Читать книгу Я отвернулась - Джейн Корри - Страница 6

Смерть – это часть нашей жизни здесь, в тюрьме. Я говорю не только об убийцах или, по крайней мере, о признавшихся. Смерть – она селится внутри тебя от нехватки свежего воздуха и невозможности ощутить аромат цветов в саду, почувствовать объятия любимых.

С другой стороны, моя участь не ужаснее, чем я заслуживаю.

Мы с отцом пошли в место под названием «похоронный салон», чтобы увидеть маму. Ее забрали туда после «ухода от нас». Я была не вполне уверена, что это значит, и чувствовала, что должна спросить, но в то же время боялась ответа.

– Почему ты не мог оставить ее дома в постели? – спросила я вместо этого.

Мне пришлось повторить дважды, прежде чем отец ответил. Наверно, он не мог много говорить, потому что совсем не ел в те дни, хотя в дверь постоянно звонили люди, приносящие запеченную баранину, яблочные пироги и еще какую-то штуку под названием «фон дю». А чтобы нормально соображать, нужно нормально питаться. Мама всегда так говорила.

– Гробовщик должен сделать, чтобы она прилично выглядела, – ответил он наконец.

– А что такое гробовщик?

– Это тот, кто… кто заботится о таких людях, как твоя мама.

– Но она и так хорошо выглядит, – возразила я. – Ты сам всегда ей это говорил. – Это правда. У мамы мягкие темные волосы, а ее кожа пахнет розами. И тут я вспомнила цвет ее лица, когда мы виделись в последний раз, и мою грудь вдруг сжало так сильно, словно ее обмотали гигантской эластичной лентой и стянули что есть мочи. – Меня не волнует, что она немного желтая. Я просто хочу ее увидеть.

– Бедный ягненочек, – пробормотала мисс Гринуэй, которая пришла к нам, чтобы «помочь слегка прибраться».

Но отец смотрел в окно с таким выражением лица, будто ожидал, что мать сейчас покажется на дорожке и откроет входную дверь.

Вспоминая все это сейчас, я жалею, что отец взял меня с собой посмотреть на тело мамы. Неужели он не понимал, как сильно это на мне отразится? Едва ли в те дни это было таким обычным делом, как теперь, когда маленьких детей берут с собой, даже если хоронят их родителей. Но, несмотря на случившееся потом, я верю, что отец хороший человек. Наверно, он думал, что это поможет мне смириться с утратой.

Каковы бы ни были причины, подробности того ужасного дня до сих пор неизгладимо запечатлены в моей памяти. И сейчас, когда прошло столько лет и я сижу в камере, я не могу запретить своему мозгу прокручивать их снова и снова.

Снаружи похоронный салон выглядел как закрытый магазин. В книгах, которые я читала, это слово обозначало гостиную. Здесь же было целое здание с белыми занавесками на окнах и светлыми пластиковыми цветами в вазе на столике рядом с большим золоченым крестом. Человек в черном костюме провел нас в заднюю комнату. Было так тихо, что я слышала собственное дыхание.

Глаза матери закрыты. Ее лицо больше не выглядит желтым. Она вся белая и блестящая.

– Что у нее с подбородком? – воскликнула я. Он был совсем другой формы – вытянутый и заостренный, как мое лицо в кривом зеркале на ярмарке, куда меня однажды водили родители.

– Все дело в мышцах, милая, – отозвался человек в черном. – Они обвисают, когда люди умирают.

– Но она не могла умереть! – закричала я. – Она просто… ушла! Ты сам мне это сказал, папа! Разве нет?

Я вцепилась в его руку, отчаянно дергая за рукав.

– Пусть она проснется, папа! Заставь ее!

Его голос звучал так, словно он его выдавливал, как зубную пасту из почти пустого тюбика:

– Я не могу, Элли. Ее тело больше не работает.

– Тогда исправь его! – рыдала я. Разве он не починил наш бойлер после того, как тот «продолжал мигать» при повторном включении? Отец был «хорошим мастером». Мама всегда так говорила. Он даже приделал крышку моей музыкальной шкатулки после того, как та оторвалась от петель.

– Иногда, дорогая, людей невозможно починить. – По лицу отца текли слезы. Они напугали меня. Взрослые не плачут. Так мама тоже говорила. – Наверно, это плохая идея. – Он взял меня за руку и повел к дверям.

– Она умерла из-за меня? – Мой голос звучал тихо, как чужой. Мы уже вышли на улицу, направляясь к машине. Я не могла унять дрожь. Будто чудовище завладело телом, встряхивая меня изнутри, как желе, которое мы с мамой когда-то готовили вместе. У меня даже зубы стучали.

– Нет! Конечно, не из-за тебя! Что это тебе в голову взбрело, Элли? – К нам с ревом приближался мотоцикл, и папа быстро подхватил меня, чтобы благополучно перебраться через дорогу.

– Я расстроила ее, – тихо пояснила я.

– Как? Когда?

– В тот раз, когда спросила, почему она не может завести еще ребенка, а потом она разбила голубую чашку.

Отец покачал головой.

– Это здесь совсем ни при чем, Элли. Она болела. И доктора ничем не могли ей помочь.

– Но она ведь хотела еще ребенка?

– Да. – Он кивнул. – Мы оба надеялись, что подарим тебе братика или сестру. Но не получилось.

Я ничего не сказала, потому что не хотела еще больше его расстраивать. Но в глубине души я знала правду. Я причинила боль матери, когда об этом заговорила. И именно тогда ей стало хуже. А потом она умерла. Значит, это моя вина.

Много лет спустя я побывала на выставке черно-белых фотографий в Национальной галерее, где меня поразил портрет девушки Эдвардианской эпохи в траурном платье. Ее волосы были убраны назад под черный бархатный ободок, открывая высокий лоб, как у Алисы в Стране чудес. Ее нежные глаза смотрели кротко, уголки губ печально опустились. От нее исходила аура принятия горя. Я сразу поняла, что она чувствует. И пока я стояла там среди толчеи других любителей искусства, эта фотография словно опять перенесла меня на похороны мамы.

Я застыла возле открытой могилы рядом с отцом, одетым в длинное серое пальто. В руке я держала ранние нарциссы из нашего сада. По папиному указанию я бросила их в яму на крышку гроба.

– Почему мама должна быть там? – спросила я.

– Что она говорит? – заорала мать мисс Гринуэй.

– Ш-ш-ш, – сказал кто-то еще.

Потом все люди вернулись в наш дом, в том числе мамина подруга, мать мальчика по имени Питер Гордон. Мы с ним играли вместе, когда были маленькими, а потом ходили в одну школу, правда теперь почти не разговаривали. Меня гладили по голове и обнимали люди, которых я никогда раньше не видела. Поступали бы все они со мной мило, если бы знали, что я расстроила маму так, что она в конце концов умерла?

После похорон мамы все изменилось. Папа вернулся к работе, а меня начала провожать в школу мисс Гринуэй.

– Да без проблем, Найджел, – услышала я однажды, как она сказала отцу. – Я уже говорила вам, и это правда. Мне все равно больше нечего особо делать.

Я никогда раньше не слышала, чтобы она называла моего отца «Найджелом».

Мисс Гринуэй всегда казалась очень нервной, когда была со мной, и так крепко держала меня за руку, пока мы переходили дорогу, что почти причиняла боль.

– Ты под моим присмотром, – постоянно повторяла она. – Мне нужно вернуть тебя в целости и сохранности, иначе твой отец никогда меня не простит.

Она много болтала (мама часто говорила, что наша соседка «пустомеля»). Она также задавала вопросы типа кто моя любимая кинозвезда или какое у моего отца любимое блюдо. Я не могла ответить на первый вопрос, но знала, что мама часто готовила блюдо под названием «жаба в норке» [3]. При одном воспоминании об этом у меня на глазах выступили слезы. Я очень сильно по ней тосковала.

Однажды я почувствовала, что должна перепрыгивать через трещины на тротуаре. Мамин голос сказал мне, что если я так не сделаю, отец может умереть – так же, как она.

– Осторожнее, – твердила мисс Гринуэй. – Ты можешь упасть и пораниться.

Но я не могла перестать.

Мисс Гринуэй приводила меня к себе домой после школы. Я была с ней до тех пор, пока отец не возвращался с работы.

Мне это не нравилось, потому что ее старая морщинистая мать пользовалась тошнотворными духами, от которых щекотало в носу. А еще она показывала мне язык, когда никто не видит, и смеялась. Ее глухота, казалось, то появлялась, то исчезала. Иногда она разговаривала тихо, а иногда очень громко.

– Я вот что тебе скажу! – проорала она мисс Гринуэй прямо передо мной так, что у меня зазвенело в ушах. – Ничего хорошего из этого не выйдет!

Я не понимала, что она имеет в виду, но прекратила задавать вопросы, потому что на них никто не отвечал.

Мои ночные кошмары стали настолько ужасными, что под глазами появились темные мешки.

– Вашей дочери необходимо больше свежего воздуха! – заявил доктор, когда однажды субботним утром отец сводил меня в больницу.

К тому времени уже наступало лето. Трава пахла по-другому, птицы начали щебетать. Их трели напоминали, как мама насвистывала песни.

– Мы едем в отпуск! – объявил отец.

Родители однажды возили меня на море, в местечко под названием Девон. Там мы строили песочный замок с настоящими бумажными флажками. Но в этот раз мы ехали не на пляж. Нам предстояло «познавательное путешествие». Оно включало и посещение римской виллы недалеко от места под названием Ньюкасл.

– Смотри, Элли, – сказал отец. – Римляне были такими умными, что у них имелось подземное отопление.

Но меня больше привлекли мозаики.

– Они создавали картины из битого стекла и керамики, – пояснил отец, заметив мой интерес.

Я снова вспомнила о разбитой голубой чашке мамы.

– Я бы с удовольствием этим занималась.

Он улыбнулся, словно я сказала глупость.

– Это не так просто.

– Но если собрать кусочки разбитых вещей вместе, вдруг они снова оживут?

Я ощутила легкость в сердце, словно туда проник луч надежды.

Отец перестал улыбаться.

– Полагаю, что так, – сказал он. Потом быстро обнял меня. – Забавная ты малышка.

Когда мы вернулись после недельного отсутствия, была почти ночь. Но в доме горел свет, а открыв дверь, мы почувствовали аппетитный аромат из кухни. На столе лежала записка: «Ужин в духовке».

– Как это мило со стороны мисс Гринуэй. «Жаба в норке»! Мое любимое.

Позже, когда мы закончили ужинать, отец пошел поблагодарить соседку. Он отсутствовал так долго, что я заволновалась. Вдруг с ним что-то случилось, как с мамой?

Когда он вернулся, то долго меня обнимал. Мне показалось, что я вижу слезы в его глазах.

– Произошло что-то плохое, папочка? – спросила я.

Он улыбнулся, как делают взрослые, когда притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так.

– Ничего плохого, Элли. Даю слово.

Если не считать ужасной тоски по маме, нам с отцом вполне хватало общества друг друга. Или мне так казалось.

Я любила сидеть вечерами возле его ног у камина, пока каждый читал свою книгу из библиотеки. Иногда он цитировал мне стихи. Его любимым автором был Джон Мейсфилд. Как мне нравились эти описания моря! Я могла бы вечно слушать папин голос.

Мы играли с ним в настольные и карточные игры, хотя однажды, когда я достала набор для игры «Счастливые семейства» и уже выложила карточку с миссис Бейкер на ковер, он покачал головой:

– Что-то неохота, давай не будем, Элли?

Я тихо убрала игру. Затем постаралась поднять ему настроение, предложив сыграть в шашки и позволив выиграть.

Папа всегда следил, чтобы я делала домашние задания и правильно собирала портфель на следующий день. Каждый день выдавал деньги на обед. А я помогала ему готовить бутерброды, которые он брал на работу в магазин, – так, как их делала мама.

– Мы хорошая команда – ты и я, верно? – сказал он однажды. – Твоя мать гордилась бы тобой.

Он сразу отвернулся, но я успела заметить, что у него мокрые глаза. Поэтому я решила подбодрить его шуткой, которую слышала в школе:

– Почему помидор такой красный?

Отец пытался говорить так, чтобы я не поняла, что он плачет, но его голос дрожал.

– Я не знаю, Элли. Почему?

– Потому что он видел картошку без мундира.

И хотя я не понимала, почему эта шутка считается забавной (и не могла спросить у ребят в школе: они сказали бы, что я глупая), – он улыбнулся. И снова все стало хорошо.

Осенью мы собирали каштаны в парке, и я показала ему, как мама научила меня делать из них маленьких человечков, втыкая булавки вместо рук и ног. Я даже предложила приготовить что-нибудь вместе – что-то из того, что мы обычно делали с мамой. Мы нашли старую кулинарную книгу с одним из ее любимых рецептов. «Мамино особое миндальное печенье», – приписала она сбоку. Однако, когда мы с отцом взбивали яичные белки, они никак не хотели подниматься.

– Ничего страшного, – весело сказал он. – Мы можем просто купить готовое печенье.

Но это было совсем не то.

– Что мы будем делать на Рождество, Элли? – спросил он, когда в магазинах стали появляться украшения. Мне казалось невозможным встречать Рождество без мамы. – Мы могли бы поехать к твоей тете в Шотландию, если ты не против. Она приглашала.

Мне не нравилась сестра отца. Когда она гостила у нас, то постоянно говорила матери, что я «слишком взрослая себе же во вред», что бы это ни значило.

– Я бы лучше осталась в нашем доме только с тобой, – ответила я.

Он кивнул.

– Хорошо. Я рад, что ты так говоришь.

Так что, когда мисс Гринуэй пригласила нас провести этот день с ней и ее старой матерью, я ожидала, что отец отклонит приглашение. Но он сказал, что это очень мило и что мы не знали, куда себя деть.

– Было бы невежливо отказаться, – пояснил он мне потом.

Папа сказал, что мы должны принарядиться. Так что я надела темно-синее бархатное платье, которое становилось мне мало, и повязала волосы лентой, как Алиса, а отец надел свои лучшие серые брюки и то, что он называл водолазкой (хотя это не было похоже на костюмы водолазов из моей энциклопедии).

Мисс Гринуэй встретила нас в дверях, хотя мы даже не успели постучать. Она надела красное платье с беспорядочным узором, такое короткое, что открывало колени.

– Ах! Какие шикарные конфеты! – разразилась она восторгом, когда я передала их ей, как заранее сказал отец. – Вам не стоило беспокоиться. И подарки тоже! Вы нас балуете!

– Вовсе нет, – ответил отец. – Я очень благодарен за заботу, которую вы проявили к Элли.

Он слегка подтолкнул меня локтем.

– Да, – произнесла я, вспомнив о хороших манерах. – Спасибо.

Когда мы вошли в гостиную, старуха сидела там в кресле и вязала.

– Я вижу, он притащил и ребенка, – сказала она дочери, как будто нас там не было. – Изображаем счастливое семейство, да?

Мисс Гринуэй покраснела.

– Не беспокойтесь насчет мамы, – шепнула она. – Она слегка заговаривается, особенно после дневного сна.

Но после обеда, когда папа задремал в кресле перед выступлением королевы, а мисс Гринуэй потребовалось подняться наверх, чтобы «освежиться», я вошла в кухню. Старушка мыла посуду. Я заметила, что ее шея покрыта морщинами, как у черепахи.

– Могу я чем-то помочь? – вежливо спросила я.

Она показала мне язык.

– Это очень невоспитанно, – сказала я.

– Не глупи, малявка. Я просто пытаюсь тебя подбодрить, вот и все, – хочу рассмешить.

Я повторила фразу, которую однажды мама сказала отцу:

– Ну, немного странный способ этого добиться.

Она пожала плечами.

– Может, ты и права. – А затем протянула мне полотенце с надписью «Привет из Лайм-Реджис!» – Давай просто продолжим вместе, ладно? А теперь расскажи мне, что сейчас любит молодежь? – Ее глаза затуманились. – Когда я была в твоем возрасте, мы катались на коньках по деревенскому пруду…

После этого мне стало нравиться бывать дома у мисс Гринуэй, потому что я сидела с ее матерью, а та рассказывала всякие истории. Рядом с ее креслом всегда стояла большая банка тянучек.

– Никогда такое не ела? – ахнула она, когда я сообщила, что мама не разрешала конфеты, потому что они вредны для зубов. – Да ты, считай, и не жила, дорогуша. Давай, попробуй одну!

Они были мягкими, сладкими и утешающими. Когда одна прилипла к небу, мама мисс Гринуэй показала, как отлепить ее пальцем.

Это произошло следующим летом, когда мне было восемь с половиной. Отец вошел в мою комнату.

– Как ты посмотришь, если у тебя снова появится мама? – спросил он.

Будь я помладше, подумала бы, что нашли способ вернуть мою настоящую мать. Но теперь я знала, что это невозможно.

– Что ты имеешь в виду?

Его лицо было таким красным, словно он обгорел на солнце.

– Я предложил мисс Гринуэй выйти за меня замуж. Она будет любить тебя так же сильно, как я. Как думаешь – ты сможешь ее принять?

Я вспомнила, как соседка держала меня за руку, когда мы ходили в школу и обратно. Как она готовила вместе со мной кексы «баттерфляй» и помогала с домашним заданием. И как отец казался намного счастливее с ней рядом. Я хотела его порадовать. И кроме того, если я расстрою его, как поступила со своей матерью, он тоже может умереть.

– Да, – сказала я. – Конечно.

Отец нежно и тепло обнял меня.

– Теперь все будет хорошо, Элли.

Я поверила ему.

Дура, что тут скажешь.

Гиацинт (Hyacinthoides non-scripta)

Травники говорят, что он прогоняет ночные кошмары. Однако его луковицы чрезвычайно ядовиты. Некоторые утверждают, что носящий венок из гиацинтов вынужден говорить только правду.