Читать книгу Последний заговор Гитлера. История спасения 139 VIP-заключенных - Джереми Дронфилд - Страница 6

Вторник, 3 апреля 1945 года: Германия

Если бы нацистский орел, украшающий фасад рейхсканцелярии, ожил и поднялся в небо, он стал бы свидетелем краха: выпотрошенная оболочка здания, под которым в тесном бункере скрываются фюрер и его служащие, а на многие километры вокруг тянутся разрушенные бомбами улицы немецкой столицы.

Продвигаясь на северо-запад от Берлина, все дальше от наступающих советских войск, орел пролетел бы над лесом Лениц и голубыми водами озера Лениц. Между озером и окраиной города Ораниенбург[9] стоит ограждение причудливой формы. Треугольник со стороной полкилометра, похожий на огромный наконечник стрелы, указывающей на северо-запад. Он окружен стенами, забором под напряжением и сторожевыми башнями. Внутри дугой, словно лопости вентилятора, выстроены бараки, а между внутренним и внешним периметром пролегает «полоса смерти». Своим острым глазом орел приметил бы между бараками виселицу и ограждение у основания треугольника, в котором расположены административные блоки СС и офисы гестапо. На западной стороне из треугольника вырастают ограждения поменьше: заводы, стрельбище, место казней и газовые камеры.

Это концентрационный лагерь Заксенхаузен[10] – одно из высших проявлений системы, которую символизирует нацистский орел, машина по производству человеческих страданий. Здесь было убито около 40 000 человек[11]: евреи, политические заключенные и советские военнопленные[12].

К одной стороне треугольника примыкают еще два ограждения: маленькие, едва заметные с воздуха на фоне огромного основного лагеря. Одно разделено на четыре крохотные секции, в каждой из которых стоит здание – почти что загородные дома на собственных небольших участках, только эти окружены сторожевыми башнями и необычайно высокими стенами. Во втором ограждении находится несколько небольших бараков.

Это Зондерлагер A и Зондерлагер Б – «специальные блоки» Заксенхаузена. Здесь, как и в аналогичных отделениях концентрационных лагерей Бухенвальд и Дахау[13], Третьим рейхом содержались многие ценные заключенные: президенты и премьер-министры завоеванных стран, антинацистские заговорщики, шпионы, вражеские офицеры, которые регулярно сбегали из лагерей для военнопленных. Немцы называют их Prominenten[14]. Некоторые находятся в плену уже много лет, некоторые прибыли совсем недавно, но теперь никто уже не останется здесь надолго. Фюрер, бушующий в берлинском бункере, пока над ним разваливается скелет рейха, утвердил в отношении этих заключенных жестокий план мести. Генрих Гиммлер[15] и другие высокопоставленные лица полагают, что их жизни могут послужить разменной монетой в переговорах с противником. В ином случае они отыграются на узниках[16].

* * *

Красивое, серьезное лицо командира авиакрыла Гарри Вингза Дэя было опущено – он смотрел на мрачное колючее ограждение Зондерлагера А. Теперь же он поднял голову и устремил взгляд на предрассветное небо. Воздушная активность в эти дни несколько снизилась. На соседний Ораниенбург по-прежнему падали бомбы, но действительно крупные налеты на Берлин теперь случались редко – основная часть воздушных атак союзников была направлена на другие цели. На прошлой неделе столицу поразила мощная дневная атака сотен американских бомбардировщиков, но с тех пор Королевские ВВС совершали только небольшие ночные налеты: молниеносные удары на быстрых двухмоторных Mosquito[17][18].

Возле Дэя под жутким светом электрических фонарей, которые держали охранники СС, чьи автоматические пистолеты, как обычно, были наготове, собрались другие заключенные (Prominenten). Среди узников лагеря Зондерлагер A собралась любопытная компания: люди в рваной форме Королевских ВВС, Красной армии и других военных формирований – британских, итальянских и греческих. Обычно здесь можно было услышать сильный акцент ирландцев или бахвальство итальянцев, но этим утром тут царило молчание.

Ни свет ни заря их подняли с коек и приказали паковать вещи. Многие думали о худшем, и в атмосферу усталой покорности вмешался страх перед надвигающейся резней. Больше прочих уверены в том, что их вот-вот расстреляют, были советские заключенные. Третий рейх бился в предсмертной агонии, и те, кто рабски служил ему все эти годы, явно собирались утянуть за собой остальных[19].

На востоке, всего в 80 километрах, глухой, но настойчивый грохот орудий Красной армии становился все громче. С запада и юга сообщения о неумолимом наступлении союзников с каждым днем становились все отчаяннее. И по всей Германии бесконечные потоки бомбардировок союзников подбрасывали дрова в пламя, охватившее рейх. В переполненной больнице Заксенхаузена медицинский персонал работал круглосуточно, пытаясь справиться с потоком жертв среди гражданского населения Ораниенбурга. Тем временем несчастные узники лагеря умирали от распространившихся болезней, голода и жестокого обращения – или же их расстреливали в «яме смерти», где до них погибли тысячи. Их останки складывали в кучу, а позже кремировали. Дымоходы изрыгали отвратительный дым, от вони которого было невозможно спастись. Служащие СС запаниковали, и по административному комплексу заструились новые потоки черного дыма – отчеты и другие конфиденциальные документы спешно сжигались.

Поговаривали, что всех, посвященных в самые страшные тайны лагеря, ликвидируют[20]. В ожидании приговора Вингз Дэй и другие заключенные гадали, не исчезнут ли в трубе крематория и они сами.

Стоящий рядом с Дэем лейтенант звена Бертрам Джимми Джеймс плотнее запахнул свою шинель – ту самую верную, потрепанную, синюю шинель Королевских ВВС, которая помогла ему пройти почти через пять лет плена (последние 11 месяцев здесь, в Заксенхаузене) и 13 попыток побега. На плече у него висел вещмешок со скудными пожитками. За пару недель до своего 30-го дня рождения Джеймс пребывал в беззаботно хорошем настроении и выражал редко оставлявший его безграничный оптимизм. В плену он и Дэй несколько раз чуть не были расстреляны и едва не погибли под тоннами земли, часто занимаясь «строительством тоннелей» в различных лагерях для военнопленных. Они выдержали допрос в гестапо и воочию убедились в порочности нацистского режима.

В отличие от юного и жизнелюбивого Джимми Джеймса, Дэй, которому было 46, имел более трезвый, саркастический взгляд на жизнь, был вежлив и на первый взгляд казался апатичным. Его самолет сбили всего через шесть недель после начала войны, и, будучи старшим офицером, бо́льшую часть времени в плену фактически он был командиром своих товарищей-заключенных из Королевских ВВС[21]. Он мог сохранять хладнокровие в кризисной ситуации и был решительно настроен на побег. Как и Джеймс, Дэй был ветераном – и одним из главных организаторов – легендарного Великого побега в марте 1944 года, когда 76 человек вырвались из Шталаг Люфт III, выкопав под ним тоннель. Как и почти всех остальных Великих беглецов, Джеймса и Дэя поймали, но, в отличие от большинства, они все же избежали казни. Вместе с двумя другими выжившими их перевели в спецлагерь в Заксенхаузене. Они снова сбежали, их снова поймали, и снова они избежали казни и вернулись в Зондерлагер А.

По сравнению со зверскими условиями в главном блоке концлагеря, два VIP-комплекса были анклавами цивилизации[22]. Зондерлагер А был «домом» не только для Великих беглецов, но и для ряда британских, французских, польских и советских офицеров, их итальянских ординарцев и четырех ирландских солдат. Среди них были старшие офицеры Иосифа Сталина, три секретных агента из британского Управления специальных операций (УСО)[23], знаменитый британский коммандос, известный своей безрассудной храбростью, и несколько офицеров Королевских ВВС. Они занимали довольно удобные, просторные помещения в деревянных бараках, располагающих элементарными санитарными условиями, и получали неплохие сухпайки. За исключением некоторой взаимной неприязни (поляки и советы друг с другом не разговаривали, настолько сильной была ненависть между их странами), представители этой разнородной группы в целом наслаждались обществом друг друга – делили трапезы, общались и участвовали в оживленных дискуссиях о войне и политике[24].

Они не видели, что происходило внутри соседнего специального комплекса. Зондерлагер Б был еще более комфортным и состоял из четырех «вилл» (на самом деле больших, шестикомнатных бараков), каждая из которых была окружена высокими стенами. Заключенные были настоящими VIP-персонами, неоднократно там можно было застать бывших президентов и премьер-министров завоеванных стран. Этим заключенным предоставлялись действительно роскошные условия. Им даже разрешалось иметь радиоприемники, и начальство лагеря закрывало глаза, когда они настраивались на BBC, хотя в остальной части рейха за это сурово наказывали. Им разрешалось иметь книги и газеты, а некоторые привозили с собой мебель, картины и другие предметы роскоши[25].

Никто, внутри или снаружи лагеря, не должен был знать о VIP-персонах. Некоторых зарегистрировали под вымышленными именами, и они получили приказ от СС не раскрывать свою настоящую личность никому – будь то охранники или сокамерники. Они стали жертвами директивы Адольфа Гитлера 1941 года Nacht und Nebel[26], заставившей его неудобных оппонентов исчезнуть[27]. Однако эффективно обеспечить полную секретность часто было невозможно даже для всемогущих СС.

К тому времени, как офицеры Зондерлагера A собрались на рассвете 3 апреля, последний из великих государственных деятелей уже покинул Заксенхаузен: их вывезли из лагеря без предупреждения несколькими неделями ранее и отправили в неизвестном направлении. Виллы теперь занимали старшие члены советского и греческого генеральных штабов, включая знаменитого генерал-лейтенанта Александроса Папагоса[28], бывшего главнокомандующего вооруженными силами Греции. Худой и курносый, Папагос вел энергичную оборону против итальянского вторжения в 1940 и 1941 годах, и эта слава принесла ему награду в виде портрета на обложке журнала Time[29]. Хотя Вингз Дэй узнал личность Папагоса от его греческих ординарцев, СС со всей решительностью продолжали сохранять конспирацию: каждую неделю разыгрывалась небольшая пантомима, когда генералов вели через Зондерлагер A в душевые в главном лагере[30]. Британские офицеры, как и все остальные, были заперты в своих бараках под строгой охраной, и только когда греки завершали омовение и возвращались в уединение своих вилл, заключенным Зондерлагера А снова разрешалось выйти[31].

Больше конспирации не было, и когда заключенные Зондерлагера А собрались в холодном предрассветном сумраке, скрытные греки присоединились к ним. Надменный Папагос и его окружение презрительно поглядывали на своих потрепанных соседей с их рваными старыми шинелями и скромными вещмешками. Стоя рядом со своим удивительно объемным багажом, греки, казалось, беспокоились не потому, что их расстреляют немцы, а что их ограбят союзники[32].

Когда солнце, а вместе с ним и нервное напряжение от неизвестности поднялись, британские офицеры заметили знакомое дружеское лицо, направлявшееся к ним сквозь строй охранников СС: это был инспектор Петер Мор из берлинского уголовного розыска[33].

Пятью месяцами ранее Мор спас от казни нескольких британских офицеров. Пятеро из них, включая Вингза Дэя и Джимми Джеймса, организовали удивительный побег. Используя только столовые приборы, они вырыли 36-метровый тоннель из Зондерлагера А – вероятно, единственный тоннель, когда-либо вырытый в нацистском концлагере[34]. Побег вызвал огромный переполох и спровоцировал по всему рейху облаву, в которой участвовало более миллиона полицейских, ополченцев, членов гитлерюгенда и простых немцев. Побег застал высшее командование СС врасплох и предоставил Третьему рейху больше неудобств, чем Великий побег[37]. В Заксенхаузене он вызвал плохо скрываемую радость, даже среди голодающих заключенных, которых за подобное неподчинение могло ждать кровавое возмездие охранников.

СС впали в холодную ярость. Британских офицеров предупредили, что если они снова сбегут, то рассказать об этом уже не смогут. Поэтому, когда всех их поймали и заковали в наручники в дисциплинарном блоке Заксенхаузена, они ожидали худшего; сам Гиммлер приказал пытать их перед тем, как убить[38]. Именно инспектор Мор этого не допустил. Он утверждал, что проступки заключенных подпадают под его юрисдикцию, а не гестапо. Он настаивал на том, чтобы собранный уголовный трибунал надлежащим образом рассмотрел, виновны ли беглецы. После многочасового допроса Вингза Дэя трибунал пришел к выводу, что законов они не нарушили.

С тех пор британские офицеры искренне полюбили инспектора Мора[39]. И этим апрельским утром, ожидая своей участи, они были рады его видеть.

Мор поговорил с Дэем и заверил его, что заключенных не расстреляют. Вместо этого их отправят на поезде к югу от Берлина. Он отказался раскрыть место назначения, но сообщил, что охранять их будут не только около 20 эсэсовцев, но и он сам.

* * *

Вскоре после этого, когда на горизонте уже забрезжил рассвет, пришел приказ: приготовиться к отправлению. Рюкзаки на плечи, багаж греков – слугам, и вот под охраной отряда СС во главе с дружелюбным капралом, называющим себя Джорджем, заключенных вывели из лагеря. За воротами их ждали два хорошо оборудованных автобуса. Желая выбраться из гнетущих застенков Заксенхаузена, они сели в салон[40].

Их отвезли на главный железнодорожный вокзал в разбомбленном Ораниенбурге, где на запасном пути ждал поезд, оснащенный двумя вагонами. Под чутким руководством капрала Джорджа группа прошла внутрь и заняла места. Все прошло на удивление вежливо и цивилизованно, без обычных угроз и громких приказов поторапливаться. Как отметил Дэй, Мор проследил, чтобы заключенные чувствовали себя комфортно и ни в чем не нуждались[41]. Однако, устроившись на своем удивительно удобном сиденье, Вингз решительно настроился не поддаваться ложному чувству безопасности. Он знал по опыту, что некоторые немцы отличались двуличностью и вполне могли в одно мгновение перейти от вежливости к безудержной жестокости. Война еще не кончилась, и Дэй оставался начеку.

Когда поезд тронулся, заключенных предупредили, что самолеты союзников часто обстреливают железную дорогу. Британцев эта новость не обеспокоила – напротив, она их обрадовала. Закоренелые беглецы, они не сомневались, что последующая за обстрелом паника и замешательство предоставят им отличную возможность ускользнуть.

Ни один из заключенных не позволил годам плена сломить его дух. Помимо Дэя и Джимми Джеймса, другими Великими беглецами на борту поезда были лейтенант звена Сидни Доуз, лихой светловолосый пилот фоторазведывательного самолета Spitfire[42], и лейтенант звена Рэймонд ван Ваймерш, энергичный пилот Hurricane из ВВС Свободной Франции Шарля де Голля. Немецкая сельская местность медленно проплывала мимо, и ван Ваймерш ждал возможности напакостить своим похитителям. Его характер отражался на его лице: сжатые губы, узкие, пронзительные глаза под копной темных кудрей. Он был человеком неуемным: после падения Франции отправился в Англию и присоединился к 174-й эскадрилье Королевских ВВС. После Великого побега ван Ваймершу досталось сполна: на допросе в гестапо ему сказали, что его родителей – мать жила во Франции, а отец находился в концентрационном лагере Бухенвальд – убьют[43]. Но пережитое не сломило его дух, и теперь, пока поезд двигался на юг, ван Ваймерш был полон оптимизма.

Подполковник Джон Черчилль был британским офицером-коммандос. 38-летний, с суровым лицом и агрессивным характером, он получил прозвище Безумный Джек и был известен тем, что брал на поле битвы шотландский палаш. Он считал, что офицер не одет должным образом, если при нем нет меча, и на самом деле использовал его в рукопашной схватке. Во время отступления в Дюнкерк в 1940 году Безумный Джек Черчилль застрелил противника из лука – единственное подобное убийство за всю Вторую мировую войну[44]. Попав в плен в 1944-м, он стал одним из заключенных по ошибке: немцы приняли его за Рэндольфа Черчилля[45], сына британского премьер-министра. Но как бы то ни было, Безумный Джек не был из тех, кто относился к плену легкомысленно.

В отличие от своих более вспыльчивых товарищей по заключению, Вингз Дэй был спокойным, серьезным, даже мрачным – командиром, а не авантюристом. В плену он стал двояко относиться к немцам. Он стал ненавидеть тех, кто добровольно служил нацистскому режиму, но проводил различие между ними и офицерским классом вермахта, особенно люфтваффе. Он был из семьи военных и служил во время обеих мировых войн – сначала в Королевском флоте, затем в Королевских военно-воздушных силах. Как и многие британские и немецкие офицеры – особенно летчики, – он считал себя на голову выше всех остальных. Дэй всегда настаивал, чтобы его люди относились к немецким офицерам с должным уважением, как и подобает военным, и рассчитывал, что немцы ответят ему тем же. Тем не менее, пока он был в плену, он прежде всего призывал своих людей бороться даже за колючей проволокой. К побегу он всегда подходил стратегически. Да, скорее всего, они не смогли бы дойти до территории союзников, но их побег создавал бы врагу проблемы, на решение которых ушло бы много ресурсов, в том числе и человеческих. Дэй понял, что переезд из Заксенхаузена был важнейшим моментом за пять с половиной лет плена, и наблюдал и ждал, что будет дальше.

Поездка была долгой, поезд часто останавливался[46]. Он ехал по западным окраинам Берлина – заполненным обломками пустырям, – грохоча на поврежденных рельсах. Заключенные раньше не видели ничего подобного: целые районы лежали в руинах, некоторые обломки все еще тлели. Дороги, испещренные ямами и заваленные мусором, кишели войсками, танками и беженцами, удаляющимися от линии фронта. Старики и женщины шли с босыми детьми в лохмотьях, неся в чемоданах или на потрепанных колясках и телегах все, что осталось от их пожитков. Многие прихватили крупный рогатый скот, овец, свиней и кур. Кто-то нес самодельные гробы для недавно погибших родственников. Женщины дрались друг с другом из-за картошки или угля, найденных на дороге. В нацистской Германии наступил Армагеддон[47].

Джимми Джеймс «размышлял, как же закончится это необычное путешествие по рушащемуся коридору – тому, что осталось от безумной мечты Гитлера»[48]. Мор и эскорт СС, включая капрала Джорджа, вели себя исключительно профессионально, но никто из них не раскрывал конечный пункт назначения или причину, по которой заключенных туда везут. Ходил тревожный слух, что они едут в горную крепость, возможно, в Баварии, где их будут держать в качестве заложников – и, если понадобится, казнят.

Один из тех, кто разделял пессимистичный взгляд на их положение, был комбриг Иван Георгиевич Бессонов[49] – болтливый советский офицер, друживший с британцами. Антикоммунист, который с энтузиазмом сотрудничал со своими нацистскими тюремщиками (в какой-то момент сформировал команду из симпатизирующих ему русских военнопленных, чтобы сражаться в тылу советских войск), Бессонов был человеком совершенно ненадежным[50]. Вингз Дэй хорошо его знал, и, по его описанию, Бессонов «в равной степени может застрелить вас или поцеловать»[51]. Бессонов верил слухам, что их будут использовать в качестве заложников. «Ja[52], – сказал он, озвучивая то, о чем думал каждый, – а потом, когда их требования не выполнят, нас расстреляют»[53].

Что бы ни случилось, таким важным пленникам, безусловно, не могли позволить попасть в руки армий союзников. И потому их гнали по все более узкой территории, сжимаемой с обеих сторон быстро сближающимися союзными силами, прямо в усыхающее сердце Третьего рейха. Дэй размышлял, что же случится, когда идти уже будет некуда. Когда будет некуда отступить, что тогда? Что ждет их в конце коридора смерти[54]?