Читать книгу Источник - Джеймс А. Миченер - Страница 10

Рогатый алтарь, вырезанный из одного куска базальта с применением металлических инструментов. Макор, 1116 г. до н. э. Барельефом выдается вырезанная голова быка. Стоки для крови жертвенных животных. Религиозное значение «рожек» на четырех углах неясно, но во время освящения нового алтаря кровью животного, приносимого в жертву, мажут каждый рог, как гласит указание, данное Яхве Моисею в Исходе (29: 12): «Возьми крови тельца, и возложи перстом твоим на роги жертвенника, а всю остальную кровь вылей у основания жертвенника». Беглецы – пусть даже они спасались от царя – в поисках убежища оказывались в безопасности, стоило им только ухватиться за рога алтаря. В Третьей Книге Царств (1: 50) об этом рассказывалось так: «Адония же, боясь Соломона, встал и пошел, и ухватился за роги жертвенника». Был установлен в Макоре поздней весной 963 г. до н. э.

Над Макором занималось утро. Раздавалось щебетание птиц, пристроившихся на крышах, дети с гамом и криками играли на людных улицах. Маленький уютный городок чувствовал себя в безопасности под защитой кольца недавно возведенных стен. Дверь резиденции правителя открылась, выпустив коренастого человека с мрачным выражением на лице, покрытом густой бородой. Он был явно расстроен каким-то решением правителя. По извилистой главной улице он грустно побрел к себе домой, но не успел сделать и нескольких шагов, как его окружили ребятишки, которые хором начали скандировать:

– Удод, Удод, Удод!

Человек остановился. С лица сползло мрачное выражение, и оно начало расплываться в улыбке, пока не превратилось в веселую луну. Физиономия пошла смешливыми морщинками, и он расхохотался. Подхватив маленькую девочку, он подбросил ее в воздух и, поймав на руки, поцеловал.

– Сладостей, сладостей! – завопила она.

Человек опустил ее на землю и с серьезным видом стал рыться в карманах, словно не зная, где у него спрятано угощение. Остальные дети, полные взволнованного ожидания, прыгали и танцевали вокруг него, пока он продолжал рыться под плащом, откуда наконец извлек полотняный мешочек с засахаренными фруктами. По пути домой он раздавал их детям, которые бежали за ним по пятам и радостно кричали:

– Удод, Удод!

Рядом с людьми, с незапамятных времен обитавшими на земле Израиля, жила любопытная птичка удод, который забавлял всех куда больше, чем остальные живые создания. Размерами он был невелик, примерно восьми дюймов в длину, с черно-белым оперением и розоватой головой. Характерно, что удод больше ходил, чем летал. Он все время хлопотливо перебегал с места на место, словно посланник с важной миссией, подробности которой успел забыть. Забавная пичужка носилась кругами, будто пытаясь вспомнить, что же ей надо было сделать.

Внешний вид удода соответствовал его причудливому поведению. Формой его голова напоминала маленький изящный молоточек, который взлетал и опускался с удивительной быстротой. С одной стороны молоткообразной головы торчал желтый, чуть изогнутый клюв примерно два дюйма в длину, а с другой топорщился хохолок из перьев, тоже длиной два дюйма, который был обычно прижат к голове, сливаясь с ее оперением, но, когда удод топорщил его, создавалось впечатление, что он увенчан сверкающей короной.

Носясь по земле, удод искал ямки, оставленные червями, и, найдя добычу или заприметив убегающее насекомое, начинал стремительно работать головой, пока пища не оказывалась в тисках длинного клюва. Тогда счастливая птичка перепархивала на какой-нибудь камень, где могла положить добычу на его плоскую поверхность, откуда она не могла свалиться на землю, и принималась клевать ее. Разодрав червяка или насекомое на кусочки и насытившись, удод одним прыжком возвращался в свои охотничьи угодья и, бегая, продолжал крутить головой во все стороны.

Насколько люди помнили, эта забавная птичка всегда называлась удодом из-за резкого, неприятного звука ее голоса. Она не щебетала, как ласточка, не ворковала, как голубь, и люди Израиля не считали ее поэтическим воплощением земли, на которой они жили. Для египтян удод был священной птицей; хананеи считали его умным. Баал же наделил птицу дьявольски неприятным запахом, и в ее гнезде прятали драгоценные камни, так как запах отпугивал воров. Для евреев удод олицетворял преданность семье, поскольку юное потомство с исключительной заботой относилось к своим родителям – холодными ночами они прикрывали их собой и во время линьки выдергивали из оперения сухие перья. Но забавная маленькая птичка умела отлично летать и вызывала не только улыбки. Порой даже весьма занятые люди, например правитель, отрывались от своих дел и внимательно наблюдали за этой маленькой трудолюбивой землеройной машиной.

В последние годы правления царя Давида в Иерусалиме в Макоре проживал строитель, которого горожане прозвали Удодом, поскольку бульшую часть дня он тоже носился по городу, заглядывая во все дыры. Как и птичка, в честь которой он получил прозвище, этот невысокий плотный человек пользовался всеобщей симпатией, частично потому, что вызывал у горожан улыбку, а частично потому, что всем была известна его доброжелательность, у него никогда не было никаких злых намерений. Он был настолько преисполнен дружелюбия и благородства, что однажды правитель в редкую минуту откровенности сказал о нем: «Удод – самый счастливый человек в городе, потому что он любит свою работу, свою жену и своих богов. Именно в таком порядке».

Работа Удода заключалась в строительстве новых защитных стен вокруг Макора, и он занимался ею вот уже несколько лет. Жена Удода, любознательная юная Керит, была дочерью священника, который как-то взял ее с собой в Иерусалим, где она воочию увидела царя Давида во всем его величии. Царь Давид почитал тех же богов, что и жители Макора. Среди них был Баал, давний и знакомый охранитель хананеев. Он по-прежнему обитал в том же менгире на той же вершине, наблюдая за мирскими хлопотами, такими как доставка воды и строительство стен; здесь же был и Яхве, бог Моисея, новое еврейское божество, в которого постепенно, шаг за шагом, превратился Эль-Шаддай. Теперь он обрел такое могущество, что присутствовал и в необозримых высях, и в глубине человеческого сердца. В Макоре жили несколько хананеев, которые поклонялись только Баалу, и несколько евреев, таких как отец Керит, для которых был лишь один бог Яхве. Основная же масса горожан, как и Удод, считая Яхве всемогущим божеством, обитающим на небесах, продолжала поклоняться Баалу, местному богу, поскольку к нему можно было обращаться с повседневными проблемами.

В свои тридцать девять лет Удод был отцом двоих веселых проказливых ребятишек от симпатичной жены и еще нескольких от девушек-рабынь. Несмотря на забавную внешность, он в юные годы, когда воевал за царя Давида, отличался мужеством и именно за свою верную службу получил работу по восстановлению Макора.

Удод был невысоким, коренастым и широкоплечим, с могучими мускулами и заметным животом, который колыхался при ходьбе. Лысую, с веснушками голову он ничем не прикрывал. Свой большой нос он совал во все уголки, когда решалось, ставить здание на земляном фундаменте или искать камень под основание. У него были голубые глаза и квадратная черная борода, которая подрагивала, когда он хохотал. Строго говоря, Удод напоминал укороченный вариант своего знаменитого предка, правителя Уриэля. О нем сохранилась память, как он погиб четыреста пятьдесят лет назад, пытаясь спасти Макор от пожара, устроенного ибри. Так сообщали несколько глиняных табличек, хранившихся в Египте. За десятилетия, последовавшие после катастрофы, члены великой семьи Ура, как и многие хананеи, легко приспособились к правлению евреев и сами стали называть себя евреями. Родители Удода в надежде, что их сын сможет войти в доверие к правителям, дали ему подчеркнуто еврейское имя Яхбаал, которое означало «Яхве – это Баал». Они считали, что таким образом он докажет, что является более евреем, чем сами евреи, и этот наивный обман сработал, поскольку Яхбаал был не просто честным евреем, а зятем священнослужителя.

То были волнующие годы. Несколько кратких десятилетий евреи держали под своим контролем крепко сбитую империю, которую царь Давид собрал воедино из осколков, оставленных Египтом и Месопотамией, когда их обширные владения распались. Царство Давида простиралось от Красного моря на юге до Дамаска на севере и принесло евреям неожиданное преуспеяние, поскольку они контролировали большинство главных караванных путей и взимали с караванщиков обильную дань. Даже город Акко, который постоянно острой колючкой торчал в боку у евреев, был отбит у финикийцев, однако в руках победителей оставался недолго. Этот стремительный рост империи означал, что Макор, ключевой город на зыбкой границе, теперь обрел куда большее значение, чем раньше. И судьи с царями были заинтересованы в укреплении еврейского бастиона в тех местах, если это не потребует больших затрат от центрального правительства. Царь Давид и его военачальники с удовольствием узнали, что в этом маленьком городке есть строитель, который работает с такой истовостью, словно возводит главный город империи: он не покладая рук трудится по десять-двенадцать часов каждый день, а остальное время проводит, планируя расписание на следующий. Для рабовладельца он вел себя непривычным образом, потому что хорошо обращался со своими людьми, и мало кто умирал под его опекой. Моавитяне, иевусеи, филистимляне и амалекитяне – все считали, что работать на Удода вполне терпимо, поскольку он хорошо кормил их во время работы, а если кто-нибудь плохо себя чувствовал, позволял ему отлеживаться. Откровенно говоря, им нравилось смотреть, как он носится по стенам и сует свой длинный нос то туда, то сюда, как пошучивает с ними, подгоняя темп работы.

По вечерам он заходил в их убогие жилища под стенами города, принося с собой остатки пищи и вина. Он часто говорил с ними о необходимости принять еврейского бога Яхве, каждый раз выдвигая убедительные доводы, что, сделав это, они станут евреями и обретут свободу. Он старательно объяснял, что они будут вправе поклоняться и своим прежним богам, о чем свидетельствует и его собственное имя. Как проповедник, Удод был убедителен, ведь он говорил на языке, понятном каждому толковому человеку.

– Мой бог Яхве – то же самое, что и ваш бог Дагон, – объяснял он пленным филистимлянам, – только он более велик.

Удод внушал своим рабам, что стать евреем – это и нетрудно, и почетно. Поэтому корпус его рабочих постоянно уменьшался, но из их среды выходили хорошие новообращенные, которые могли служить в других частях еврейской империи. Именно один из этих бывших рабов принес в Иерусалим доброе имя Яхбаала Удода, и военачальник Амрам, занимавшийся возведением крепостей по всей империи, услышал о мастере-строителе с севера.

– Придет день, и я должен буду посмотреть, чего он добился, – сказал военачальник, запомнив название города – Макор.

Удод и его рабы закончили возведение новых стен. Они были необходимы, потому что старые стены, еще времен хананеев, постепенно рассыпблись и уходили в землю. Руины от пожаров и строительный мусор подняли уровень земли на холме еще на восемь футов, и теперь он достигал верхнего края старых стен. Надо было что-то делать. Но по мере того как холм рос в высоту, участок земли на его вершине сокращался, и новые стены могли появиться только внутри старых. И когда Удод поставил их, размеры города значительно уменьшились. Если во времена правителя Уриэля в пределах стен жили тысяча четыреста хананеев, то теперь в них могли разместиться только восемьсот человек, но спокойствие, воцарившееся в этих местах во времена уверенного правления царя Давида, позволяло обитать за стенами города еще девятистам земледельцам – так много людей еще никогда не обрабатывало землю под городом. Это было золотое утро Макора, расцвет его славы. В эти же времена евреи доказали, что способны править царством, и если взять критерием Макор, то управляли они им хорошо.

Удод, например, жил в удобном доме в западной части города, и сейчас, направляясь домой по извилистой улице, он воочию видел расцвет Макора. Резиденция правителя производила величественное впечатление. В ней он вершил беспристрастный суд, защищая землю и имущество тех, кто обращался к нему за справедливостью. По древним еврейским законам у слабого были права, бедняк мог попросить помощи у соседей, налоги накладывались по справедливости, а наказание не могло быть чрезмерным. Лавки, расположенные в начале улицы, были полны товарами из разных частей света: фаянс из Египта, парча из Индии, шелк из Персии, изящные бронзовые изделия с Кипра, красивая глиняная посуда с греческих островов и великолепные железные изделия из соседнего финикийского города Акко, – а также обыкновенными предметами быта, которые караваны регулярно доставляли из Тира, Сидона и Дамаска. Позади лавок стояли просторные дома, нижняя часть стен на два-три фута была из камня, верхняя – из дерева, покрытого штукатуркой. Потолок держался на надежных деревянных стропилах, и вокруг дома располагался уютный дворик. Слева от Удода стоял древний храм Эфера, скромное здание, в котором люди поклонялись Яхве, а напротив – лавки, где продавались товары повседневного спроса: вино и оливки, хлеб и шерстяные ткани, мясо и рыба, выловленная в море.

В те времена в Макоре имелись две особенности. Во-первых, ни одна из лавок не принадлежала евреям, ведь по происхождению они были людьми пустыни, не привыкшими заниматься коммерцией, а потому инстинктивно чурались таких занятий, как содержание лавки или ростовщичество. Отчасти это можно объяснить тем, что у них не было склонности к занятиям такого рода, а отчасти тем, что они прыжком перешли от кочевой жизни к оседлой и испытывали любовь лишь к земле и смене времен года. «Пусть финикийцы и хананеи торгуют в лавках и имеют дело с золотом, – говорили они. – Мы будем гонять наши стада, и в конце пути нам будет лучше всех, потому что мы окажемся ближе к Яхве».

Второй отличительной особенностью было то, что в культурном смысле Макор оставался скорее все же хананейским городом. Например, он вел летосчисление по старому календарю Ханаана, который делил год на два времени – теплое и холодное. Год в Макоре начинался по старому стилю – когда холода подходили к концу, но во всех остальных частях еврейской империи отсчет нового года начинался, когда завершалось теплое время года. И облик храмового здания, и его ритуалы брали начало в Ханаане, ибо в этих местах с незапамятных времен поклонялись Элю, Баалу и Астарте. И было вполне логичным, что внук Эфера, утвердивший в городе культ Яхве, для храма нового бога просто несколько перестроил здание, служившее старому богу. Фактически, когда обыкновенный житель Макора простирался перед Яхве, он вряд ли осознавал, какому богу поклоняется, потому что Эль перешел в Баала, тот – в Эль-Шаддая и все они – в Яхве, бога Моисея, Учителя нашего.

То были великие годы, когда складывался еврейский ритуал. Из Иерусалима царь Давид и его священники старались распространить по всему Израилю ясную и недвусмысленную религию, но в Макоре эти реформы приживались медленно. Его маленький храм продолжал действовать как средоточие древних общинных ритуалов, а не суррогата общенациональной религии.

Дом Удода стоял ближе к концу улицы. Много лет назад он был возведен его предками, и с тех пор в нем обитали поколения достойных людей, которые старались вести достойную жизнь. Как хананеям, им часто приходилось притворяться, скрывая свою приверженность Баалу, но эта двойственность осталась в далеком прошлом. Последние поколения стали преданными приверженцами Яхве. Они проводили сыновьям обрезание и выдавали замуж дочерей за представителей лучших еврейских фамилий. Этот процесс ассимиляции достиг своего пика, когда Удод обручился с единственной дочерью Шмуэля бен-Цадока бен-Эфера, еврейского священнослужителя, и теперь эта пара обитала в семейной резиденции.

Дом был построен в основном из камня, а от белых стен внутренних помещений шло ощущение прохлады. Две комнаты были украшены красно-синими фресками. Они не изображали никаких сцен, а напоминали о пустыне, откуда некогда пришли евреи, и о холмах, что когда-то являлись домом хананеев. Но главным украшением жилища была двадцатисемилетняя Керит, любимая жена Удода. Она была чуть выше Удода и гораздо стройнее. У нее были правильные черты лица, крупный нос, синие еврейские глаза, темные волосы и кожа цвета слоновой кости. Муж беспредельно любил ее, и, поскольку он знал, что Керит сама не своя до украшений – не столько дорогих, сколько являющихся произведениями искусства, – он часто покупал ей покрытые глазурью фарфоровые изделия из Египта или эмаль с Кипра. Все эти скромные сокровища она хранила в ящичках розового дерева и носила только тяжелый серебряный кулон из Персии, украшенный большим куском необработанного янтаря, доставленного из северных стран. На фоне ее любимых легких шерстяных хитонов янтарь лучился золотистым сиянием, которое сочеталось по цвету с широкими желтыми полосами – Керит часто украшала ими подолы своих нарядов. Она была на редкость проницательной и умной женщиной, преданной детям и обожавшей своего маленького толстенького мужа. Между ними царили добрые и сердечные отношения. Хотя в Макоре были и более красивые мужчины – а во время десятиминутной прогулки по улицам Керит видела многих таких, – среди них не было никого, кто так обожал бы ее. Между ними существовало лишь одно серьезное различие, и оно имело очень важное значение: Керит была дочерью глубоко религиозного человека, который едва ли не встречался с Яхве лицом к лицу, и она унаследовала от него преданность этому богу. Удоду же, как строителю, приходилось копаться в земле, и хотя он с готовностью признавал Яхве, но по своему нелегкому опыту знал, что почвой правит Баал, и для строителя было бы глупо не обращать внимания на это или чернить божество, постоянно властвующее в земле, с которой он должен работать. Такая двойственность существовала во многих семьях Макора, но обычно мужчина склонялся принять еврейского бога, а жена упрямо держалась за старые семейные божества. В случае с Удодом все было наоборот, поскольку семья Ура с незапамятных времен имела дело с землей, однако он жил с женой в мире и согласии, потому что каждый из них терпимо относился к духовным ценностям другого.

И вот в абибе[15], весной 966 года до нашей эры, когда днем лили весенние дожди и в сухих вади стали бурлить потоки воды, когда на полях пошел в рост и созревал ячмень, а на болотах расцветали анемоны и цикламены, кивая бутонами тем странным растениям, которые потом люди другой религии назовут ариземой, или индийской репой, завершилось восстановление стены. Расстроенный Удод шел домой. Жена встретила его на пороге дома, и он тяжело опустился на твердую изразцовую лавку.

– Я обеспокоен, Керит, – сказал он.

– Я видела твои новые стены, и они выглядят очень надежными. – Она принесла ему ячменную лепешку, горячее вино с медом, и Удод расслабился.

– Когда я осматривал их сегодня, то обратил внимание на богатства этого города. На задах улицы стоят лучшие красильни на всем севере. За стенами раскинулись места стоянок для верблюжьих караванов. И еще эти крепкие хорошие дома… Керит, этот город служит искушением для всех наших врагов на западе. Ведь он ворота к Иерусалиму.

– Но разве не поэтому ты и построил стены? – спросила она.

– Стены отбросят их. В этом я уверен. Но знаешь, как мы потеряем этот город?

Керит знала. Как и все молодые женщины Макора, она часто ставила на голову кувшин для воды и, миновав северные ворота, по темному проходу спускалась к источнику. И вот как-то во время осады, которой Макор подвергся четыре года назад, когда Керит носила своего первенца, она предприняла это опасное путешествие и слышала, как финикийские солдаты старались пробить слабые защитные стены. Все люди Макора понимали: если финикийцы пустят в ход стенобитные орудия против стен, ведущих к источнику, вместо того чтобы стараться сокрушить старые городские стены, они захватят Макор. И нелогично было предполагать, что при следующем нападении, когда вокруг города выросли такие могучие новые стены, захватчики откажутся от такой победной стратегии, как пролом стен у источника. Керит прекрасно понимала: если финикийцы в самом деле решат захватить Макор, у них это получится. Она также знала, что новые стены, возведенные ее мужем, несут в себе не столько безопасность для города, сколько дополнительный риск. Но несколько недель тому назад, когда они вели осторожные разговоры об этом, она отказалась признавать эти факты в силу сложных причин, которые теперь и заставляли ее молчать. Да, она любила своего коротышку мужа и защищала его от таких людей, как правитель, который с насмешкой относился к Удоду, но она знала и другое: если Удод возьмется возводить в Макоре какое-нибудь новое большое здание, ей придется остаться в этом городе, как заключенной, и ее мечтам о будущем придет конец.

Так что она мрачно выслушала его слова.

– Я придумал. Мы с моавитянином составили план, который спасет город. Сегодня правитель отказался меня выслушать, но завтра ему никуда не деться.

Убежденная, что поступает совершенно правильно, Керит взяла Удода за руку и тихо сказала:

– Не делай из себя дурака, Яхбаал. Если правитель не согласится с тобой, не спорь с ним. Ты везде найдешь себе работу.

Слова ее были мягкими и рассудительными, говорила она тихо и спокойно, но ее отношение едва ли не испугало Удода, потому что он прекрасно понял, что скрывается за словами жены. Какое-то мгновение он уже был готов сесть рядом с ней и откровенно поговорить обо всех проблемах, с которыми они столкнулись, но тогда пришлось бы вести речь о таком количестве важных идей, что он отбросил эту мысль. Он слишком любил Керит, чтобы волновать ее до того, как его планы будут полностью сформулированы. А потому, сделав последний глоток сладкого вина, он унес свиток исцарапанного пергамента в другую комнату, где допоздна сидел над ним, набрасывая примерную схему спасения Макора. Утром, послав рабов трудиться, Удод явился к правителю.

– Теперь, когда стены возведены, я продолжаю еще больше беспокоиться о снабжении города водой.

– Я попросил тебя укрепить стены у источника, – сказал правитель. – Я осмотрел их и должен сказать, твой моавитянин отлично отремонтировал их.

– Но этот ремонт никого не обманет! Пятьдесят финикийцев проломят стену.

– В прошлый раз они с ней не справились.

– В следующий раз справятся.

– Так что ты собираешься делать? – спросил правитель. – Твои рабы возведут новые стены?

– У меня совершенно другой план, – ответил Удод.

Правитель рассмеялся. Положив руку на плечо коренастого строителя, он снисходительно произнес:

– Я понимаю твою проблему, Удод. Ты закончил строительство городских стен и опасаешься, что, если тут же не начнешь новую стройку, Иерусалим заберет твоих рабов. Так ведь?

– Меня беспокоят не рабы, а безопасность моего города. – Он поправился: – Вашего города.

Этот невысокий человечек говорил с такой серьезностью, что правителю пришлось его выслушать.

– Ну так что у тебя?

Нервно сглотнув комок в горле, Удод впервые официально представил свой замысел. Загребая воздух руками, как огромными совками, он начал:

– В центре города, под защитой стен мы должны выкопать вертикальную шахту размерами с эту комнату и глубиной в девяносто локтей, чтобы пройти сквозь наносы и добраться до скального основания.

У правителя перехватило дыхание.

– На самом дне мы начнем рыть туннель, который пройдет глубоко под стенами и выйдет прямо к источнику.

– Какой он будет длины?

– Примерно в двести локтей и достаточно высокий, чтобы по нему могли пройти женщины. Затем мы завалим источник грудой камней и тем самым обезопасим себя против любой осады. – Движениями правой руки Удод показал, как женщины будут безопасно двигаться по подземному проходу.

Правителю этот замысел показался настолько фантастическим, что он смог только расхохотаться. Он был не в состоянии представить себе яму размерами с эту комнату, уходящую так глубоко в землю; что же до туннеля, который, пробитый сквозь камни, как-то выйдет к источнику, он знал, что это чистая глупость.

– Отправляйся-ка в поля за стенами и копай там червей. – Шутка понравилась ему. Он закивал, как удод, и повторил: – Именно червей! Понял?

Удод постарался скрыть свое разочарование.

– В одном вы правы. Мы должны начать работу до того, как у нас заберут рабов.

– Вот! Я же знал, что тебя беспокоит именно это.

– Да, беспокоит. Теперь в нашем распоряжении хорошо подготовленная команда. Моавитянин – лучший надсмотрщик из всех, что были в Макоре, и прекрасно управляется с делами.

– Не сомневаюсь, что Иерусалим заберет рабов, – сказал правитель. Проводив инженера до дверей, он несколько раз кивнул. – А ты езжай копать червей. – И, закрыв двери, он выкинул из головы эту дурацкую идею о яме в самом центре города.

Удод не пошел на работу, а побрел домой, где выложил Керит свой непростой план: шахта, туннель, завалить источник. Но жена вызвала у него раздражение, сказав, что не сомневается – план не сработает.

– Как можно со дна шахты пробивать наклонный туннель и надеяться, что найдешь такую маленькую точку, как источник?

– Это моя работа.

Она засмеялась:

– Как ты будешь видеть под землей? Как крот?

Удод устал от попыток объясняться с людьми, которые не в состоянии увидеть воплощение идеи. Поцеловав на прощание жену, он взобрался на стену за домом. Холм, на котором стоял Макор, так вырос, что теперь, глядя со стены на запад, Удод видел Акко, куда финикийские корабли доставляли из многих портов людей и снаряжение. Настанет день, когда они будут брошены против Макора. Каким далеким этот заманчивый город казался мальчику и каким близким он стал мужчине, понимавшему, насколько сильны и алчны финикийцы.

В сгущающихся сумерках он прошел по валу к северной части города, где стал рассматривать эти роковые стены, тянувшиеся от задних ворот к источнику. Это не заняло у него много времени, поскольку он и так уже знал: эта ветхая система не сможет остановить противника. Затем он прошелся взглядом вниз по вади и вверх по склону горы, где стоял менгир Баала, и убедился, что сможет добраться до нужной точки.

– Так и знал, что это возможно, – пробормотал он, затем снова посмотрел на стены у источника и на их месте увидел свою систему: сочетание шахты и туннеля.

Представив себе, что она уже действует, Удод посмотрел на запад в сторону Акко и подумал: «Когда финикийцы снова нападут на нас, до источника им уже не добраться».

Несколько недель казалось, что с туннелями покончено. Удод, снова горя энтузиазмом, еще раз посетил правителя, но ничего не добился. Правитель завоевал уважение Иерусалима: вместо того чтобы просить столицу о помощи, он отправил туда дополнительные поступления. И он не мог подвергать опасности благосостояние Макора дырками, которые этот Удод собирался ковырять в земле.

– Если я представлю этот план Иерусалиму, – предупредил он, – из столицы меня просто выкинут.

Удод разозлился:

– Какой план вы собираетесь показывать в Иерусалиме? Вы его даже не знаете.

– Я знаю, что такое пустая трата времени и сил, даже не заглядывая в план, – ответил правитель, и слуга показал строителю на дверь.

Не желая потерять свою хорошо сработавшуюся команду, Удод направил рабов ремонтировать кладку площади перед храмом. Когда с ней было покончено, он заставил их выкопать два дополнительных хранилища для зерна. После того как землекопы глубоко врылись в почву Макора и покрыли стены хранилища известковым раствором, чтобы они не отсыревали и чтобы тут не было насекомых, Удод часто спускался вниз проверить ход работ, а когда его круглая физиономия, окаймленная черной бородой, выныривала из-под земли, горожане весело интересовались:

– Что ты там ищешь, Удод? Червей?

Но по вечерам, когда рабов уже не было, Удод прогуливался по северной стене, занятый расчетами, которые лягут в основу его трудов, если все же его система защиты источника получит одобрение. Приглядываясь к наклону почвы, он пришел к выводу, что от точки у задних ворот ему придется пробивать главную шахту примерно на сорок футов сквозь наносы, составлявшие верхнюю часть холма, а затем еще на девяносто футов вниз сквозь скальное основание, откуда он и сможет начать прокладывать наклонный туннель, который протянется на расстояние в двести восемьдесят футов до источника. В целом система потребует четырехсот десяти футов шахтных работ, и большей частью придется пробиваться сквозь камень. «Но в конце концов у нас будет система, неуязвимая для любого врага». Удод воочию видел, как женщины по ступенькам спускаются в шахту, неся на головах пустые кувшины, а затем по легкому склону туннеля добираются до источника, укрытого от врагов, которым остается только бесноваться наверху. Даже в воображении система Удода вызывала чувство надежности. Как-то вечером, когда месяц абиб уже подходил к концу, он закончил подробный чертеж на куске выделанного пергамента и принялся набрасывать пояснения к нему на небольших глиняных табличках.

Как ему не хватало кого-нибудь рядом, с кем можно было бы обсудить эти революционные замыслы! Правитель был не в состоянии понять смысл абстрактных линий, а Керит никак не могла отделаться от своего первоначального представления об Удоде как о кроте, который вслепую копается в земле. И вот поздней ночью он скатал кожаный свиток и, покинув город, направился в лагерь рабов, разбитый за городскими стенами. Место было мрачное, дышавшее безнадежностью. Разноплеменное скопище пленников обитало в вонючих дырах и питалось отбросами. Их стоянку окружали еврейские стражники, готовые убить любого, кто попытается бежать. Рабы влачили убогое существование и через несколько лет непосильной работы умирали. Эта система имела только два оправдания: когда египтяне или амалекитяне захватывали евреев в плен, они обращались с ними точно так же. Но среди забитых рабов постоянно появлялись люди, которые обретали ответственное положение или даже свободу, потому что Удод презирал эту систему и делал все, что мог, дабы спасти от нее людей. Многие из нынешних граждан Макора начали свое пребывание здесь, в этом жутком лагере. Отвечая на уговоры Удода, они обратились к милости Яхве и обрели новую жизнь.

Этой ночью строитель прошел мимо обыкновенных загонов, кишащих крысами, и направился в самую мрачную часть лагеря для рабов. Она была отгорожена дополнительными стенами, и в ней содержались самые опасные заключенные. Здесь он нашел лежащего на тростниковом матрасе высокого, чисто выбритого мрачного мужчину, старше его на несколько лет. В городе его хорошо знали как Мешаба Моавитянина, человека необыкновенной стойкости. Во время одной из войн царя Давида против моавитян он был взят в плен и считался самым умным и толковым среди рабов. Во время строительства стен Удод поставил его надсмотрщиком. Мешаб едва ли не с оскорбительной небрежностью, опираясь на локоть, приподнялся на своем полусгнившем матрасе и приветствовал Удода. Чадящая старая лампа, которую Удод прихватил с собой, высветила в этой грязи резкие черты лица Мешаба.

– Пришло время, Мешаб, – сказал инженер, – строить систему водоснабжения.

– Это можно сделать, – пробурчал могучий раб, – если ты решишь одну проблему.

– Их у нас много. Какую именно?

– Шахта, которую мы сможем прокопать. Туннель, который мы сможем пробить.

– То есть тебя не пугает скала? – спросил Удод.

– Ты доставишь нам железные орудия от финикийцев, – проворчал Мешаб, – и мы пробьем скалу. Но когда, скрытые от глаз, мы окажемся на дне шахты, откуда нам знать, где начать пробиваться к источнику?

Удод нервно рассмеялся:

– Моя жена задала точно такой же вопрос.

– И что ты ей ответил?

– Я сказал: «Это моя работа».

– У тебя есть какой-то план? – присаживаясь на истлевшем матрасе, спросил раб.

– Еще с детских лет я помню старую хананейскую поговорку: «Есть три вещи, которые поражают меня, точнее четыре, которых я не смог познать: путь орла в небе, путь змеи на скале, путь корабля в море и путь мужчины к сердцу девушки».

Мерцающий свет лампады бросал блики на голый череп и спокойное лицо строителя, но в его чертах просматривалась физиономия ребенка, который продолжает удивляться чудесам природы.

– Путь корабля в море, – тихо повторил он.

– При чем тут корабли? – спросил Мешаб, никогда не видевший ни моря, ни кораблей в нем.

– Много лет назад, когда я с отцом был в Акко, мы гуляли по набережной и смотрели, как маленький кораблик… Мешаб, он был такой маленький, что скрывался среди волн. Повсюду торчали скалы, под водой скрывались мели, но каким-то образом этот маленький кораблик проложил себе путь прямо в гавань. Как он это сделал?

– Магия?

– Я тоже так думал и спросил у капитана, тот рассмеялся и показал мне на три флага, что высились на крышах домов. «Что они значат?» – спросил я. «Направление», – сказал он и объяснил, что когда моряк увидит эти флаги и выстроит их в одну линию, то, значит, он лег на точный курс к своей якорной стоянке.

Двое мужчин сидели в молчании. Ночные насекомые, привлеченные светом лампы, слетались к ней, а из угла, где на тощих подстилках спали уставшие рабы, доносился храп. Затем Удод сказал:

– И вот днем… – Он остановился, подумал и начал снова: – Я стоял на северной стене у задних ворот и пытался представить, где находится источник. Посмотрев на горный склон, я определил точку, где мы поставим флаг… – Он задумался. – Нет, нам понадобятся два флага.

Едва он успел вымолвить слово «два», как Мешаб схватил его за руку:

– И у нас будет направление. Из-за стен мы сможем видеть флаги и контролировать наше продвижение.

Возбужденный Удод поставил глиняный светильник на пол и попытался освободить небольшой участок, чтобы разложить свой пергамент, но мешали комки земли. Мешаб одним взмахом правой руки расчистил место, и в мерцающем свете Удод показал своему рабу и источник, и гору за ним. Ткнув пальцем в точку на середине склона, он сказал:

– Если мы поставим наш первый флаг здесь, а второй вон там…

– Наш третий, наш четвертый… – Мешаб решительно ткнул пальцем в карту, показывая места пятого и шестого флагов, последний из которых стоял на крыше дома правителя. – И это сработает! Мы сможем определять направление!

– Ты читаешь мои мысли, – торжественным шепотом произнес Удод.

Этот замысел привел двоих мужчин в такое возбуждение, что, не в силах дождаться утра, они решили этой же ночью вскарабкаться на гору и проверить свою теорию. Но у ворот, ведущих из лагеря, их задержала охрана, предупредив Удода, что Мешаб – один из самых опасных заключенных, который не должен покидать пределы лагеря.

– Он мой надсмотрщик, и он мне нужен, – заявил Удод.

– Он многих убил, – сказал стражник, но Удод на свою ответственность провел Мешаба за ворота, и они ушли в безлунную ночь.

Они пересекли дорогу к стенам Макора, но не стали входить в ворота. Вместо этого они пошли к северу, где стены вокруг источника делают небольшую дугу, давая понять, что источник лежит за ними. Взобравшись на крышу, они воткнули в нее небольшой клочок материи, заметный издалека. Затем, удаляясь от источника, они начали подъем на гору Баала, то и дело останавливаясь и глядя назад, а когда достигли заранее намеченной точки над городом, остановились и еще раз проверили свое положение.

– Здесь мы поставим наш первый флаг, – сказал моавитянин. – Давай немного подождем до восхода луны.

Они сидели в темноте, присматриваясь к очертаниям города внизу. Кое-где, как далекие звезды в непроглядной ночи, горели огни. Сидящий рядом раб был куда крупнее Удода, гораздо сильнее его, он мог без труда убить строителя и уйти на запад, в Финикию, но вместо этого, продолжая сидеть рядом со своим другом, он сказал:

– Теперь, глядя отсюда на город, я уверен, что мы сможем с этим справиться.

Когда луна на три четверти всплыла из-за холмов Галилеи, ее свет залил острые прямые линии стены, ведущей от задних ворот к источнику, и пара, несколько раз переместившись с места на место, наконец оказалась на прямой линии, что вела к стене.

– Посмотри, – сказал Удод, – как линия пролегает отсюда через весь город и утыкается в крышу дома правителя.

– Вот там мы и поставим шестой флаг, – уточнил Мешаб. Теперь он видел то безошибочное направление, на которое они и будут ориентироваться, когда пробьют первую глубокую шахту и начнут рыть туннель к невидимому и неосязаемому источнику. – Это самая трудная часть, – проворчал он. – Как мы со дна шахты определим направление?

– А вот это – моя работа, – сказал Удод.

Едва он двинулся в обратный путь в лагерь рабов, как, спускаясь по склону, увидел цепочку людей с факелами. Они провели всю ночь на вершине, в соответствии со старым обычаем поклоняясь Баалу. Поскольку этот бог был ночью так благосклонен к строителям, Мешаб предложил:

– Может, и мне стоит подняться и поклониться Баалу?

– Я пойду с тобой, – сказал Яхбаал.

Они наискосок пересекли горный склон, вышли к тропе, по которой спускались пилигримы, и по ней поднялись к святилищу, бывшему уже более тысячи лет местом поклонения.

На вершине они нашли менгир, давно посвященный Баалу. У его подножия были знакомые приметы скромных жертвоприношений: несколько цветов, мертвый голубь. Макор больше не поклонялся огненному богу, пожиравшему детей, больше не существовало храмовых проституток, служивших Астарте, – евреи положили конец этой практике. Но они были не в силах истребить поклонение Баалу, потому что и еврейские земледельцы, и торговцы-хананеи испытывали необходимость в столь важном для них божестве. Даже царь Саул отдал дань уважения Баалу, назвав своих сыновей в честь доброго бога. Время от времени еврейские правители Макора принимались обсуждать возможность запрета хананейского бога, но давление народа позволяло божеству жить и дальше. А вот теперь, при правлении царя Давида, из Иерусалима пришло указание, гласящее, что поклонение Баалу должно быть запрещено, но правители лишь недавно завоеванных северных территорий, где жило много хананеев, всегда выступали против слишком крутых мер, о которых позже придется пожалеть. Таким образом, Макор сохранил своего древнего бога, и горожане регулярно поднимались на гору, ища помощи и поддержки от единственного бога, которого они лично знали, – бога, который неизменно обеспечивал плодородие их полей.

Мешаб Моавитянин опустился на колени перед менгиром, повторяя молитвы, которые усвоил в южных пустынях. Поднявшись, он был готов снова спускаться в вонючий лагерь рабов, куда Баал временно поместил его. Удод спросил его:

– Почему ты так неразумен? Почему бы тебе не принять Яхве и не стать свободным человеком?

Отвечая, Мешаб четко обозначил разницу между собой и Удодом.

– Я жил и умру с Баалом, – тихо произнес он.

Этот же непреклонный ответ он, попав в плен в Моаве, бросил в лицо царю Давиду. Это и лишило его возможности стать военачальником в еврейской армии.

– Подожди, – сказал Удод, увлекая могучего Мешаба к скале, откуда в лунном свете перед ними открывался вид и на Макор, и на Акко. – Мой род, так же как и твой, презирал еврейского бога. Что бы ни было, мы веками поклонялись Баалу. Но постепенно мы начали убеждаться, что евреи…

– Разве ты сам не еврей?

– Теперь – да. Но еще не так давно моим народом были хананеи.

– Как это может быть?

Собственная семья Мешаба скорее погибла бы, чем предала своего бога.

– Мы жили в Макоре бок о бок с евреями, и между нами завязалась тесная дружба, – объяснял Удод. – Один из моих предков по имени Зибеон решил считать себя евреем, и пару раз у него были неприятности. Но в конце концов евреи выяснили, что им нужен Баал, а мы решили, что нуждаемся в Яхве. С тех пор к нам и пришло процветание.

– Как вы могли так обманывать своего бога? – с подозрением спросил Мешаб.

Удод смотрел вниз на обнесенный стеной город своих предков. На этой сцене развертывалась борьба двух могущественных богов, и ему было трудно объяснить Мешабу ту власть, которую Яхве обрел над умами хананеев, искавших истину.

– Все, что я могу рассказать тебе, Мешаб, – это легенда, услышанная мной еще в детстве. Наш народ жил в городе под защитой Баала, и из пустыни пришли евреи – тогда их называли ибри – с ослами, и с ними пришел их бог Эль-Шаддай. Они встали лагерем за стенами, и между двумя богами разразилась жестокая битва за обладание вершиной горы. Баал, конечно, восторжествовал, а Эль-Шаддай в отместку сжег город, и евреям достались руины. Много лет Эль-Шаддай правил долинами, а Баал господствовал наверху. Но спустя несколько столетий было достигнуто соглашение. Хананеи приняли нового бога Яхве, а евреи – старого бога Баала. И с тех пор мы живем в согласии.

– Ты говоришь, что Яхве – это новый бог?

– Да. Другая группа евреев ушла в Египет, где с ними очень плохо обращались, и бог, который сопутствовал им, превратился в могучее и грозное божество, способное поразить врагов ужасом. Этот новый бог Яхве предстал перед таким человеком, как Моисей, который вывел евреев из Египта и сорок лет водил их по пустыне. Там Яхве обретал все большее могущество. Под водительством Яхве и Моисея евреи стали могучей силой…

– Мы знали Моисея, – прервал его моавитянин. – Он хотел вторгнуться в наши земли, но мы его отбросили.

– Нам в Ханаане это не удалось, – признал Удод. – Так что теперь Яхве правит всеми нами.

Легенда Удода довольно точно отражала историю. За несколько столетий до того, как старый Цадок привел свое племя в Макор, другие патриархи пришли в Египет. Они почитали обыкновенного бога пустыни, который мало чем отличался от Эль-Шаддая, но во время бед и страданий, которые их постигли в Египте и на Синае, этот бог превратился в высшее существо, превосходящее любое божество более мелких еврейских племен. И когда племена, собравшиеся вокруг Моисея, вернулись в Ханаан, все приняли превосходство их бога Яхве. Те испытания, в которых он созрел, объясняли, почему он не мог появиться в другом месте. Яхве никогда не мог родиться в таком милом, уютном городке, как Макор с его добрыми богами. Его преображение объяснялось и египетским пленением, и конфликтом с фараоном, и страданиями исхода, и годами голода и жажды в пустыне, и тоской по своему дому, и духовной тягой к всезнающему божеству… Все это выковало и закалило Яхве.

Тем не менее и в этот час торжества над божками еврейских племен Яхве продолжал оставаться богом лишь этого колена. В годы царствования Саула и Соломона еще не пришло время открыто объявить народам Израиля, что их бог будет править повсеместно, и его воцарения пришлось ждать еще несколько столетий. Но теперь, в эпоху Давида, Яхве был признан богом всех евреев, от севера до юга, и договоры, которые он со времен Авраама заключал со своим избранным народом, были признаны обязательными даже для таких отдаленных мест, как Макор. Различные Эли – Элохимы, Элеоны и Эль-Шаддаи – теперь счастливо слились в облике своего великого последователя.

Но по мере того как росло величие Яхве, он все больше отдалялся. Теперь уже было невозможно прогуливаться с ним в оливковой роще. С того дня, как последний еврей в Макоре разговаривал со своим богом, прошло четыреста пятьдесят лет. Последний разговор состоялся у предводителя Эфера после разрушения ханаанского Макора. Когда искушение поклоняться Баалу стало слишком неодолимым, рыжеволосый военачальник решил увести своих евреев в нетронутые места, но в самый канун ухода Эль-Шаддай появился в последний раз и сказал:

– Разве я не привел вас в этот город и после всех трудностей не вручил его вам? Не на тебе ли лежит ответственность, чтобы принять все как есть и сотворить тут добро?

Итак, Эфер возвел новый город на руинах старого и сделал все, чтобы на полях вокруг него воцарилось процветание. И спустя годы, когда объединившиеся евреи под водительством Моисея с востока подошли к Иордану и пересекли его, они обнаружили в самых отдаленных уголках Ханаана маленькие поселения, подобные Макору, готовые признать Яхве.

Но далекая отчужденность Яхве, его непреклонное желание оставаться невидимым неизбежно привели к тому, что многие евреи стали испытывать тягу к более скромным божествам – они тем не менее давали каждому из них то тепло, которого уже не было в Яхве. Культ Баала продолжал процветать едва ли не по всему царству Давида. Во многих местах поклонялись Астарте, да и огненный бог, пожиравший детей, начал оживать. Временами казалось, что по всему царству у каждого зеленеющего дерева стоит свой алтарь.

Пока Удод и моавитянин говорили об этих вещах, в лунном свете появились две еврейские женщины, взбиравшиеся на гору. Женщины шли помолиться перед Баалом и не видели мужчин, сидящих по другую сторону склона, поскольку были заняты своими домашними проблемами, разрешить которые мог только Баал. Задыхаясь, они добрались до вершины. Женщина простерлась перед менгиром Баала, и Удод услышал, как, переводя дыхание, она молила бога:

– Баал… пусть мой муж Иеруббаал живым вернется с моря… пусть финикийцы не тронут его… защити его в Акко… великий Баал… верни мне мужа живым.

Две женщины молились еще несколько минут, помня о дружеских отношениях с древним богом. Когда они поднялись, оставив у подножия монолита свои скромные подношения, одна из них заметила Мешаба и вскрикнула. Тогда к ней подошел Удод. Женщина, узнав строителя, издала нервный смешок.

– Я увидела того человека, – сказала она, – и подумала, что этот раб пришел убить меня.

– Он никого не убивает, – заверил ее Удод.

В этих двух женщинах он узнал Леа и Мириам, двух домохозяек, которые в решении жизненно важных вопросов полагались на Яхве, но прибегали и к помощи Баала, когда возникали какие-то домашние проблемы.

– А ты о чем молилась, Мириам? – спросил Удод вторую женщину.

– Мой сын отправился в Иерусалим, и я молилась, чтобы царь Давид хорошо отнесся к нему и нашел ему место в армии.

– Так и будет, – пообещал Удод, и Мириам облегченно вздохнула, но после того, как женщины ушли, Удод сказал Мешабу: – Посиди здесь, пока я буду молиться.

Оставшись в одиночестве, Удод подошел к древнему камню и распростерся перед Баалом, выкладывая ему все те домашние дела, от которых хотел сбежать:

– Дорогой Баал, моя жена Керит мечтает жить в Иерусалиме, где обитает бог ее отца. Мой же дом в Макоре, здесь, рядом с тобой. Но сделай так, чтобы я удачно построил туннель, чтобы царь Давид увидел его и призвал меня в Иерусалим строить здания, которые ему нужны во славу Яхве. – Смиренно склонившись перед своим богом, Удод с такой силой сжал голову руками, словно старался сокрушить себе череп. И лишь когда боль в сдавленных висках стала нестерпимой, он расслабил сильные пальцы и закончил молитву: – Баал, я прошу не для себя, потому что сам я согласен жить и здесь. Но моя жена Керит должна быть в Иерусалиме. Там ее бог. Ее сердце там. Великий Баал, сделай так, чтобы мы попали в Иерусалим.

Никогда ранее он не осмеливался в этом признаться ни себе, ни своей жене, но теперь, поделившись с Баалом, он не увидел никакого противоречия в том, что просил его отправить их в Иерусалим, где будет строить храмы в честь Яхве. Мешаб, непреклонный моавитянин, услышь он эту странную молитву, преисполнился бы отвращения. Мужчина должен хранить приверженность лишь своему богу.

Последующие две недели Удоду было не до системы водоснабжения. Он занимался поисками работы для своих рабов. Стены города возведены, двор храма вымощен, скоро будут завершены и хранилища зерна. Если в самое ближайшее время он что-нибудь не придумает, его надежную команду разбросают по всему царству. Поэтому он попытался снова возбудить интерес правителя к идее шахты и туннеля, но тот оказался не в состоянии осознать ее возможности, и Удод помрачнел. Ему отнюдь не полегчало, когда жена задала вопрос об их будущем.

Стоял теплый весенний день. В это время года вся Галилея напоминает огромный цветущий сад. Керит пошла в оливковую рощу, чтобы набрать цветов и украсить ими жилище. Домой она вернулась усталой и решила принять ванну и переодеться. Наряд она себе выбрала, повинуясь минутному капризу, но мужу он нравился больше всех: из серой шерсти с желтыми полосами по подолу и у обшлагов, а также кулон с янтарем, сиявшим, как послеполуденное солнце. Встретив Удода у дверей, она поцеловала его и воскликнула:

– Ты только посмотри на эти цветы! – И когда он обратил на них внимание, она почему-то бросила: – Мне будет не хватать Галилеи, когда мы отсюда уедем.

Он напрягся, а затем спросил:

– И куда же мы уедем?

Но прежде чем Керит ответила, Удод уже знал, что она скажет.

– Твоя работа здесь завершена. И мы поедем туда, где нужны строители. В Иерусалим.

Взяв ее за руку, он привлек Керит к себе и поцеловал:

– Я очень хочу, чтобы ты была там. Но я вот думаю…

– Понадобишься ли ты там? – (Его опасения вызвали у нее веселый смех.) – Яхбаал, ты лучший строитель во всем царстве. И все это знают.

Они замолчали, боясь разговора, который должен был внести полную ясность. Строитель не решился рассказать о своих страхах, связанных с Иерусалимом, а Керит еще не успела четко сформулировать моральные и философские проблемы, которые начали ее преследовать. Золотое мгновение, когда идея носилась в воздухе, исчезло, и она спокойно произнесла обыденные слова:

– Что-нибудь да произойдет.

И больше в этот день они ни словом не обмолвились об Иерусалиме.

Но в середине месяца зива, когда пшеница уже была обмолочена, а ячмень ссыпан в мешки, Керит, навещавшая жену правителя, услышала новость, казалось специально предназначенную для нее.

– С севера прибывает военачальник Амрам, – сказал правитель. – Он будет осматривать Мегиддо и пообещал навестить Макор. Хочет посмотреть на наши новые укрепления.

– Кто такой военачальник Амрам? – спросила Керит.

– Он строит крепости для царя Давида.

Керит стиснула руки, чтобы не вскрикнуть от радости, но в голове у нее настойчиво билось лишь одно слово: «Иерусалим, Иерусалим!» Наконец, справившись с волнением, она обратилась к правителю:

– Вы позволите?..

– Хотите рассказать Удоду? Чтобы он и дальше копал ямы? – Правитель покачал головой, и Керит поняла, что он старается удержаться от улыбки. – Я не против. Пожалуйста.

Добравшись до ворот, она обратилась к стражнику:

– Ты видел Яхбаала?

– Кого?

– Удода. – Она постаралась не показать, как ей не нравится это имя.

– Он в лагере для рабов.

Керит миновала оливковую рощу, в которой недавно собирала цветы, и вышла к стене, за которой содержались рабы. Но, собираясь войти в пределы этого зловонного места, она чуть не задохнулась от запаха.

– Где Яхбаал? – спросила она стражников, а когда они не поняли, о ком идет речь, Керит не без раздражения объяснила им: – Вы зовете его Удодом.

– Иди за мной, – сказал стражник и, не обращая внимания, куда он ведет Керит, беспечно миновал внешний круг зловонных хижин.

По дороге бегали крысы, а на солнце лежали охапки соломы, прогнившей до такой степени, что в них могли обитать только колонии клопов и вшей. Вода в глиняных кувшинах была подернута грязной пленкой, а те несколько мест, которые рабы, готовясь умирать, расчищали для себя, выглядели отвратительно.

– Яхве всемогущий! – прошептала Керит. – И вы позволяете людям здесь жить?

Стражник отпер перед ней внутреннюю калитку и провел ее в другую, обнесенную стеной, секцию, где содержались самые опасные пленники. Сюда даже солнце не пробивалось. На полу полуразвалившихся хижин лежала грязь, оставшаяся еще после весенних дождей. Тут же валялись кучки соломы и обрывки одежды. В углах громоздились треснувшие кружки и миски с заплесневевшей едой, а места, отведенные для личной жизни, были просто неописуемы. Раб, захваченный во время одного из походов в пустыню, а теперь слишком старый, чтобы работать, еле передвигал ноги и ходил скрюченный, потому что больше не мог распрямиться. Молодой мужчина, которому полагалось быть высоким и стройным в садах своей родины к северу от Тира, с остекленевшими глазами ожидает прихода смерти.

– Яхве, Яхве! – шептала Керит, не в силах вынести, что этот ад существует на той же земле, что и Иерусалим.

Керит почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Но затем она вошла в самую убогую хижину и увидела мужа, беседовавшего с человеком, которого раньше не заметила, – рабом Мешабом. Его сдержанная и продуманная манера поведения, с которой он рассматривал пергамент с чертежом, была полна такого достоинства, что оно казалось ей невероятным в таком месте.

Кивнув рабу, она сказала:

– Муж мой, прибывает военачальник Амрам осматривать твои стены.

Это сообщение оказало на двоих мужчин поразительное воздействие. Удод вскочил на ноги, не опасаясь проявить свою радость:

– Наконец-то у нас появится человек, который все поймет!

А Мешаб отпрянул в угол – им руководил не страх, поняла Керит, а инстинктивная осторожность. Не подлежало сомнению, что раньше он уже встречался с Амрамом, может, на поле боя, где погибло много и моавитян, и евреев, и Керит догадалась, что Мешаб не испытывает желания снова встречаться с этим военачальником.

Тем не менее, когда Удод, полный энтузиазма, повернулся к рабу за поддержкой, раб сказал:

– Да, Амрам – это тот, кто все поймет.

Керит предложила Удоду вернуться с ней домой, чтобы всесторонне обсудить эти волнующие новости, и строитель с явной неохотой проводил жену обратно сквозь это зловоние, после чего они по насыпи поднялись к Макору. Но у ворот Керит бросила взгляд на лагерь рабов:

– Как вы можете допустить, чтобы люди, такие же как вы, жили там?

– Они живут так долго, сколько смогут, потому что я стараюсь что-то делать для них.

За воротами Керит тихо сказала:

– Ох, Яхбаал, военачальник Амрам даст нам свободу.

– Надеюсь, стены ему понравятся.

– В таком случае, – застенчиво предложила она, – не бойся дать ему знать, что все решения принимал именно ты.

Поскольку они не торопились оказаться дома, где придется разбираться, в самом ли деле у них есть причины для радости, супруги остановились у винной лавочки напротив храма, и Керит, помявшись, сказала:

– Кроме того, Яхбаал, ты должен упомянуть о Иерусалиме. – (Маленький строитель промолчал.) – Ты должен попросить его, чтобы он взял тебя в Иерусалим. И немедля.

Удод, стоя на весеннем солнце, сглотнул комок в горле, переступил с ноги на ногу и ответил:

– Нет, Керит. Я должен всего лишь объяснить ему свою систему водоснабжения.

Керит сдавленно вскрикнула, словно ее ранили, а затем оглянулась, чтобы убедиться, что никто из покупателей в лавочке не слышал ее.

– Дорогой Яхбаал, – прошептала она, – неужели ты ничего не понимаешь? – И, стараясь быть честной, спросила: – А если ему понравится твой туннель? Сколько времени он займет?

– Примерно года три.

Она закусила костяшки пальцев. Три года! Еще три года в ссылке, вдали от Иерусалима! Затем, подарив мужу улыбку, полную любви и понимания, она сказала:

– Хорошо. Если это твоя мечта, я буду ждать три года. – Но подобная перспектива пугала ее, и она схватила мужа за руку. – А что, если туннель обвалится?

– Для этого я и работаю, чтобы не обвалился, – ответил он.

И тут она произнесла слова, полные глубокого значения. Они вырвались против ее желания, но она уже больше не могла справиться со своими чувствами.

– Ты ведешь себя как дурак.

Никогда раньше она не употребляла это слово, потому что любила своего мужа и ценила ту нежность, с которой он к ней относился. Но постепенно ей пришлось признать, что любое начальство в городе, например правитель, относится к ее мужу просто как к забавной личности, которая носится по улицам и, как настоящий удод, сует свой острый нос то в цистерны для воды, то в хранилища зерна. Конечно, он был глуповат. Но она еще могла пережить это разочарование, как любая тридцатилетняя женщина, которая видит, чего достиг муж за время их совместной жизни. Но в данном случае было кое-что еще: ее тяга к священному городу Иерусалиму. Она с грустью вспоминала, как еще девочкой впервые увидела крепость на холме, отбитую царем Давидом у иевусеев. Керит настолько захватили эмоции того дня, что она не могла забыть их. В ту зиму умерла ее мать, и отец отправился в Иерусалим молиться. Они пересекли долину и поднялись на перевал, и тут она увидела под собой город, покрытый снегом, белым и чистым, как аист весной, и невольно вскрикнула: «О город Давида!» Под этим именем он и стал известен евреям, но в Макоре его продолжали называть старым хананейским названием – Иерусалим, что и было правильно, потому что город принадлежал евреям всего лишь несколько лет. Керит с отцом долго стояли на холоде, глядя на этот город, и она интуитивно понимала: Иерусалим станет знаменит не из-за своих размеров или крепостных стен, а потому, что в нем чувствуется духовное присутствие Яхве. И с первых же мгновений, когда перед ней открылся Иерусалим, она мечтала жить в нем, расти вместе с ним и быть частью того сияния, которое он зримо излучал. Этот город определял весь смысл жизни евреев.

Ее отец чувствовал то же самое, а потому, глядя на заснеженные укрепления, он сказал:

– Еще до моей кончины мы увидим, как придет в запустение храм в Макоре, поскольку в Иерусалиме навечно воздвигнется храм Яхве.

Она спросила, не будет ли он сожалеть об исчезновении их маленького храма, на что отец без размышлений ответил:

– Так же как нам в телесном воплощении необходимо взбираться, чтобы достичь Иерусалима, так же надо подниматься и нашим душам к духовным вершинам Яхве. И мы уже начали этот подъем.

Однако отец умер до того, как смог привести свой народ к новому пониманию религии, символом которой был Иерусалим, а пришедшим ему на смену священникам в Макоре не хватало его кругозора, и они лишь ревностно цеплялись за свои блага и прерогативы. И Керит маялась непреходящей тоской по Иерусалиму отчасти и потому, что унаследовала отцовские качества. Но если бы ее попросили изложить одну простую причину, по которой она мечтает о царском городе, она бы честно сказала:

– Потому что в этом городе Яхве объявит о себе.

Ее мечты резко противоречили желаниям мужа. Да, он может отправиться в Иерусалим, но только в том случае, если сможет заняться строительством в этом городе. Из-за любви к Керит он был готов помочь ей обрести предмет ее страстных желаний, но с трудом понимал эту увлеченность Яхве. Как человек из рода Ура, он знал, что землей Макора правит Баал. Удоду хотелось и дальше строить здесь, в этих местах, откуда были родом все его предки. Все остальное, кроме его работы, было для него не важно, и, как хороший строитель, он ценил лишь плоды своих трудов, не очень интересуясь их предназначением. С таким же удовольствием, с каким он перестраивал маленький храм в Макоре, Удод возводил и новый лагерь для рабов, и эта последняя работа нравилась ему больше всего, поскольку продлевала жизнь рабов, а это ему было нужно.

Так что Яхбаал-строитель, не отвергающий Баала, и Керит, полная мистической преданности Яхве, пришли наконец к своему дому в конце улицы. В ходе долгой истории Макора в его стенах не раз повторялось такое противостояние, когда было необходимо сделать сознательный выбор между богами. Как и многие, кому приходилось принимать окончательное решение, каким богам они будут поклоняться и каким образом, они уходили от прямого разговора, надеясь, что время само разберется с этой проблемой и примет за них решение… Керит начала разговор, что вот, мол, когда прибудет военачальник Амрам… но Удод не слушал ее. В воображении он уже строил планы. Он скатал кожаный свиток, собрал чертежные принадлежности и вернулся в лагерь рабов, где приказал группе своих людей сколотить стол, за которым они с моавитянином смогут работать все те решающие дни до приезда военачальника.

Пергамент был выделан из кожи теленка, с которой удалили грубый и жесткий волос, а потом размяли и выгладили. С помощью тростникового пера и чернил, сделанных из сажи, уксуса и оливкового масла, Удод набросал последние подробности системы водоснабжения. Мешаб обратил внимание, как он внимательно следил, чтобы диагональ шахты соответствовала направлению, которое определяли шесть флагов. И когда он спросил почему, Удод показал на план:

– Таким образом мы сможем проложить туннель.

Больше он ничего не сказал и принялся выдавливать в табличках из мягкой глины чертежи разных работ, которые необходимо было сделать. Когда с ними было покончено, Мешаб положил их в печь для обжига, чтобы они приняли неизменную форму. Вечером перед прибытием Амрама у них все было на руках: большой свиток пергамента, который военачальник, объясняя их замысел, сможет показать в Иерусалиме, и набор прочных табличек для руководства работами в Макоре.

Следующим утром, едва ли не последнего дня месяца зива, когда цветущие деревья превратили Галилею в звенящий сад, когда на фисташковых кустах распустились красные бутоны, а листья гранатов обрели нежно-зеленый цвет, военачальник Амрам со свитой подъехал к Макору из Мегиддо. Лошадей тут видели редко, и детишки помчались на дорогу поглазеть на гостей, а правитель ждал их у ворот с глиняными кувшинами вина и сосудами с холодной водой. Воины из свиты Амрама выливали их на себя и вытирались кусками ткани, которые принесли женщины из города. Среди них была и Керит. Она вызвалась прислуживать Амраму.

Амрам был типичным военачальником еврейской империи: лет пятидесяти, мускулистый и поджарый, с короткой бородкой и ежиком рыжих волос. У него были голубые глаза, морщины на лбу и небольшой шрам на левой щеке. Он спокойно и внимательно присматривался к жизни, кипевшей вокруг него, и с незаурядной проницательностью оценивал окружающих. Он сразу же заметил, что Керит – красивая женщина в том возрасте, который он предпочитал. Живя в Макоре, она не очень счастлива, но хочет произвести на него впечатление достижениями своего мужа, и в таком случае он может неплохо провести время в этом провинциальном городе. Так что, когда Керит протянула ему ткань, он неторопливо принял ее и улыбнулся, блеснув из-под усов редкими зубами.

– Как твое имя?

– Керит, – ответила она и торопливо добавила: – Жена Яхбаала, который и выстроил эти укрепления.

– Выглядят они надежными.

Не успела Керит заверить его, что они таковы и есть, как вмешался правитель. Он объявил, что гостей приглашают в его резиденцию для приветственных речей, но после повторного приглашения военачальник Амрам сказал:

– Я приехал осмотреть новые стены и хотел бы этим заняться.

Он решительно покинул церемонию приветствия и двинулся к стенам, с удовольствием отметив, что Керит сопровождает его.

– Мы построили крепкие стены, – подобострастно успел заметить правитель, и Удод, державшийся в задних рядах, подумал: «Целый год я воевал с ним, чтобы получить разрешение строить их, а теперь выясняется, это его стены». Правитель снисходительно добавил: – Их строил человек, которого мы зовем Удод, – и изобразил эту птицу, покивав.

Спутники Амрама засмеялись, но военачальник заметил, что, когда они его так называют, жена строителя злится. Но ее муж и в самом деле выглядит глуповато.

В ходе своих инспекционных поездок Амраму не раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, и он знал, как должен действовать в данном случае: сказать начальству ее мужа хвалебные слова о нем, убрать его куда-нибудь подальше, и тогда будет видно, что собирается делать его симпатичная женушка. Так он и поступил.

– Яхбаал, – начал он, – поскольку вы и строили стены, давайте поднимемся на гору в задней части города и посмотрим, насколько они хороши.

– Я захвачу вина, – вызвался правитель, но Амрам оборвал его.

– Мы пойдем одни! – рявкнул он и с такой решительностью двинулся вперед, что Удод на своих коротких ножках с трудом поспевал за ним.

Чтобы обойти город, потребовалось чуть больше часа. Отмечая по пути различные его точки, двое мужчин поднялись на середину горного склона, чтобы подробно осмотреть все укрепления.

– Эти земляные склоны ведут прямо к стенам, – заметил он. – Вы думали над тем, чтобы как-то защитить их?

– Мы рассматривали две возможности. Можно замостить существующие склоны, но потребуется много камня. Или можно на два локтя снять землю вокруг стен, тогда откроется каменное покрытие склонов. Его еще в старину клали гиксосы, но оно в хорошем состоянии. Что бы предложил военачальник Амрам?

– Ни то ни другое, – ответил Амрам. – Потребуется слишком много рабов. И в конечном итоге вы останетесь в том же самом положении. Но вот что я бы сделал. – Он показал на тот участок стены, к которому с другой стороны прилепились частные дома. Городское укрепление служило им одной из стен, окна достигали верха стены. – Я бы решительно избавился от этих оконных проемов. Помнишь, как Рахаб спустила из окна канаты для наших разведчиков в Иерихоне?

– Так что предлагает военачальник?

– Сегодня же снести их. Пока еще у вас есть рабы для этой работы.

Дважды Амрам упомянул рабочую силу Удода.

– Вы собираетесь забрать их? – спросил маленький строитель.

– Когда работа тут будет закончена, мы сможем использовать опытных строителей в Иерусалиме. И похоже, что тут вы все сделали. – Он был грубоватый и резкий человек, привыкший распоряжаться на поле боя, и, хотя он уже начал испытывать к Удоду легкое презрение, в ходе знакомства с его трудами он был вынужден признать, что работа сделана просто превосходно. Положив руку на плечо строителя, он сказал: – И я сообщу царю, что это хорошая работа.

Удод пробормотал благодарность, а затем, вознеся безмолвную молитву Баалу, приступил к самому главному:

– Военачальник Амрам, новые укрепления ровно ничего не значат, пока источник воды находится под угрозой.

– Отсюда стены вокруг него кажутся достаточно надежными.

– Они все в заплатках. И лишь кажутся крепкими. Но оба мы знаем, что любая, даже самая небольшая армия без труда проломит их.

Военачальник не мог не оценить честности строителя. Едва только поднявшись на горный склон, он сразу же заметил фатальную слабость Макора. Но ничего не сказал, поскольку город был поселением на границе, которым в случае необходимости придется пожертвовать. Он понимал: если финикийцы решат напасть на него, то первым делом проломят стену вокруг источника и задушат город жаждой, но потеря этого города не станет ударом для царства. Тем не менее его поразило, что Удод правильно понимал тактическую ситуацию.

– Но есть способ так усилить Макор, что ни один враг не сможет взять его. – Удод старался, чтобы его голос звучал как можно убедительнее.

Несколькими краткими предложениями Удод объяснил, что в центре города надо пробить шахту и от нее проложить туннель к источнику. Удод нервничал, но с радостью отметил, что военачальник Амрам все понял.

– Затем мы снесем стены вокруг источника, уничтожим все их следы, перекроем источник большими камнями и завалим толстым слоем земли. И тогда никто не сможет подобраться к источнику – только изнутри, по туннелю.

Рассказ о замысле вдохновил его, и внезапно слова полились потоком. В своих логических построениях, в знании деталей Удод был настоящим поэтом – и в то же время военачальником. Он говорил о безопасности, которую обретет Макор, о безопасности, которая веками будет служить империи.

– И пусть финикийцы, – вскричал он, – хоть полтора года колотятся в стены города, за ними будет спокойно сидеть ваш гарнизон! И Иерусалим будет спасен.

Против своего желания – он был не из тех людей, которые загораются энтузиазмом, – Амрам заразился возбуждением Удода. Его соблазнила мысль, что Макор может стать постоянным форпостом на западной границе. И в рассказе Удода маленький город обретал совершенно иной вид: укрепились насыпи, исчезли злосчастные стены вокруг источника, и он увидел, как финикийские наемники тщетно бьются о стены города. Удод закончил свое повествование и застыл в ожидании.

– Что для этого потребуется? – прямо спросил Амрам.

– Мои рабы. И еще пятьдесят.

– Есть ли чертежи? – Он не сомневался, что этот решительный человечек уже обзавелся ими.

– Идемте ко мне домой, – тихо произнес Удод, опасаясь показаться слишком настойчивым. Когда они миновали главные ворота, он приказал одному из стражников: – Приведи ко мне Мешаба Моавитянина.

– Кого? – переспросил Амрам.

– Моего бригадира. У него все глиняные таблички.

Керит, ждавшая в доме правителя, услышала, как военачальник Амрам и ее муж прямиком прошли в их дом, и побежала боковыми улочками, чтобы успеть оказаться на месте и встретить гостя, как полагается, но, когда она, переводя дыхание, оказалась у дверей дома, мужчины уже лежали на полу, изучая чертеж Удода на пергаменте.

– О нет! – еле слышно прошептала она. – Мой глупый муж досаждает этому великому человеку такими глупостями.

Она принесла им холодные напитки, но они не обратили на нее внимания. Керит села так, чтобы наблюдать за Амрамом, и наконец тот, улучив момент, посмотрел на нее, пока Удод продолжал чертить пальцем воображаемый туннель.

Вся троица продолжала оставаться в таком же положении, когда в сопровождении стражника появился могучий моавитянин. Едва только высокий южанин вошел в комнату, неся с собой набор глиняных табличек, как военачальник Амрам, увидев его, вскочил на ноги и крикнул:

– А этот что здесь делает?

– Его зовут Мешаб, это мой бригадир, – объяснил Удод. – Покажи военачальнику Амраму…

Но прежде чем моавитянин успел разложить таблички с чертежами, Амрам повернулся к нему спиной и приказал:

– Уведите его!

– Но это наш лучший работник, – запротестовал Удод.

– Я знаю, кто он такой, – фыркнул Амрам. – Он убил моего брата.

– Его прислали к нам несколько лет назад.

– Мне известно, когда его прислали. Это я отправил его сюда.

Мешаб хранил молчание, пока Амрам вспоминал войну царя Давида против моавитян. Строго говоря, евреям так и не удалось по-настоящему покорить государство в пустыне, потому что Мешаб и еще несколько таких, как он, предводителей блистательно оборонялись по принципу «бей и беги», но в конце концов Моаву пришлось стать вассальным владением.

– В то время как мы обсуждали условия мира, этот напал на наш лагерь и убил моего брата. Когда его взяли в плен, я хотел прикончить его своими руками.

Амрам отвернулся, и в помещении воцарилось напряженное молчание, но Керит сказала:

– Оставь тут таблички, раб, и возвращайся к себе в лагерь.

Ее приказание напомнило всем, что ныне Мешаб – всего лишь раб, и напряжение ослабло. «Эта женщина умна», – подумал Амрам.

Во время торжественного обеда у правителя военачальнику представилась еще одна возможность убедиться в незаурядных качествах этой женщины. Она, догадываясь, какие он лелеет про себя мысли, и перебарывая боль в душе, дала ему понять: когда ему захочется встретиться с ней и испытать ее ласки, он их получит, и к концу второго дня Амраму стало ясно, что жена Удода хотела бы остаться с ним наедине.

Удод, занятый лишь возможностью получить разрешение на строительство туннеля, посматривал на жену, но главным образом старался выдавить из Амрама доводы в пользу своего замысла, так что на третий день Амрам сказал:

– Удод, почему бы тебе не прихватить своего раба-моавитянина и не подняться на гору? Там ты и посмотришь, сможете ли вы проложить линию флагов, о которой ты говорил.

– Мы уже пробовали это сделать, – заверил его Удод. – И не сомневаемся, что наш план сработает.

– Я скажу, что тебе делать, – раздраженно бросил военачальник Амрам. – Ты поднимешься на гору, а он останется здесь. И вы на деле поставите флаги.

Бородатая физиономия строителя просияла радостью.

– Значит ли это, что вы готовы дать разрешение на строительство туннеля?

– Ну… – Военачальник Амрам уже решил не тратить силы на Макор, но теперь, стоя за спиной строителя, он видел, как томится любовным ожиданием его обаятельная жена. Каким-то образом надо избавиться от этого глупого типа. – Хорошо! – в одно мгновение решил он. – Копай!

– Я приведу правителя! – вскричал Удод, и, прежде чем Керит или Амрам смогли остановить его, он появился в сопровождении правителя, который и выслушал официальное разрешение на строительство шахты и туннеля. – А теперь я пойду на гору и буду устанавливать флаги! – вскричал Удод и, радуясь как ребенок, помчался по улице, крича стражникам, чтобы они доставили ему Мешаба из лагеря рабов.

Наконец он благополучно исчез, а правитель в растерянности вернулся к себе в резиденцию, изумляясь, как Удоду удалось убедить военачальника Амрама.

– Может, рабыни поведут детей на прогулку, – предложил Амрам Керит.

И когда в доме не осталось слуг, он с удовольствием расслабился в деревянном кресле Удода и стал представлять, что сейчас произойдет.

Военачальник Амрам обладал большим опытом и тремя женами, двух из которых он отбил у других мужчин, но сейчас он в мечтах представлял эту обаятельную женщину из Макора. Конечно же, она дала ему повод организовать эту встречу, и он без труда догадывался, чем она руководствовалась: ей надоел маленький толстенький муж, умевший только ковырять дырки в земле. Она мечтала о другом мужчине, из Иерусалима, который заставит ее пережить приключение. У него были и другие объяснения, не хуже, в них он выглядел сильным и величественным, но они не имели ничего общего с проблемой, которую ему наконец изложила Керит.

– Я так хотела поговорить с вами, – сказала Керит. Она, выпрямившись, сидела на трехногом стуле в нескольких шагах от него.

– О чем? – мягко и снисходительно спросил он.

– Я должна попасть в Иерусалим! – вырвалось у нее. – Мой муж может строить тут до бесконечности. Вы видели его работу. А я…

– Так что вы? – спросил военачальник, наклоняясь вперед и щеря в улыбке свои редкие зубы.

– Я хочу быть там, где поклоняются Яхве, и только Яхве, – тихо произнесла она.

– Вы… что?

– Мой отец был священником тут, в Макоре, а до него им был его отец и все наши предки, которых мы можем вспомнить.

– Какое это имеет отношение к желанию перебраться в Иерусалим?

И она все рассказала ему. И в первый раз в жизни военачальник Амрам услышал такую жалобу, и отзвуки этой жалобы сотни лет были слышны во всем Израиле.

– В Макоре мы далеки от Яхве, а в Иерусалиме мы сможем жить рядом с источником его святости. В Макоре присутствует и Баал, а в Иерусалиме правит лишь один Яхве. В нашем маленьком городке нет великих властителей, а в Иерусалиме живет царь Давид. Быть рядом с ним – то же самое, что быть рядом с солнцем.

– Для вас есть много способов попасть в Иерусалим, – сказал военачальник, приближаясь к ней, но в своей невинности она не поняла его намерений и встала ему навстречу, словно он был членом семьи, вернувшимся из утомительного путешествия.

– Вы, должно быть, очень устали. – Она провела его в комнату, где стояла кадка с прохладной водой. – Можно, я полью воду вам на голову? А потом вы сможете поспать.

Керит заставила его снять верхнюю одежду и наклониться над водостоком, пока лила ему воду на голову. Так в свое время она помогала умываться отцу. Затем она растерла ему волосы и грудь грубым полотном и дала накинуть на плечи халат. Керит провела его к постели и пообещала разбудить, если он слишком разоспится. Задергивая занавеси, она заметила на склоне горы своего мужа.

– Он все еще там, наверху, – сказала Керит. – Машет руками и подает глупые сигналы.

– Я бы хотел, чтобы он оказался здесь… спустя какое-то время.

Керит посмотрела на расслабившегося военачальника, попавшего в столь неожиданную ситуацию.

– Так как мы попадем в Иерусалим, военачальник Амрам? – спросила она.

Генерал посмотрел снизу вверх на эту соблазнительную женщину и улыбнулся:

– Помогите ему построить свой туннель. Когда он будет закончен, царь, конечно же, услышит о нем. – И, засыпая, он представил себе, как Удод на холме размахивает руками.

План Удода был прост. В точке над городом, на той линии, что тянулась от стен вокруг источника, он решил поставить первый красный флаг, который в последующие три года будет служить главной отметкой для работы, поскольку был заметен из любого места города. Поднявшись повыше, он поставил второй флаг, определив направление, которое шло через первый флаг к источнику и к середине стен вокруг него. Если рабы видели, что оба флага стоят на одной линии, они могли не сомневаться, что ведут туннель в правильном направлении. Добиваясь этой точности, он и делал то, что его жена описала военачальнику Амраму как глупые сигналы.

На крышах четырех различных домов Макора Удод поставил рабов с шестами, к которым были привязаны красные тряпки, и, подавая обговоренные сигналы, заставлял их перемещаться, пока все они не оказались на одной линии, намеченной им с горного склона. Когда последний занял правильное положение, он махнул белым полотнищем, и рабы принялись устанавливать свои шесты на постоянной линии, к которой надо будет привязать прокладку основной шахты.

Мешаб Моавитянин получил указание подняться на крышу дома правителя. Этот дом был выше всех остальных и заметно бросался в глаза. Но когда раб расхаживал по крыше между сохнувшими на ней охапками травы, он вывел из себя правителя, который выскочил из своей резиденции с криком:

– Кто там у меня на крыше?

На его вопли собралась толпа, и быть бы неприятностям, потому что моавитянин решительно отказывался бросить так необходимый им флаг, но, когда правитель уже начал выходить из себя, появился военачальник Амрам, свежий и отдохнувший. Он сразу же понял желательность установки флага именно в этом месте. Поднявшись к Мешабу на крышу, он присмотрелся к направлению, отмеченному флагами, а затем собрал внизу всех, включая Удода, на совет.

– Правитель прав, – сообщил он. – Последнему флагу не место на этой крыше. – Удод собрался было возразить, но не успел он открыть рот, как Амрам продолжил: – Но поскольку этот флаг так важен, почему бы не поставить его на стене?

Из толпы послышались одобрительные выкрики, но Удод сказал:

– Древко слишком коротко, и флага не будет видно.

– Я подумал об этом, – сказал военачальник Амрам. – Завтра вы должны отправиться в лес и найти высокое молодое дерево.

И когда наивный маленький строитель исчез в лесу, Амрам вернулся в дом у западной стены, где провел день в обществе Керит. Мешаб Моавитянин, работавший на стене, понял смысл уловки хитрого военачальника, и эта игра его оскорбила. Когда вчера днем Амрам придумал новый способ, как занять строителя, могучий раб испытал обиду, но его подозрения относительно того, что происходило в доме Удода, не подтвердились. Военачальник Амрам, вольно раскинувшийся в кресле Удода, понял, что Керит – куда более сложная личность, чем она показалась ему в первый день. Она относилась к своему знаменитому гостю с почтением и заботой, словно тот был ее отцом, с рабской покорностью окружала его уютом и приносила прохладительные напитки, но с очаровательной невинностью отражала все его попытки соблазнить ее.

Будь военачальник помоложе, он бы мог взять ее силой, но, как пятидесятилетний мужчина, он лишь забавлялся ее верностью, а когда попытался найти причины такого поведения, понял, что Керит искренне верит: если она будет любезна с ним, то он заберет ее мужа в Иерусалим.

– Почему вам так не нравится этот прекрасный город? – спросил он, ухватив Керит за подол ее серого платья, когда она проходила мимо.

Она развернулась, как танцовщица пустыни, и подол ее одеяния, плавно взлетев, вырвался из его руки. По себе он оставил в воздухе лишь легкий аромат. Амрам засмеялся, а она сказала:

– Я чувствую, что просто пропадаю, живя в таком городе, как Макор, где поклоняются и Баалу, и Яхве.

– А мне понравился Макор, – возразил он. – Правда, не в той мере, как я рассчитывал.

Она пропустила мимо ушей его намек и спросила:

– Когда утром вы просыпаетесь в Иерусалиме, разве не потрясает, что вы в центре мира? Где обитает Яхве…

Амрам хмыкнул. Керит или слишком наивна, или дразнит его, но в любом случае ему это стало надоедать. Не видя больше причин и дальше уклоняться от ответа, он откровенно сказал:

– Говоря по правде, я верен Дагону.

– Дагону?! – потрясенно вскрикнула Керит.

– Да. Я служил царю Давиду, когда он имел дело с филистимлянами, и они мне понравились. Хорошие воины, а Дагон – могущественный бог. Да, наверное, Яхве не хуже. Я знаю, царь поклоняется ему. Но я воин, и у меня простые вкусы.

Керит сделала шаг назад. Этот человек, этот знаменитый военачальник, ничего не боясь, говорит, что верен богу, вытесанному из камня. Такому, как Дагон.

– Я удивлена, что Яхве не…

– Не поразил меня смертью? – засмеялся Амрам. – О, я и ему отдаю дань уважения. Как солдат, ты не должен отвергать то, что может пойти тебе на пользу. Но моя личная верность…

– Принадлежит Дагону?

– Да. – Он крепко растер коротко остриженную голову, поднялся и, к удивлению Керит, поймал ее за талию. Добродушно хмыкнув, он насмешливо обнял ее. – Вы преданная жена, Керит. – Он поцеловал ее. – И придет день, когда вы окажетесь в Иерусалиме. – Он снова поцеловал ее, держа за руки, чтобы она не сопротивлялась. – И Яхве будет вас ждать.

Еще раз поцеловав ее на прощание, военачальник, посмеиваясь над собой, покинул этот дом.

Керит осталась стоять в одиночестве. Она испытывала возмущение – нет, не его поцелуями, которые она могла понять, – а его богохульством. Она медленно опустилась на колени перед креслом мужа и стала молиться:

– Яхве, дай мне попасть в твой город. Позволь мне петь у твоих ворот, Иерусалим.