Читать книгу Последний заговор Гитлера. История спасения 139 VIP-заключенных - Джереми Дронфилд - Страница 7

Вторник, 3 апреля: концентрационный лагерь Бухенвальд[55]

Узники лагеря Заксенхаузен были не единственными высокопоставленными заключенными, которых волновала их судьба. Пока их увозили из лагеря, в 274 километрах к юго-западу другие заключенные просыпались в безрадостных окрестностях Бухенвальда. Другая группа заключенных неохотно приветствовала новый день, полный неопределенности.

Бухенвальд был обширным комплексом, целым городом с 90 000 мучеников, построенным недалеко от исторического города Веймар в буковом лесу, в честь которого и был назван. Бухенвальд – один из старейших концентрационных лагерей рейха, основанный в первые годы нацистского режима[56]. На главных воротах раньше был лозунг Jedem das Seine: буквально – «каждому свое», хотя его можно также понимать как «каждый получает то, что заслуживает». Над воротами был второй лозунг, отражающий взгляд, который при нацизме должны были разделять все немцы: «Правая или нет, это моя Родина». Старинный очаг культуры, благородный Веймар был маяком немецкого Просвещения и в 1919 году – местом рождения первой демократической конституции страны. Несчастные обитатели концлагеря, расположенного в старом герцогском охотничьем лесу на вершине Эттерсберга, на строительство которого ушел весь лес и камень этого холма, прочувствовали всю иронию своего положения. С воздуха концлагерь выглядел как лишай на спине животного.

Здесь у заключенных было иное положение – их блок располагался далеко от основного лагеря. Бухенвальд был построен сразу для нескольких целей: отчасти это был концлагерь, отчасти – учебный центр СС, отчасти – игровая площадка для нацистской элиты – оборудованная конюшнями, сооружениями для охоты, в том числе соколиной, и даже зоопарком. Все это, как и огромные бараки СС, в нечеловеческих условиях построили заключенные. Главный лагерь, в котором жила основная масса заключенных, окружали забор под напряжением и сторожевые вышки. Снаружи находился комплекс СС, оружейный завод и карьер, где работали узники, окруженные кольцом часовых. В центре зоны СС находилась так называемая Еловая роща – особое сооружение Бухенвальда, обнесенное настолько высокой стеной, что никто не мог заглянуть ни внутрь, ни наружу. Именно там находились бараки-изоляторы, где содержалось большинство заключенных лагеря[57].

К началу апреля 1945 года все в лагере уже несколько недель слушали грохот артиллерии, надеясь, что скоро окажутся на свободе[58]. Они боялись, что Гиммлер в последнюю минуту отдаст приказ об их ликвидации, и некоторые тайком раздобыли оружие, чтобы быть готовыми и к такому ходу событий. Тем временем персонал СС, чувствуя, что их конец уже близок, нервничал из-за огромной массы заключенных, находящихся в их распоряжении, пока в Веймаре люди «боялись лагеря как самого дьявола»[59].

Наконец заключенные Бухенвальда получили знак, четко указывающий на то, что развязка близка. Утром 3 апреля 1945 года – в то же время, когда был отдан приказ в Заксенхаузене – пришло сообщение: будьте готовы выдвигаться в течение следующих нескольких часов. Это было все сообщение.

Один из VIP-заключенных – безусловно, самый высокопоставленный в Бухенвальде – был заранее уведомлен о переезде. Леон Блюм[60], бывший премьер-министр Франции, находился в лагере с апреля 1943 года. Для нацистов Блюм «олицетворял то, что они ненавидели больше всего на свете, поскольку он был демократическим социалистом и евреем»[61]. Он также был решительным противником марионеточного правительства Виши[62]. Через несколько дней ему должно было исполниться 73, и он уже не отличался крепким здоровьем. Учитывая все эти факторы, просто чудо, что он продержался в лагере так долго. Лицо его, худое и изможденное, обрамляли несменные моржовые усы, а его яркие, добродушные глаза смотрели на мир через круглые черепаховые очки.

Блюм не жил в Еловой роще с другими заключенными. У него были особые личные покои в комплексе соколиной охоты СС. В этом странном месте находились птичник, беседка и большой тевтонский охотничий зал: резные дубовые балки и массивные камины, множество трофеев и соответствующая мебель. Он был построен для личного пользования Германа Геринга[63] – егермейстера рейха. Геринг ни разу там не был, но многие местные немцы посещали это место – за одну марку они могли осмотреть зал[64].

В такой удивительно небезопасной обстановке – эта часть лагеря не была обнесена забором – Леон Блюм жил со своей молодой женой Жанной (или Жано, как ее называли), занимая дом сокольничего. «То, насколько полной была наша изоляция, – писал позже Блюм, – объясняет факт, поначалу кажущийся довольно странным. Я говорю о том, как долго мы не знали о неописуемой жестокости, царящей всего в нескольких сотнях метров от нас». Часто «вечером, когда ветер дул с определенной стороны, они ощущали странный запах, который проникал через открытые окна и оставался на всю ночь – это был запах печей крематория»[65].

Получив предупреждение заранее, утром 3 апреля он и Жано уже сложили вещи и были готовы к отправлению. Возле дома остановилась машина, на переднем сиденье сидел офицер СС. Блюм, страдавший от мучительного приступа ишиаса[66], едва мог стоять, и к ожидавшей машине его пришлось нести на носилках. Несмотря на несомненное мужество, пережитое в плену у нацистов иногда приводило его в состояние крайней тревоги. Сидя в машине рядом с Жано, он, должно быть, думал, что часы его уже отсчитаны.

Блюм прошел трудный жизненный путь. Его, первого социалиста и первого еврея на посту премьер-министра Франции, не любили как католики, так и антисемитские крайне правые. На него неоднократно совершались покушения. Вскоре после вступления в должность его вытащили из машины и чуть не избили до смерти, но, как человек удивительно хладнокровный, он никогда не позволял этим событиям влиять на отношение к политическим оппонентам. Когда немцы оккупировали Францию в 1940 году, Блюм, несмотря на очевидную опасность, не предпринял никаких усилий, чтобы покинуть страну. Вместо этого он переехал в неоккупированную зону, где стал ярым противником марионеточного режима Виши. Его судили за измену, но, будучи опытным и хитрым политиком, он обратил ситуацию в свою пользу – вынес резкое обвинение политикам Виши. Это принесло ему всемирное уважение и настолько очернило Виши, что вмешались представители столицы, и суд был приостановлен. Впоследствии Блюм был арестован и интернирован во Франции, а затем переведен в Бухенвальд[67].

Жано, остававшаяся рядом с ним в самые трудные годы, жила в Бухенвальде добровольно. Урожденная Жанна Левилье была светской красавицей, которая хвасталась, что влюбилась в активиста Блюма, когда ей было всего 16. Когда его арестовали и интернировали, она неделями просила власти разрешить ей последовать за ним. Пара вскоре поженилась, и, возможно, это были единственные евреи, заключившие брак в нацистском концентрационном лагере с разрешения режима. В Бухенвальде Жано пользовалась теми же привилегиями, что и ее муж, но как добровольная заключенная она могла приходить и уходить, когда хотела.

Как и другим заключенным VIP-персонам, Блюму разрешали читать книги, французские газеты и слушать радио. Им с Жано даже выделили ординарца СС. Блюм проводил время, устраивая философские и политические дебаты с некоторыми из своих сокамерников. После вторжения в Нормандию Блюмы радовались успехам союзных армий, узнавая о них из сводки BBC. Эти месяцы были опьяняющими. Однако в июле 1944 года, когда гестапо пришло за его соотечественником и политическим заключенным Жоржем Манделем, Блюм почувствовал, что дни его сочтены. Вернувшись во Францию, Мандель был убит пронацистскими военизированными силами Виши. Немецкий посол в Париже желал Блюму той же участи[68].

Блюм удивлялся, как нацистам удавалось внушать страх, даже когда конец их был уже близок. С горечью он писал о них: «В этом смысле вы уже победители. Вы смогли показать всему миру свою жестокость и ненависть». Он был поражен их «садистской жестокостью», которую они проявляли даже тогда, когда надежды на победу не было, и их «безудержной яростью», отмечая, что «все происходящее становится похоже на библейское истребление»[69].

Эти слова, должно быть, занимали все его мысли, когда автомобиль СС отъезжал от дома, увозя его и Жано по лесной дороге прочь от Бухенвальда к таинственному месту назначения.

* * *

Рано утром того же дня в Еловой роще, которая находилась на открытом пространстве посреди выстроенных в длинную дугу бараков СС, юная Фэй Пирцио-Бироли услышала удручающий приказ: «Пакуйте вещи! Берите только то, что поместится на коленях!» Она боялась услышать эти слова, особенно весенним утром, когда свобода была так близка.

Фэй, которой было всего 25, входила в ряды заключенных, известных как Sippenhäftlingen – родственники-заключенные, немцы, единственным преступлением которых было то, что они связаны с людьми, выступавшими против нацистского режима. Большинство из них были членами семьи офицеров, принимавших участие в заговоре Клауса фон Штауффенберга[70] в июле 1944 года, когда в ставке Гитлера разорвалась бомба, едва не убив его. Связанная с этим попытка переворота в Берлине с большой вероятностью могла оказаться успешной, что до смерти напугало Гитлера и его верных последователей. В результате заговорщикам жестоко отомстили и подвергли их ужасающим пыткам.

Дошло и до облав на семьи заговорщиков. Эти совершенно невинные люди стали жертвами древнего немецкого обычая Sippenhaft[71], восходящего к эпохе охоты на ведьм и воскрешенного Генрихом Гиммлером в виде квазилегального способа отомстить неверным и запугать их.

Отцом Фэй был Ульрих фон Хассель, выдающийся юрист и бывший посол в Италии Бенито Муссолини, который разочаровался в нацистском режиме и присоединился к заговору Штауффенберга. Впоследствии Народным судом под председательством печально известного нацистского судьи Роланда Фрейслера Хассель был признан виновным в измене и повешен. Фэй была замужем за молодым итальянским дворянином Детальмо Пирцио-Бироли, сражающимся в итальянском Сопротивлении. Ослепительно красивая и застенчивая, с ямочками на щеках и яркой улыбкой, Фэй могла сойти за подростка, но после восьми мучительных месяцев в плену СС она стала выглядеть гораздо старше своих лет.

Новость о казни Ульриха фон Хасселя передали по радио, но Фэй ее не слышала. Она узнала о судьбе отца только тогда, когда на ее итальянской вилле появился офицер СС. Удивившись, что она ничего не знает, он резко сказал ей: «Твоего отца арестовали и казнили. Его повесили!» Потрясенная до глубины души, она гадала, какая судьба ждет ее саму. Она боялась за своих маленьких сыновей, четырехлетнего Коррадо и трехлетнего Роберто, которые в ужасе молча смотрели, как арестовывают их мать[72]. Их должны были увести по отдельности. С притворным спокойствием Фэй надела на мальчиков куртки. Коррадо запаниковал и попытался убежать от медсестер СС. Фэй пришлось просто стоять, замерев, и слушать, как затихали его крики, пока их с Роберто тащили вниз по лестнице. Арестовавший ее офицер сказал, что их отправят в детский дом. «Я уверена, что это была ложь, – позже писала Фэй. – Кругом сплошная ложь!»[73]

Детей отбирали у родителей в соответствии с нацистским законом, который позволял СС брать на себя опеку над несовершеннолетними, связанными с политическими «преступниками», и «перевоспитывать» их, чтобы они стали führertreu – верными фюреру. Фэй была убита горем.

Во время своих безрадостных странствий в самом жерле Третьего рейха Фэй оказалась среди десятков таких же родственников-заключенных, так или иначе связанных с членами заговора Штауффенберга. Среди них было несколько дальних родственников Клауса фон Штауффенберга, лидера переворота, и Карла Гёрделера[74], который управлял бы Германией в качестве канцлера, если бы переворот удался. В конце 1944 и начале 1945 года Фэй переводили то в одну тюрьму или лагерь, то в другую; она своими глазами видела растущие бесчинства нацистского режима. Все это время она мучилась, гадая, что же случилось с ее сыновьями. Каждую ночь ее терзали кошмары.

По прибытии в Бухенвальд ее отвезли в Еловую рощу и поместили в барак, окруженный высокой стеной, выкрашенной в красный и увенчанной колючей проволокой. Земля внутри была выжжена и изрыта в результате падения бомбы, попавшей в ограждение во время американского налета на фабрику возле лагеря. Это был барак изоляции – скрытый комплекс внутри другого скрытого комплекса. Фэй делила его с десятками других заключенных, в том числе с товарищами по несчастью. Их компания несколько облегчила ее страдания.

Несмотря на изоляцию, Фэй видела больше ужасов Бухенвальда, чем Леон и Жано Блюм. Охваченная любопытством, она притворилась, что у нее болят зубы, чтобы ее отвезли к стоматологу в главный лагерь. То, что она увидела, пока ее вели мимо бесконечных бараков, подтвердило ее худшие опасения. В какой-то момент мимо проехал грузовик, заваленный трупами. Никто не проявил ни малейшего удивления или интереса. На обратном пути ей и ее сопровождающим пришлось отойти в сторону, пока мимо проходила рабочая группа с фабрики – словно ходячие трупы, одетые в полосатую форму. Любого, кто двигался слишком медленно, избивали прикладами винтовок. Колонну возглавлял оркестр заключенных, игравший военную музыку. Мало что могло сравниться с подобным в жестокости[75].

У Фэй не было времени осознать, в каком аду она оказалась – после того как утром во вторник, 3 апреля ей сказали готовиться к переезду, она и другие заключенные начали паковать свои вещи – большинство игнорировали предписание СС брать с собой только то, что поместится на коленях. Каждый новый переезд начинался с одного и того же приказа: брать с собой только необходимое, быть готовым отправляться где-то через час. Каждый раз Фэй брала с собой столько, сколько могла уместить в старый потрепанный чемодан, и каждый раз они уезжали через несколько дней, а не часов. Поэтому теперь она не торопилась. Она и ее сокамерники на самом деле не хотели никуда уезжать. Те, кто разбирался в положении сил, заверили ее, что союзные войска недалеко – всего в 25 километрах. Ходили слухи, что Вюрцбург, находившийся всего в 150 километрах к западу, пал, а американские танки уже вошли в соседний город Бамберг[76].

Наступила ночь, но их все еще никуда не везли, и такое положение дел не обнадеживало. Отряд СС вошел в Еловую рощу и вывел заключенных через ворота. Снаружи ждали три серых армейских автобуса. Из одного вышел высокий, худой мужчина в форме печально известного подразделения безопасности и разведки СС[77]. Ему было около 45, и этот «холодный голубоглазый тип с высокими скулами» ни у кого не вызывал симпатии[78].

Его звали Фридрих Бадер, и он был по-настоящему неприятным человеком. Он вступил в армию в возрасте 15 лет и воевал на Первой мировой войне, позже служил унтер-офицером в Железной дивизии[79] – веймарском военизированном подразделении, сражавшемся с Красной армией в Балтии. Проработав некоторое время в полиции, в 1932 году он вступил в нацистскую партию, перейдя в гестапо в Веймаре в 1934-м. Затем вступил в СС и в 1940 году был зачислен в СД. С ноября 1941 года он участвовал в высылке всех не немцев из Эльзаса-Лотарингии. В течение всей своей службы он занимался контрразведкой[80]. Однако во время их первой встречи заключенные ничего не знали ни об унтерштурмфюрере СС Фридрихе Бадере, ни о той роли, которую он сыграет в их судьбе в дальнейшем. Одна из сокамерниц Фэй, бойкая 26-летняя певица кабаре и актриса Иза Фермерен, считала, что он «идеальный представитель ему подобных». И хотя ему было уже за 40, Бадер был «стройным, ноги его были прямые и длинные, бедра – узкими, плечи – широкими, лицо его, с большим подбородком и двумя глубокими складками вокруг прямой линии рта, было загорелым, а испещренная морщинами кожа натянута на впалые щеки и слишком широкие скулы». Его темные брови «словно два толстых бревна нависали над быстрыми темными глазками… Выражение не из приятных. Было похоже, что таившееся в нем упрямство могло оказаться смертельным»[81].

Выйдя из автобуса, Бадер начал кричать на заключенных, приказывал им собрать вещи и немедленно сесть в автобус, предупредив, что все, кто не поместится в три транспортных средства, останутся в лагере.

До сих пор женщин-заключенных охраняли женщины из СС, но в этот раз их нигде не было видно. Вместо них яростно заталкивать всех в автобусы начали мужчины-охранники. В конце концов все оказались внутри – в совершенно неудобных позах они скрючились у своего багажа. К тому времени, как двигатели завелись и автобусы тронулись, уже стемнело.

Когда автобус Фэй медленно въезжал на так называемую Кровавую дорогу – главную магистраль, соединяющую Бухенвальд с Веймарской дорогой, – она увидела тысячи заключенных, трудящихся на своих рабочих участках; лица их выражали полное смирение. Фэй подумала, что и родственники заключенных чувствовали эту выматывающую безнадежность. Знай они, каков на самом деле Фридрих Бадер, они бы совсем потеряли надежду. И скоро они узнают.

* * *

Три автобуса уже давно выехали и продвигались по Кровавой дороге, а еще одна группа заключенных все еще ждала своего отправления. Рядом с комплексом соколиной охоты пролегала уютная тропинка, ведущая через лес. Вдоль нее располагалось несколько больших, очень красивых вилл, занимаемых комендантом лагеря и его старшими офицерами. После авианалета, повредившего бараки Еловой рощи, один из домов офицеров был переоборудован в тюрьму: большой подвал разделили на 12 камер, в которых разместились 17 заключенных.

Капитан Сигизмунд Пейн-Бест, который шпионил для британской Секретной разведывательной службы (SIS)[82] до пленения в 1939 году, подготовился к отъезду уже два дня назад. Предварительное уведомление он получил 1 апреля от капрала СС по имени Сиппах – одного из охранников, отвечавших за заключенных подвала. Сидя в одиночестве в своей крошечной камере в ожидании приказа выдвигаться, Пейн-Бест где-то вдалеке услышал выстрелы. Американская линия фронта достигла реки Верра в 96 километрах к западу.

За пять лет плена он много времени провел в неудобных помещениях, но здесь было хуже и холоднее всех остальных – маленький, расположенный под землей ящик с крошечным окном у самого потолка, со стен которого текла вода[83]. На протяжении всего заключения Пейн-Бесту удавалось поддерживать безупречный внешний вид; он следил за своей одеждой, и в последнее время ему приходилось избавляться от появившейся из-за сырости плесени. Он носил монокль, а на улице неизменно появлялся в фетровой шляпе, которая всегда была в идеальном состоянии, а его воротник и галстук обычно были выглажены. Между своими длинными изящными пальцами он всегда держал сигарету, а говорил с хорошо поставленным акцентом представителя высшего класса Великобритании, что также свидетельствовало о его высокообразованности. Однако физически он был не в лучшей форме. Ему было около 60, и за время плена он похудел, тело его стало тощим, а лицо изможденным, и он все время болел.

Нацисты схватили Пейн-Беста в ноябре 1939 года по подозрению в неудавшемся покушении на Гитлера. В то время он находился в Нидерландах, где SIS проводила разведывательные операции под прикрытием паспортного контроля (PCO) британского посольства – стандартная практика для разведывательных агентств. Пейн-Бест руководил нидерландским филиалом секции «Зет» – дублирующей сетью, созданной SIS на случай раскрытия основной. К несчастью для него, и PCO посольства в Гааге, и сеть Пейн-Беста были раскрыты немецкой СД. 9 ноября 1939 года он и его непосредственный начальник майор Ричард Стивенс в сопровождении нидерландского офицера разведки по имени Дирк Клоп прибыли в город Венло, сонный уголок на границе с Германией. Их лондонский офис сообщил о секретных переговорах с немецким генералом-диссидентом, представлявшим сопротивление вермахта. Великобритания объявила войну Германии двумя месяцами ранее, но военные действия еще не начались. Правительство премьер-министра Невилла Чемберлена надеялось, что этого и не произойдет, и стремилось найти любую возможность предотвратить полномасштабный конфликт.

Стивенс, 46-летний бывший офицер индийской армии, не был особенно au fait[84] ни в Германии, ни в разведке. Поэтому он считал гораздо более опытного Пейн-Беста настоящим подарком судьбы. Пейн-Беста ситуация не впечатляла. Из-за необходимости сохранять обсуждения в тайне вся подготовка во многом напомнила ему уайтхоллские фарсы[85], о чем он позже признался другу из SIS[86]. Когда он и Стивенс прибыли в пункт связи (неприметное кафе недалеко от пограничного поста), на них напали вооруженные агенты СД в штатском во главе с коварным Вальтером Шелленбергом, главой СД-Аусланд – отдела СС по внешней разведке. Произошла короткая перестрелка, в которой Клоп получил смертельное ранение, а Пейн-Беста и Стивенса схватили и тайно переправили через границу в Германию. Для СД это был двойной успех, ведь у Стивенса в кармане был полный список британских агентов в Нидерландах.

Двое англичан были доставлены в штаб-квартиру СС в Берлине и подвергнуты подробному допросу. Пейн-Беста допрашивал лично Рейнхард Гейдрих[87], руководивший Главным управлением имперской безопасности[88], один из самых опасных сподвижников Гитлера[89]. Нацисты уготовили для своих новых пленников особую участь. Заговор с целью их поимки вынашивался в течение многих недель, но у судьбы были другие планы: 8 ноября в пивном погребе Мюнхена взорвалась бомба, едва не убившая Гитлера. Покушение в «Бюргербройкеллере»[90] было делом рук одного человека – немецкого торговца по имени Георг Эльзер, однако часть сотрудников немецких служб безопасности считала, что за этим стояли британцы. И даже если это не так, разве не удобно свалить всю вину на двух секретных агентов? Такое объяснение произошедшего позволило создать предлог для немецкого вторжения в Бенилюкс несколько месяцев спустя.

Пейн-Бест и Стивенс были переведены в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Изначально это был неприятный опыт для Пейн-Беста, которого заперли в четырех стенах тюремного блока. Ему приходилось постоянно вдыхать запахи, доносящиеся из туалетов по соседству, и выслушивать, как кого-то пытают или даже лишают жизни[91]. Но с каждым месяцем, а потом и годом его положение улучшалось. Ему разрешили выходить в сад, где он выращивал цветы и овощи. Он получал двойной паек СС и мог покупать вино и спиртные напитки в столовой СС со своей британской зарплаты. СС даже установили гардероб в его камере и заполнили его сшитыми на заказ костюмами. В унылых окрестностях Заксенхаузена Пейн-Бест с его моноклем и дорогими твидовыми костюмами смотрелся совершенно нелепо.

Стивенса держали отдельно от Пейн-Беста, и им не разрешалось общаться. Власти намеревались провести показательный судебный процесс после победы в войне. Рейх должен был доказать, что за взрывом в «Бюргербройкеллере» стояли британские спецслужбы. В конце концов Стивенса перевели из Заксенхаузена в концентрационный лагерь Дахау недалеко от Мюнхена. Пейн-Бест, после пяти лет в Заксенхаузене и недолгого пребывания в Берлине, в феврале 1945 года был переведен в Бухенвальд вместе с двумя другими заключенными Заксенхаузена: Василием Васильевичем Кокориным, русским (который был захвачен во время боя в составе специального подразделения в тылу немцев и, как говорили, был племянником советского дипломата и министра иностранных дел Вячеслава Молотова), и командиром эскадрильи Хью Фалконером, 34-летним агентом Управления специальных операций (захваченным в Тунисе в январе 1943 года).

Проявив осторожность и хитрость шпиона, Пейн-Бест сумел встретиться со всеми своими товарищами-заключенными в подвале Бухенвальда, несмотря на то что их держали отдельно. Помимо Кокорина и Фалконера, в эту избранную группу входили немецкие офицеры и общественные деятели, которые так или иначе предали рейх, а также один нацистский военный преступник. Умелый манипулятор, Пейн-Бест, свободно владевший немецким языком, выкачивал из них информацию и фактически стал лидером группы.

Около 10 часов вечера, когда Пейн-Бест целый день ждал приказа об отбытии, люди возле его камеры засуетились. Дверь распахнулась, и ему приказали выйти. Собрав свой довольно большой багаж – в том числе чемодан, пишущую машинку и три большие коробки, – он вышел и обнаружил, что и остальных, пребывающих в таком же замешательстве, выгоняют. Их повели вверх по лестнице на улицу, где буковый лес уже погрузился во тьму.

Их ждал транспорт – изумрудно-зеленый тюремный фургон, известный как Grüne Minna[92]. Вмещающий до восьми заключенных, он был размером со стандартный грузовой фургон. Эта модель была довольно своеобразной – с двигателем на дровяном генераторе. Из-за нехватки нефти во время войны немцам пришлось прибегнуть к нескольким необычным решениям, и это было одно из них[93]. Большую часть пространства в задней части салона занимали дрова для генератора. Там же должны были поместиться 17 заключенных и их багаж.

Пейн-Бест скорее умер бы, чем уехал без своих вещей (чуть раньше, когда кто-то сказал ему, что заключенные отправятся в путь пешком и придется бросить некоторые из дорогих ему вещей, он не на шутку разозлился)[94]. Так или иначе, фургон был полностью забит – так плотно, что не вздохнуть. Заднюю дверь захлопнули и заперли.

В этот момент по всему лагерю завыли сирены воздушной тревоги. Заключенные, запертые в тесном, душном фургоне, беспомощно стояли и слушали, пока их охранники бежали в укрытие. Время шло, и, напрягая уши, они прислушивались к гулу бомбардировщиков и ожидали грохота взрывов.

Стояла тишина, пока наконец не прозвучал сигнал об отмене тревоги – она была ложной. Заключенные услышали, что охранники вернулись, и машина тронулась, как только двери за водителем и охранниками захлопнулись. Двигатель загрохотал, и они двинулись. «Зеленая Минна» не проехала и сотни метров, как вдруг резко остановилась и заглохла. Почти сразу же заключенные почувствовали запах выхлопных газов. Двигатель продолжал работать, и пары становились все гуще, запах стоял удушающий. По крайней мере один заключенный, Зигмунд Рашер, поддался панике. Невысокий мужчина с рыжими усами, Рашер раньше был врачом СС и помогал проектировать газовые камеры для лагерей смерти, а также проводил над заключенными ужасающие эксперименты[95]. Его карьера подошла к концу, когда его обвинили в финансовых махинациях и фальсификации научных результатов.

«Боже мой, – воскликнул Рашер, когда фургон наполнился парами. – Это фургон смерти, нас травят газом!»[96] Если кто в этом и разбирался, то это был Рашер. Как один из технических архитекторов «Окончательного решения», он знал, что в ранних экспериментах такие транспортные средства применялись для массовых убийств.

Пейн-Бест, сохраняя хладнокровие, обратил внимание Рашера на проблеск лунного света, пробивающийся через вентилятор в боковой стенке фургона. «В газовых камерах такие штуки есть?» – спросил он.

Рашеру пришлось признать, что нет. «С нами, вероятно, все будет хорошо», – сказал он.

Намеренно или нет, но испарений становилось все больше, и заключенные начали задыхаться. В конце концов «Зеленая Минна» покачнулась и поехала дальше. Через вентилятор поступал воздух, и газ постепенно рассеялся. Заключенные все-таки не умрут.

По крайней мере, не сегодня.