Читать книгу Танцующая с бурей - Джей Кристофф - Страница 13

К вечеру шестого дня плавания пошел дождь. Корабль качало, в снастях свистел ветер, небо, как шторой, затянуло огромными черными тучами, которые, шипя, плевались влагой на палубу. Дерево намокло и стало скользким. Вонь сжигаемого чи смешалась с запахом растворяемого черным дождем лака, и тошнота, мучившая Юкико с самого начала путешествия, вернулась с удвоенной силой. Завернувшись в дождевик, она сидела среди бочек и молилась, чтобы путешествие поскорее закончилось. Судорожно хватая ртом свежий воздух, она с ужасом думала о муссонных ветрах, ожидающих судно впереди.

Из каюты вышел Ямагата в толстой непромокаемой куртке, защищавшей его от черного дождя. У левого борта стоял Масару, перегнувшись через перила и вглядываясь в бездну под судном и в облака, клубившиеся на горизонте. Прокладывая путь в ядовитом воздухе, «Сын грома» приближался к шторму, под судном проплывали первые отроги гор Йиши. Сквозь ливень были видны огни города Йамы, мерцающие призрачным светом в океане наступающей тьмы.

Акихито и Касуми встали у перил рядом с Масару. На них были толстые защитные пончо из резины, а великан для равновесия держался огромной лапой за прутья клетки. Юкико выбралась из укрытия на носу, чтобы послушать, о чем они шепчутся.

– Мы идем в шторм? – спросил Акихито, приглаживая свои косички.

– Где ж еще нам искать грозового тигра? – нахмурился Масару.

– Облакоходы тревожатся, – тихо произнесла Касуми. – Говорят, что находиться рядом с Йиши само по себе плохо. А плыть над входом в Йоми значит искушать Судей Преисподней, не говоря уже о гневе Темной Матери. Между собой они шепчутся, что Ямагата сошел с ума и ведет их прямо в лапы Бога Грома. И в этом они винят нас, Масару-сама. Они говорят, что мы сумасшедшие.

– И они правы, – Акихито покачал головой. – Рисковать кораблем и всем экипажем, чтобы поймать проклятого зверя, которого даже не существует. Мы ведь не знаем, где его искать. – Он повернулся к другу. – Мы должны идти в Йаму, Масару. Откажись от этой дурацкой затеи и пошли подальше этого ублюдка с его безумными приказами…

Масару быстро, как гадюка, развернулся и вцепился руками в воротник уваги великана.

– Мы – люди сёгуна, – прошипел он, обнажая зубы. – Мы поклялись верно служить ему, не жалея жизней. Хочешь наплевать на эту клятву и обесчестить себя, напугавшись бури и молний?

Акихито отшвырнул руки Масару.

– Может, мне и наплевать, что о нас поют в кабаках, но я стоял рядом с тобой, когда ты убил последнюю нагараджу, брат. Ты думаешь, я боюсь? – Он рванул пончо на груди, обнажив старые длинные шрамы. – Я точно знаю, каким человеком был сёгун Канеда. И я знаю, какого сына он воспитал. Это приказ безумца. Мы впустую рискуем всем, что у нас есть! Этим кораблем. Этими людьми. Твоей дочерью…

– И чем, ты думаешь, мы рискнем, если сбежим?

Масару и Акихито готовы были броситься друг на друга, глаза их пылали от ярости.

– Масару-сама, Акихито, мир, – Касуми втиснулась между ними, положив руки им на плечи. – Вы братья по крови. Ваш гнев бесчестит вас обоих.

Мужчины стояли, буравя друг друга узкими, как лезвия ножей, глазами, и ветер свистел между ними. Акихито отступил первым, поворчал и ушел. Масару смотрел ему вслед, разжимая кулаки и прикрыв рот тыльной стороной ладони.

– Найдем мы этого зверя или нет – ничего не значит, – его голос был ровным и холодным. – Мы – слуги. Наш господин повелевает – мы подчиняемся. Другого не дано.

– Как скажешь, – Касуми кивнула, избегая его взгляда.

Она отвернулась, чтобы осмотреть снаряжение, которое проверила уже раз десять. Масару протянул руку, пальцы замерли в сантиметре от ее кожи. Подняв глаза, он, наконец, заметил дочь.

Налитыми кровью глазами он увидел пропасть между настоящим и тем временем, когда она была маленькой девочкой, такой маленькой, что он мог нести ее на плечах через высокие бамбуковые леса. Она и ее брат, маленькие пальчики крепко держатся за руки отца, дети радостно смеются, и кругом танцуют яркие пятна солнечного света.

Как давно это было – почти стерлось из памяти, цвета поблекли, картинка расплылась, как на старой литографии, и со временем исчезнет совсем, останутся только серые тени на пожелтевшей, скрученной бумаге.

Он повернулся и ушел, не сказав ни слова.

Старый грязный снег лежал на земле серым одеялом и хрустел под их холщовой обувью, когда они, присев на корточки, перебирались через высокие заносы и голые ветви. Юкико и Сатору неслись сквозь бамбуковые заросли, Буруу лаял от радости, распугивая редких жаворонков, оставшихся зимовать в долине, и они взмывали в небо под падающими снежинками.

Отец провел дома несколько дней, подарил им по небольшому компасу и снова исчез. Под стеклом маленьких приборов беззвучно кружили стрелки, отслеживая путь спрятанного тучами солнца над головой. Дети сбега́ли в чащу и каждый день уходили все дальше и дальше, безошибочно отыскивая путь домой до наступления сумерек. А потом сидели у огня, и Буруу лежал у них в ногах. Они слушали, как поет мама, и мечтали, чтобы поскорее вернулся отец.

Счастье.

Буруу, вывалив язык, вилял хвостом, и огонь отражался в его глазах.

Люблю вас обоих.

В тот день они были на северном хребте, высоко над бамбуковой долиной, смотрели на замерзший ручей, на крошечный водопад в сосульках, льющийся на заснеженные скалы. На серо-белом одеяле торчали голые черные деревья – спали в холоде и видели красивые сны о весне. Дети выкрикивали свои имена и слышали, как их повторяют ками гор, как они затихают вдали, словно последние ноты песен мамы.

Волк был голоден и худ – проступающие сквозь шерсть ребра, ноги, как палки. Бродяга спустился с гор, привлеченный их запахом, – в животе у него урчало, а в голове вспыхивали искры в предвкушении сытного обеда. Буруу почуял его запах: вздыбив шерсть на загривке и прижав уши, он зарычал. Сатору протянул руку, проник к нему в мысли, чувствуя только ужасную жажду крови, до краев переполнявшую зверя в такт бьющемуся сердцу. Волк заходил кругами с левой стороны, и дети отступали, призывая Буруу успокоиться. Сатору наклонился и подхватил небольшую дубинку из мокрого дерева.

Юкико тоже прибегла к кеннингу и увидела, как волк приближается размытым диким пятном, ведомый голодом и готовый вцепиться в горло Юкико. Испугавшись, она вытянула руку и закричала, оттолкнув от себя видение, и в этот момент Буруу стрелой кинулся на зверя. Волк и собака вцепились друг в друга, сплетясь в клубок зубами и когтями и страшно рыча. Буруу сражался храбро, но он был слишком стар. А волк был страшно голоден, ему было нечего терять, и свои последние силы он отдал этой последней кровавой битве. Когда челюсти волка сомкнулись на горле Буруу, она почувствовала, как больно их собаке. Снег покрылся длинными алыми брызгами – яркие ленты на сером покрывале.

Она закричала в ярости, в ненависти, направив их на волка, нащупывая его жизнь, ее искрящий источник. Она почувствовала рядом Сатору, его ярость была еще сильнее. В пылу битвы они объединили свои силы, прижавшись друг к другу, погасив волчьи искры, как свечу, задув ее своим гневом. От напряжения у них из носов полилась кровь, растекаясь теплыми солеными каплями на губах. Они крепко взялись за руки и мысленно душили зверя, пока не осталось ничего. Волк взвизгнул в последний раз, свернулся и умер. Наступила темнота.

Они сидели рядом с бедным старым Буруу, смотрели, как тяжело вздымаются его мокрые от крови бока, как окрашивается красным пепельный снег вокруг него. Когда они почувствовали, как он уходит, по их щекам покатились слезы. Не страшно. Но грустно. Грустно оставлять их бродить в одиночестве. Они были его стаей, они были его всем, и он лизнул их руки и захрипел, страстно желая остаться.

Люблю вас. Люблю вас обоих.

Когда тьма забирала его, они оставались рядом, чтобы он был в безопасности и тепле, и шептали, что они тоже любят его. Всегда будут любить. Всегда будут помнить.

Он был слишком тяжел, и они не могли унести и похоронить его. Поэтому они просто стояли, взявшись за руки, и смотрели, как снег, сыпавший с отравленных небес, скрывает его тело. Снежинки падали одна за одной, укрывая его серым саваном. Их друг. Их брат. В луже темно-красной крови, коричневый мех разодран, в мыслях темно и пусто.

Когда исчезли все цвета, кроме серого, они повернулись и ушли.

Буря настигла их несколько дней назад, налетела, как разбойница, в тусклом свете зари. Стрелы молний пронзали небо сверху вниз, освещая закатные силуэты близлежащих гор. Ветер нещадно трепал «Сын грома», будто он и правда был младенцем, отданным на растерзание жестокому, безумному гиганту. Шли дни и ночи, а поиски пока не увенчались успехом, облакоходы становились все мрачнее, и судно уплывало все дальше и дальше, бороздя облака над хребтами Йиши. Куда ни кинь взгляд, везде возвышались горы, темные вершины, покрытые светлым снегом, – раскаты грома неслись вниз по их склонам и, урча, затихали в долинах у их подножий.

Сколько еще дней нам придется здесь провести, охотясь на призраков?

Такелажные снасти ударились о шар над головой Юкико со звуком кнута. Первую половину дня гремело и сверкало так, что она была вынуждена покинуть свое убежище среди бочек с чи и спрятаться внутри. Черный дождь хлестал по палубе, стекая в небытие по перилам, воняло ядовитыми испарениями лотоса. Облакоходы передергивали плечами, прикрытыми защитными куртками, и дрожали на своих постах, вглядываясь в темноту. Сверкали молнии, расцвечивая небо ослепительными блестящими мазками, которые наносила кисть Бога Грома.

В трюмах, под палубами, в тропической жаре облакоходы возносили молитвы Сусано-о, каждый день взывая о милосердии. Бог Бурь и Штормов считался доброжелательным малым, но его первенец, Райдзин, Бог Грома и Молнии, был известен своей жестокостью – он радовался ужасу, который вызывал в людях. Молитва и обещания мало интересовали его, равно как и жизни тех, кто плавал в его небесных просторах. Он обожал хаос, который значил для него больше, чем хныканье этих обезьяньих детей в утлых лодочках. Не интересовали его и деревянные монеты, которые они сжигали во славу его отца. Поэтому, стоя на коленях, облакоходы мозолистыми пальцами перебирали четки, умоляя Сусано-о остановить карающую руку его сына. Молили о жизни.

И все же Ямагата убедил их двигаться вперед.

В иллюминаторе, когда день сменял ночь, Юкико видела внизу вершины гор Йиши. Она удивлялась, как рулевой вообще что-то различает в кромешной тьме, и боялась, что корабль врежется в черные скалы, завершив их жизни ярким цветком взрыва перегретого водорода. Днем страх сидел у нее внутри, а по ночам и во сне она думала о юноше с глазами цвета моря. Ей не хотелось умирать.

Три дня двигатели работали на износ, урча от напряжения. Ямагата, не страшась ветра, лавировал между потоками воздуха. Всюду стояла вонь сжигаемого чи. От еды охотников тошнило. Масару и Ямагата много времени проводили в каюте капитана, изучая карты и прокладывая курс через коварные потоки ветра, завывающего между горными вершинами. Им хватало ума держать дверь закрытой, но когда споры доходили до точки кипения, их было слышно и сквозь стены. Облакоходы ругали их между собой и говорили, что эта охота станет последней для великого Черного Лиса и что всем им придет конец из-за этого приказа сёгуна Йоритомо.

Последние три ночи Юкико лежала, свернувшись калачиком, пытаясь удержать обед внутри, пока гамак болтало из стороны в сторону. Отец качался над ней, одурманенный лотосом, продолжая сжимать в руке пустую трубку. На мгновение она даже позавидовала ему и тому спокойствию, которое дарила ему эта ужасная трава. Липкий черно-синий дым как будто набрасывал плотную завесу, вытесняя из памяти все, включая потери; вой бури представлялся ему далеким бризом.

У нее снова свело живот, и обед подскочил к горлу. Признав поражение, она вскочила и, спотыкаясь, направилась к двери по полу, ходуном ходившему у нее под ногами.

Схватив дождевик, она бросилась на палубу и чуть не упала, когда дерево ушло из-под ног. Едва она нагнулась над перилами, как ее вырвало в темноту. Хлестал дождь, и волосы прилипли к коже, темные пряди цеплялись за лицо черными пальцами, как будто желая навеки закрыть ей глаза. Она судорожно вдохнула, передернув плечами, и оглядела палубу.

Она увидела его на носу – белый силуэт на черном фоне, руки раскинуты в стороны. Она стала пробираться к нему, держась за перила и не осмеливаясь смотреть вниз. Она могла поклясться, что слышит, как он смеется шуму ревущего ветра. Он двигался с такт движениям корабля, откинув назад голову, завывая, как морской дракон.

– Кин-сан? – попыталась она перекричать рев бури.

Он удивленно обернулся, и его лицо озарила широкая улыбка. Одежда прилипла к нему, как вторая кожа, и она заметила, какой он худой, какой хрупкий. И все же он стоял, как камень; ноги опирались на надежно привязанные бочки с чи. Он снова отвернулся и закричал вместе с бурей. На нем не было ни дождевика, ни куртки.

– Что, черт возьми, ты здесь делаешь?! – завопила Юкико.

– Живу! – крикнул он вместе с раскатом грома. – Живу и дышу!

– Ты ненормальный!

– Но вы тоже стоите здесь, со мной!

– Но как же? Дождь… он сожжет тебя!

Палуба снова качнулась под ногами. Юкико пошатнулась и крепко ухватилась за перила. Еще чуть-чуть, и она бы улетела во тьму, и никто бы не услышал ее воплей из-за грохочущего грома.

– Идите сюда! – позвал Кин. – Встаньте рядом!

– Ни за что, даже если мне отдадут все железо Шимы!

Он поманил ее одной рукой, другой держась за канат, закрепленный на бочках. Казалось, что корабль – неуклюжий жеребец, которого он оседлал, ухватившись за гриву. Отогнав страх, она схватилась за предложенную руку и встала между бочек.

– Чувствуешь вкус? – воскликнул он.

– Вкус чего?

– Дождя! – Он поднял вверх лицо и открыл рот. – Никакого лотоса!

И Юкико вдруг поняла, что он прав: вода, стекавшая по лицу, была чистой и прозрачной, как стекло. Она вспомнила горные потоки из своего детства: она и Сатору лежат рядом, и Буруу вместе с ними – в высокой летней траве и пьют кристально чистую воду из глубокого источника. Она облизнула губы, и глаза ее засветились от радости. Она тоже открыла рот и стала жадно глотать дождевые потоки.