Читать книгу Хроники Кадуола: Эксе и Древняя Земля - Джек Вэнс - Страница 13

Вернувшись к себе, Глоуэн стоял посреди гостиной, кипя от бешенства. Поведение Спанчетты не только выходило за всякие рамки приличий, оно было просто неописуемо! И, как всегда после того, как Спанчетта наносила одно из своих знаменитых оскорблений, невозможно было найти разумный способ ответить, не унижая свое достоинство. Снова и снова про нее говорили: «Бесподобная Спанчетта! Она – как стихийное бедствие, с ней невозможно справиться! Остается только ждать и надеяться, что вихрь пройдет стороной».

Глоуэн взглянул на сжатую в руке пачку конвертов. Все они были вскрыты, а затем небрежно перевязаны резинкой с показным невниманием к его чувствам; возникало ощущение, что письма осквернили, изнасиловали! Но он ничего не мог с этим сделать, потому что письма не были ни в чем виноваты, их нельзя было выбросить. Приходилось смириться с унижением.

«Нужно смотреть на вещи с практической точки зрения», – сказал себе Глоуэн. Бросившись на диван, он изучил каждое из писем по отдельности.

Первое было отправлено из зала ожидания космопорта на четвертой планете системы Андромеда-6011, где Уэйнесс должна была пересесть на пассажирский лайнер агентства, доставлявшего туристов на Древнюю Землю. Второе и третье письма Уэйнесс отправила из Иссенжа, сельского пригорода Шиллави на Земле. Четвертое было проштемпелевано в почтовом отделении поселка Тзем в районе Драцен.

Глоуэн быстро пробежал глазами все письма, одно за другим, после чего прочел их еще раз, не спеша и более внимательно. В первом письме Уэйнесс рассказывала о полете вдоль Пряди Мирцеи до Голубого Маяка, космического порта на четвертой планете звезды Андромеда-6011. Во втором письме Уэйнесс объявляла о прибытии на Древнюю Землю. Пири Тамм принял ее в своем причудливом старом доме близ Иссенжа. С тех пор, как она побывала там впервые, немногое изменилось, и она чувствовала себя почти как дома. Пири Тамм, чрезвычайно опечаленный вестью о гибели Майло, выразил глубокое беспокойство по поводу положения дел на Кадуоле. «Дядюшка Пири стал секретарем Общества в какой-то степени против своей воли. Ему не нравится обсуждать дела Общества со мной, причем он, наверное, считает, что я слишком любопытна и даже назойлива. Всем своим видом он будто спрашивает: почему бы я, в моем возрасте, так настойчиво интересовалась какими-то пыльными документами? Временами он реагирует на мои вопросы почти раздраженно, и мне приходится вести себя осмотрительно. Возникает впечатление, что он предпочел бы забыть обо всей этой проблеме, надеясь, что она исчезнет сама собой, если он сделает вид, что она не существует. Боюсь, что к старости у дядюшки Пири начинает портиться характер».

Осмотрительно выбирая выражения, Уэйнесс поведала о своих «розысках» и о всевозможных препятствиях, то и дело возникавших у нее на пути. Некоторые обстоятельства она находила не только загадочными, но и пугающими – тем более, что она не могла их точно определить или убедить себя в действительности их существования. Явно находясь в пасмурном настроении, Уэйнесс писала, что Древняя Земля во многих отношениях казалась свежей, приятной и невинной – такой же, какой она была, наверное, в незапамятную эпоху молодости человечества, но время от времени в ней чувствовалось что-то темное, промозгло-гниловатое, окутанное тягостными тайнами. По многим причинам Уэйнесс от всей души приветствовала бы возможность оказаться в компании Глоуэна.

«Не беспокойся! – воскликнул Глоуэн, обращаясь к письму. – Я приеду, как только меня отпустят!»

В третьем письме Уэйнесс выражала тревогу по поводу того, что Глоуэн не отвечает. Еще осторожнее, чем раньше, она намекнула, что «розыски» могли завести ее в места, весьма удаленные от усадьбы дядюшки Пири. «Странные происшествия, о которых я упоминала раньше, – писала она, – продолжаются. Я почти уверена, что… нет, лучше об этом не говорить. Об этом лучше даже не думать».

Глоуэн поморщился: «Что происходит? Я же просил тебя не рисковать! По крайней мере, пока я не приехал».

Четвертое письмо, самое короткое, было самым отчаянным, и только почтовый штемпель свидетельствовал о том, что Уэйнесс находилась в окрестностях Драцен, в районе под наименованием Мохольк: «Я больше не буду писать, пока не получу твой ответ! Либо мои, либо твои письма кто-то перехватывает. Или, может быть, с тобой случилось что-то ужасное!» Она не указала обратный адрес: «Завтра я уезжаю отсюда, хотя еще не совсем уверена, куда именно. Как только ситуация выяснится, я свяжусь с отцом, и он даст тебе знать. Не хочу писать ничего определенного – боюсь, что мои письма попадут в руки людей, не замышляющих ничего хорошего».

«Это уж точно, Спанчетта не замышляет ничего хорошего», – подумал Глоуэн. Письма не содержали никаких ссылок на конкретные цели «розысков» Уэйнесс, но даже ее осторожные намеки могли заинтриговать особу с таким складом ума, как у Спанчетты.

Уэйнесс упомянула один раз о Хартии, но только в связи с почти не существующим Обществом натуралистов. По мнению Глоуэна, эта ссылка была вполне безопасна. Уэйнесс с огорчением отзывалась о разочаровании Пири Тамма в самой идее консервационизма. По его мнению, время этой концепции прошло – по меньшей мере на Кадуоле, где поколения натуралистов, вынужденных приспосабливаться к обстоятельствам из практических соображений, создали существующую теперь, полную неразрешимых противоречий ситуацию. «Дядюшка считает, что консервационисты на Кадуоле должны защищать Хартию своими силами, так как у нынешнего Общества натуралистов нет ни возможности, ни желания оказывать им содействие. Я слышала, как он заявил, что Заповедник по своей природе мог быть только переходным этапом в истории развития такого мира, как Кадуол. Я пыталась с ним спорить, указывая на то, что нет никаких предопределенных причин, по которым рационально мыслящее правительство, руководствующееся Хартией как основным законом, пользующимся всеобщим уважением, не могло бы поддерживать существование Заповедника вечно, и что сегодняшние проблемы возникли на Кадуоле, в конечном счете, в результате лени и жадности бывшего руководства, желавшего иметь под рукой обильный источник дешевой рабочей силы и поэтому позволившего йипам оставаться на атолле Лютвен в нарушение важнейших принципов Хартии. Нашему поколению приходится, наконец, расплачиваться за грехи предков и решать унаследованные от них проблемы. Решать – каким образом? Совершенно ясно, что йипов необходимо переселить с Кадуола на не менее пригодную для обитания или даже более благоустроенную планету – трудный, неприятный и дорогостоящий процесс, в настоящее время выходящий за рамки наших возможностей. Дядюшка Пири, однако, пропускает мои доводы мимо ушей, как будто мои вполне логичные доводы – лепет наивного младенца. Бедный дядюшка Пири! Как я хотела бы, чтобы он хоть немного развеселился! А больше всего я хотела бы, чтобы ты был здесь, со мной».

Глоуэн позвонил в Прибрежную усадьбу; на экране появилось лицо Эгона Тамма.

«Это Глоуэн Клатток. Я только что прочел письма Уэйнесс, отправленные с Земли. Спанчетта перехватывала их и прятала. Она не хотела мне их отдавать».

Эгон Тамм недоуменно покачал головой: «Невероятная женщина! Зачем ей это понадобилось?»

«Она презирает и ненавидит все, что связано со мной и с моим отцом».

«И тем не менее – такие поступки граничат с помешательством! С каждым днем становится все больше загадок. Уэйнесс приводит меня в замешательство, ее поведение не поддается пониманию. Она отказывается со мной откровенничать на том основании, что я, видите ли, не смогу с чистой совестью держать язык за зубами». Эгон Тамм испытующе взглянул на Глоуэна: «А как насчет тебя? Уверен, что тебе-то она хотя бы намекнула о своих намерениях!»

Глоуэн уклонился от прямого ответа: «У меня нет ни малейшего представления о том, где она находится и что она делает. От меня она не получала никаких писем – по вполне понятным причинам – и больше не хочет ничего писать, пока я не отвечу».

«В последнее время я тоже ничего от нее не слышал. В любом случае, она мне ничего не рассказывает. Тем не менее, у меня такое впечатление, что какое-то влияние, какая-то необходимость заставляют ее браться за дело, которое на самом деле ее пугает. Она слишком молода и неопытна, чтобы самостоятельно выбраться из серьезной переделки. Мне все это очень не нравится».

«У меня примерно такое же впечатление», – подавленно отозвался Глоуэн.

«Почему она секретничает?»

«По-видимому, она раздобыла какую-то информацию, широкое распространение которой могло бы нанести большой ущерб. Если бы я мог взять на себя такую смелость и предложить вам один совет…»

«Советуй сколько угодно! Я слушаю».

«Насколько я понимаю, лучше всего было бы, если бы никто из нас не обсуждал при посторонних то, чем сейчас занимается Уэйнесс».

«Любопытная идея. Не совсем для меня понятная. Тем не менее, я последую твоей рекомендации, хотя больше всего хотел бы знать, какая муха укусила мою дочь и заставила ее мчаться сломя голову к черту на рога! Невозможно отрицать, что у нас много проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадуоле».

Глоуэн чувствовал себя очень неудобно: «Очевидно, она руководствуется самыми серьезными соображениями».

«Несомненно! Может быть, в следующем письме она соблаговолит что-нибудь объяснить».

«И укажет свой адрес, я надеюсь. Кстати о письмах: Бодвин Вук, надо полагать, сообщил вам о завещании Флоресте?»

«Он пересказал его содержание в общих чертах и порекомендовал мне внимательно прочесть этот документ. По сути дела… Позволь мне объяснить, как обстоят дела в Прибрежной усадьбе. Ежегодно я обязан подвергаться пренеприятнейшей процедуре проверки всех моих распоряжений, счетов и так далее. Инспекцию проводят два смотрителя. В этом году инспекторами назначили Уайлдера Фергюса и Клайти Вержанс – ты ее, наверное, помнишь. Ее племянник, Джулиан Бохост, тоже у нас в гостях».

«Прекрасно их помню».

«Незабываемые люди. У нас гостят еще два диковинных посетителя – диковинных в том смысле, что такие люди редко навещают станцию Араминта: Левин Бардьюс и сопровождающая его примечательная во многих отношениях особа, предпочитающая называть себя „Флиц“».

«Флиц?»

«Именно так. Левин Бардьюс – богач, и может позволить себе такие странности. Я практически ничего о нем не знаю, кроме того, что он, по-видимому, приятель Клайти Вержанс».

«Смотрительница Вержанс по-прежнему в своем амплуа?»

«Пуще прежнего! Она провозглашает Титуса Помпо чуть ли не народным героем – благородным, бескорыстным революционером, защитником всех угнетенных».

«Она не шутит?»

«Ни в малейшей степени».

Глоуэн задумчиво улыбнулся: «Флоресте упомянул некоторые подробности, свидетельствующие о характере и образе жизни Титуса Помпо».

«Я хотел бы познакомить моих гостей с этими подробностями. Было бы неплохо, если бы завтра ты зашел к нам пообедать и прочел завещание Флоресте вслух».

«Не премину это сделать».

«Прекрасно! Значит, до завтра. Приходи чуть раньше полудня».