Читать книгу Моя любимая сестра - Джессика Кнолл - Страница 4

У четвертого потенциального инструктора по йоге светлые волосы с укладкой в стиле панк и загар культуриста. Ее зовут Морин. Бывшая домохозяйка, которая последние семь лет работала над документальным фильмом о массовой эмиграции племени анло-эве из Носе в юго-восточный уголок Республики Гана. Если бы это зависело от меня, я бы сказала, что лучше нам не найти.

– Спасибо, что проделали такой путь на север, чтобы встретиться с нами, – говорит Келли с милой улыбкой, которую Морин больше никогда не увидит. В тот момент, когда Морин сняла пальто и показала свой розовый спортивный лифчик и слегка обвисший после родов живот, сестра отклонила ее кандидатуру, я это точно знаю. У Келли после родов не осталось никакого живота, поэтому она считает, что дряблое тело – не биология, а выбор. Неверный выбор.

Во время собеседования я в основном молчала – с кандидатами всегда беседует Келли, – но перед уходом Морин с надеждой смотрит мне в глаза.

– Рискну показаться подхалимкой, – говорит она, – но я не могу уйти, не сказав, как повезло поколению молодых девочек, которые видят вас на экранах телевизоров. Быть может, я тоже обрела бы себя раньше, покажи мне кто-то вроде вас, насколько замечательной может быть жизнь, когда принимаешь свою истинную сущность. Это избавило бы моих детей от кучи гребаных страданий. – Она хлопает рукой по губам. – Черт. – Ее глаза округляются. – Черт! – Уже чуть не вылезают из орбит. – Почему я не могу замолчать? Мне так жаль.

Я бросаю взгляд на свою двенадцатилетнюю племянницу, которая сидит в углу и строчит сообщения, не обращая на нас внимания. Она сегодня не должна быть здесь, но собака няньки слопала виноград. Очевидно, какой-то ядовитый. Я поворачиваюсь к Морин.

– Как. Вы. Смеете.

Тишина неловко растягивается. И лишь когда становится невыносимой, я расплываюсь в улыбке и повторяю в шутку:

– Как, черт побери, вы смеете.

– Боже мой. – Морин с облегчением сгибается, упираясь руками в колени.

– Полегче, – бормочет сестра, напоминая этим словом о нашей маме.

Та медленным поворотом головы могла заглушить всю ночь ревущую автомобильную сигнализацию.

– Кстати, у вас удивительная дочь, – говорит Морин, сменив тактику в попытке задобрить мою строгую сестру, но только нет ничего хуже, чем назвать ее дочь удивительной. Поразительной. Экзотической. Какое лицо. Какие волосы. От всего этого у сестры на шее пульсирует вена. «Моя дочь не какой-то редкий тропический фрукт, – иногда огрызается она на исполненных благими намерениями незнакомцев. – Ей двенадцать лет. Называйте ее просто прелестной».

Морин замечает изменения в выражении лица Келли и снова обращается ко мне.

– Еще вам стоит знать, – она накидывает ветровку на плечи и просовывает одну руку в рукав, – что в местной библиотеке уже появился лист ожидания для вашей книги. Передо мной всего два человека, но все равно. Вы ведь ее еще даже не написали.

Я предлагаю ей тарелку с традиционными пончиками из Grindstone. Хотелось бы мне знать, что не так с Dunkin. Но Келли прочитала про дизайнерские пончики на Граб-стрит и настояла на том, чтобы мы по пути остановились в Саг-Харбор.

– За это получаете с кленовым сиропом.

Я подмигиваю Морин, и она краснеет, точно юная девчонка, которая вышла замуж, несмотря на эротические фантазии о своей лучшей подруге.

– И часто такое бывает? – спрашивает репортер New York Magazine, когда Морин уходит. По-моему, ее зовут Эрин. – Часто благодаря вам женщины совершают камин-аут?

– Все время.

– Как думаете, почему?

Я сцепляю пальцы за головой и кладу ноги на стол. Мне нравятся дерзкие натуралки.

– Наверное, я очень хороша в образе лесбиянки.

Келли корчит лицо, мама говорила, что это выражение к ней приклеится. Жаль, я не могу сказать ей, что она оказалась права.

– Так и есть, – хихикая, соглашается Эрин. – Здесь есть уборные?

– По коридору налево, – отвечает Келли.

– Нет, Бретт, – тихо произносит Келли, как только закрывается дверь в уборную. Она говорит о Морин. «Нет, Бретт, мы ее не наймем. Нет, Бретт, это не тебе решать». Я тянусь к диктофону Эрин и выключаю его, чтобы постыдный разговор Келли о толстой/старой/загорелой не попал на пленку.

– Всем привет, – я поднимаю телефон, чтобы снять инста-сторис о нашем окружении, – эта студия йоги для вас.

Печатаю: «ОТКРЫТИЕ НОВОЙ СТУДИИ В ИЮНЕ 2017-го». Нажимаю «опубликовать». Ищу местоположение. «Монток. Конец света» появляется нескоро. Связь здесь отстойная, что напоминает мне…

– Кстати, – говорю я Келли, – это здесь.

Келли непонимающе смотрит на меня.

– Ты сказала: «Спасибо, что проделали такой путь на север, чтобы встретиться с нами». Монток не на севере. А на востоке. Это если хочешь, чтобы люди думали, будто ты отлично ориентируешься в Хэмптонсе…

Стягиваю через голову свитер и приглаживаю наэлектризованные волосы.

* * *

Келли в самом деле здесь впервые. «Добро пожаловать на комедийное шоу», – подумала я, упомянув об этом дизайнеру, которого наняла, чтобы переделать заброшенный хозяйственный магазин на Монток-Мейн-стрит в поп-ап студию йоги. Поп-ап студия йоги на Монток-Мейн-стрит. Если вас беспокоит, что я стала более примитивной, чем инфузория-туфелька, то не зря.

– Никогда не бывали в Монтоке? – шокированно повторил дизайнер, словно моя сестра никогда не ела шоколад или не слышала о Джастине Бибере. Он схватился за горло, задыхаясь от причудливости Келли.

Чуть раньше, когда мы с Келли подготавливали место для собеседования инструкторов по йоге, сестра просила меня не упоминать репортеру из New York Magazine, которая ехала сюда, чтобы задокументировать начало кастинга, что она впервые оказалась в Монтоке.

Я попыталась проанализировать ход ее мыслей, прежде чем спрашивать. Келли становится раздражительной, когда просишь объяснить очевидные, по ее мнению, вещи, – еще одна «привлекательная» черта личности, которую она унаследовала от мамы.

– Почему не говорить? – в итоге была вынуждена спросить я. Я не понимала, что плохого, если люди узнают, что Келли прежде не бывала в Монтоке. Я сама почти здесь не бывала, и, если уж на то пошло, новость о том, что Келли никогда не проводила лето, закидываясь в одиночку розовым вином в Gurney’s, лишь сыграет на руку нашему «бренду» – ага, это все еще самое мерзкое слово в английском языке. Мы – фитнес-студия для людей.

– Потому что не хочу, чтобы мы выглядели неопытными, – ответила она, раскладывая мат для йоги. – Нельзя, чтобы инвесторы сочли нас малышней, играющей с чужими деньгами.

«Ну, – подумала я, но не настолько разозлилась, чтобы все высказать, – они не наши инвесторы. А мои. Так что тебе не стоит переживать». И в итоге спустила все на тормозах. Мне предстоит еще много других сражений, и нет смысла зацикливаться на иллюзорных заявлениях неработающей мамочки, которая до сих пор не приняла то, что ее неказистая младшая сестренка добилась успеха.

А так и есть. После завершения съемок последнего сезона я собрала 23,4 миллиона на расширение своей тренажерной сети под названием WeSPOKE. Этой осенью мы откроем две новые студии – одну в Верхнем Уэст-Сайде, вторую в Сохо, и если дела с йогой пойдут хорошо, мы присмотрели площадку в квартале от первоначального местонахождения SPOKE во Флэтайрон-билдинг для элитной фитнес-студии в Манхэттене. Неплохо для двадцатисемилетней старлетки, которая бросила колледж и всего два года назад съехала из подвала сестры в Нью-Джерси.

Тут есть чем гордиться, и я горжусь, но… не знаю. Не могу не испытывать противоречивые чувства по поводу расширения. Мне нравилась наша убогая маленькая студия, когда она была независимой: никакого отчета перед правлением, никакого отдела кадров и невероятно скучных разговоров о рынке. Наш стартовый капитал складывался из денег, которые я выиграла в двадцать три года на конкурсе предпринимателей. Мне не нужны были инвесторы или внешнее финансирование, я отвечала только перед собой. Благодаря гранту я могла сосредоточиться на предназначении SPOKE, которое всегда было и будет следующим: защищать и обучать женское население имазигенов из гор Высокого Атласа в Марокко.

Имазигенские женщины и девочки – некоторым всего восемь лет – проходят в среднем четыре мили в день под жутким солнцепеком, только чтобы принести домой одну канистру воды. Обеспечивать семью чистой водой – обязанность женщины, и это занятие иногда не позволяет им ходить в школу и в будущем трудоустроиться. Немаловажен и вопрос их безопасности. Каждая пятая имазигенская женщина подвергалась сексуальному насилию по пути к колодцу, иногда группой мужчин, спрятавшихся в кустах и ожидающих юных жертв. Когда я услышала об этом, то решила действовать. Я знала, что, если я проложу путь, другие за мной подтянутся. Во время каждой пятой поездки в SPOKE мы обеспечиваем нуждающиеся имазигенские семьи велосипедом. Они сокращают время на добычу воды (с нескольких часов до считаных минут), поэтому девочки успевают в школу, а их мамы на работу. Велосипеды мобилизуют девушек, у которых даже еще нет месячных, и дают преимущество по скорости перед бандами насильников.

Это было моей позицией, но никто из инвесторов ее не поддержал. Они думали, что нью-йоркским женщинам плевать на имазигенок. Но в наши дни популярно сопереживание. Принято поддерживать сестринскую общину. Женщины – спицы в одном колесе, изо всех сил пытающиеся продвигать друг друга вперед. Таково определение предназначения SPOKE. Его придумала Келли. Красиво, правда? Сама я предлагала «поднять им свои ленивые задницы и для разнообразия подумать о ком-то, кроме себя», но Келли сказала, что на мед мы поймаем больше мух.

Конечно, когда не поймали, Келли потеряла интерес. Она высмеяла меня, когда я показала ей статью, вырезанную из журнала Out, который нашла в приемной врача, – в ней подробно описывался предпринимательский конкурс для начинающих ЛГБТ-бизнесменов. Она сказала, что это авантюра, но я твердолобая.

Я разложила складной стул и заявила:

– Жители Хэмптонс – хорошие люди, такими и должны оставаться, но как это возможно, когда на месте хозяйственных магазинов здесь открываются студии йоги.

Келли вздохнула.

– Однако здесь есть клиентская база.

Я поставила на стул коробку с пончиками из Grindstone. Я уже съела два – с классическим бостонским кремом и с черникой и базиликом, покрытый лимонной рикоттой. Сахар сдавил мое горло обжигающим кольцом, требуя добавки. «Вкусная еда – лучше оргазма», – говорят люди, но это не совсем верно. Ты ешь до оргазма, это создание чего-то великого, удивительно мучительный призыв продолжать и продолжать. Очень многие женщины отказывают себе в этом удовольствии, и я давно решила, что не стану одной из них.

Каждая третья девушка обменяет год жизни на идеальное тело. Не потому, что женщины поверхностны или что у них неправильные приоритеты. А потому, что общество делает невыносимой жизнь полных женщин. Я – часть небольшого, но растущего меньшинства, намеренного это изменить. SPOKE – первая студия фитнеса, которая ничего не говорит о преобразовании тела, потому что многочисленные исследования доказывают, что физическая красота не имеет ничего общего со здоровьем. По-настоящему здоровые люди – это те, кто чувствует себя нужным, любимым, поддерживаемым и кто занимается любимым делом. Таким людям плевать, что они не влезают в джинсы двадцать шестого размера.

– Давай так, – говорю я Келли. – Я ничего не говорю о том, что ты впервые в Монтоке, а ты рассмотришь бесплатное членство для местных.

– Нет, Бретт, – в своей манере ответила Келли. – Кому-то в нашей семье нужно окончить колледж.

– Неполное образование в Дартмуте равно полной степени в городском университете Нью-Йорка, – указала я.

– Я получу стипендию, – вмешалась Лайла. Этот маленький идеальный ангел отыскал веник и подметал вокруг мата для йоги – там было грязно, а инструктора будут проходить собеседование босыми. Когда родилась Лайла, доктор сказал, что у нее двадцать пять процентов моих генов, но, я думаю, с тех пор эти гены несколько раз размножились и поделились. Вести аккаунт в Инстаграме и онлайн-магазин, продающий изделия имазигенских женщин, – идея Лайлы. Лента пестрит великолепными ковриками из лоскутков, изделиями из керамики и оливковым маслом холодного отжима, а весь доход уходит женщинам гор Высокого Атласа. Лайла, как и ее тетя, руководствуется сердцем, а не кошельком. Для этого у нас есть Келли.

– Не так просто получить стипендию, Лайла, – возразила Келли. – Особенно в хороший университет.

– Уф, – выдохнула я, долго глядя Лайле в глаза, ее улыбка бросала мне вызов – мол, скажи это. – Думаю, у нее все будет хорошо.

– Не надо, Бретт, – пробормотала Келли, затем плюхнулась на стул, а ее дочь продолжила подметать пол.

Я подошла к ней и, положив руки на спинку стула, наклонилась так, чтобы она ощутила в моем дыхании лавандово-розовый «мы могли просто заехать в Dunkin» пончик с маком.

– Знаешь, притворяться дальтоником так же оскорбительно, как и говорить слово «черномазый».

Келли оттолкнула мое лицо ладонью.

– Прекрати.

Вышло похоже на мольбу уставшего человека. Келли – мама и до настоящего момента уставала так, что мне, бездетному индивидууму, возглавляющему многомиллионную корпорацию, трудно даже представить.

Келли родила Лайлу в девятнадцать – хотела этим выразить неповиновение нашей умершей матери. Келли взрослела под давлением матери: прилежно училась, брала уроки игры на пианино, занималась благотворительным фондом, не отказывалась от репетиторов для сдачи SAT, редакторов эссе для поступления в колледж, тренеров для собеседований в колледж, поступила в Дартмутский университет, ходила на летние сессии на медицинском и, наконец, связалась с международной школой глобального здравоохранения в Северной Африке, из которой вернулась сиротой, беременной и до ужаса сдержанной. В традиционном плане нашу маму строгой не назовешь. Она постоянно пребывала в депрессии, была вялой и способной расплакаться из-за какого-то пятнышка на блузке. Келли была придворным шутом, но вместо того, чтобы забавляться и рассказывать шутки, она получала отличные оценки и влегкую играла Баха. Когда наша мама умерла (после трех инсультов), Келли освободилась от обязанностей. Мне все еще непонятно, почему она решила отпраздновать свою свободу, обзаведясь очередными наручниками, но тогда у нас не было бы Лайлы, которая на подсознательном уровне должна любить мою сестру больше, чем меня. Но это не так. И я, и Келли это знаем. Настоящая превратность судьбы.

Потому что в старшей школе меня никто не любил. Я курила травку вместо урока испанского, проколола нос, завтракала крекерами с сыром и все больше и больше становилась похожей на маму – вопиющее преступление. Я никогда этого не понимала. Может, Келли и получила гены стройности, но мы с мамой могли похвастаться лицом. Как-то раз один парень из старшей школы сказал, что если переставить мою голову на тело Келли, то получится супермодель. В этом-то и проблема воспитания девочек – мы обе были польщены. Одна из нас даже сделала ему минет.

* * *

Эрин возвращается из уборной, встряхивая влажными руками.

– Там нет бумажных полотенец, – сообщает она. Я просовываю руку в толстовку и прихожу ей на помощь. На мгновение наши пальцы переплетаются через махровую ткань, и мы чувствуем, что наши руки одного размера. Мне нравится знакомить других женщин с прелестями равенства.

– Спасибо.

Эрин покраснела. Она садится и нажимает кнопку воспроизведения на диктофоне, бросив на меня сердитый взгляд. Я поднимаю руку и пожимаю плечами – без понятия, как это произошло, – и она отвлекается на блеснувшее кольцо.

– А, – произносит она, – вот и знаменитое кольцо.

Я вытягиваю руку, чтобы мы обе могли восхититься золотым кольцом на моем мизинце.

– Для меня это как коктейль-тайм в клубе, – говорю я, – но к дизайну я не имею никакого отношения.

Когда шоу продлили на третий сезон, Джен, Стеф и я поняли, что мы – единственные из оригинального состава, и Стеф подбросила идею изготовить кольца, чтобы отпраздновать это важное достижение. Она отправила мне ссылку на сайт дизайнера компании Гвинет Пэлтроу, где стоимость за один дюйм позолоты достигала ста восьмидесяти долларов, плюс цена за гравировку СС, Стойкие Сестры. Это было до 23,4 миллионов долларов, до контракта на книгу и гонораров, которые все еще не сделали меня богатой, потому что в Нью-Йорке очень сложно быть богатым. «А Claire’s еще существует?», – написала я в ответ. Стеф ответила: «За мой счет». Многое было за счет Стеф, и что бы она ни говорила, ей это нравилось. Иногда я замечаю, как Келли смотрит на кольцо. Она застенчиво отворачивается, поняв, что ее застукали, словно парня за разглядыванием сисек, когда ты наклоняешься, чтобы поднять что-то с пола.

Взгляд Эрин проходится по моей обнаженной руке.

– Новая?

Я напрягаю бицепс. Я не из тех, кто набивает тату на шее или на запястье.

– Мужчина нужен женщине…

– Как велосипед рыбе, – заканчивает Эрин. Мои чертовы мемуары должны называться: «Еще одна натуралка флиртует (и мне это нравится)».

– Умно, – восторгается Эрин. – Особенно отсылка на велосипед.

– О, Бретт невероятно умна. – Келли хватает меня за горло и дает щелбан – она всегда атакует, когда чувствует, что кто-то начинает тешить мое самолюбие. Ей нравится пытаться оторвать мои длинные нарощенные волосы с корнем. Я сильно впиваюсь зубами в ее руку и чувствую вкус лосьона для тела – единственного, который может себе позволить Келли в Blue Mercury, – и, вскрикнув, она меня отпускает.

Эрин тянется и приглаживает мои волосы.

– Пожалуйста, можете всем сказать, что они настоящие? – спрашиваю я ее.

– Волосы настоящие. – Эрин делает вид, что записывает это в воображаемом блокноте. – Интересно, но я вижу здесь параллель с шоу. Вы как младшая сестра в группе.

– М-м-м, – с сомнением отвечаю я, – мне кажется, Джен Гринберг скорее станет встречаться с хот-догом, чем свяжется со мной кровными узами.

Эрин лопается от смеха.

Между мной и Джен Гринберг нет особой любви. Мы познакомились благодаря индустрии красоты и здоровья несколько лет назад и в первый сезон стали почти что подругами. Зрители наблюдали, как я сблизилась с ее знаменитой гуманисткой-мамой, Иветтой, которая любит Джен из чувства долга, а меня – потому что действительно любит, и все думают, именно поэтому мы не можем произнести имена друг друга, не скривив губы. Но реальность такова, что между экранной Джен – веганка, клевая – и настоящей существует огромная разница. Она стерва, и я ненавижу это притворство.

И знаете что? Это нормально, что мы не ладим. Не стоит приравнивать феминизм к симпатии ко всем женщинам. Это заставляет женщин притворяться милыми, тогда как суть феминизма заключается в том, что женщины могут быть совершенно разными, даже если речь идет о продавщице змеиного масла.

– Мне просто кажется, что у всех есть своя роль, верно? – продолжает Эрин. – Вы ребенок. Задиристый и подающий надежды. Стефани – знатная дама, у которой есть все: деньги, успех, любовь. Джен – явно феминистка королевских кровей, а Лорен – соломинка, которой помешивают коктейль. Хейли была, не знаю… наверное, она была самой нормальной?

И именно поэтому вы говорите о ней в прошедшем времени. Некролог экранной Хейли вышел в US Weekly, с подробным описанием ее желания сосредоточиться на новых и интересных коммерческих возможностях. Словно смысл всего шоу – не задокументировать то же самое. Мне нравилась Хейли, и мне кажется, в ней оставались силы на еще один сезон, но она стала жадной, просила кучу денег, когда как сама ничего не приносила к столу.

Актеры отсеиваются каждый год, и я не вижу причин беспокоиться о том, что стану следующей. У каждого есть история, которая закончится в тот или иной момент, нет смысла тратить силы, стараясь управлять неизбежным, что свойственно некоторым актерам. И все же я лучше потерпела бы это, чем нытье сестры в последние недели. «Поставят ли продюсеры ее на место Хейли? Поговорю ли я снова с Лизой? Пообщаюсь ли в этот раз с Джесси?»

– Думаю, я аутсайдер, – признаюсь я.

Один уголок губ Эрин иронично опускается.

– Вот как. Хотя у аутсайдера в Инстаграме три миллиона подписчиков, тогда как остальные актеры еще не добрались и до полумиллиона. Но с точки зрения вашего социально-экономического положения – да, хотя мне интересно посмотреть, как теперь развернется сезон, когда вы финансово догоняете всех. Кажется, вы действительно работаете на полную катушку. У вас серьезные отношения с умопомрачительной красоткой-адвокатом по правам человека…

– Которая предоставляет помощь жертвам сексуального насилия и говорит на пяти языках, – добавляю я.

Эрин смеется.

– Которая предоставляет помощь жертвам сексуального насилия и говорит на пяти языках. Еще вы заключили контракт на написание книги. Две новые студии. Помещение для йоги. Все это даст вам преимущество перед группой. В смысле, – она показывает на меня, будто я должна знать, о чем она говорит, – оно уже есть, разве не так?

Келли наблюдает за мной, сгорая от любопытства, чем это может обернуться. Впервые кто-то из представителей прессы спросил меня об этом.

– Если вы не знали, я не люблю ходить вокруг да около, – спокойно отвечаю я.

Эрин откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, уверенно улыбаясь и радуясь, что я не оборвала ее.

– Я слышала, вы со Стефани сейчас не разговариваете.

– Это было на TMZ[1], верно? – обращаюсь я к Келли. – Значит, должно быть правдой.

Эрин невозмутимо передергивает плечами.

– TMZ первым разместил новости о смерти Майкла Джексона и ограблении Ким Кардашьян.

– Люблю TMZ, – улыбается мне Келли, наслаждаясь моим трудным положением. Келли известно все о нашей размолвке со Стефани. Но, в отличие от TMZ и от того, что я скажу Эрин, она знает правду, и я могу рассчитывать на то, что она оставит ее в секрете. Сестры равно хороши как в ненависти, так и в любви.

– Мы не общались полгода, – признаюсь я.

Эрин складывает губы, выражая разочарование.

– Мне нравилась ваша дружба. И, боже, – она закатывает глаза, – а ее новая книга? – Она зависает с приоткрытым ртом, будто у нее нет слов. – Вы знали все это о ней?

– Стефани очень скрытный человек.

– Это значит – нет?

– Хоть мы и не дружим, это не значит, что я предам ее доверие. Особенно когда дело касается рассказанной ею истории о домашнем насилии. Я бы никогда так с ней не поступила.

Эрин хмурится и согласно кивает.

– Понятно, что вы по-прежнему о ней заботитесь. Это значит, в следующем сезоне мы увидим примирение?

Я смотрю на старый кассовый аппарат в углу. На стойке все еще стоит тарелка со жвачкой Bazooka. Мне бы хотелось это оставить, если такое возможно. Это словно наказание за чертовщину в виде дождя из одежды спортивного стиля, который вот-вот прольется в этом ничего не подозревающем уголке ни в чем не повинной рыбацкой деревушки.

– Все зависит от нее. Это она обижена на меня. Может, по тем причинам, что вы назвали. Знаю, она сейчас переживает важный момент со своей книгой, но, возможно, я нравилась ей больше в роли аутсайдера.

Эрин ставит локоть на складной стол, подпирая подбородок рукой, и внимательно слушает меня.

– Или потому, что вы не передадите Рианне предварительную копию ее книги?

Ушам своим не верю. Даже TMZ не знал про Рианну.

– Признаюсь, – Эрин поднимает руку, словно собирается дать клятву, – я на неделе звонила Стефани.

Хорошо, что я сижу, потому что, уверена, мои колени подкосились бы.

Она звонила Стефани? Она знает?

– Это я предложила осветить наше начинание йоги, – с милой улыбкой вставляет Келли. И это чистая правда. Я не видела необходимости в присутствии сегодня здесь представителя прессы, но Келли хочет, чтобы в New York Magazine напечатали, что она руководит первой попыткой встать в позу «собаки мордой вниз».

Вдобавок к должности бухгалтера в SPOKE и какой-то жалкой доле инвестора (она щедро внесла оставленные мамой две тысячи), Келли придумала вложить в йогу, которая дешевле студии велотренажеров. Никакого дорогого оборудования, плюс больше места для занятий с более крупными учениками. Поп-ап студия – эксперимент. Если все срастется, я обещала Келли, что она будет управлять своей студией. Но управлять будет нечем, если она не начнет нанимать инструкторов. До Морин приходила Амаль, которая выдала что-то вроде позы скорпиона и говорила писклявым голосочком, как маленькая девочка. Как можно расслабиться под такой голос? А перед ней был Джастин – идеальный вариант, если бы не его требование о двадцатипроцентной надбавке, чтобы он ушел из Pure Yoga. Следующий!

Тяжким преступлением Кристен была скучная последовательность упражнений.

Я роюсь в стопке с резюме.

– Кристен. Я хочу ей перезвонить. Она была хороша. Мне понравилась.

Келли выравнивает стопку резюме, которую я только что раскидала.

– Не Морин?

Я надеваю толстовку. Рукава все еще влажные после рук Эрин.

– Этой сучке следовало оформить предзаказ на мою книгу.

– Боже, – ахает Келли, глядя на смеющуюся Эрин, – пожалуйста, скажите, что это не записывается, Тарин.

Тарин. Не Эрин. По позвоночнику словно пробегают бенгальские огни. Я что, все утро называла важного репортера не тем именем? Вспоминаю наш разговор и мысленно выдыхаю, осознав, что не напортачила. Обычно я хорошо запоминала имена, но в последнее время голова забита разными мыслями. Хвала Келли, которая занимается остальными деталями, чтобы я могла сосредоточиться на главном. Напоминаю себе, что поэтому она мне и нужна. Просто в последнее время я начала сомневаться в ее надобности.

* * *

Келли тянется к козырьку над пассажирским сиденьем и, открыв его, затаскивает на колени тяжеленную косметичку. Она притащила все с собой, как какая-то танцовщица передвижного театра.

– Я буду вести себя тихо, – говорит Лайла.

– Лайла, милая, это недопустимо, – отвечает Келли, так густо намазывая на губы розовый блеск, что он напоминает глазурь на клубничном пончике, который никто не захочет. Ее хорошей чистой коже не нужен жидкий тон, хотя она считает иначе, еще она уложила волосы донельзя аккуратной волной. Я не многое знаю о моде или дизайнерских пончиках – как и Келли, но она пытается и очень редко попадает в десятку, – но знаю, что ни одна женщина Нью-Йорка больше не укладывает столь методично волосы в стиле «растрепанных» фэшн-блогеров. Хотя бы оделась она прилично. На прошлой неделе она появилась в моей квартире с десятью отвратительными короткими платьями. Мне хотелось отправить ее на встречу с Джесси в таком виде, словно она праздновала развод в коктейль-баре Хобокена, но потом я вспомнила, что каждый август мама брала с собой за новой школьной одеждой только Келли. Объясняла она это тем, что многие младшие сестры донашивают одежду за старшими, так зачем платить за два набора одежды только потому, что я не могу взять себя в руки и сбросить вес? Как будто моя тощая личность находилась в бегах и я должна была гнаться за ней, как охотник за головами, размахивающий лассо над головой. Каждый раз в августе, оказавшись у кассы, Келли притворялась, что передумала насчет джинсов или фланелевой рубашки, и бежала обратно в примерочную, чтобы найти, чем бы это заменить. На самом же деле она брала вещь моего размера, чтобы у меня был хотя бы один новый наряд для начала учебного года. Однажды я спустилась вниз в серой толстовке Gap из новой спортивной коллекции 1997 года, и только мама собралась что-то сказать, как Келли закричала: «Я получила четверку за тест по испанскому!» Это было равносильно принятию на себя пули. Вот это офигенная сестра. И тогда я попросила свою девушку одолжить Келли платье почти как у Стиви Никс, купленное на последнем этаже Barneys, которое Zara продавала в десять раз дешевле. У моей сестры и Арч одинаковый размер. Моя сестра и Арч «умеют держать себя в руках».

– Ты же не могла знать, – говорю я. – Нянька сорвалась.

– Черт побери, Бретт! – Келли отворачивается от зеркала, успев накрасить розовым лишь нижнюю губу. Естественно, ей можно ругаться перед Лайлой. – Хоть раз побудь на моей стороне. Например, сейчас. – Келли явно нервничает перед встречей. «Не нервничай», – не говорю я ей. Джесси Барнс, наш бесстрашный лидер, ни за что не возьмет ее на вакантное место Хейли. Но как только New York Magazine выложил на сайте фотографии студии йоги, Келли начала: «Что, если нам после обеда заскочить к Джесси?» Джесси практически каждые выходные проводит в своем доме в Монтоке, даже во внесезонье, и Келли вбила себе в голову, что сможет попасть на шоу с помощью Джесси, хотя я сказала ей, что Джесси не занимается такими мелочами, как кастинг. Принятие таких решений Джесси переложила на Лизу, нашего исполнительного продюсера. Но Келли уже попытала удачу с Лизой, за это мы обе получили по голове. «ДОРОГАЯ ЧЕРТОВА БРЕТТ, – написала мне Лиза после устроенной мной встречи за кофе, – СПАСИБО, ЧТО УПУСТИЛА ДЕТАЛИ НАСЧЕТ ЧЕРТОВА ВЫМЕНИ СЕСТРЫ И ВПУСТУЮ ПОТРАТИЛА МОЕ ЧЕРТОВО ВРЕМЯ!»

Я не сказала Лизе, что Келли – мать-одиночка девочки-подростка, потому что тогда бы она не согласилась на встречу, а мне нужно было, чтобы сестра сама услышала, что не подходит для шоу про молодых женщин, которые отказались от замужества (в общем смысле) и детей (в частности) ради создания империи. Мне нужно, чтобы она забыла о своей несбыточной мечте стать звездой реалити-шоу. Но Келли все равно не понимает, что, в отличие от обвисшего живота после родов, материнство – это выбор. А в глазах Джесси Барнс он неправильный.

Джесси Барнс полгода живет в пляжном бунгало 1960-х годов с двумя спальнями и одной ванной, который расположен на краю мифического глинистого утеса Монтока. Конечно, у нее есть средства, чтобы снести его и построить какой-нибудь звездолет со стеклянными стенами, как сделало бы большинство людей. Но большинство – не Джесси Барнс. Живущая в одиночестве в большом старом доме женщина всегда задает себя вопрос: чем его заполнить? Супругом, детьми, многочисленными собаками из приютов, которые могут похвастаться личной страничкой в Инстаграме. Но лачуга стоимостью в пять миллионов долларов на самом дорогом пляже страны отвечает на этот вопрос шикарной сдержанностью. Женщина, живущая в слишком большом для нее одной доме, – это неоспоримый вызов патриархальному обществу. Она говорит: «Мне себя достаточно».

Нас встречает Хэнк, все еще одетый с рыбалки в зеленые заброды. Джесси познакомилась с Хэнком много лет назад в рыболовном доке в Монтоке и стала напрямую покупать у него рыбу-меч и морского окуня. Иногда она платит ему, чтобы он отремонтировал поломку в ее доме.

– Привет, девочки, – говорит Хэнк. Ему позволительно так к нам обращаться, потому что Хэнку за семьдесят. Но у Охотниц есть свои правила. Главное правило: мы женщины. Не девочки. Я – двадцатисемилетний первопроходец оздоровительных просторов, который перевоплотил свою компанию в саморазвивающуюся корпорацию безо всякого юриста. Можно ли назвать мужскую версию меня мальчиком? Попробуйте произнести это вслух. Звучит неправильно. – Она на заднем дворе.

Он подзывает нас тремя кривоватыми пальцами.

Сквозь раздвижные стеклянные двери я вижу, что Джесси читает The New Yorker – ха! – лежа на шезлонге у накрытого брезентом бассейна, на ее ноги накинут полосатый плед из натурального шелка и шерстяной пряжи. Келли изо всех сил старается не пялиться, но у нее это не получается. На Джесси Барнс невозможно не пялиться, она выдающаяся личность, кем бы вы ее не считали: первым феминистским голосом реалити-шоу (по версии The New York Times) или феминистской обманщицей (версия The New Yorker).

– Привет! – бодро восклицает Келли, не успевает еще Хэнк нас представить. Джесси напрягается, но любезно улыбается.

– Келли! – отвечает Джесси и встает, чтобы обнять ее. Келли встречалась с Джесси и раньше, в главном офисе и на встречах, но лишь мимолетно. При такой близости, без съемочного макияжа и хорошего освещения, она наконец увидит то, что вижу я: у сердцеедки из буч-сообщества смазливо розовые щеки и подбородок, а волосы слишком темные для цвета лица.

– Ого, – Джесси оценивает Келли на расстоянии вытянутой руки, – посмотри, какая ты красивая!

Будь Келли моего размера, никто не назвал бы ее красивой. У нее обычное, ничем не примечательное лицо.

– Разве можно поверить, что у нее есть дочь? – Я обнимаюсь с Джесси, ощущая на себе сердитый взгляд Келли. Знаю, она думает, я пытаюсь саботировать ее, упомянув о дочери. Но это не так. Я просто не собираюсь притворяться, что моей племянницы не существует, чтобы Келли насладилась тринадцатью минутами славы.

«У тебя больше шансов получить роль в нашем шоу, если ты мужчина, а не мать», – сказала я Кел. А еще, возможно, мне кажется, что сестра вторгается на мою территорию. У нас как у женщин есть выбор, но правильного выбора не существует, ведь неважно, что ты решишь, мир скажет тебе, что ты делаешь это неправильно. Вы читали в The New York Times некролог о восьмидесятивосьмилетнем ученом? Вот что именно было написано в оригинале, а не в той исправленной версии, выпущенной в интернете: «Она готовила паршивый бефстроганов, следовала за постоянно меняющим работы мужем и на восемь лет оставила карьеру, чтобы воспитать троих детей. «Самая лучшая мама в мире», – сказал ее сын Мэттью». Вот с чего начали редакторы некролог о женщине, изобретения которой обеспечили нас спутниками.

А материнство – ограничение, которое впитали в себя женщины. Вот прямо сейчас посмотрите в Инстаграме и Твиттере профили знакомых вам мужчин. Сколько из них в своей биографии пишут «отец», «муж» или – рукалицо – «муж@имя жены»? Думаю, немногие, потому что мужчин воспитывали считать себя многогранными личностями, с целым рядом сложностей, противоречий и призматических отличительных черт. И когда они определяют всего несколько граней в себе, сводят все к одной или двум чертам, то это скорее будет профессия или любимая футбольная команда, но никак не семья.

Так что есть матери и нематери, ни один из вариантов не является простым, но материнство хотя бы удобно. Общество ожидает от нас этого выбора. То же самое касается замужества, кто-то соглашается взять фамилию мужа, чтобы он стал финансовой опорой, и учится готовить паршивый бефстроганов.

И так существует куча реалити-шоу, которые изображают либо этот традиционный образ жизни («Настоящие домохозяйки»), либо стремление к такому образу жизни («Холостяк»). В какое время суток ни включи телевизор, матери, жены и домохозяйки видят олицетворение себе подобных.

Но нет ничего для нематерей, нежен и женщин, которые не могут даже взбить яйцо. И нас таких много больше, чем когда-либо. Несколько лет назад, когда ей было всего тридцать девять и она работала менеджером телекомпании Saluté, Джесси Барнс прочитала некролог Ивонн Брилл, а затем и статистику исследовательского центра, которая показывала, что впервые женщины опережали мужчин в трудоустройстве после окончания высшего учебного заведения и на руководящих должностях. Больше женщин, чем когда-либо, опережали своих мужей, открывали свой бизнес и решали отложить замужество и рождение детей или вообще отказывались от первого и второго. «Появляются ли в каком-нибудь реалити-шоу такие женщины?» – задумалась Джесси, а когда не смогла найти его, создала сама.

Благодаря тому, что она стремилась собрать этнически, сексуально и физически разнообразных актеров, я нашла свое место, хотя всю жизнь никуда не вписывалась. «Охотницы за целями» – маленький уголок реалити-шоу, куда вписываются такие, как я, и нечестно – и типично, – что такие, как Келли, женщины с огромными сиськами и тонкой талией, с одобренной обществом и используемой по делу утробой, и пытаются заявить свои права на кусочек этой скудной территории.

– Тут невероятно, – восхищается Келли. Джесси провела нас до конца своего участка, где Атлантический океан нещадно набрасывается на основание утеса. Это не бирюзовые воды в рекламе «Круизы по Карибскому морю» или ласковые коричневые волны пляжа Джерси, где я училась серфить. Это – обитель Моби Дика. Эти волны цвета стали превратят тебя в пропавшего человека. Из всех известных мне скользких сучек – а я знаю нескольких – океан выигрывает с большим преимуществом.

– Вы знали, что этот дом изначально был построен в двух сотнях футов от обрыва? – Джесси подмигивает мне, прекрасно зная, что я десятки раз слышала эту историю.

Я всплескиваю рукой.

– Да. Расскажи ей.

Джесси объясняет, что земля подверглась эрозии – разрушилось сто семьдесят пять футов за тридцать девять лет со дня постройки дома. Ей пришлось обратиться в департамент планирования Ист-Хэмптона за экстренным согласием о переносе дома поближе к дороге.

– Не проще ли снести его и построить новый? – спрашивает Келли, и я в ужасе закрываю глаза.

– Этот дом был построен на территории бывшего бункера Второй мировой войны и поставлен на тот бетон. – Джесси снисходительно улыбается Келли и без каких-либо дальнейших объяснений возвращается к столику для пикника.

Хэнк оставил на наших местах сложенные шелково-шерстяные пледы: с синими полосками – для меня, с серыми – для Келли. Мы накидываем их на плечи и киваем Хэнку, когда он предлагает нам красного вина. Джесси наблюдает за Келли, и сестра, осознав это, опускает подбородок на сложенные руки и сверкает широкой улыбкой, как у пятиклассниц в день фотографирования.

Джесси смеется.

– Наверное, я просто пытаюсь найти сходство.

– Мы чихаем по три раза, – язвлю я. Может, будь мои волосы натурального цвета, а бедра чуть поменьше, Джесси заметила бы сходство. Стефани платит кучу денег крутому психотерапевту, чтобы та изгоняла ее демонов, и однажды она решила проанализировать меня, предположив, что в старшей школе я набрала вес и покрыла руки татуировками в качестве защитного механизма против сравнений с Келли. Келли была красивой, умной и успешной. Изменение своей внешности, плохие отметки и несоответствие ожиданиям мамы шутки ради – все это меньше травмировало эмоционально, нежели попытки достичь высот Келли и потерпеть неудачу.

«И кстати, – добавила Стефани, – среднестатистическая американка носит восемнадцатый размер. Так что ты не толстая». – Было бы здорово, если бы все перестали думать, что мне хочется быть худой. «Вы показываете молодым девушкам, что не нужно быть худой, чтобы быть красивой», – именно так немало редакторов женских журналов, представляющих движение бодипозитив[2], начинали интервью со мной, от чего мой таз сводило в припадке злобы. «Нет, – исправляла я их, – я показываю молодым девушкам, что не нужно быть красивой, чтобы быть значимой». Если завтра я умру и меня запомнят за что-то одно, пусть за это: женщины могут много чего предложить миру, помимо своей красоты, будь она традиционная или нет. Мужчин воспитывают так, что они не беспокоятся насчет своей внешности. Их воспитывают, чтобы они беспокоились за свое наследие. Вот какой пример я пытаюсь подать молодым девушкам: будьте теми, чья жизнь имеет значение.

– Вы нашли место? – спрашивает нас Джесси.

– Ага, – отвечаю я.

– Ух ты! – Джесси поворачивается ко мне. – И где?

– Знаешь, где Puff n’ Putt? – надоедливо встревает Келли.

– Поле для мини-гольфа? – спрашивает Джесси.

Келли кивает.

– Мы прямо через дорогу. Тот хозяйственный магазин закрылся. Замечательное месторасположение.

– И нам практически не придется вкладываться, – я потираю пальцами, имея в виду деньги, – что хорошо, ведь мне придется питаться лапшой быстрого приготовления во время расширения.

Келли под столиком вонзает в мое бедро недавно наточенный ноготь. Я обхватываю ее палец и выкручиваю его, стараясь изо всех сил одной рукой причинить ей травму, как когда-то в нашем далеком детстве. Именно в 90-х мы с Келли должны были перерасти драки, вот только они с годами усилились, и теперь мы словно взрослые дети или люди, достойные места в программе «Мои странные пристрастия» на канале TLC. Самый долгий перерыв от наших еженедельных поединков произошел десять лет назад, когда Лайле было два года, да и то лишь потому, что мы поняли, что чертовски ее пугали. Она вбегала в комнату, как только слышала возню, рыдала и кричала: «Нет боли! Нет боли!»

Мы не сговариваясь прекратили драки. На некоторое время. Но однажды, пока Лайла спала, Келли открыла холодильник и обнаружила, что я выпила последнюю банку ее диетической колы. Она стащила меня с дивана за хвостик, и мы молча дрались друг с другом, пока не пришло время будить Лайлу. И с тех пор это превратилось в нашу рутину – тихое домашнее насилие. Мы понимаем, что это неправильно. Понимаем, что должны это прекратить.

Келли ударяется о стол, пытаясь вывернуть палец из моей крепкой хватки, и Джесси с любопытством смотрит нас. Мы выпрямляемся и одаряем ее нашими самыми лучшими улыбками «тебе показалось».

– Мы прекрасно справляемся сами, – говорит Келли, смущенно потирая пальцы. – Капитал большинства первоначальных предприятий вырос от двух до четырнадцати миллионов долларов. Мы практически утроили его.

– Я не удивлена, – отвечает Джесси. – У SPOKE просто изумительная концепция.

– Да, но у многих предприятий хорошая концепция, – продолжает Келли. – А чтобы преодолеть этот барьер в четырнадцать миллионов долларов, нужна экспоненциальная оценка компании, и, поскольку это частная компания, информация об оценке должна быть оглашена публично, это привлечет акционеров.

Джесси медленно моргает, словно ее хорошенько прокрутили на танцполе.

– Господи, – обращается она ко мне, – она как Джон Нэш с большими буферами.

Меня смехотворно пронзает зависть. Джесси известна тем, что отпускает молодым красивым девушкам развратные комментарии, но я предпочитаю, чтобы они доставались мне, вот так.

– У Келли мозг совсем не как у мамочек, – тихо произношу я. Сестра выпучивает глаза а-ля «заткнись!», потому что я снова подняла тему ее дочки. Я повторяю за ней. Келли хочет, чтобы все считали, мы набираем обороты, ведь наше финансирование широко освещается в прессе. Она думает, благодаря этому станет более подходящей кандидатурой, хотя я получила работу, будучи на мели. Продюсеры изначально не представляли себе Охотницу с финансовыми трудностями, но найти загадочного гомосексуального представителя миллениума оказалось довольно сложно, а Джесси не собиралась снимать шоу без хотя бы одного своего представителя.

Как только я оказалась в группе, продюсеры поняли, что я привнесла в нее столь необходимое своеобразие. Я греческий хор, вместе с которым зрители закатывают глаза, когда Лорен приводит в действие металлодетектор аэропорта, потому что забыла снять оба – внимание, оба – браслета коллекции Cartier Love.

Эрин или Тарин, или как там ее, была права, что расстановка сил в этом сезоне изменится, и я переживаю, как это проявится со стороны зрителей. Я всегда была обычным человеком, располагающим к себе любимчиком, и хочу четко заявить, что, пока я делаю карьеру, мой триумф исходит не от возможности позволить себе арендовать квартиру с посудомоечной машиной, а из возможности воздать должное женщинам, которые в этом нуждаются.

Джесси сексуально выгибает бровь. Она – вечная холостячка, отличная любовница, которая закатывает на этом самом утесе пицца-вечеринки с такими, как Шерил Сэндберг и Алек Болдуин.

Телезрители постоянно звонят ей на афтер-шоу, желая узнать, когда же мы вдвоем признаемся в своей интрижке. Я должна кое в чем признаться, но не в этом.

– В любом случае, – говорит она, – не думаю, что после экспоненциальной оценки, – улыбается Келли, – ты долго будешь питаться лапшой.

Я показываю на небо.

– Твои бы слова да богу в уши. Но эти деньги пока не достанутся нам. Все пойдет на новые студии и электровелосипеды.

– Бретт скромничает, – настаивает Келли, убирая волосы за ухо, чтобы выдать бриллиантовые серьги Арч за свои. Келли не получает зарплату в SPOKE. Она живет за счет денег, оставленных нашей мамой, и они быстро заканчиваются. Я тоже не получаю, но зарабатываю на жизнь публичными выступлениями и расширением бренда с помощью книги. Шоу платит менее пяти тысяч в год, и не зря – продюсеры хотят привлечь внимание девушек, которые уже сформировались, а не тех, что ищут наживу.

– Деньги придут, если продолжите заниматься тем, что умеете, – поучает Джесси. Затем поднимает бокал. – Выпьем. За крутую студию йоги, за контракт на книгу, за деньги на стадии активного роста и новую девушку.

Я пританцовываю на месте, и Джесси смеется.

– Когда я с ней познакомлюсь?

– Как только я состыкую графики, – отвечаю я.

– А старшая сестра одобряет бейбу? – спрашивает Джесси Келли. Келли смущенно склоняет голову.

– Бейбу, Кел. – Я смеюсь над ней. – Это значит «вторая половинка». – А потом объясняю Джесси: – Она нечасто выходит в свет.

– Я знаю, что означает бейба, – огрызается Келли. Врет!

– Хочешь знать, что я думаю о бейбе? – Келли поворачивается к Джесси с таким выражением лица, от которого мое сердце начинает колотиться, будто кроссовок в сушке. Черт. Не стоило настраивать ее против себя на глазах у Джесси. – Мы ее обожаем! – чересчур восторженно восклицает она.

– Мы?

Келли на мгновение прикрывает глаза, ругая себя за то, что снова подняла тему Лайлы.

– Я и Лайла – моя дочка.

– Красивое имя, – говорит Джесси, как будто ее это мало волнует. Потом поворачивается ко мне: – Бретт, я так полагаю, другие пока ее не видели?

– Нет. Никто. Пока что.

– Даже Стефани?

– Мы состыковались после того, как Стефани и я… ну знаешь… – Я замолкаю, и Джесси улыбается мне, словно все знает, но хочет услышать это от меня. – Да ладно тебе, – стону я. – Ты же знаешь, что произошло.

– Я могу услышать это от тебя, а не от TMZ? – приторно мило спрашивает она.

Я вздыхаю и поправляю пробор в волосах. Искажать правду перед Джесси опасно, но Стефани не оставила мне другого выбора.

– Она начала странно себя вести, как только я заключила контракт на книгу. Словно… кажется, она не была за меня рада. Никаких поздравлений. Просто сразу спросила, сколько мне заплатили, и предположила, что за меня эту книгу напишет редактор. А когда я сказала ей, что съезжаю… – я замолкаю.

Джесси кивает. Я жила со Стефани (и Винсом, ее мужем) большую часть второго сезона – любимая сюжетная линия, – а потом съехалась с бывшей девушкой. Когда мы с ней расстались, Сара осталась в квартире до истечения арендного срока, а я тем временем вернулась к Клиффордс. Во второй раз мое пребывание прошло не уж так гладко.

– Ну наконец благодаря авансу я смогла позволить себе съехать. И Стефани дико рассердилась. Сказала мне, что авансы за книги выплачиваются частями, и пятьсот тысяч – не такие уж большие деньги, как я думаю, потому что выдаются в течение нескольких лет, а еще плюс налоги и бла-бла-бла. Я видела график платежей в своем контракте. И поняла его. Я не собиралась покупать особняк в Верхнем Ист-Сайде. Мне двадцать семь. Я просто хотела иметь собственный уголок. Это была ситуация из разряда, когда большой парень грозит пальцем маленькому, чтобы тот остался в его квартире.

– И все это было до того, как вышла ее книга? – спрашивает Джесси, подпирая розовую щеку ладонью.

Я киваю.

– Да, я тоже так подумала. У нее стресс. Она писала только художественную литературу, а теперь раскрывает информацию о своей жизни. Я была готова это забыть. Но потом… – Я вздыхаю. До этого момента я говорила правду. Пути назад уже не будет. – Она захотела, чтобы я передала копию ее новой книги Рианне. Хотела, чтобы та рассказала о ней в социальных сетях и чтобы сыграла ее, если книга выйдет, станет хитом и по ней захотят снять фильм.

– Эта роль подошла бы Рианне, – замечает Джесси.

– Если бы она была на пять лет старше, выпрямила волосы и оделась как местные сплетницы, то да, возможно.

– Да ладно тебе, – дразнится Джесси.

– Я могу признать, когда кто-то добивается успеха. Не то чтобы ее жизнь не подходит для удивительной истории. Подходит. Она удивительна. То, что она пережила и как рассказала об этом. Но дело не в этом. А в том, что Рианна – другой уровень, и мне неудобно вдруг писать ей на электронку, чтобы протолкнуть книгу коллеги. Это подло. Я думала, что, будучи моей подругой, Стефани поймет меня. Но в ее глазах все совсем иначе. Она думает, что я зазналась и не хочу ей помогать. Что после всего, что она для меня сделала, я ей должна. Однако это она настаивала на том, чтобы я к ней переехала. Оба раза. Я, конечно, благодарна, – я кладу руку на сердце, – но не просила. Она словно сделала это, чтобы оставить меня в должниках.

– Это было бы неуместно, – добавляет Келли, со здравым смыслом вставая на мою защиту. – Мы пытаемся развить отношения между командой Рианны и SPOKE и не хотим выглядеть так, будто получаем выгоду от ее великодушия. После ее фотографий в People бронирование занятий выросло на двести процентов, и любые наши просьбы к ней должны носить стратегический характер.

– Можно я еще добавлю? – Я поднимаю руку, как будто все другие замечания меркнут на фоне этого. – Книга вышла, заработала оглушительный успех, и со Стефани связалась режиссер с номинацией на «Оскар». У нее все хорошо.

– Ты поздравила ее? – спрашивает Джесси.

– А она, в свою очередь, поздравила меня?

– Молодец, – хвалит Джесси. – Пока ничего не делай. Запишем на камеру первую встречу.

Тут подходит Хэнк с белым подносом на ладони, ставит его в центр стола и говорит Келли на ухо – лично, но не тихо:

– Ваша дочь спрашивает, есть ли у вас с собой зарядка.

Джесси замирает, кусок колбасы завис на полпути ко рту.

– Твоя дочь?

– Эм, да, – отвечает Келли, роясь в сумочке Арч, название которой невозможно выговорить. – К сожалению, нянька сорвалась. Она ждет меня в машине. Все нормально.

– Ты не замужем? – спрашивает Джесси, и Келли угукает, будто пытается как можно быстрее съехать с темы.

Лицо Келли стало красным, и мне бы это понравилось, если бы я не ощутила гнетущий страх. Я замечаю микроскопическое изменение в глазах Джесси – коварный блеск – и понимаю, что Келли не просто потеряла очки за то, что является мамой-одиночкой. Она заслужила одно. Двадцать футов – или какое там расстояние от подъездной дорожки до стола? – вот и все, что отделяет Келли от получения работы. Если Джесси увидит Лайлу, то все будет решено. Келли пробралась в SPOKE, а теперь прокладывает путь в шоу. Поверить не могу. Есть вообще что-то только мое?

– Одна? – спрашивает Джесси с небольшим осуждением. – Почему бы ей к нам не присоединиться?

Мне нужно это остановить. Сказать что угодно, лишь бы уберечь Лайлу от Джесси.

– У нее есть телефон. – Я по-доброму закатываю глаза, словно в наше время больше ничего и не нужно, чтобы выжить.

– Мне неудобно, что она сидит там одна, – говорит Джесси Хэнку, который печально кивает. – Она хочет есть?

– В машине лежат пончики, – быстро встреваю я.

Келли с любопытством поворачивается ко мне. Всего несколько минут назад я тыкала присутствием Лайлы Джесси в лицо, а теперь хочу, чтобы она оставалась незамеченной и неизвестной. Знаю, она думает – почему?

– Пончики – это не еда, – возражает Джесси.

– Могу приготовить ей сырный тост, – предлагает Хэнк.

– Она любит сырные тосты, правда, Бретт? – Келли улыбается мне, и за это я позже ее ударю. Она уловила мою тревогу – наверняка есть веские причины, почему я так усердно пытаюсь скрыть Лайлу от Джесси, причины, которые могут сыграть в ее пользу. Главный недостаток моей сестры – она слишком хорошо меня знает. Потому она встает и идет к машине за Лайлой.

– Прости за это, – говорю я Джесси.

– Ничего страшного, – отвечает она. – У тебя чудесная сестра. Сколько ей?

Я сглатываю.

– Тридцать один.

Джесси кривит лицо – ей это не по душе, но работать она с этим сможет.

Слышу, как за моей спиной приближаются Келли и Лайла, но не оборачиваюсь. Сижу и наблюдаю, как на лице Джесси расцветает восторг, когда она понимает, что моя чудесная сестра – не просто трудолюбивая мать-одиночка, она трудолюбивая мать-одиночка темнокожей девочки. Она нонсенс. Нетрадиционная новинка. И она в деле.

– Это Лайла, – представляет Келли. – Она безумно рада с тобой познакомиться. Она твоя большая фанатка.

– Я каждый вечер смотрю ваше шоу, – говорит Лайла, взяв Джесси за руку крепкой хваткой, которой я ее обучила.

– Правда? – восклицает Джесси писклявым голосом, какого я прежде не слышала. Затем устраивает представление, хватаясь за свою руку, когда Лайла ее отпускает – будто племянница сжала ее до поломки костей. – Твоя мама разрешает тебе так засиживаться допоздна?

– Я сова, – буднично произносит Лайла, и Джесси смеется – а как иначе?

Келли медленно озаряется, как один из тех симуляторов солнечного света, что предназначены осторожно пробудить тебя утром. Она вскидывает руки, словно ей приходится с этим мириться. Все для дочери.

– Лайле двенадцать, но такое ощущение, будто все двадцать. Ты знаешь, что она открыла интернет-магазин по продаже товаров, изготовленных имазигенскими женщинами и детьми? Она отказывается получать долю, но нашла способ зарабатывать с помощью спонсорских постов.

– Начинающая Охотница за целью! – восклицает Джесси.

Я даже теряю дар речи.

Келли кладет руку на кудри дочери, на случай если Джесси не заметила, насколько они красивы. Как будто риелтор, показывающий эксклюзивный новый объект, – думаете, что кухня – нечто, но подождите, пока не увидите хозяйскую ванную.

– Она у меня особенная.

– И с таким хорошим вкусом. Посмотри на себя и эту сумочку Mansur Gavriel. – В голосе Джесси появляется тягучее французское произношение.

– Ее купила Бретт, – говорит Лайла. С этой потертой сумочкой, болтающейся у ее узких бедер, она выглядит как маленькая модель.

Так и есть, ее купила я. Но Келли пыталась заставить Лайлу вернуть сумочку. Это противостояние длилось практически неделю, мы с Лайлой почти не разговаривали с Келли, пока она наконец не ощетинилась, когда я однажды спросила, почему на ней лишь одна серьга. «Потому что меня чертовски достало, что вы двое сговорились. Можете оставить эту чертову хреново сделанную сумку за хреновы пять сотен долларов. Да она вся в гребаных царапинах!»

Она и должна быть в царапинах, выглядеть поношенной, но в тот момент я решила об этом умолчать. Единственный способ утихомирить Келли – позволить ей выговориться.

– Сумка будет круто смотреться по телевизору, – продолжает Джесси.

Моя племянница и сестра теряют дар речи, прокручивая в голове сказанное Джесси, чтобы убедиться, что все верно поняли.

– Подождите? – улыбается Лайла. У нее щербинка между зубами, как у Лорен Хаттон, и она придает ее ангельскому личику оригинальности. – Вы предлагаете мне сняться в шоу?

– А ты бы этого хотела? – спрашивает Джесси.

Лайла несколько секунд потрясенно смотрит на нее. Затем так громко взвизгивает, что где-то на улице лает собака. Она прикрывает рот, а улыбка превращает ее глаза в щелочки.

Келли, хихикая, успокаивает ее.

– Серьезно, вот просто так?

– Возьмешь Лайлу и Келли? – спрашиваю я в оцепенении и шоке.

– Лайла, наверное, станет актером для эпизодов – нужно учитывать закон о детском труде. И конечно же, ей понадобится разрешение не только от тебя, Келли, но и от ее отца. Это станет проблемой?

– Мой отец нигериец, он живет в Марокко, – говорит Лайла, бросив на мать обвиняющий взгляд.

Джесси мрачнеет.

– Значит, это станет проблемой?

Келли утешительно поглаживает Лайлу по спине.

– К сожалению, это все, что мы о нем знаем. Я так и не узнала его полное имя, а что беременна, поняла только в Штатах, и возможности с ним связаться уже не было.

– Ну, – говорит Джесси Лайле, – мне очень жаль. Но это определенно все упрощает.

– Разве не стоит сначала обсудить это с Лизой? – безнадежно встреваю я. Это последняя попытка остановить поезд до того, как он покинет станцию.

Джесси отмахивается от Лизиного авторитета.

– Шоу стало слишком скучным. Устарели «Охотницы за целью». Мы – стая рыб, а не косяк. – Она зажимает сложенные руки между коленей и обращается к Лайле так, будто ей пять, а не двенадцать. – Ты знаешь разницу между стаей рыб и косяком?

– Эм… – Лайла задумывается, – косяк рыб плывет в одном направлении?

Откуда, черт побери, она это знает? Даже я не знала, во всяком случае, не смогла бы ответить так лаконично.

– Верно! – очарованно смеется Джесси. – Косяк рыб плывет в одном направлении, а стая – это группа рыб, которые держатся вместе по особым причинам. И хотя в социальном плане группа должна иметь значение, для крутого шоу этого недостаточно, если все плывут в одном направлении. Итак, – она кладет руки на бедра, как при старте на забеге, – давай хотя бы посетим съемки. Запишем вас обеих. Предоставим на рассмотрение телеканалу, познакомим тебя с Лизой, она – наш исполнительный продюсер, если ты не знала…

Кажется, что диафрагма камеры сужается, медленно выделяя ужас на моем лице. Я всегда боялась, что Келли слишком умна и слишком амбициозна, чтобы быть на вторых ролях. Это был всего лишь вопрос времени, когда ей станет скучно, когда Лайлы окажется недостаточно, когда она сделает все возможное, чтобы выйти на первый план. И вот оно. Она возвращается. И все закончится плохо.