов до семидесяти к тридцати, – предложил я.

– Подправлять цифры – это крайне плохая затея, – вмешалась Люси. – У меня и так хватает проблем с поиском достоверных данных.

– А я говорю, нужно заморозить щедрые государственные субсидии в адрес «Гибер-теха», – тоном пламенной революционерки заявила Мейзи, – и вместо того чтобы разрешать «морфенокс» немногим избранным, разработать действенную стратегию, обеспечивающую то, что каждый гражданин к следующему Засыпанию смог бы набрать минимальный допустимый индекс массы тела. В вопросах зимней спячки нельзя поддерживать только одну элиту, нужно добиваться Равного сна для всех – это справедливо, это позволит повысить выживаемость и уменьшить убыль и в конечном счете освободиться от бремени деторождения.

Мы испуганно притихли. Это была основная доктрина влиятельной в прошлом группы «Кампания за истинный сон», которая когда-то считалась уважаемой оппозицией, но уже давно заняла радикальные позиции и была объявлена вне закона. Группа выступала за то, что единственным настоящим сном является сон естественный, что фармакологические попытки решить проблему убыли неприемлемы в моральном и финансовом планах и что люди должны стремиться к долгосрочному здоровью [12]. В настоящее время только очень мужественный или очень глупый человек мог публично высказывать подобные взгляды или даже просто заводить разговор на эту тему. На первый взгляд Мейзи была скорее мужественной, чем глупой.

– Субсидии расходуются в основном на исследования, направленные на то, что когда-нибудь вся Зимняя спячка окажется под защитным покровом «морфенокса», – с жаром возразила Люси. – Дон Гектор был гением, но даже у него имелись свои ограничения – мы к этому еще придем.

– Мы знаем только то, что нам говорят твои дружки из «Гибер-теха», – ответила Мейзи. – Это механизм общественных уступок. Дон Гектор не сделал нас свободными, он лишь ввел классовые различия между хорошим сном и плохим сном. А нам нужно зимовать в одной глобальной деревне, равными в сне, равными в достоинстве.

Кто-то ахнул. Это было программное заявление «Кампании за истинный сон», своеобразный призыв к сплочению.

– Лучше воздержаться от подобных разговоров, – сказала Люси, внезапно становясь гораздо более серьезной. – У меня могут быть большие неприятности, если я не донесу на тебя. А Дон Гектор был великим человеком, спасшим миллионы благодаря «морфеноксу».

– Мой гибернатолог говорил, что уже на подходе новый препарат, – сказала Меган. – «Морфенокс-Б». Это еще что такое?

– А я слышал что-то про проект «Лазарь», – подхватил я, позволяя любопытству взять верх над благоразумием.

– Если бы все слухи про «Гибер-тех» можно было пустить на колесо водяной мельницы, – после неловкой паузы сказала Люси, – этого хватило бы, чтобы перемолоть всю пшеницу в Уэльсе.

– Ты не ответила на вопрос Меган, – строго заметила Мейзи.

Люси и Мейзи враждебно переглянулись, и у Люси задергалось веко. Люси мне очень нравилась, но она была до конца преданным сотрудником «Гибер-теха». Наверное, это качество являлось обязательным при приеме на работу.

– Я не обязана отвечать на вопрос Меган, – медленно и раздельно произнесла Люси.

Эту стычку прервало какое-то оживление у двери. Собравшиеся расступались, освобождая кому-то дорогу, и это могло означать одно из двух: какая-то знаменитость или кто-то важный. Или, как оказалось на самом деле, и то и другое.

Новоприбывших было двое, они шли, любезно беседуя друг с другом. Одной была мать Фаллопия, высокая, изящная, строгая, в рясе настолько черной, что она казалась дырой в воздухе, имеющей силуэт монахини. Ее спутником был высокий мужчина в белом маскхалате Зимних консулов. На лацкане у него сияла Золотая звезда Солнцестояния, свидетельство того, что он повидал по меньшей мере двадцать Зим. В кобурах висели две «Колотушки» с рукоятками из орехового дерева. Смуглый, высокого роста, с привлекательной внешностью героя-любовника, он всем своим видом излучал строгое достоинство. Также мужчина обладал некоторым внешним сходством с Эйаной, Сианой, Мейзи, Дафной, Билли и Эдом Дуизлом – но на то имелась веская причина.

– Ого! – пробормотала Люси, не скрывая своего восторга, как и все мы – пожалуй, как и все присутствующие в зале. – Это же… Джек Логан!