Читать книгу Ночной бродяга. Часть первая - Джин Гарду - Страница 2

Имя, данное мне при рождении, – Рокамадур. Не знаю, кого из предков винить за это. Оглядываясь на пройденный путь, своим призванием назову реставрацию подушек. Рока не шутит! Никогда! С алмазной уверенностью возглашаю, что сие ремесло дается мне лучше всего. Откуда этот поток клиентов, не знаю, но вот уже долгие годы они неизменно возвращаются и приводят новых.

Мне тридцать лет. Я перспективный и амбициозный реставратор подушек, я поддерживаю силы человеческой привязанности, и это, сказать по правде, нелегкий труд.

Наткнуться на мой трейлер вы могли на улице А и на этой – B, и даже на этой – C с вторника по пятницу с 09:00 до 16:00. Основной обязанностью реставратора является «усердное ожидание». Ему предшествует этап «подготовки», состоящий из двух фаз: 1) перманентное созерцание картины Ренуара «Бал в Мулен де ла Галетт» (разворот из старой газеты); 2) чтение всевозможных книг, а также просмотр фильмов и сериалов. Этот важнейший из этапов непреложен и бесконечен!

Следующий этап – «предвкушение» – заключается в ожидании клиентов, и в это время меня посещают размышления о жизни. Все идет своим чередом, моя жизнь насыщена всякого рода раздумьями и никак не действиями. Зачем? До меня мир строили родители, а до этого их родители… А я чертовски хорош в созерцании и обдумывании! Пускай будущее сотворяют другие, у меня же есть уйма времени и тонны информации, которую следует поглотить, переварить и высрать. Но я никак не прожигатель жизни! Прошу не путать!

Этап «действий» состоит из одной фазы: берем подушку, потрошим ее и наполняем перьями. Все. Закончено.

Когда «пациента» укладывают на мой стол, зяблого, иссохшего и засаленного, я первым делом вспарываю живот «пером». Далее использую насос, чтобы уставшие и потрепанные перья отправить вслед за ангелами – в урну. В эти моменты перед глазами всплывает картина Отца (он художник): гигантский триптих, натянутый на старую оконную раму, – «Демон, вырывающий перья из крыла Ангела». Где-то глубоко-глубоко, в царстве мертвых, возле бездонной урны для перьев, край которой сверженный Ангел задевает своим крылом, в сладостном раздумье сидит Демон. Крылатый сложен пополам на его колене, как непослушный мальчишка на колене отца. Острые, черные, длинные когти беса держат перышко, острием повернутое к его козлиной бороде. Он запечатлен в момент гурманского предвкушения – в его распоряжении вечность.

Я облучаю перья бактерицидной лампой, наполняю наволочку наполовину и откладываю в сторону. На швейной машинке сшиваю края подушки и вновь включаю насос, в этот раз заполняя пространство полностью. Нить использую белую, так как большинство наволочек шились белыми, и только со временем пожелтели. Уж если перья очищены, так почему бы и нить не использовать белую? Белый – цвет чистоты.

В детстве, в Мире прошлого, держась за отцовскую руку, я попал в мастерскую реставратора подушек на улице N. К единственному и неповторимому мастеру своего дела, к которому Рокамадур прилип в качестве ноющего и любознательного подмастерья. Стоит пояснить: идея отреставрировать ветхие подушки принадлежала отнюдь не Графу (это прозвище Отец получил в награду за вечно вздернутый нос). Всему виной его Любовница! Графская наложница розовела под луной: розовое тело, розовая одежда, розовые зрачки, розовая аура… Розовый – цвет желаний. «Она любит кувыркаться на подушках. Мы их порядком износили…», – говорит Отец. Тогда я понятия не имел, что значит «кувыркаться». В особняке Фира, где скромный Рокамадур находился в ожидании отроческих капризов, было полным-полно подушек. Так что посещать мастерскую было совсем не обязательно, но, тем не менее, мы пришли.

Я внимательно следил за каждым движением Мастера и находил его род деятельности весьма и весьма интригующим. Мне уж точно была не по нраву мысль стать космонавтом или врачом. Потому в следующий раз я принес Мастеру подушку для иголок. Поделка была сделана грубо и безвкусно и ожидаемо получила негативный отзыв: «Молодой человек, нет в вашем изделии души!» Тогда я все воспринимал прямолинейно и уже на следующий день сшил куклу, ведь что еще, если не кукла, может обладать душой? Она ведь похожа на человека! Со второй попытки прокатило, и Рока был допущен к таинствам дела.

Тогда я закончил шить куклу. Не первую и не последнюю, но не хочу говорить – очередную. Род этих взаимоотношений можно было назвать «полузабытый роман»: меньше патетики, больше чувственности (еще одно пошлое словечко). Хотя в действительности лучший эпитет – убийство. Убийство прошлого… Мой странный способ прощаться. Кто-то рыдает на плече, кто-то пишет письма, кто-то оскверняет любовь дружбой, ну а я шью куклы и оставляю их у двери в знак расставания.

Окно выходило в крытый колодцеобразный дворик, какие бывают в Лондоне, в Львове или в Праге. Казалось, будто окно – это дверь лифта, медленно ползущего, чуть-чуть, и еще немного, но неизменно вниз, и я вот-вот поравняюсь взглядом, бездумно устремленным в красный мерцающий огонек сигнализации, с ночным бродягой у моего парадного. Но этот «лифт» недвижен, а потому я застыл посреди. Луна сверлит макушку, ноги топчут пол, взгляд прикован к синему огоньку, а бродяга продолжает путь и покидает дворик. Домохозяйки называют это релаксацией. Ну а мне всего-то нравится красный и синий цвет огоньков от сигнализации в колодцеобразном дворике.

Мой читатель, я расскажу обо всем случившемся оттуда – из Мира релаксации – в спокойной манере, потому что больше не осталось поводов для волнения.

Я был безмятежен и решителен: наступил тот самый день. Кукла завершена, а значит, пришло время прощаться с подругой сердца, подругой детства, подругой в постели, подругой жизни или дамой сердца, если угодно. Рока решил подарить куклу Клем и потому закрыл свой трейлер на неопределенный срок, чтобы не отвлекаться на работу. Так и написал на двери: «Прошу простить, временно не работаю – занят очень важным делом!» Но отвлекло меня другое: тем утром в дверь постучали. Я ударил со своей стороны, выбивая ритм утренней пульсации в висках, и в ответ опять послышался нетерпеливый звонкий стук. Я открыл.

Глуповатая улыбка обнажила 25 – 26 – 27 – 28 – 29 – 30 – 31 – 32 – ровно 32! – белоснежных, коммерчески убедительных зуба.

– Мы собираем денежки! – она говорит с улыбкой.

– И зовут тебя… Мне Нужны Денежки, – отвечаю.

– Должно быть, это остроумно… – она замешкалась. – Но верно – меня зовут Клаудия.

Это имя кажется чересчур мелодичным для человеческого слуха. Не так ли? Как можно так обозвать свою принцессу? Ирония в ее словах… ах, эта ирония в словах… не могу сказать, что ее слова, интонация, улыбка были вестниками скорых перемен, отнюдь, этот визит не сказал мне ровным счетом ничего. Уже очень давно я не говорил с людьми. Однако в тот день все должно было перемениться, ведь Рока, спустя два года, решился подарить куклу Клем.

– Я собираю денежки в помощь казино, – она продолжает.

– Да, да, конечно, – отвлеченно киваю.

– У нас там можно выиграть шляпку. Мы на шляпки играем!

– Ну как же иначе, – улыбаюсь.

– Владелец казино Эдван Дедье, очень беспокойный тип. Мы его называем Ошпаренный. Мы в казино живем. Много людей там живет. Мы не хотим играть на деньги – мы играем на шляпки!

На устах пляшет слово «проза». Что за черт!

– Ага, я все понял: денежки – шляпки – казино – люди. Все понятно, конечно.

– Вот ты придешь в казино и сможешь выиграть! Многие выигрывали. Придешь и поставишь самое ценное в своей жизни. Придешь и выиграешь шляпку. Я эти шляпки шью для тех, кто выиграл. Всем нравятся мои шляпки!

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Мне нужны денежки! Я хочу шить шляпки. Денежки пойдут на шляпки.

Проза, проза, проза… Мир прозы, как-то так…

– Идем в казино. Бери денежки, и идем в казино! – сверлит своим писклявым голоском, причиняя невыносимую боль.

– Да конечно, конечно.

Побойся бога, Клаудия! На дворе сказочный рассвет! К чему этот визг?!

Я опустил взгляд на ее ножки. Клаудия, хочу заметить, у тебя потрясающий зад! И пока я рассматривал ее фигуру, в памяти всплыли стройные ножки учительницы английского языка, доводящие меня до неистовства в старших классах. Эти ножки дали Рокамадуру представление об «истинной красоте». Теперь картины Тулуз-Лотрека2 – это ножки англичанки, сонеты Данте – это ножки англичанки, короче, вся красота мира – это ножки англичанки. Но только той – молоденькой англичанки, а не той, которую я встретил недавно в таксопарке, эта больше смахивала на поношенную обувь молодой. Глядя, как угасла ее красота, мне захотелось навсегда проститься с образом этой старухи и встречаться с ней, молоденькой, только в памяти. Я сшил ей куклу и передал ее через таксиста, который по вторникам и субботам подвозил старуху к дочке, живущей в пяти кварталах от таксопарка. У дочки тоже стройные ножки! Жить без этой красоты невозможно! Мы с моим Другом часто любовались ножками англичанки даже тогда, когда я жил с Клем в Белой комнате. Это он, Друг, научил меня сарказму в том виде, в котором его запоминают люди на операционном столе перед уколом.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть… забываю обо всем и следую порядку. Передо мной эта девка… Клаудия! Точно, ее зовут Клаудия! Она терпеливо ждала пока Рокамадур придет в себя. Я открыл глаза и молча вернулся в квартиру. На подоконнике в спальне лежала кукла, неподвижно и молча, она молчаливая такая! И глаза вишневого цвета. Ее зовут Клем. Мы познакомились в Фире, у нас за пазухой целая история. Удар был сильным! – глаза мне шепчут. Чертовски верно: я вышел из Белой комнаты, обернулся и увидел в ее чертах куклу из мешковины, с неестественно длинными трехпалыми руками и разноцветными плетеными косичками, повязанными серым платком. Она должна быть одета в пончо из бело-голубой ткани в клетку. Она приехала из Австралии, а в глазах огромных размеров надпись – «Франция». Глаза пуговичные, вишневого цвета. Она танцовщица, она ждет чуда от Франции. Но никто не узнает выдуманную историю этой куклы, она создавалась для одной цели – произнести свое имя и проститься. Куклу зовут Клем.

Я взял с собой австралийку и деньги, целую ясельную группу денег, и вышел к гостье.

Мы втроем идем в казино. Кукла, как обычно, молчит, а Клаудия без умолку рассказывает об этом сказочном казино и его владельце Эдване Дедье. Об этом Ошпаренном. А я шагаю прямо, уверенно чувствуя почву под ногами. Я не сказал Кукле, что подарю ее Клем: спустя столько лет я разорву с ней, с Клем, всякого рода связь и память о нашей жизни вдвоем, и память о той ночи, когда все изменилось, – все отдам Кукле. Начиню ее тряпичную головку тревогой, больным разумом и заботой о делах сердечных. Сейчас – Мир прозы, и мы втроем идем в казино…

Погода была ясная. По дороге нам встретился весь цвет босховского бестиария, словно в последней сцене «In Bruges»3: неслыханных размеров головы, хоботы, копыта, уши, зубы, губы, хвосты, горбы и прочее, прочее, прочее… а еще вампиры, оборотни и всякая другая живность, находящаяся в разных порочных связях – я никак не мог прогнать эти сумеречные образы из головы, потому что мое воображение всячески угнетали и дразнили их портретами с экранов, билбордов, обложек журналов. Бледными вампирскими рожами они облепили здания, которые своей длинной, уродливой тенью съедали наши шаги, принуждая поскорее забежать внутрь. В одном из таких домов с омерзительной десятиметровой рожей, скрывающей дивный фасад здания, жила Клем. Еще два года назад, когда бледнолицый своим портретом не закрывал нам вид на ботанический сад, я жил вместе с ней в этом доме, в той самой Белой комнате.

Мы пробились сквозь толпу единорогов к парадному, я попросил Клаудию подождать и взбежал на последний этаж, чтобы подарить свою подругу последнему убежищу – своей Клем.

Внутри было пусто – она ушла. Наверное, гуляет в саду.

Я смотрел в окно парадного вниз: на игуанодонов, на утконосов, на разнообразную живность, что толпилась у входа, где Клаудия терпеливо ждала меня, отбиваясь от навязчивых животных-людей-животных. Так мы с Клем отбивались от разъяренных мужчин не «облегченной» судьбы, в туалете кафе «Эсквайр», в котором висела табличка «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Поскольку мы были единственные нетитулованные посетители кафе, за прелюбодеяние в общественном месте нас жаждали вздернуть. Сей ублюдочный феодализм я попытался оспорить, впопыхах натягивая на себя штаны, а Клем оглушительно хохотала. Я заявил «дворянам» о своем несогласии с денежной компенсацией военному долгу, предложил вступить в наши ряды и уединиться в других кабинках, но штурм продолжился. Я истерически смеялся, когда эти толстосумы, нелепо покачиваясь из стороны в сторону, пытались меня догнать. Их дамы гневно глазели на нас, а мы со смехом перечисляли основные события, связанные с родом Йорк4 в «Войне Роз»5: смерть Ричарда, побег Эдуарда в Бургундию и другие сведения из Википедии. Готов поспорить, что экскурса в историю Англии они не ожидали, но, надеюсь, что таки «облегчились», не тая на нас зла.

Я поймал себя на том, что вслух рассказываю эту историю Кукле. Она по-прежнему бредила Францией, выпучив свои вишневые глаза.

– Дождешься ее? – спрашиваю. – Скажешь ей, что я буду в казино, попытаюсь выиграть шляпку. Скажешь ей, что это Мир прозы…

Я был уверен, что Кукла все в точности передаст Клем, и мы с Клаудией сможем продолжить путь вдоль стада бегемотов к сказочному, а может, и несуществующему казино, где чокнутые играют на шляпки.