Читать книгу Молчаливые боги. Мастер печали - Джастин Колл - Страница 6

– Аннев! Пора вставать.

Аннев сонно перевернулся на другой бок, но тут же получил ощутимый тычок под ребра.

– Ох, больно же!

– Подымайся, – грозно прошипел Содар и снова ткнул мальчишку концом посоха. – На учебу опоздаешь.

Аннев вылез из-под горы одеял.

– Да встаю я, встаю!

Он спрыгнул с кровати и невольно вздрогнул: пол оказался ледяной. Аннев потянулся и, все еще дрожа, вдохнул тяжелый запах пота, соломы, сырой земли и корицы. Мальчик наморщил нос и зевнул.

Ставни были закрыты, и единственным источником света служила свеча, стоявшая на полу за дверью его спальни. Когда глаза привыкли к темноте, Аннев увидел перед собой священника с посохом в руке.

– Ну же, пошевеливайся! – рявкнул Содар. Но, поглядев на дрожащего паренька, смягчился и добавил: – В часовне можешь не убираться. Хорошо еще, если умыться успеешь.

Аннев широко ухмыльнулся:

– Успею!

Он откинул крышку стоявшего у кровати сундука и вынул из него засаленную тунику и такие же штаны. Когда-то небеленая ткань была светлой, почти белой, но теперь ее цвет напоминал скорее коричневый.

– Надеюсь, – сказал Содар и махнул рукой на дверь, приказывая поторопиться. – Вода, плита, чайник. А после…

– Да-да-да, – перебил его Аннев, натягивая штаны. – Проверить ловушки и прибраться в часовне. Каждый день одно и то же.

– Почти каждый день, – поправил его Содар.

Аннев поднял голову и перехватил взгляд старика.

– Сегодня первая ночь Регалея. А завтра – день Испытания. Последнего Испытания. – Старик тяжело замолчал, многозначительно глядя на мальчика.

Аннев ответил серьезным взглядом.

– Я помню.

– Вот и хорошо, – кивнул Содар. – Тогда поторапливайся. Я приготовлю бурдюки для воды. Как только выйдешь из комнаты – начинаю считать.

И священник ушел.

«Последнее Испытание суда, – думал Аннев, завязывая веревки на поясе штанов. – И мой последний шанс».

Завтра начинается Регалей – праздник наступления весны, который продлится три дня. А значит, завтра у Аннева и остальных мальчишек его сбора последняя возможность заработать титул аватара.

Аннев прикинул в уме свои шансы – и печально вздохнул.

В конце каждого месяца Академия устраивает испытания для служителей веры, и победитель – а он может быть только один – становится аватаром суда. Класс Аннева уже четырнадцать месяцев участвовал в испытаниях, но заветный титул удалось получить меньше чем половине ребят. Их было бы больше, вот только новоиспеченные аватары не отстранялись от следующих испытаний и участвовали в них на равных с остальными.

«Это ведь нечестно, – в который раз возмутился про себя Аннев. – Особенно если учесть, что наш сбор – самый многочисленный из всех, какие только бывали в Академии».

Аннев затянул пояс туники, сунул ноги в мягкие кожаные башмаки и, завязывая шнурки, вспомнил своих друзей: тощего паренька по имени Терин и пухлого коротышку Титуса. Оба еще ни разу не побеждали в испытаниях, и при мысли об этом Анневу стало совсем паршиво: им троим, лучшим друзьям, придется соперничать друг с другом. Хотя, если подумать, какие из этих двоих соперники? Терин – прекрасный вор и жулик, но никак не боец, а про Титуса и говорить нечего. Он попал в Академию позже и был почти на два года младше остальных. В класс Аннева его перевели потому, что он проявлял необычайные таланты в области истории, земледелия, арифметики и прочих дисциплин, не имеющих отношения к боевым искусствам. Вот только для перевода в старший класс существовало жесткое условие: если Титус не пройдет Испытание суда вместе с одноклассниками, не видать ему выпуска как своих ушей.

Нет, его не отчислят – из Академии еще никого не выгоняли, – но отныне ему будет запрещено даже думать о том, чтобы стать мастером-аватаром. Он, как и многие до него, станет стюардом, а это, как считал Аннев, самое страшное наказание: стюардам закрыт путь к титулу древнего, они не могут обучать служителей, не могут жениться. Удел этих несчастных – быть на побегушках у мастеров и древних и слепо выполнять любое задание, которое взбредет в голову мастеру расчетов.

Но и это еще не самое страшное: когда аватары становятся мастерами, их посылают на поиски артефактов, а если ты стюард – забудь о мире за пределами деревни. Всю оставшуюся жизнь ты проведешь в Шаенбалу.

Жаль их всех, и особенно жаль Маркоя, который целыми днями сидит в Проклятом хранилище, помогая мастеру Нараху записывать артефакты. Несколько лет назад в Шаенбалу разразилась эпидемия чумы, которая не обошла стороной и Академию: много погибло и старших учеников, и знающих жен, и мастеров-аватаров. Маркой оказался одним из тех немногих заразившихся, которым посчастливилось выжить. Но увы: когда проводились Испытания его сбора, он еще не оправился после болезни, а когда наконец выздоровел – оказалось уже слишком поздно.

Аннев надел черные перчатки и внимательно их осмотрел: левая уже заметно поизносилась. Он пожал плечами, снял ту, что выглядела поновее, и швырнул ее в сундук, а поношенную натянул до локтя. Можно было бы надеть и обе, но мастера и древние уже привыкли к тому, что он часто является на занятия всего в одной перчатке, а потому и так сойдет.

Одевшись, Аннев отправился на кухню, где его ждал Содар. Старик бросил ему два толстых бурдюка, которые Аннев, как всегда, ловко поймал.

– Раз, – начал священник, – Два…

«Три» Аннев уже не услышал, потому что бросился к кухонной двери, выбежал в часовню и, промчавшись между рядами скамеек, вылетел на улицу. В темноте он обо что-то споткнулся и чуть не упал, но мгновенно восстановил равновесие и что есть духу понесся дальше.

Так начинался каждый день Аннева: он бегал за водой к деревенскому колодцу, а Содар сидел на кухне и считал. Изначально старик задумывал это задание как дополнительную тренировку для мальчика, но сам Аннев не находил в этих пробежках ничего интересного. Весь первый год он ныл, что ему скучно, и в конце концов Содар решил превратить рутину в игру.

– Наполни водой вон тот сосуд, – сказал как-то священник, указывая на большой глиняный котел в углу. – Управься раньше, чем я досчитаю до тысячи пятисот.

– А что ты мне за это дашь? – тут же спросил наглый мальчишка, которому на тот момент исполнилось восемь.

– Дам напиться.

Аннев нахмурился:

– Напиться я и сейчас могу.

– Больше не сможешь.

Содар подождал, пока смысл этих слов дойдет до мальчика.

– Ты что же, не дашь мне попить воды? – взорвался тут Аннев, не веря собственным ушам. – Но ведь это я ее приношу! Таскаю каждый день! Я!

Содар улыбнулся:

– Быстро смекаешь.

И старик не шутил. На следующий день Аннев набрал полные ведра воды и медленно, чтобы расплескать как можно меньше, двинулся домой. Как он и предполагал, воды хватило, чтобы наполнить котел до краев, вот только Содар успел досчитать до двух тысяч. Едва Аннев потянулся за ковшиком, чтобы зачерпнуть воды, как Содар молниеносно взмахнул посохом – и ковшик полетел в сторону.

– Ай! – вскрикнул Аннев, потирая руку, по которой уже расползался синяк. – Яйца Одара! За что?

– Следи-ка за языком, – пристыдил его Содар, поднимая ковш с пола. – Ты и сам знаешь за что. Правила есть правила. Вода в котле не для тебя.

Аннев умирал от жажды, от него разило потом, но старик был непреклонен. Пришлось сначала бежать к колодцу, чтобы напиться и хоть немного привести себя в порядок, а уже потом – на учебу.

С тех пор Аннев старался не опаздывать.

Аннев мчался в предрассветных сумерках к колодцу. Толстую полоску кожи, служившую своего рода коромыслом, он набросил на шею так, что пришитые к ее концам мешки для воды болтались у него за спиной.

Он сам додумался до того, чтобы заменить ведра бурдюками, и чрезвычайно этим гордился. От ведер на ладонях вздувались мозоли, да и расплескать воду было проще простого, поэтому, после нескольких месяцев мучений, Аннев пошел к Элиасу, местному дубильщику, и спросил, может ли тот сшить мешок для воды. К концу недели у Аннева было уже два таких мешка, и управляться он стал намного быстрее: Содар даже не успевал досчитать до тысячи пятисот.

– Молодец, – сказал Содар, когда мальчик уже дюжину раз успел принести воды раньше установленного срока. – Теперь давай посмотрим, сможешь ли ты наполнить котел до того, как я досчитаю до тринадцати сотен.

Шли годы. Аннев становился все быстрее, а Содар давал ему все меньше времени: сначала, когда у мальчика появились бурдюки, – тысячу двести секунд, потом, когда Аннев развил выносливость, – еще меньше, а стоило пареньку научиться быстро бегать, не запутываясь в своем коромысле, – всего-навсего тысячу.

Аннев же, когда добегал до колодца, вел собственный счет. Вот и сейчас, перевесив бурдюки со спины на грудь, он пинком поднял задвижку, удерживающую ручку колодца, и замер, слушая, как ведро, гремя цепью, летит вниз. Как только раздался всплеск, он схватился за ручку и начал крутить, считая:

– Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.

После девятнадцати полных поворотов ведро вынырнуло из черноты. Аннев опустил щеколду на место, перегнулся через край колодца и погрузил в ведро один из мешков. Когда мешок наполнился, Аннев крепко завязал его, пнул щеколду и снова начал ждать.

Он восьмой раз поворачивал ручку, когда внимание его привлекло какое-то движение на другом конце площади. Аннев поднял голову и успел заметить, как фигура в желтом платье и белом переднике исчезла в сапожной мастерской, принадлежащей Грейсику. От удивления Аннев едва не перестал крутить ручку.

«За мной что, следят?»

Но кто? Точно не жена Грейсика – ей-то это зачем? Да у нее и одежды-то яркой нет, только грубое красное платье, в котором она в часовню ходит. Тогда кто? Маюн?

Месяц назад, когда Маюн, дочка главы Академии, поманила его в переулок за магазинчиком пекаря, на ней было такое же платье с передником. Она прислонила Аннева к стене – сердце у него тогда чуть не выпрыгнуло из груди – и достала из складок передника кусочек мела. Девочка прижала руку Аннева к красным кирпичам, аккуратно обвела ее, старательно избегая его взгляда, а когда закончила, то залилась краской. И тогда Аннев взял у нее мел, прижал ее руку поверх контура своей и медленно обвел ее пальцы, запоминая все, что он чувствовал и видел: запах Маюн, черты ее лица, тепло ее кожи. Через неделю дождь и следа не оставил от белых линий, но Аннев по-прежнему вглядывался в кирпичную стену каждый раз, как проходил мимо пекарни.

Ведро глухо стукнулось о ворот, и вода плеснула через край. Аннев вздрогнул, опустил щеколду и быстро наполнил второй мешок. Потом бросил взгляд на дверь мастерской в надежде снова увидеть, как мелькнет желтое платье.

Но так ничего и не увидел.

Тогда он развернулся и побежал в часовню.

Обратный путь всегда оказывался тяжелее, но Аннев давно обнаружил, что если считать шаги – реже спотыкаешься. От колодца до часовни на краю леса было ровно тысяча одиннадцать шагов, и каждый из них Аннев проделал, не переставая думать о Маюн и кольце, которое он когда-нибудь ей подарит.

Улыбаясь, Аннев вбежал в часовню и на секунду остановился, оглядывая зал. Все-таки их часовня совсем маленькая. Да, места здесь всем молящимся хватает, и все же ей не сравниться с огромным храмом Академии. Прижимая к груди мешки с водой, Аннев промчался по проходу, взлетел на помост и в два прыжка очутился у маленькой дверцы, ведущей в их с Содаром домишко.

Он вихрем ворвался внутрь.

– Девятьсот шестьдесят три. Девятьсот шестьдесят четыре…

– Я тут! – выпалил Аннев, вваливаясь в кухню и снимая с шеи бурдюки.

Содар, продолжая считать, ткнул пальцем в котел, стоящий в углу. Аннев застонал, но все равно схватил мешки и бросился наполнять котел водой.

– Девятьсот семьдесят один, – произнес Содар, когда его воспитанник отбросил бурдюки в сторону и тяжело опустился на пол. – Что это с тобой, Аннев? На прошлой неделе я не успевал досчитать даже до восьмисот.

Аннев, хоть и запыхался, по-прежнему улыбался во весь рот.

– Да так, – рассмеялся он. – Задержался немного.

– Почему?

– Подумал, что увидел Маюн у сапожника.

– Хм. – Содар задумчиво подергал бороду. – Что ж, причина уважительная.

Он взял с полки ковш и принялся наливать воду в висевший над огнем чайник.

– Так это и вправду была она?

– Не знаю. Скорее всего. Она зашла в мастерскую, когда я набирал воду.

Содар покачал головой:

– А что бы сказал Тосан, узнай он, что ты ухлестываешь за его дочкой? Я тебя спрашиваю. Довольно и того, что вы натыкаетесь друг на дружку в Академии. Но если ты еще и по улицам деревни начнешь за ней бегать, да еще и без ведома отца…

Аннев поднялся и сел на стул.

– Тосан, – усмехнулся он, – может взять свое мнение и засунуть его куда подальше.

– Аннев! – Содар резко повернулся, и вода из ковша плеснула на пол. – Тосан – старейший из древних и глава Академии. Прояви хоть немного уважения.

– Сколько угодно, – ответил мальчишка. – Старикан Тосан может взять свое мнение…

Но тут же осекся, перехватив ледяной взгляд Содара, и нервно сглотнул.

– Прости, Содар. Я… Просто завтра Испытание. Я волнуюсь.

Содар снова отвернулся к чайнику, но Аннев мог бы поклясться, что услышал сдавленный смешок и «старикан Тосан, надо же».

Мальчик улыбнулся. Что бы там Содар ни говорил, они с Тосаном никогда не питали друг к другу большой любви. Раскол между духовенством и Академией произошел еще несколько десятков лет назад – задолго до появления Содара в Шаенбалу, и ситуация лишь усугубилась, когда священник забрал себе в ученики Аннева. Содар, однако, не предпринимал ни малейших попыток, чтобы наладить отношения с Академией, и даже более того: Анневу вообще иногда казалось, что Содар нарочно подливает масла в огонь.

Наполнив чайник, Содар отдал ковш Анневу. Мальчик зачерпнул воды из котла и сделал несколько жадных глотков.

– Ловушки, которые захлопнулись, не переустанавливай, а те, что не сработали, захлопни.

Священник бросил в чайник чайные листья и палочки корицы.

– А ловушки для птиц не трогать, я помню, – сказал Аннев, возвращая ковш на полку.

– Нет, их тоже. «В праздник сей великий не вкушай ты ни зверя, ни рыбы, ни птицы».

– Но ведь это не Седьмой день, – возразил Аннев.

– Нет, это первая ночь Регалея, – произнес Содар и бросил в чайник горсть истолченного в порошок корня цикория. – К тому же, если завтрашнее Испытание пройдет, как и предыдущие, наутро ты будешь расстроен, а значит, мне опять придется половину работы за тобой переделывать. – Он покачал головой. – Лучше подготовиться заранее, так что захлопни все ловушки.

Юноша нахмурился. Обязательно стоило лишний раз напоминать об Испытаниях – и о том, как они всегда заканчиваются? Ему вдруг захотелось сказать что-нибудь назло старику.

– Но в Книге Одара говорится, что в великие праздники нельзя есть мясо. Почему тогда в Седьмой день мы едим птицу и рыбу?

– Потому что Седьмой день – обычный праздник, а Регалей – великий праздник.

Аннев еще больше насупился:

– И что с того? Разве мы…

– Аннев, ты и вправду сейчас хочешь спорить о том, чем обычные праздники отличаются от великих? – спросил Содар. – В третьем веке на Совете Нивен нан Су’ул пытались выяснить, в чем же между ними разница. Целые фолианты про это написаны, и все в основном не стоят и куска лошадиного дерьма.

Аннев так и разинул рот от изумления, но Содар будто ничего не заметил: на его губах промелькнула улыбка, и он вернулся к своему чаю.

– Не скрою, – продолжил священник, – временами и мне не чуждо лицемерие. Но, по крайней мере, в этом вопросе я, в отличие от моих братьев, всегда стараюсь быть честным. – В его глазах плясали искорки, когда он снова повернулся к ученику. – Но дело ведь не в праздниках и не в Книге Одара. И даже не в том, как ты справляешься со своей работой по хозяйству, верно?

Аннев смотрел на наставника, не решаясь заговорить.

На несколько мгновений в кухне повисла тишина, а потом Содар произнес:

– Ты справишься, мальчик. И знай: что бы завтра ни случилось – я горжусь тобой.

Аннев, вспыхнув до корней волос, кивнул.

– Ну да, – хрипло сказал он. – Я пойду захлопну ловушки. Что еще сделать?

Содар помешал плавающие в чайнике листья.

– Дров не руби – у нас в сарае их еще предостаточно, до следующей недели хватит, так что вернись пораньше.

– До занятий еще много времени, я успею.

– Не успеешь, если рассчитываешь переодеться и умыться. По сравнению с твоей чумазой физиономией эта туника почти белая.

Аннев через силу улыбнулся и потер щеку. Она и вправду оказалась чумазая, но, может, он только что ее испачкал – рука-то тоже в грязи.

– Понял, – сказал он. – Я мигом.

И выскочил из кухни, пока Содар не придумал для него еще какое-нибудь дело.