Читать книгу Что лучше денег? - Джеймс Хедли Чейз - Страница 5

1.

Рима лежала на кровати, зарывшись лицом в подушку. Ее тело сотрясалось от непрерывного чихания.

Я стоял у нее в ногах и смотрел.

Я должен был знать, говорил я себе. Я должен был опознать эти симптомы. Как я сразу не мог догадаться, что она наркоманка? Да это огненными буквами было написано на стене в ту ночь, когда она начала чихать в своей комнате!

Вилли Флойд был взбешен. Прежде чем выбросить нас из кабака, он проорал мне, что если я еще когда-нибудь суну свой нос в его клуб, его гориллы пристукнут меня. Он не шутил.

Адских усилий стоило мне дотащить Риму до дома. Поехать городским транспортом я не осмелился – в таком ужасном состоянии она была. Я полутащил, полуволок ее на себе задворками и темными переулками до самого дома, избегая прохожих.

Сейчас она как будто начала успокаиваться и приходить в себя.

Зато я чувствовал себя отвратительно: потерял работу у Расти, Вилли порвал со мной. И за все это приобрел наркоманку на свою дурную голову.

Больше всего мне хотелось упаковать свой чемодан и уехать. Так и нужно было бы сделать, но в моих ушах по-прежнему звучал ее удивительный серебряный голос, который мог бы принести мне удачу. Ведь у меня в кармане был подписанный ею контракт… 10 процентов!

Вдруг она перевернулась на спину и посмотрела на меня.

– Я тебя предупреждала, – сказала она слабо. – Теперь можешь убираться отсюда и оставить меня одну!

– О'кэй, ты предупреждала меня, – сказал я, вцепившись в металлическую спинку кровати. – Ноты не говорила мне, что ты наркоманка. Как долго ты тáскаешься?23

– Три года, и я уже давно обломалась24. – Она села на кровати, вынула из-под подушки носовой платок и начала протирать глаза. Вид у нее был не более привлекательный, чем у половой тряпки.

– Три года? А сколько же тебе лет?

– Восемнадцать. Тебе-то что мой возраст?

– Ты познакомилась с наркотиками, когда тебе было 15? – спросил я в ужасе.

– О, замолчи!

– Вильбер снабжал тебя ширивом?25

– А хотя бы и он, что тебе? – Она громко высморкалась. – Ну как, ты по-прежнему хочешь, чтобы я пела? Меня ждет огромный успех, да? Дай лучше мне немного башлей. Когда я ширнусь, я действительно неотразима… и секси. Хочешь еще что-нибудь узнать? Дай мне денег. Это все, что я сейчас хочу.

Я сел на край кровати.

– Поговорим спокойно. У меня нет денег. Даже если бы были, я бы тебе не дал. Послушай, с твоим голосом еще не все потеряно. Я уверен в этом. Надо лечиться, Это возможно – прервать зависимость от наркотиков. Ты можешь поправиться и снова быть о'кэй… и делать большие деньги.

– Старая песня. Не знаешь ли чего-нибудь поновее? Дай денег. Пяти долларов будет достаточно. У меня есть знакомый ямщик26…

– Ты пойдешь в госпиталь…

Она сморщила нос.

– Госпиталь? Да все госпитали переполнены такой же, как я, наркотой. Всё без толку. Я была в госпитале. Дай мне пять долларов, и я буду петь для тебя. Я буду великолепна… Только дай мне пять долларов!

Я не мог больше это переносить. Ее взгляд вызывал у меня болезненное чувство внутреннего дискомфорта. Хватит. Я получил все, что хотел, и даже больше.

Я направился к двери.

– Куда ты? – вскрикнула она.

– Я пошел спать. Завтра поговорим. На сегодня достаточно.

Я ушел в свою комнату и запер дверь.

Но спать я не мог. Около двух услышал, как ее дверь открылась, и она начала спускаться по ступенькам. Мне было все равно, даже если она уйдет и не вернется.

Около десяти утра я встал, оделся и пошел к ней.

Она спала. Достаточно было взглянуть на ее спокойное, удовлетворенное выражение лица, чтобы понять, что она где-то достала и приняла наркотик. Она выглядела привлекательной… Серебряные волосы рассыпались по подушке, действительно хорошенькая – словно и не было этой отвратительной, распухшей, отечной морды.

Ночью, где-нибудь в переулке, она нашла фофана27, который и поделился с ней деньгами.

Я поспешно спустился вниз и вышел на залитую солнцем улицу. Не колеблясь, отправился к Расти.

Он удивился, увидев меня.

– Нам нужно поговорить, Расти, – сказал я. – Это очень серьезно.

– О'кэй, слушаю. Что случилось?

– Эта девчонка может петь. В ее голосе – удача. Я заключил с ней контракт. Это большой шанс, Расти. Она действительно может иметь успех.

Расти смотрел на меня изучающе.

– О'кэй. Так в чем же дело? Пусть поет, коль может.

– Она наркоманка.

Его лицо сморщилось от отвращения.

– Да-а?

– Я хочу вылечить ее. К кому я мог бы обратиться? Что нужно сделать?

– Ты спрашиваешь меня, что нужно делать? Я скажу тебе – он надавил мне на грудь пальцем, толщиной с банан. – Беги от нее! И как можно быстрее. Никакое дело не получится с наркотой, Джеф. Это говорю я, Расти Макагон, потому что знаю. Послушай меня, сынок, ты нравишься мне. У тебя есть голова и образование. Не путайся с этим дерьмом. Твоя обезьяна – пропащая душа. И не важно, что она может петь. Беги от нее. Она может дать тебе только горе.

Лучше бы я послушался его тогда… Он был прав. Но в то время никто на свете не мог бы отговорить меня от моей затеи. Я был одержим ею. Я фанатически верил, что голос Римы – моя удача и благополучие в жизни. Только вылечить ее – и деньги польются рекой. Тут не могло быть сомнений!

– У тебя много знакомых, Расти. Ты наверняка что-то слышал. Кто может вылечить ее? Должен быть такой врач. Голливуд кишит наркоманами. И они где-то же лечатся?! Кто лечит кинозвезд?

Расти поскреб загривок, сморщился.

– Да, ты прав, и среди кинош полно наркоты, и они частенько лечатся между съемками. Однако у них есть бабки. Это стоит большие башли. Есть такой парень, но, я слышал, он берет много.

– Говори же, скорее! Я найду деньги. Одолжу у кого-нибудь. Я должен ее вылечить. Кто он?

– Доктор Кинзи, – сказал Расти и вдруг рассмеялся. – Ты достал меня! Кинзи вращается среди миллионеров. Это птица не нашего с тобой полета. Но он – настоящий парень. Это он вылечил Мону Джиссинг и Фрэнка Леддера. – Расти назвал имена двух великих звезд «Пацифик студии». – Они втыкали марафет28, но он вылечил их.

– Где я найду его?

– В адресной книге. Джеф, послушай меня: ты дурачишь себя. Этот парень стоит миллион!

– Мне наплевать, сколько он стоит, лишь бы он вылечил ее. Я продам ему кусок от нее. Она загребет кучу денег. Я чувствую это своим нутром. С таким голосом не может быть промаху.

Я нашел адрес доктора Кинзи по телефонному справочнику. Он проживал на бульваре Биверли Глин.

Наблюдая за мной, Расти сказал:

– Послушай меня, Джеф. Я знаю, что говорю. Худшее, что мы можем сделать на этом свете, – это связаться с наркотой. Нет ничего опаснее! У них совершенно отсутствует способность к самоконтролю, как у каждого нормального человека. Все они сумасшедшие. Ты скоро поймешь это. Ты общаешься с ней, как с нормальной, а она безумна. И в этом безумии она не ограничена ничем. Беги от этой девчонки: она принесет тебе беду. Иначе сам станешь безумным.

– Аминь! – произнес я. – О чем ты беспокоишься! Я ведь не вмешиваю тебя в свои дела?

Я вышел, поймал такси и вернулся домой.

Рима в черной пижаме сидела на кровати, когда я вошел. Серебряные волосы чуть покрывали плечи, огромные голубые глаза блестели… Да, в ней несомненно была изюминка!

– Я голодна.

– Эти слова я выбью на твоем надгробном камне. Мне начхать на твой голод. Кто дал тебе деньги на муцифаль29 прошлой ночью?

Она отвела глаза.

– Я не шпигалась30, и я голодна. Одолжи мне…

– О, заглохни! Лучше послушай: если я договорюсь, ты будешь лечиться?

Выражение ее лица стало тупым и упрямым.

– Меня нельзя вылечить. Я знаю. Что болтать зря?

– Есть парень, который это может. Если я уговорю его взять тебя, ты согласишься?

– Кто он?

– Доктор Кинзи. Он лечит больших знаменитостей из Голливуда. Я постараюсь поговорить с ним о тебе.

– Это шанс! Правда, дешевле одолжить мне немного денег. Много и не надо…

Я схватил ее и тряхнул.

– Ты пойдешь к нему, если я это устрою? – заорал я.

Она вырвалась из моих рук.

– Как скажешь.

Я почувствовал, что схожу с ума, но постарался взять себя в руки.

– О'кэй. Я поговорю с ним. Оставайся здесь и жди.

На лестнице я прокричал Кэрри, чтобы она принесли ей сосиску и чашку кофе. Затем зашел к себе и достал из шкафа мой лучший костюм. Он был изрядно поношен и местами лоснился. Но когда я аккуратно причесался, надел начищенные до блеска туфли, то увидел в зеркале вполне приличного парня.

Я вернулся к Риме. Она пила кофе, сидя на кровати. Увидев меня, сморщила нос.

– Хи! А ты ничего.

– Не твое дело. Пой. Ну начинай же, пой что-нибудь, пой, говорю!

Она в растерянности уставилась на меня.

– Что-нибудь?

– Да, пой!

Она начала петь «Твои глаза с поволокой».

Мелодия выходила из ее уст легко, как струи серебряного ручейка. Они попадали мне за шиворот и текли вдоль позвоночника. Они заполняли комнату, превращаясь в звонкие капли, чистые и прозрачные, словно переливающиеся в лучах яркого солнца. О, это прекраснее, чем можно себе вообразить!

Я стоял и слушал, а когда она закончила припев, подошел к ней.

– О'кэй, о'кэй! – Сердце мое неистово колотилось в груди. – Будь на месте. Я скоро!

Не помню, как сбежал по ступенькам и очутился на улице.

2.

Резиденция доктора Кинзи находилась посреди огромного парка, обнесенного высоким забором, стены которого заканчивались острыми чугунными пиками. Я быстро шагал по асфальтированной дорожке среди высоких древних деревьев и только минуты через 3—4 увидел само здание. Оно было в духе знаменитых дворцов Козимо Медичи во Флоренции. В этот дворец вела терраса не менее чем с 50 ступеньками. Окна верхнего этажа украшали чугунные решетки. Приближаясь к зданию, я почувствовал, что вхожу в какую-то особую атмосферу мрачной торжественности и глубокой, глубокой тишины. Даже розы и бегонии выглядели печальными и притихшими. В стороне от дорожки под тенью раскидистых сосен увидел нескольких человек в больничных халатах, они сидели в креслах-качалках. Четыре медицинские сестры в белоснежных пеньюарах суетились вокруг них. Я поднялся по ступенькам и позвонил в парадную дверь.

Через мгновение дверь отворил серенький человечек, совершенно седой, с печальными серыми глазками и в безукоризненном сером костюме. Я назвал себя. Не проронив ни слова, он провел меня по сияющему паркету в одну из боковых комнат, где я увидел юную блондинку в уже знакомом мне белоснежном пеньюаре, которая сидела за низеньким столиком и была поглощена чтением каких-то бумаг.

– Мистер Гордон, – доложил серенький человечек. Быстрым движением он подтолкнул сзади к моим ногам стул так, что я вынужден был прямо-таки плюхнуться на него. Тут же дверь за ним бесшумно закрылась.

Сестричка отложила в сторону бумаги, подняла на меня глаза, в которых таилось грустное участие, и тихим, мягким голосом произнесла:

– Да-а, мистер Гордон? Слушаю вас.

– Я хотел бы поговорить с доктором Кинзи по делу его возможной пациентки.

– Хорошо, – ее глаза скользнули по моей одежде. – Кто нуждается в помощи доктора Кинзи, мистер Гордон?

– Я все объясню самому доктору.

– Боюсь, что доктор сейчас занят… Вы все можете передать мне. Я как раз занимаюсь приемом больных.

– Я был бы рад… но это особый случай. Мне необходимо говорить с доктором Кинзи.

– В чем дело?

Я заметил, что не произвожу на нее ни малейшего впечатления. В ее глазах быстро растаяла печаль, сейчас в них царила скука.

– Я импресарио одной знаменитой певицы. Если не смогу поговорить с доктором Кинзи, мне придется обратиться к кому-нибудь другому.

Это сообщение несколько оживило ее интерес. Минуту поколебавшись, она решительно встала из-за стола.

– Один момент, мистер Гордон. Я попробую…

Она пересекла комнату, открыла дверь и исчезла за ней. После длинной паузы в гробовой тишине она появилась вновь, оставив дверь открытой.

– Пройдите, пожалуйста.

Я вошел в просторный зал, интерьер которого был представлен моднейшей мебелью, огромным хирургическим столом посреди комнаты. Перед единственным окном – бюро, за которым сидел мужчина средних лет в белоснежном костюме.

– Итак, мистер Гордон?

В этом вопросе было море теплоты, участия и удовольствия от встречи со мной. Он даже встал. Невысокий, не старше 30—35 лет. С пышными вьющимися белокурыми волосами, серо-голубыми глазами и безупречными манерами.

– Доктор Кинзи?

– Он самый. – Он махнул мне рукой на вертящийся стул. – Чем могу быть полезен?

Я сел, подождал, пока сестра выйдет.

– Речь идет о певице, страдающей наркоманией около 3 лет… Сколько будет стоить лечение?

Его серо-голубые глаза стрельнули, вмиг охватив меня с ног до головы, и в них отразилась скука.

– Наш гонорар – 5 тысяч долларов, мистер Гордон, ибо мы гарантируем излечение.

Я глубоко вздохнул.

– За такие деньги гарантия естественна. Он грустно улыбнулся. Видимо, они все здесь

специализируются на грустных улыбках.

– Возможно, это для вас слишком, мистер Гордон. Но мы имеем дело лишь с очень хорошими людьми.

– Как долго может продлиться лечение?

– Это во многом зависит от пациента… Недель пять… в худшем случае – восемь, но не более.

– Гарантия полная?

– Естественно.

Среди моих знакомых не было ни одного безумца, который одолжил бы мне такую сумму, но иного пути, как взять в долг, я не видел.

– Да-а… 5 тысяч долларов – это несколько больше, чем я располагаю, доктор… У этой девушки бесподобный голос. Если я ее вылечу, она загребет кучу денег. Предлагаю вам долю: 20 процентов с ее заработка до возмещения суммы за лечение плюс 3 тысячи сверху.

Не успел я произнести эти слова, как понял, что промахнулся. Его лицо вмиг приобрело выражение холодной недоступности, а глаза – отчужденности.

– Я боюсь, это для нас не подходит, мистер Гордон. Мы чрезвычайно заняты. И наше правило получать наличными. 3 тысячи при поступлении и 2 – по выписке.

– Но это особый случай…

Его указательный палец с аккуратно подстриженным ногтем мягко нажал кнопку, расположенную на бюро.

– Я сожалею, но таковы наши условия.

– Если я найду деньги, успех гарантирован?

– Вы имеете в виду лечение? Безусловно.

Он уже стоял, когда дверь бесшумно отворилась, и к нам стремительно вошла сестра. Они оба мне грустно улыбнулись.

– Если ваш клиент решится поступить к нам, мистер Гордон, поспешите нас предупредить заранее. Желающих лечиться у нас – много, удовлетворить все просьбы мы часто не в силах.

– Спасибо, – сказал я. – Я это учту.

Он вяло подал мне холодную холеную руку, затем сестра выпроводила меня.

По дороге домой я думал над тем, что услышал от доктора Кинзи. И никогда в жизни я так страстно не хотел денег, как сейчас. На что я мог уповать, чтобы найти такие деньги? Но если бы я чудом занял их (а я сделал бы это не задумываясь), Рима, вылечившись, имела бы громадный успех. Сомнений у меня не было. А вместе с ней был бы наверху и я.

Весь во власти этих грез я шел мимо большого магазина, торгующего граммофонами и радиопринадлежностями. Взглянул на витрину, уставленную разноцветными рядами долгоиграющих пластинок, и представил на одной из них фотографию Римы.

Вывеска в окне привлекла мое внимание:

«Запиши свой голос на пластинку.

Три минуты записи всего 2,5 доллара.

Отнеси свой голос домой в кармане и удиви друзей».

Меня осенило: если я запишу голос Римы на пластинку, то не нужно будет беспокоиться, что на очередном прослушивании она может сорваться, как в «Голубой розе». Я могу носить с собой диск, чтобы попытаться заинтересовать кого-нибудь, кто имеет деньги.

С этой мыслью я поспешил домой.

Рима была уже одета, когда я вошел. Она сидела у окна и курила. Обернувшись, пристально посмотрела.

– Доктор Кинзи сказал, что он может вылечить тебя, – сказал я, присаживаясь на кровать. – Но нужны деньги. Он хочет 5 кусков31.

Она сморщила нос, пожала плечами и отвернулась к окну.

– Ничего нет невозможного, – выпалил я. – У меня идея. Мы должны записать твой голос на пластинку. Наверняка кто-нибудь заинтересуется, если услышит тебя. Поторапливайся, пойдем.

– Ты сумасшедший. Кто даст такие деньги?

– Это мое дело. Пошли.

По дороге в магазин я сказал:

– Сделаем «Эти дни». Ты знаешь ее? Она сказала, что знает.

– Как можно громче и как можно быстрее.

Продавец, который провел нас в кабинет звукозаписи, был скучающе надменен. Всем своим видом он показывал, что принимает нас за двух идиотов, которым не черта делать, как бросать на ветер 2,5 доллара.

– Мы сначала попробуем, – сказал я, усаживаясь за пианино. – Громко и быстро!

Продавец включил запись.

– Я записываю. Никаких «попробуем».

– Нет, сначала попробуем. Возможно, это для вас и накладно, но для нас важно.

Я заиграл, выдерживая ритм немного быстрее, чем нужно. Рима начала громко и быстро. Я посмотрел на продавца: чистые серебряные звуки, казалось, пригвоздили его к месту. Он словно окаменел, вылупив на нее глаза.

Она никогда не пела лучше. Это было действительно пение.

Мы исполнили один куплет и припев, и я остановился.

– Чу-удо! – произнес продавец благоговейным шепотом. – Я никогда не слышал ничего подобного!

Рима посмотрела на него равнодушно и промолчала.

– А сейчас мы запишем. О'кэй? – сказал я.

– Давай, – гаркнул продавец, готовясь нажать кнопку для записи.

И Рима смогла исполнить еще лучше. В ее исполнении были все профессиональные трюки, но не в этом дело. Поражали мелодичность голоса и абсолютная чистота. В каждом звуке слышался ясный перезвон колокольчика.

Закончив запись, продавец предложил пропустить диск через усилитель.

Мы сели и начали слушать.

Громкость была включена до отказа. Голос зазвенел, как колокол, не теряя ни чистоты, ни ясности… Потрясающее, мощное воздействие производил он на нас… Но появилось в нем что-то новое. Оно вызывало смутное беспокойство, какую-то тревогу, даже страх, что в естественном, живом исполнении было скрыто и теперь выявил усилитель. Однако общее впечатление оставалось прекрасным и чрезвычайно волнующим.

– Да-а! – сказал продавец, снимая пластинку. – Неужели так можно петь?! Дай это прослушать Олу Ширли. Он обалдеет.

– Ол Ширли? Кто это?

– Ты не знаешь Ширли? – Продавец посмотрел на меня удивленно. – Это же босс калифорнийской студии грамзаписи… Это он открыл Джой Миллер. В прошлом году она выпустила 5 дисков. И знаешь, сколько она получила за них? Полмиллиона! Но послушай; она просто не умеет петь в сравнении с этой девчушкой. Это я тебе говорю. Я занимаюсь этим бизнесом не один год. И все они, эти суперзвезды, просто ничто в сравнении с твоей пацанкой. Ты должен поговорить с Ширли. Прослушав хотя бы эту пластинку, он не отпустит вас, уверяю.

Я поблагодарил его, и когда протянул ему 2,5 доллара, он замахал руками:

– Это я должен платить за удовольствие, какое она доставила мне… Поговори с Ширли, и если у вас получится, я свою жизнь прожил не зря. – Он горячо пожал мне руку на прощание. – Удачи. Вас ждет невиданный успех!

Всю дорогу домой я чувствовал себя окрыленным. Этот продавец знал, что говорил… Рима действительно лучшая из певиц… Она несравненно лучше самой Джой Миллер! Она сможет заработать бешеные деньги. Предположим, за год полмиллиона! 10 процентов от такой суммы – это для меня совсем не плохо!

Мои мысли лихорадочно скакали, мы шли быстро, бок о бок. Я посмотрел на нее. Лицо ее выражало полное равнодушие, глаза устремлены в пустоту, руки – глубоко в карманах джинсов.

– После обеда я поговорю с Ширли, – сказал я. – Он наверняка отвалит 5 кусков на твое лечение. Ты слышала, что сказал этот продавец? Тебя скоро ждет успех.

– Я хочу есть, – сказала она вяло. – Где бы я могла что-нибудь пожевать?

– Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? – Я резко остановился и с силой повернул ее к себе. Тебя ждет большое будущее. Лечиться – это все, что ты должна сейчас хотеть!

– Не дурачь себя, – сказала она, вырываясь. – Я уже лечилась. Локшовая работа. Как насчет поесть?

– Доктор Кинзи вылечит тебя. Ширли даст на это денег, прослушав пластинку.

– Скорее я поверю в то, что у меня вырастут крылья и я полечу. Не родился еще на свете такой дурак, чтобы одолжить нам эти деньги.

Около 3 часов я взял у Расти машину и помчался в Голливуд. В кармане у меня лежала пластинка с голосом Римы.

Я понимал: Ширли нельзя говорить, что Рима наркоманка. Уговорить его дать авансом 5 тысяч нужно как-то иначе. Все будет зависеть от того, как он воспримет пластинку. Только в том случае, если он будет в восторге, я могу просить деньги.

Калифорнийская студия грамзаписи находилась на расстоянии броска камня от «М. Дж. М-студии». Это было двухэтажное здание, занимающее около акра земли. Неприступный забор с единственной проходной, где несли службу двое устрашающего вида полицейских. Очутившись у проходной и охватив взглядом потрясающие размеры здания, я остро почувствовал свою ничтожность. Внезапно вся моя уверенность в себе, все воодушевление идеей заработать большие деньги и даже фанатическая убежденность в том, что Рима – самородок, куда-то испарилась. Я стоял, остро осознавая, насколько жалок в этом поношенном костюмчике и стоптанных башмаках.

Не успел я сделать шага к проходной, как один из полицейских двинулся навстречу. Он оглядел меня с ног до головы, сделал, как видно, соответствующее заключение о моей персоне, потому что гаркнул устрашающе: что мне здесь надо?

Я ответил, что хочу поговорить с мистером Ширли.

Это чуть ли не убило его.

– То же, и 20 миллионов других. У тебя есть приглашение?

– Нет.

– Тогда убирайся отсюда.

Настал момент для грандиозного блефа. И я готов был на все, даже поклясться, что у меня отец – негр.

– Ладно… Я расскажу ему, как меня здесь встретили, – сказал я. – Он просил заглянуть к нему, когда я буду проезжать мимо. Но если вы меня не пускаете, больше теряет он, чем я.

Полицейский замешкался.

– Он так сказал?

– А в чем дело? Он и мой отец учились вместе в колледже.

Полицейский вмиг потерял свой агрессивный вид.

– Как ты сказал, твое имя?

– Джеф Гордон.

— Минуту.

Из проходной он куда-то позвонил по телефону. Затем вышел, отворил калитку и пропустил меня.

– Спросишь мисс Уэсин. Это был шаг к цели!

С пересохшим ртом и выпрыгивающим из груди сердцем я дошел до роскошного парадного подъезда, где меня встретил бой в небесно-голубой униформе с медными пуговицами, блестящими, подобно драгоценным камням. Он проводил меня по коридору, по обе стороны которого, вытянувшись в длинный ряд, располагались многочисленные двери красного полированного дерева с бронзовыми табличками. Мы остановились у одной из них: мистер Гарри Найт и мисс Генриэтта Уэсин.

Бой открыл дверь и предложил войти.

Я вошел в большую комнату, обитую голубым велюром, где в таких же мягких креслах сидели 15 человек – посетители, представляющие собой некий легион, потерпевший поражение. Это было написано у них на лицах.

Но у меня не было времени их рассматривать, потому что я уже стоял перед молодой женщиной с огромными изумрудно-зелеными глазами, взгляд которых был тверд как камень и непроницаем. Ей было около 24-х лет: огненная пышная шевелюра, бюст Монро, бедра Бардо и застывшее, как у эскимоса, выражение лица.

– Да-а?

– Мистера Ширли, пожалуйста.

Она небрежно поправила прическу и посмотрела на меня, как если бы перед ней вдруг оказалось какое-то насекомое.

– Мистер Ширли никогда никого не принимает. Мистер Найт занят. Все эти люди ждут его. Она махнула холеной ручкой на разбитый легион. Если вы скажете мне свое имя и дело, по которому пришли, я постараюсь записать вас в очередь, ну, скажем, на конец недели.

Я видел, что наглой ложью, благодаря которой я проник сюда, ее не проймешь. Она была умна, проницательна и хитра.

Но не провести ее – значит, быть выброшенным отсюда. У меня не было выхода.

Я сказал беспечно:

– Неделя? Поздновато. Если Найт не встретится со мной сейчас, он потеряет деньги,, и мистер Ширли наверняка будет им не доволен.

Жалкий, конечно, блеф, но это было лучшее, что я мог придумать.

Я сказал и увидел, как головы присутствующих дружно повернулись ко мне.

Если я и произвел на них какое-то впечатление, то только на них, но не на нее.

Она улыбнулась мне, словно хотела сказать:

– Валяй-валяй, меня-то не купишь так дешево!

– Вы можете написать о своем деле. Если мистер Найт заинтересуется, он даст вам знать.,

В это время дверь за ней раскрылась, и толстый, лысый, подвижный мужчина лет сорока в желто-коричневом полотняном костюме выглянул, окинул взглядом приемную и зловещим голосом произнес:

– Следующий! – Так дантист приглашает очередного пациента на удаление зубов.

Я оказался рядом с ним. Краем глаза увидел, как долговязый балбес, одетый под Элвиса Пресли, вытаскивал себя из кресла, судорожно сжимая в руках гитару. Но он не успел.

Я решительно шагнул вперед, увлекая за собой толстяка-«дантиста»:

– Хэлло, мистер Найт! У меня кое-что есть для вас. Послушав, вы тут же побежите за Ширли!

Мы были уже внутри комнаты.

На столике стоял проигрыватель, я подскочил к нему и в один миг поставил на него свой диск.

– Это то самое, что вы рады будете услышать. Конечно, если бы не эта машинка, а настоящий усилитель, ваш потолок бы рухнул!

Я говорил и действовал так напористо, стремительно, что он не успел вымолвить ни слова, несколько растерявшись. Его жирные щеки слегка подергивались.

Я нажал кнопку, и голос Римы вылился из динамиков и обрушился на него.

Я пристально следил за ним и сразу увидел, как мышцы его рыхлого лица напряглись при первых звуках, наполнивших комнату.

Не двигаясь, он прослушал всю запись, и только тогда, когда я уже снимал пластинку, спросил: – Кто это?

– Мой клиент, – сказал я. – Ну, как с Ширли? Он оглядел меня.

– А кто вы?

– Джеф Гордон. И я тороплюсь. Или мистер Ширли, или меня ждет «Р.Ц.А.» -студия… Я был рядом с вами, поэтому зашел сначала сюда.

Но он был стреляный воробей и хорошо видел, что я блефовал. Усмехнувшись, он сел за стол.

– Полегче, мистер Гордон. Я ведь не сказал, что это плохо. Голос и исполнение в самом деле недурны, но я слышал и лучшие. Мы могли бы заинтересоваться. Приведите ее к концу недели. Мы послушаем ее.

– Это невозможно… Ее интересы здесь представляю я, ее импресарио.

– Но нам необходимо видеть ее. Когда она смогла бы?

– Нет. Или мы заключим с вами договор немедленно, или я иду к «Р.Ц.А».

– Я же не говорю, что мы отказываем вам. Нам просто необходимо увидеть ее лично.

– Сожалею. – Я изображал занятого и жесткого агента, но понимал, что переигрываю. – Получается, что она нехороша для вас. Так и скажите, и я уберусь отсюда.

В дальнем углу комнаты открылась дверь, и показался маленький седой джентльмен еврейской наружности.

Найт поспешно встал.

– Я сейчас, мистер Ширли…

Это был мой шанс, и я не хотел упустить его – мгновенно поставил диск и нажал пуск, включив полную громкость.

Голос Римы вновь наполнил комнату.

Найт дернулся выключить проигрыватель, но Ширли остановил его движением руки. Он стоял и слушал, склонив голову набок. Его маленькие черные глазки двигались от меня к Найту, от него – к проигрывателю. Голос умолк. Помолчав, Ширли сказал: – Превосходно. Кто она?

– Пока никто, – сказал я. – Мы можем заключить с вами контракт.

– Я согласен. Жду ее здесь завтра утром. Она обладает ценнейшим талантом. – Он направился к двери.

– Мистер Ширли…

Он остановился и посмотрел на меня через плечо.

– С этой девочкой не все в порядке, – сказал я, пытаясь скрыть свое отчаяние. – Мне нужно 5 тысяч долларов, чтобы помочь ей. Когда все будет в порядке, она придет и споет еще лучше, чем на пластинке. Я уверяю вас. Она будет сенсацией! Но нужно немного подождать. Разве ее голос недостаточно хорош для вас, чтобы одолжить 5 тысяч долларов?

Он внимательно смотрел на меня, его умные черные глаза стали стеклянными.

– Что с ней?

– Ничего такого, чего не смог бы поправить доктор.

– Вы говорите 5 тысяч долларов?

Пот выступил у меня на лице, когда я сказал: – Она нуждается в специальном лечении.

– У доктора Кинзи?

Я не мог лгать ему: он не из тех, кому можно лгать.

– Да.

Он покачал головой:

– Она меня не интересует. Вернемся к нашему разговору, когда все будет в порядке и она сможет работать. Я дам вам очень хороший контракт, но не раньше. Меня не интересует никто, кто должен сначала пойти к доктору Кинзи, прежде чем сможет петь.

Он ушел, закрыв за собой дверь. Я положил пластинку в карман.

– Вот дела… – сказал Найт сочувственно. – Плохо ты сыграл. Старина приходит в ужас при одном слове «наркоман». Его собственная дочь – наркоманка.

Если я вылечу ее, он примет нас?

– Не сомневайся. Но он должен быть уверен, что она излечилась.

Он открыл дверь, и я вышел.