Читать книгу Моя любимая сестра - Джессика Кнолл - Страница 5

Победивший в битве генерал производит много вычислений. Мои же сводятся к двум, стоящим по соседству в радиально распиленном шкафу на заказ из белого дуба: ботинкам от Saint Laurent или кроссовкам на платформе, которые сейчас носят все. Я не фанатка спреццатуры[3], которая охватила многих женщин Нью-Йорка. Когда я переехала сюда одиннадцать лет назад, женщины разгуливали в метро в балетках Repetto, а рабочие туфли на каблуках цепляли на персонализированные сумки Goyard.

Кроссовки подходили для аэробики, но никак не для коктейльных платьев и одежды от Chanel, Нью-Йоркской недели моды и мартини в Bemelman’s. Иногда в Madison – даже в восьмидесятых – я чувствую себя последней из своего рода. Больше никто не заморачивается с одеждой.

Я изучаю ботинки – мне кажется, они не в лучшем свете покажут, как хорошо у меня идут дела, хотя так и есть. Когда мемуары о тяжелых подростковых годах последние четыре месяца твердо держатся в первой тройке, являются выбором книжного клуба Опры и следующим страстным проектом номинированного на «Оскар» режиссера, нет времени опускать голову. Люди предпочитают, чтобы успешные женщины не понимали, как они такого добились, чтобы называли себя удачливыми, благословенными, благодарными. Поддеваю пальцем декоративные шнурки кроссовок, обдумывая их тайный посыл. Кроссовки в буквальном смысле уравнивают меня. А людям нравятся достижимые женщины, верно? Именно достижимость понравилась людям в Бретт, как и мне, по крайней мере, в начале. Достаю второй кроссовок. Покажи, а не расскажи. Таков мой девиз.

Когда я спускаюсь в гостиную, баскетбольная игра «Дьюков» переходит в беззвучный режим. В нашем довоенном особняке в Верхнем Ист-Сайде есть лестница. Это не просто архитектурный факт, а отрада, как два года назад сказала Бретт, чтобы поднять мне настроение, когда Sunday Review отказалось от моей третьей книги, последней в фантастической трилогии, про двух влюбленных, у которых ничего не складывалось. Женский роман, другими словами. «У тебя в квартире лестница, – сказала Бретт. – К черту этих идиотов из Sunday Review». И я испытываю удовольствие каждый раз, когда поднимаюсь по ней. Винс постоянно грозится починить ее – точнее, нанять рабочего на мои деньги, – но я наслаждаюсь скрипами, слышимыми напоминаниями о моем доходе. Сейчас один из редких случаев, когда я позволяю себе отгородиться от всего, помечтать о том, что никогда больше не буду зависеть от Линн из креативного и маркетингового отдела – скрип, – потому что во время обеденного перерыва я начала писать блог и – скрип – продолжила в три часа, и он стал популярным и принес мне контракт на книгу. Мне не придется вносить семь долларов на мой банковский счет – скрип, – только чтобы снять со счета двадцатку – скрип. Потому что я распродала около трех миллионов копий книг, от которых отказалось Sunday Review, и вот-вот перегоню эту цифру с мемуарами, которые они же приняли с распростертыми объятиями. Скрип. Скрип. Две последние ступеньки скрипят просто ужасно, словно ведьма открывает дверь в дом с привидениями, который будешь осматривать, крича и смеясь. Винс смотрит на меня со своего любимого темно-синего клубного кресла. На этом этаже все в темно-синей расцветке.

Винс озадаченно смотрит на меня.

– Ты не идешь?

Все дело в кроссовках. Мама надевала каблуки даже в халате и меня этому научила.

– Иду, – отвечаю я, садясь к нему на колени. – Я выгляжу неряхой?

– Черт! – Он кривится и ерзает на месте. – Подожди. Подожди. – Усаживает меня сверху. – Так-то лучше, – облегченно выдыхает он.

– Спасибо. – Я стукаю кулаком в его бицепс, по-прежнему далекий от твердого, хотя я трижды в неделю плачу тренеру Хью Джекмана.

– Э-эй! – Он с удивлением хватается за плечо. Неужели кто-то захотел навредить Винсу?

– Ты мне так и не ответил.

– Что?

– Я выгляжу неряхой?

Винс откидывает волосы с глаз. Мне иногда хочется связать его руки, как и Бретт.

– Сексуальной неряхой.

– Правда? – Я хмуро смотрю на ноги. – Я просто хотела чувствовать себя комфортно.

– Тебе стоит позвонить ей, детка, – произносит Винс экрану телевизора, поднимая с приставного столика бокал с вином. Чувствую, оно марочное.

– Оно 2005 года? – немного резко спрашиваю я. Я не очень хорошо разбираюсь в вине, но знаю, чего стоило еще в прошлом году приостановить действие кредитки Винса, после того как онлайн-аукцион Кристи был прерван из-за непристойности.

Винс быстро отставляет бокал на стол и снова запускает руку в волосы.

– Нет. 2011 года или вроде того. – Он сжимает мою талию и соблазнительно говорит: – Ты могла бы остаться. – Его рука опускается ниже. Сжимает бедро. – И мы могли бы его открыть.

Хихикая, я отмахиваюсь от него.

– Не могу. Мне нужно встретиться с ними.

Винс поднимает руки. Все, он попытался.

– Буду тебя ждать. – И поджимает свои лиловые губы.

Но, наклонившись для целомудренного поцелуя – в последнее время так всегда, – я чувствую запах его старой футболки и не могу не почувствовать удовлетворение. Запах пота – запах преданности в нашем браке. С таким запахом Винс ничего не отчебучит. Если он сказал, что будет ждать, значит, будет ждать.

Когда ему приходится вытягивать шею, чтобы посмотреть на меня, он выглядит таким преданным.

* * *

Когда я приезжаю в L’Artusi, Джен с Лорен уже сидят за столиком – в этом нет ничего особенного, только если ты не ужинаешь в Нью-Йорке, где ни один ресторан не предоставит место, пока не соберется вся компания. Думаю, это правило нацелено на то, чтобы вы сдерживали свои иллюзии. Вы ходили на «Гамильтона» с Лесли Одом-младшим и носите лоферы от Gucci, которые находятся в предзаказе до следующей осени? Пожалуйста, сообщите, когда соберется ваша компания.

И известность тут не имеет значения. Я видела расхаживающего по коридору Fred’s Ларри Дэвида, а Джулианна Мур сказала, что ей пришлось ждать час пятнадцать, чтобы попасть в обычный Meatball Shop, пока тот не раскритиковали. Поэтому на самом деле удивительно, что Джен и Лорен уже усажены, когда я приезжаю, и печально, что это связано не с шоу, а с мамой Джен Гринберг. Иветта Гринберг не знаменитость, она – махина.

Я стесняюсь своих кроссовок, пока шагаю по ресторану за администратором. К настоящему времени я привыкла, что люди оборачиваются, но прежде относилась к этому настороже – мне казалось, что на меня пялятся с дурными помыслами. До этого года ни одна женщина в Нью-Йорке не призналась бы, что читает мои книги. Чтение в метро книги Дидион или Уоллеса – точно такой же писк моды, что и растрепанные волосы и джинсы, подчеркивающие задницу. Кстати, а что в них такого?

Мы поднимаемся к столику в углу, где плечом к плечу и лицом ко мне сидят Лорен Банн и Джен Гринберг, словно школьницы в школьном автобусе. Мне же они оставили место с краю. Знаменитости обычно садятся спиной к залу, чтобы никто не сфотографировал, как они, прикрыв один глаз, потягивают вино, и не продал снимок In Touch, который опубликуют с заголовком: «Звезде реалити-шоу пора на реабилитацию!» Когда Охотницы ужинают вместе, за место с краю всегда происходит пассивно-агрессивная борьба, и на нем почти всегда оказывается большая задница Бретт. Удивительно, что сейчас его оставили для меня. Это не стул, а трон.

Увидев меня, Лорен поднимается.

– Суперзвезда! – кричит она с такой манерой, с какой в шестнадцатом веке горожане преследовали салемскую ведьму. Ведьма! Ведьма! Она обнимает меня за шею, и я замечаю за ее спиной пустой бокал мартини. Джен поднимает два пальца. Это второй. Надо поспешить.

Она отстраняется, но держит меня за плечи.

– Ты суперзвезда! – Ее микроблейдинговые брови за двести пятьдесят долларов сходятся на переносице, когда она рассматривает меня вблизи. – Ты даже выглядишь иначе. – Она ощупывает меня с головы до ног, задерживаясь на моей заднице, которую с хихиканьем сжимает, на лице выражение, с каким доктор выполняет формальный осмотр. – Ты и на ощупь другая.

– Ладно, ладно, – смеюсь я, убирая ее руки. Лорен любит все чрезмерно сексуализировать. – Другое вот что. – Я поднимаю ногу и показываю подошву кроссовка.

Лорен хватается за грудь и тут же превращается в южанку.

– Глазам своим не верю.

Джен не поднимается и не лебезит передо мной, но снабжает меня оправданием моего опоздания.

– Пробки? – спрашивает она, когда я сажусь и кладу на колени льняную салфетку.

– На автомагистрали полная неразбериха, – отвечаю я, хотя это не так. Опоздание – еще одно место с краю. Опоздание – демонстрация силы.

Появляется официант, его рука заведена за спину.

– Monfalleto Barolo, – говорит Лорен, не успевает он поприветствовать нас.

– Отличный выбор, – подмечает он и слегка кланяется Лорен. А когда уходит, она пялится на его задницу.

– Он даже не симпатичный, – жалуется Джен.

– А мне не нравятся симпатичные. – Лорен обхватывает губами зубочистку из напитка и снимает оливку. – Со мной можешь не беспокоиться за своего мужа, Стеф.

– Какая прелесть, – язвит Джен.

Лорен шокированно открывает рот.

– Я сказала, что Винс слишком красив для меня. Это комплимент! – уверяет она, в ее глазах мелькает страх. – Это комплимент.

Я не улыбаюсь, но отпускаю шутку.

– На SADIE есть варианты для женщин, которые предпочитают некрасивых мужчин?

Лорен создатель, но больше не руководитель сайта знакомств, который в зависимости от того, с кем ты разговариваешь, бросает вызов статусу-кво или тщеславному проекту богатенькой девушки. Если вам озвучивают второе, то вы разговариваете с Бретт.

В голове всплывает умная фраза.

– Секси и не очень, – высказываю я и немного смущаюсь, когда громкий хохот Лорен прерывает разговор за соседним столиком. Это Бретт всегда была остроумной. Теперь же хватает незначительной попытки пошутить, и это маленькое чудо, учитывая, что на последней встрече я сидела на диване вместе с ними.

Возвращается официант с тремя красивыми бокалами из выдувного стекла. Я не останавливаю его, когда он ставит передо мной напиток, и Лорен восторженно подмечает это.

– Она пьет! – восклицает она с гордостью мамаши, которая только что обзвонила всех членов семьи, чтобы поделиться новостью, что ее ребенок пошел, хотя это естественный процесс. Я почти не пью и не люблю детей. И на то свои причины.

– В отличие от тебя, – заявляет Джен, – ей есть что отмечать.

Это было жестоко, но Лорен лишь беззаботно закатывает глаза.

Снова подходит официант и наливает для пробы немного вина в бокал Лорен. А рядом с ее вилкой кладет пробку размером с большой палец и красную снизу.

– Великолепно, – делает вывод Лорен, выпив все залпом и даже не распробовав.

– Хватит, – скромно останавливаю я официанта, когда он наполовину наполняет мой бокал. Он выравнивает бутылку и протирает горлышко белой салфеткой.

– За четвертый сезон, – говорит Лорен, подняв бокал. – И за режиссера, номинированного на чертов «Оскар».

– Давай потише, сумасшедшая, – шикаю я, слегка касаясь бокала Джен и выжидая, когда кто-то погрозит мне пальцем, но этого не происходит. Второе правило Охотниц за целями из Нью-Йорка: никто не бывает с прибабахами, безбашенным, безумным, впечатлительным или эмоциональным. Никто не реагирует слишком бурно. Безумие и любые его производные – это слова, которые веками использовались, чтобы пристыдить женщин. Место с краю и карт-бланш на слова «сумасшедшая». Да, теперь я сижу не на диване.

Я сначала смотрю в глаза Джен, потом Лорен.

– Мне нужно вам кое-что сказать.

– Речь. – Лорен бьет кулаком по столу. – Речь.

– Нет, серьезно, – без смеха говорю я, и улыбка покорно сползает с лица Лорен. Кладу ладони на стол и собираюсь с мыслями. – Хочу сказать, что невероятно тронута вашей поддержкой. Особенно учитывая, что мы никогда не были настолько близки. – На моем лице отражается раскаяние. Я позволила Бретт настроить меня против вас и теперь вижу, насколько ошибалась в своей преданности, простите меня. – Последние несколько месяцев были в равной степени изматывающими и будоражащими. Никогда не думала, что таким образом переосмыслю свое прошлое, и продолжаю удивляться не только тем, кто открылся, но и тем, кто этого не сделал.

Я замолкаю и тут замечаю накрашенные ногти Джен. У нее накрашены ногти, и она сменила свои очки от Moscot Mensch в тяжелой оправе на линзы и, кажется, увеличила грудь. Это преображение показывает человеку, который в прошлом сезоне разбил ей сердце, что он потерял. Мы понятия не имели, кто он, и вообще, «он» ли это! Джен отказалась вдаваться в подробности на воссоединении, говоря лишь, что нарисовался кое-кто «особенный», но со слезами на глазах утверждая, что они расстались друзьями. За три года нашего знакомства Джен не слишком распространялась о своей интимной жизни, и это бесит Бретт, вечную балаболку. Но я всегда считала, что Джен не столько скрывает, сколько ей просто не о чем рассказать. И много раз задавалась вопросом, была ли Джен девственницей до своего «особенного» человека. Есть в ней что-то изначально неприкосновенное, но готовое к изменениям, на случай если появится тот, кому по силам справиться с этой задачей. Ее грубость – явный защитный механизм, позволяющий ей первой отвергнуть нового человека.

Конечно, зрители удивились бы, услышав, что я называю нашу богиню плодородия грубой. Перед камерой она предстает совершенно другой, говорит банальности и восхваляет достоинства вегетарианства и растительной алхимии – такой образ жизни превратился в источник ее дохода. За семнадцать долларов Джен продает в фитобарах центра города пакеты с супертравами и адаптогенами, которые часто обсуждаются в инста-сторис Гвинет Пэлтроу и Бижу Филиппс. В прошлом году она открыла вегетарианский ресторан на углу Брум-стрит и Орчард-стрит, перед которым красивые люди готовы простоять в очереди час, чтобы попробовать фри из сладкой картошки, приготовленный на пару, и планирует открыть точки в Верхнем Ист-Сайде и Венисе, написать поваренную книгу и создать единую службу доставки. И не важно, что ее мама хочет, чтобы она походила на Бретт.

Лорен цокает.

– Поверить не могу, что Бретт так и не связалась с тобой.

Джен отводит глаза от подрезанной кутикулы и обменивается со мной многозначительным взглядом.

– Что? – спрашивает Лорен, заметив его. Джен старательно выравнивает столовые приборы и игнорирует ее вопрос. – Что? – повторяет Лорен.

– Я не общалась с Бретт, – говорю я. – Но недавно разговаривала с Лизой. – Я выдыхаю, следующие мои слова ей будет нелегко услышать. – Она сказала, они решили изменить работу с новой Охотницей.

– Ладно… и? – У Лорен такой вид, будто к ее подбородку подцепили тяжелый груз, который тянет выражение ее лица все ниже и ниже.

– Они заменят Хейли сестрой Бретт и ее племянницей.

Лорен щурится, пытаясь осознать услышанное.

– Сестрой Бретт и племянницей?

Я киваю.

– Но… – Лорен с тихим стоном подносит пальцы к вискам, словно такой поворот причиняет ей боль. – Сколько племяннице?

– Двенадцать, – с каменным выражением лица отвечает Джен.

Лорен выглядит так, будто вот-вот заплачет. Ее лицо краснеет, а дыхание учащается и становится прерывистым, она отчаянно ждет, что кто-то из нас попытается ее приободрить.

– Не понимаю, – наконец говорит она. – Она войдет в актерский состав?

– Она как друг нашего состава. А вот сестра войдет.

– И ее дочери двенадцать лет? – насмехается Лорен. – Сколько ей самой?

– Она нашего возраста, – отвечаю я.

– Тридцать один, – безжалостно поясняет Джен. Мне было тридцать один несколько лет назад.

– Замужем? – спрашивает Лорен, закрыв глаза в ожидании ответа.

– Нет, – говорю я. – Не замужем.

Вздохнув с облегчением, Лорен открывает глаза. Она, может, и хотела бы выйти замуж, но Джесси не одобрит брак, если он не интерсексуальный, межрасовый или какой еще – только что-то противоречивое.

– Но она даже не живет в городе. Я слышала, она устроится в квартире Бретт, а Бретт переезжает к новой девушке.

– Это сюжетная линия?

– Нет… они представят это так, будто ее сестра всегда там жила. Никто не видел эту квартиру, поэтому не возникнет никаких вопросов.

– Кто она? – спрашивает Лорен. – Ты ее знаешь?

– Видела ее пару раз. Но обычно она занимается текущими делами в SPOKE, чтобы Бретт могла стать соведущей четвертого часа The Today Show, когда Хода уйдет в отпуск.

Растягивается мучительная тишина. Мы не смирились, что никому из нас этого не предложили.

– Хорошо, – уступает Лорен. – Я понимаю насчет ее сестры. Наверное. Но зачем они делают частью шоу ее племянницу?

– А теперь ты задаешь правильный вопрос, – говорю я. На стол ставят корзинку с хлебом, и все по привычке тянутся за куском, словно мы дистанционно управляемые боты по антикрасоте, питающиеся от аккумулятора. Третье правило Охотниц за целями: мы едим углеводы. Мы освобождены от диет и делаем упражнения ради здоровья, а не чтобы сбросить вес. Даже если изводишь себя голодом между съемками, как Лорен, или страдаешь орторексией, как Джен, на камеру нужно лопать за обе щеки (или не только на камеру, если ты Бретт и не стесняешься своих слоновьих бедер). Джесси думает, мы повидали чересчур много среднестатистических белокожих женщин, устраивающих охоту в Инстаграме на чай для похудения. Женщины скучны, если они не едят.

– Племянница темнокожая, – говорю я.

У Лорен отвисла челюсть.

– Сестра темнокожая?

Я качаю головой с набитым ртом.

– Тогда что? Племянницу удочерили?

Я снова качаю головой, потому что не могу объяснить, пока жую. В итоге я одна-единственная, кто взял хлеб. Джен и Лорен вспомнили, что их не окружают камеры, и сложили руки на коленях. Они ждут ответа.

– Ради всего святого, не вынуждай меня угадывать!

Я проглатываю еду и рассказываю, что знаю. Делюсь информацией, которую узнала от полевого продюсера, чьей зависимости от Net-a-Porter я бесстыдно потакаю каждое Рождество. В пятом сезоне шоу я больше не буду единственной представительницей цветной расы. Узнав это, я почувствовала себя беспомощной и поняла, что что-то нужно сделать. То, что сделает меня лучше и сильнее. Что сделает меня незаменимой. Однако помимо планов, которые уже в разработке, я больше ничего не могла придумать, поэтому позвонила Салли Хершбергер и в последнюю минуту записалась на выпрямление волос, хотя мои всегда в идеальном состоянии и выходить в свет мне не предстояло. Некоторые заедают свои чувства, другие включают поток горячего воздуха и причесываются круглой расческой. Я сидела в кожаном вращающемся кресле и, пока надо мной работал единственный свободный младший стилист, искала в Инстаграме Лайлу Кортни.

Конечно, я несколько раз встречалась с Лайлой Кортни. Тихой, высокой девочкой с курчавыми волосами, убранными в высокий пучок, которая меня совсем не впечатлила. Что в ней увидела Лиза? А Джесси? Я не нашла Лайлу Кортни в Инстаграме, поэтому попыталась найти ее маму. Просмотрела различные вариации имени Келли Кортни и наткнулась на одну, с названием SPOKE в никнейме и фотографией маленькой метиски в профиле. Прокручивая ее ленту, я словно дышала огненными муравьями. Келли и Лайла в реалити-шоу «Пляж», Келли и Лайла на выпускном в прошлом году, важное «объявление» Келли с девяносто шестью лайками, что надо подписаться на Лайлу на @souk_SPOKE, где она будет продавать коврики, керамическую посуду и одежду ручной работы имазигенскими женщинами, у которых благодаря SPOKE появилась возможность научиться чему-то новому и зарабатывать себе на жизнь. Быстрый поиск слова souk подсказал, что это «рынок» на берберском. Ужасный ник для Инстаграма, ничего броского в нем нет, но у меня все равно закружилась голова, когда я щелкнула на ссылку и увидела, что у Лайлы уже одиннадцать с лишним тысяч подписчиков и что практически каждая ее фотография, где она со своей афропрической демонстрирует товар, изобилует такими комментариями: «прекрасная девушка», «естественная красота», «@ICManagement вы ее видели???» Я посмотрела на свое отражение в куда более честном зеркале парикмахерской. Волосы гладкие и прямые, кончики слегка закручиваются – я почти двадцать лет ходила с такой прической. Даже после процедур по выпрямлению никто не называл меня прекрасной, когда мне было столько же, сколько Лайле, а я была такой. Куда более красивой, чем эта мышка.

Тогда почему я настроена воинственно? Как можно чувствовать угрозу от двенадцатилетней темнокожей девочки с природными кудрями? Многообразие – одно из основ нашего шоу. Но Джесси, властвующая императрица реалити-шоу, никогда не открыла бы эту дверь, если бы за ней не стояли деньги.

Рекламщики отчаянно хотят привлечь юных зрителей, и многообразие (или теперь это называется инклюзивностью? Вопрос получше: кому какое дело?) имеет огромное значение для поколения миллениума. Для нас, наверное, могу сказать я. Я с большой натяжкой вписывалась в это поколение, и отчасти это одна из причин, почему я считала, что не вернусь после последнего воссоединения. Никто не задерживается в шоу после тридцати четырех.

Джесси не открывала дверь для неосвещенных СМИ женщин, всего лишь оставляла щелочку. Достаточно для того, чтобы позволить нам с Бретт на короткое время проскочить внутрь. Добавь в шоу, где четыре-пять актеров, более одной лесбиянки, и оно становится лесбийским, более одной цветной женщины, и оно становится этническим, и рекламщики начинают беспокоиться, что оттолкнут зрителей. Это не многообразие, а токенизм, вот почему я словно получила удар под дых, когда узнала, что не только выбыла из гонки за место Хейли (мы все боремся за то, чтобы заменить уходящую Охотницу одной из наших подруг), но и что новая участница удовлетворяла требованию, которому до этого соответствовала лишь я. Представьте нас подвесками на браслете. Я – замок, Бретт – сердце, Джен – пуанта, а Лорен – божья коровка. Нам была нужна транссексуалка, а не еще один замок.

– Ты не злишься? – шипит Лорен и, потянувшись к своему бокалу, замечает, что он пуст. И тогда притворяется, будто на самом деле собиралась взять хлеб, отрывает небольшой кусочек и кидает его на свою тарелку. – На твоем месте я бы разозлилась.

Я испытываю прилив удивления. Я никогда не говорила Охотницам, что чувствую себя коробкой, которую приходится проверять Джесси, чтобы избежать свежевания, ведь Бретт очарована Джесси, ей не пожалуешься, а Лорен и Джен никогда не умели сопереживать. Джен попала в поле зрения продюсеров через свою маму, а Лорен вообще не должна была участвовать в шоу. Она из тех хичкоковских блондинок, и у ее семьи есть собственный герб. Но она отточила свой стиль хай-лоу, много пьет, громко говорит о сексе, и вы вряд ли найдете в городе хоть одну женщину, на экране телефона которой не висит ее приложение для знакомств. Ее зовут Лорен Банн, а зрители называют ее Лорен Фан, и это обеспечивало ей своего рода стабильность в шоу, как и ее готовность пойти на убийство по свистку Лизы. Она, милый наемный убийца нашего шоу, незаменима.

Но затем Лорен кудахчет: «Наверное, твоя подруга так расстроилась», – и я понимаю, что она говорила о злости из-за того, что мою кандидатку выперли, и что малую часть ее это радует.

Жизнь Охотниц за целями состоит из двух периодов: период съемок и период отдыха. Не проходит и недели после окончания съемок, еще за несколько месяцев до записи воссоединения, как продюсеры по традиции подходят к каждой Охотнице и спрашивают, хотим ли мы выдвинуть на следующий сезон кого-то из своих подруг. Мы понятия не имеем, кто вернется, а у кого куча неприятностей, хотя твое место на диване во время воссоединения через несколько недель обычно является подсказкой. Чем ближе сидишь к Джесси, тем в большей ты безопасности. Во время нашего недавнего воссоединения, записанного за месяц до выхода моих мемуаров, которые вернули меня в игру, я впервые за все время сидела на краю дивана. Единственная Охотница, которая сидела на этом месте и которую попросили вернуться, – это Лорен, а я не хочу сверкать на камеру вагиной или сниматься голой в отважном порыве спасти норок, такое веселье Лорен устроила в одном эпизоде.

Но. Есть и другой способ, помимо унижения себя ради смеха. Продюсеры всегда ищут, как бы расшевелить состав, вот почему в тот момент, как микрофоны отключаются, начинается кастинг. Существует негласное правило, что если представишь продюсерам женщину и она понравится им настолько, что они возьмут ее в шоу, то можно получить отсрочку. Продюсеры не представят новую Охотницу, пока она не установит связь с группой. Это не «Большой Брат», где кучу незнакомцев запирают вместе и надеются на их страхи забеременеть и драки. Шоу функционирует лучше, когда у группы есть история, своя жизнь.

Как только съемки заканчиваются, Охотница борется за проход своей кандидатки в следующий сезон, нисколько не беспокоясь, что это может быть за счет любой коллеги по шоу. Если тебе повезло и ты увидела, как отобрали твоего человека, наслаждайся еще одним преимуществом, которое заключается в ее вечной преданности. Нельзя предавать Охотницу, что ты привела.

Лорен была кандидаткой Джен во втором сезоне, и пока они вместе снимаются в шоу, ей придется хорошо относиться к тем, кому симпатизирует Джен, и враждовать с теми, кому не симпатизирует. Она устает от этого, и я знаю, что она продвигала свою знакомую выпускницу Йельского, изобретательницу не протекающих при месячных трусов, на место Хейли, чтобы в кои-то веки кем-то покомандовать. Удачи в следующем сезоне, Лорен.

Снова подходит официант и спрашивает, готовы ли мы сделать заказ.

Мы с Лорен помалкиваем, а Джен объясняет, что дружит с поваром и заранее созванивалась с ним насчет молочного супа из мускатной тыквы.

– Господи, нет, – смеется Лорен, когда официант спрашивает, придерживаемся ли мы каких-то диет. – Давайте камбалу, желтохвоста, грибы и букатини.

– Две порции грибов, – говорю я.

Официант одобрительно улыбается.

– Мое самое любимое блюдо в меню.

– Она замужем, – ворчит Лорен.

– А вы? – спрашивает официант. Лорен машет пальцем без кольца.

– Боже, – бормочет Джен. Сколько бы времени у нее не было секса, оно исчисляется в собачьих годах.

Официант поднимает бутылку, чтобы наполнить мой бокал, и понимает, что она пуста.

– Придержимся этого?

Лорен крутит пальцем в воздухе, изображая мини-торнадо: еще одну. Джен пихает меня под столом. Сейчас, пока она не слишком напилась, чтобы запомнить.

Я тянусь за еще одним куском хлеба.

– Итак, Лор, я не пытаюсь тебя разгневать, но есть кое-что еще.

– Не продолжай, – говорит она и отталкивает свою тарелку с хлебом. – Бретт теперь худее меня.

Джен поддерживает эту шутку смешком. Она всегда сердилась, если ее объединяли в «индустрию здоровья» с женщиной, которая считает выпечку одним из основных продуктов питания. Более того, Бретт отчитала Джен за столь узкое и высокомерное понятие здоровья, которое содержит только одно слово – «худоба». Нет ничего здорового в женщине, которая весит столько же, сколько и в пятом классе, в женщине, которая редко ест твердые продукты и которая из-за плохого питания не может отрастить волосы ниже ушей. Это слова Бретт, не мои, хотя мне интересно, что она сказала бы про Джен сейчас, увидев ее новую стрижку «боб» и роскошную фигуру. «Нет ничего здорового в женщине, которая меняет свою внешность ради мужчины».

– Это насчет путешествия, – говорю я Лорен.

Путешествие. Каждый сезон продюсеры выделяют неделю, чтобы объединить всех нас вне зависимости от того, насколько мы любим или презираем друг друга. В первом сезоне все прошло тихо и экономично: в доме Джен Хэмптонс мы праздновали открытие ее фургончика с соком на парковке Ditch Plains. Во втором сезоне мы внезапно стали настоящим хитом благодаря бесконечным воскресным марафонам и смогли позволить себе больше: поехали в Париж на релиз третьей книги моей серии. (Парижане никогда не называли мои книги непристойными.) В прошлом сезоне ездили в Лос-Анджелес на GLAAD awards[4]. Шоу попало в номинацию «Выдающееся реалити-шоу» – что, как мы все поняли, было идеей Бретт, – а еще в «Выдающееся ток-шоу» за эпизод из 60 Minutes, в котором снималась Бретт, и ее помощь в открытии пути другим молодым гомосексуальным предпринимателям.

Так вышло, что Охотница, играющая ключевую роль в путешествии, – это Охотница, которая получает самую лестную оценку от режиссера и больше эфирного времени для своего продукта. И так вышло, что все идут по очереди. Лорен не такой самородок, как Джен, Бретт и я, она не носит кольцо с гравировкой СС от Sarah Chloe, но она с нами со второго сезона. Мы предполагали, что этот сезон будет ее…

– Лиза сказала, они хотят занести в календарь поездку в Марокко в июне, – с состраданием говорю я.

– Марокко? – расстроенно шепчет Лорен.

– Очевидно, SPOKE выпускает серию электровелосипедов, – говорит Джен. Ее миниатюрное личико морщится в отвращении. – Потому что таким женщинам, как Бретт, необходим подобный тренажер, чтобы уменьшить количество движений в день.

Положа руку на сердце, электровелосипеды созданы не для таких женщин, как Бретт. Они для женщин, которые много двигаются за день, чтобы обучаться и зарабатывать на жизнь. И меня бесит, что даже после всего произошедшего подсознательно я все еще защищаю Бретт.

– Хорошие новости в том, что они еще не забронировали путешествие, – говорю я, выкинув из головы опустошительные воспоминания. – Если озвучим наши опасения, сможем управлять ими. Но нужно действовать быстро и единым фронтом. Лиза сказала, Джесси рассчитывает, чтобы в первом сезоне после выборов мы представляли женщин как можно более великодушно.

– Понятно, – фыркает Лорен, – а изменение в свиданиях сексистского положения – не великодушно?

– Не так, как предотвращение изнасилования двенадцатилетних африканских девочек, – отвечает Джен.

– Кто эти двенадцатилетние девочки, которых Бретт спасает от изнасилования? – интересуется Лорен. – Серьезно, у нее есть достоверные данные, чтобы это доказать? Мы когда-нибудь говорили хоть с одной из них? Откуда нам вообще знать, что это правда?

Я оживленно киваю. Мне нужно разозлить ее и предложить свой план.

– Так шоу теперь превратилось в «Шоу Бретт», – продолжает Лорен, ее обиженный голос заглушает шум ресторана. – Или «Шоу SPOKE». Это все ее чертова семья и бизнес, и она получает путешествие два года подряд.

– Выгодно играть в одной с боссом команде, – говорит Джен, именно от таких утверждений я раньше защищала Бретт, пока не поняла, что та извлекла пользу, будучи такой же странной, как наш идеолог. В нашей причудливой банановой республике Бретт определенно самая привилегированная, и ее преимущества выходят за рамки хорошего монтажа. Джесси довольно ясно дала понять, что шоу функционирует как побочный продукт нашего уже существующего успеха. Замечательно, если оно приумножит все, чего мы добились сами, но не в его силах заложить основы нового успеха. Другими словами, мы притягиваем шоу, а шоу – нас. По этой причине Охотницы приносят домой жалкую зарплату в пять тысяч долларов в год – и это до вычета налогов. Мы не должны нуждаться в деньгах, и многие не нуждаются, но эти принципы начинают меня раздражать. Джесси критикует разницу в оплате труда в The New Yorker и призывает женщин восстать и в массовом порядке вести переговоры, не опасаться прослыть сложной женщиной, потому что именно сложные женщины вознаграждаются. В то же время она двигается по корпоративной лестнице телеканала, пока шоу завоевывает все большую популярность, и становится богаче за наш счет, ожидая, что мы будем просто благодарны за то, что до сих пор тут. Хейли это все-таки надоело, особенно когда один из координаторов подготовки предположил, что Бретт последовала совету Джесси, попросила еще денег и получила их. Я восхищалась тем, как Хейли кинулась в бой, но еще думала, что это самоубийство. Джесси сочтет попытку обсудить зарплату неблагодарностью, и все закончится ее увольнением, как, собственно, и получилось. Шоу не вознаграждает сложных женщин, если вы не Бретт Кортни.

Бретт – любимица, и, как ни странно, главной ее жалобой на Джен было то, что она привилегированна благодаря маме. Представьте себе двух настолько похожих людей, что они в итоге испытывают друг к другу отвращение. Оба невероятно напористы, когда дело касается их бренда. Оба самодовольные всезнайки, верящие, что их подход к здоровью единственно правильный, и если идешь вразрез с ними, то ты болван, который скоро, вероятно, заболеет раком. А еще я не так давно поняла, что перед камерами они обе выставляют себя не теми, кто есть на самом деле, хотя так можно сказать про всех нас. Нелегко следить за гранью между тем, кто мы в шоу и кто мы в жизни, выполнять грязную повседневную работу, выдергивая сорняки и ровняя кустарники. Но не все из нас настаивают на том, что «в настоящей жизни я такая же, как перед камерой», эти слова Бретт повторяла так часто, что они должны стать ее следующей отвратительной татуировкой. Правда в том, что Бретт перед камерой воплотилась в Бретт в реальной жизни. Телевизионная Бретт продублировалась. Бретт-Бретт где-то там – я поцапалась с ней, – но она похожа на последнюю в комплекте – самую маленькую русскую матрешку.

Лорен стонет.

– И что нам с ней делать?

Я снова смотрю на Джен. Она одобрительно кивает.

– Я отправила Лизе свое расписание на следующие несколько месяцев, – говорю я. – У меня там турне в поддержку книги, день рождения Винса и многое другое, и я ясно дала понять, что приглашу вас обеих и, возможно, новую актрису – только если это не Келли, – но на этом все.

– Ты думаешь, мы не должны сниматься с дорогушей, – делает заключение Лорен и фыркает, позаимствовав у Иветты Гринберг прозвище Бретт. – Неплохо.

– Мы просто будем заниматься своим делом, а она пусть занимается своим, – говорю я, пытаясь разрядить обстановку. Это не клятва на крови. Нам не нужно доставать ножи и оружие. Самый эффективный способ уничтожить кого-то на шоу – выйти из боя, лишить ее скандала, конструктивного общения, великой и могучей сюжетной линии. В нашем мире самое острое оружие – это твоя вежливая улыбка.

Вижу, что Лорен еще сомневается.

Я на мгновение задумываюсь.

– Я переживала, говорить тебе это или нет, – признаюсь я, и так и было. Я надеялась, всего сказанного до этого будет достаточно, чтобы убедить Лорен отстраниться от Бретт.

– Черт, просто скажи! – восклицает Лорен, причем громко, от двух бокалов мартини и двух бокалов вина она сама не своя.

Мне трудно смотреть ей в глаза.

– То, что вышло на сайте Page Six. Насчет…

– Я поняла тебя, – прерывает Лорен, и я, подняв голову, вижу, что она покраснела. На сайте несколько раз писали про ее злоупотребление алкоголем, но лишь одна статья обошлась ей дорого.

– Это была Бретт, – почти что шепчу я.

Лорен ошарашенно моргает.

– Я узнала об этом только после воссоединения, – тороплюсь продолжить я. – И не знала, что делать. Мы с Бретт все еще дружили, и я ощущала некую преданность…

Лорен поднимает руку, прерывая меня.

– Почему ты сейчас мне об этом рассказываешь?

Я переглядываюсь с Джен. Все настолько очевидно?

– Это влияет на твой бизнес, Лор. Влияет на твои деньги.

– Нет, – терпеливо отвечает Лорен. – Почему ты мне об этом рассказываешь?

Мы с Джен снова переглядываемся, телепатически договариваясь, кто должен ей ответить. Джен думала, Лорен необязательно рассказывать, что это Бретт отправила в редакцию видео с пьяной Лорен, облизывающей багет в Balthazar. Я знаю, что у Бретт есть выход на редактора Page Six, и знаю, что не делала этого, а Джен и Лорен тесно связаны. Кто еще это мог быть? На воссоединении Лорен была на грани истерики, спрашивала, кто поделился этим видео, результатом которого стал пожизненный бан в ее любимом ресторане и назначение ее папой опытного директора, что, по сути, лишило Лорен права голоса в делах компании.

Джен думает, Лорен достаточно просто сказать не сниматься с Бретт, и та не будет. Она привела Лорен в нашу компанию, тем самым купив безоговорочное подчинение. Но Лорен нравится Бретт, хотя и не должна, и я не могу притворяться, будто не знаю почему. Какое-то время мне не просто нравилась Бретт, я ее любила.

Решаю сказать ей все сама.

– Может, тебе не пить в этом сезоне? – предлагаю я Лорен. – Сделаем твою трезвость сюжетной линией. Думаю, мы с Джен могли бы тебя поддержать. Так, как никогда не поддержала бы Бретт.

Я подслащиваю пилюлю для Лорен, потому что мне нужно, чтобы она присоединилась к бунту. Мне нужно, чтобы Бретт ушла. Всем это нужно.

– Реабилитировать мой образ, – раздражительным тоном говорит Лорен.

– Так точно! – восклицаю я, словно я – ведущий ток-шоу, а она игрок, который верно ответил на сложный вопрос.

Лорен раздраженно скрещивает руки на груди.

– Пролетариат. Люди пьют в Нью-Йорке. Это нормально. Я нормальная.

Ее взгляд падает на мой недопитый бокал с вином. Она не посмеет сказать: «Это ты не нормальная». В этом возрасте и в этом мире она не просто переводит стрелки. То, что я пью совсем мало, делает ее куда более нормальной, чем я.

Лорен вздыхает и взбивает волосы у корней, считая, что таким образом придает им объем Брижит Бардо, когда на самом деле кажется, что она потерла о голову надувной шарик.

– Ладно. Я скажу, что не пью. Просто скажу. Но на самом деле бросать не собираюсь.

– Мы так и подумали, – пожимает плечами Джен.

– Да пошла ты, Гринберг, – рявкает Лорен, но улыбается. Поднимает бокал, как бы подходя к моей идее на более позитивной ноте. – За трезвость в этом сезоне.

Я поднимаю свой и смеюсь над иронией этого тоста. Получилось, все в деле.

– За трезвость в этом сезоне.

Поймите одно: наше шоу – это героин. Известность изменила наши мозги на клеточном уровне. Резко бросите – и можете пострадать. Думаете, я драматизирую? Слишком эмоциональна? Сумасшедшая? Погуглите, где сейчас Хейли Бакли, Эллисон Грин или Каролина Эбельбаум, и узнаете, что от их линейки отказалась компания Bloomingdales, их маникюрные салоны закрылись по всей стране и в последний раз они украшали обложку журнала Learning Annex. Охотницы не выживают, когда их сталкивают с дивана, и хотя я понимаю, что не могу вечно за него цепляться, черта с два Бретт скинет меня с него. Когда придет время, я уйду сама.