Читать книгу Сиквел - Джин Ханфф Корелиц - Страница 5

Немногие начинающие романисты удостаиваются заметки в «Нью-Йорк Таймс». С другой стороны, немногие начинающие романисты могут похвастаться такой историей, как у Анны Уильямс-Боннер, не так давно ставшей женой дико успешного романиста, покончившего с собой, казалось бы, на пике славы. Ходили упорные слухи о какой-то травле – разговоров было много, но без конкретики, – которая и заставила Джейкоба Финч-Боннера наложить на себя руки. Как легко обвинять кого угодно в чем угодно, публично, но анонимно, и загубить человеку карьеру (а в данном случае и жизнь!), даже не встречаясь с ним лично, не говоря о том, чтобы представить доказательства своих обвинений! Какой печальный вердикт нашей культуре!

Анна не удивилась, что «Нью-Йорк Таймс» захотела написать о ней, хотя и призналась Вэнди с Матильдой, насколько она взволнована – не меньше, чем они. Она решила подготовиться и стала вчитываться в профили других авторов, пытаясь понять, какие сведения способствовали положительному впечатлению (если оно возникало), а какие – не способствовали (если его не возникало). С одной стороны, элемент борьбы явно говорил в пользу автора, но только в том случае, если его новой книге и связанному с ней успеху предшествовал целый ряд неизданных или изданных, но неуспешных произведений. Если же автор был молод или возникало впечатление, что все дается ему без лишних усилий, требовалось не скупиться на самокритику. В любом случае, будь то чудесное катапультирование первого романа в список бестселлеров или внезапный ошеломляющий успех после дюжины неудачных попыток, автору, удостоенному статьи в «Нью-Йорк Таймс», полагалось рассыпаться в самых искренних и уничижительных благодарностях.

Анна, в свои сорок (плюс-минус), не попадала ни в категорию новых молодых авторов, ни в категорию малоизвестных авторов среднего звена. Казалось, она пришла к несомненному литературному успеху с черного хода: сперва жизнь, совершенно не связанная с литературой и сопутствующими борениями, затем брак по любви со сложным и блестящим (и, очевидно, глубоко несчастным) человеком и злой рок, преследовавший их от самого алтаря; и вдруг это нежданное-негаданное сочетание слога и повествования, вылившееся во вполне зрелое произведение. Такой представала перед читателями Анна Уильямс-Боннер со своим первым романом «Послесловие», который, как и ее двойная фамилия, был посвящен Джейку – любимому мужу и, как оказалось, учителю.

В некоторых случаях, как она отметила, авторские профили выстраивались вокруг некоего действия: выгуливания собаки, приготовления еды или похода по магазинам в поисках нового платья для встречи с читателями или премьеры фильма по роману автора. У Анны не было собаки. Раньше у нее был кот, но два года назад она отдала его соседке по лестничной площадке. Готовила она только по особым случаям, а ходить по магазинам терпеть не могла, причем всегда. Делать что-то подобное напоказ казалось ей чрезмерным бременем, учитывая, что в течение интервью ей придется палить по движущейся мишени гордости и самоуничижения. Поэтому она вздохнула с облегчением, получив в сентябре электронное письмо от журналистки из художественного отдела с предложением провести встречу утром в среду за кофе, и в назначенный день прогулялась от своей квартиры до кафе «Грампи» в Западном Челси, мысленно готовясь к предстоящему испытанию.

На журналистке по имени Рене, корпулентной женщине с мощными плечами, были черные легинсы и белая мужская рубашка навыпуск, доходившая почти до колен. Увидев Анну, вошедшую в заднюю комнату, она с улыбкой поднялась ей навстречу.

– О, спасибо, – сказала Анна. – Я не была уверена, что узнаю вас.

– Узнавать – это моя забота, – сказала Рене вполне дружелюбно. – Часть рабочего процесса. Можно я скажу, пока мы не начали, что я в восторге от вашей книги?

Любой другой писатель растаял бы от этих слов, безотносительно их искренности, но Анна, напротив, насторожилась.

– Это так… – сказала она, заметно смутившись. – Знаете, это все еще так непривычно – мысль о том, что другой человек на самом деле читает ее. Наверно, мне следует научиться не дергаться каждый раз, когда я слышу от кого-то такие слова.

– Да, – сказала Рене. – Думаю, не помешает. Думаю, эту книгу прочитают многие. И они ее полюбят.

Рене уже пила кофе, но Анна подошла к стойке и тоже сделала заказ. Заодно она постаралась собраться с мыслями и еще раз напомнить себе, для чего она здесь. Очерк в «Нью-Йорк Таймс» задаст тон дальнейшему отношению к ней. Это было ясно ей без пояснений, но несколькими днями ранее Вэнди посчитала нужным разжевать ей то же самое в электронном письме: «Люди испытывают неуверенность в своих оценочных критериях. Всегда есть место сомнению: да, я подумала, что это ужасная книга, но что, если я слишком ограничена, чтобы разглядеть ее гениальность? Поэтому, когда кто-то, кого они уважают, говорит им, что книга хорошая, они склонны соглашаться». Другими словами, ближайший час должен был многое определить – и не только в отношении литературных достоинств ее книги.

Когда она вернулась с чашкой кофе, айфон Рене уже записывал их разговор.

– Так нормально? Просто, мне не придется все время что-то строчить, а потом ломать голову, разбирая записи.

– Да, конечно, – сказала Анна, присаживаясь.

– Выглядит аппетитно. Что это?

– Знаете, я не уверена, – сказала Анна. – Я просто ткнула пальцем в чашку, которую бариста приготовил человеку в очереди передо мной. Кофе стал таким замороченным, да?

И тут же ей представилась шапка статьи: «„Кофе стал таким замороченным“, – говорит Анна Уильямс-Боннер, чей дебютный роман „Послесловие“ выходит после самоубийства ее мужа-писателя».

– Не то слово! – сказала Рене с заговорщицким – явно профессиональным – энтузиазмом. – Я сама из тех людей, которые принципиально не говорят в «Старбаксе» ничего, кроме «маленький, средний, большой». Это мой скромный протест. Но здесь мне нравится. Тихо. Здесь собираются по вечерам все романисты Челси, пишут очередную большую вещь.

– Я думала, это про Уильямсбург[10].

– Уильямсбург отдыхает! – сказала Рене и улыбнулась. – Вы писали какую-то часть «Послесловия» в кафе?

– Вообще-то нет. Я старалась ничего не афишировать, просто держалась от всех в сторонке. В общем, я начала писать его в писательской резиденции в Нью-Гэмпшире. А потом, когда вернулась, в нашей – моей – квартире. Извините, я никак не отвыкну называть ее «нашей». Просто я не хотела, чтобы кто-нибудь знал о том, чем я занята.

– М-м? Почему это?

– Просто… – Анна замялась. – Это казалось несколько нескромным – браться за то, что мой муж умел так хорошо. То есть кто я такая? Джейк по-настоящему готовился стать писателем. Учился в колледже, потом прошел лучшие в стране писательские курсы. И он так упорно трудился, столько лет, прежде чем добился настоящего успеха. Так что на каком основании бывшая сотрудница радиостанции в Сиэтле, изучавшая в колледже связи с общественностью, решила, что сможет написать роман? Я даже не была уверена, что покажу его кому-то, пока не закончила. Месяц держала в столе, – она выдержала паузу. – Этому научил меня Джейк. То есть не то чтобы он меня прямо учил, потому что он не больше меня рассчитывал, что я напишу роман. Но он сам так делал и говорил своим ученикам. Так что я это переняла.

– Класть рукопись в стол?

– Да. Когда заканчиваешь роман, ловишь такой кураж. Простите, не хочу казаться очень опытной. Я очевидный новичок, но Джейк об этом тоже говорил – о том, что чувствует писатель; и, опираясь на свой мизерный опыт, я с этим полностью согласна. Когда заканчиваешь первый чистовик, ты думаешь: бесподобно! Я бесподобна, потому что написала это! И мне не нужно будет менять ни единого слова! Каждое предложение – само совершенство, каждый персонаж высечен в камне, и все это тебе надиктовали боги, или муза, неважно. А когда достанешь через месяц и начнешь листать страницы, там такое… «Ой-ой, окей, тут надо доработать, а тут о чем я думала? А эта глава вообще непонятно зачем. И эти предложения ужасны. И почему этот персонаж поступает так, а не иначе?» Это настоящее упражнение в уничижении. То есть в смирении гордыни, – уточнила она, побоявшись, что «уничижение» – это слишком в лоб.

– Я уже слышала подобное от других писателей, – сказала Рене. – Хотя не в таких ярких выражениях. Позвольте задать вам вопрос. Вы считаете, что всегда были писательницей? Или стали писательницей после того, что пережили за последние пару лет?

Анна мрачно кивнула. К такому вопросу она подготовилась.

– Знаете, – сказала она вполне искренне, – я много раз задавала себе этот вопрос. Я всегда была читательницей. Я любила романы и много лет читала, можно сказать, все подряд, а значит, мне попадались и хорошие книги, и плохие, и постепенно я училась различать их. Литературным миром я совершенно не интересовалась. Я совсем не знала, у кого какая репутация, или кого объявляют важнейшими писателями моего поколения, а на кого вообще не стоит тратить свое время, так что мне приходилось самой составлять свое мнение о любимых и нелюбимых писателях. Я почти ничего не знала о такой индустрии, как книгоиздание, так что у меня не было представления, что есть книги новые, а есть те, которые были изданы когда-то давно. Я просто шла в библиотеку, ходила вдоль полок и брала то, что меня привлекало. Позже, конечно, я с головой погрузилась в книгоиздание, когда стала продюсером радиопередачи в Сиэтле и мне нужно было читать авторов, которые к нам приходили. Но в основном это были актеры, спортсмены или политики. Я даже не припомню ни одного романиста до Джейка. А его пригласили только потому, что я упрашивала босса, пока он не согласился.

– Похоже, вы прилагали немало усилий. И это еще даже до вашего знакомства.

– Да. У меня из головы не шел его роман.

И в этом она ничуть не кривила душой.

– Но сами вы писать не пробовали.

– Ой, нет, ничего такого. Ну, не художественные вещи.

Было дело, она написала от имени Рэнди книгу о его любимых заведениях Сиэтла, но он хорошо ей заплатил, и ей не пришлось ничего сочинять.

– Так что же изменилось?

Анна вздохнула.

– Хотела бы я дать вам глубокомысленный ответ. С другой стороны, не хочу делать вид, что мной двигала какая-то мистическая творческая сила. Просто однажды я проснулась и подумала, что могла бы взять что-то из своей жизни и претворить это в чью-то историю, а потом посмотреть, что будет с этим персонажем. Но это не была такая терапия. То есть я на самом деле скорбела, но мне никогда не приходило на ум, что, если я это сделаю, если напишу роман, вложив туда часть своего опыта, мне будет легче пережить потерю Джейка или ко мне придет понимание, почему он сделал то, что сделал.

Рене кивнула с серьезным видом.

– И вы добились чего-то из этого?

– Стало ли мне легче? – Анна опустила взгляд на свой нетронутый кофейный напиток. – Вообще-то стало, но не сразу. И я не думаю, что это как-то связано с тем, что я пыталась написать роман. Думаю, просто время прошло, и в какой-то момент я позволила себе отпустить Джейка.

– Как… печально.

Рене произнесла это с должной долей смущения.

– Ну, тогда все было печально. И это не стало исключением.

– А что касается… Ужасно не хочется спрашивать, но мне на самом деле любопытно, и я уверена, что остальным тоже. К вам пришло понимание того, почему ваш муж покончил с собой?

Анна вздрогнула.

– Вы не готовы это обсуждать? – осторожно сказала Рене – очевидно, надеясь, что это не так.

– Я это действительно ни с кем не обсуждала. Во всяком случае, не публично, – она кивнула на айфон Рене. – Но думаю, самоубийцы, кроме всего прочего, лишают своих близких и возможности найти ответ. Мы можем всю оставшуюся жизнь выть на ветру, но нам никто не даст ответа. Может быть, отсюда и возникает побуждение к сочинительству. Когда перед нами бездна непонимания, мы всегда можем придумать какую-то историю и найти понимание, правду. Или хотя бы… собственную правду. Такой ответ годится?

Рене сказала, что годится. Но она ведь не могла сказать иначе, верно?

– В вашем романе женщина влюбляется в писателя, годами боровшегося с трудностями. И вот на пороге огромного успеха с новой книгой он становится мишенью анонимных нападок в интернете. Сперва он скрывает все от жены, но в итоге ее охватывает сильнейшая тревога за его ухудшающееся душевное равновесие и она умоляет его рассказать, что с ним происходит. Так вот, – сказала Рене, – об этом еще нигде не писали, но вы упоминали в интервью, что ваш муж стал мишенью какой-то анонимной кампании.

Анна отпила свой остывший кофейный напиток, чувствуя изрядный привкус цикория.

– К сожалению, это правда. Мы никогда не обсуждали, кто стоит за этим. Кто-то обвинял Джейка в воровстве, в том, что он украл у кого-то свою «Сороку». Но обвинения были весьма расплывчатыми. Мы так и не поняли, относилось ли они ко всей рукописи «Сороки» или к какой-то ее части, и соответственно, обличали ли Джейка в присвоении чужого произведения целиком или только части, – она отметила, что Рене нахмурилась и не стала ждать ее вопроса. – То есть в чем именно могло состоять его преступление? О доказательствах я вообще молчу. Плагиат доказать довольно легко: ты просто показываешь схожие тексты и устанавливаешь, что один из них был опубликован раньше другого. Но мы так и не получили реального обвинения от этого человека – если это был один человек, – не говоря уже о каких-либо доказательствах. Все ограничивалось травлей в соцсетях и анонимными письмами, – она сокрушенно уставилась в пространство между своими ладонями. – В любом случае, – сказала она не без некоторой неуверенности, – никаких доказательств быть не могло, потому что ничего такого не было.

Рене выдержала паузу и осторожно сказала:

– Но?

– Но, в общем, Джейка это очень задевало. Обвинение может не иметь под собой оснований и все равно вредить. Обвинение само по себе вредит. В конце концов, одного того, что кто-то намекает на твою нечистоплотность, достаточно, чтобы испортить карьеру писателя. Вы не согласны?

Рене кивнула, и Анна отметила рыжину в ее волосах, поначалу показавшихся ей совсем светлыми. Нижняя линия каре совпадала с широкой челюстью Рене.

– Должна, к сожалению, согласиться. В прошлом году я написала статью о том, как одного писателя обвинили в нечистоплотности другого рода. Я увидела, что дело принимает скверный оборот. Раньше мы восхищались воображением автора, когда он выводил персонажей, совершенно непохожих на себя. А теперь нам такое не нравится, потому что так якобы нечестно. Это не предвещает ничего хорошего художественной литературе.

– С этим не поспоришь, – согласилась Анна.

– Если так, то Лев Толстой не должен был воображать, что творится в уме замужней женщины, которая завела любовника, а все мы не должны были читать «Анну Каренину». А также «Мадам Бовари». И «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». И «Женский портрет».

– Не говоря о девушке с татуировкой дракона, – сказала Анна.

Они отклонялись от темы, но это способствовало установлению доверия. Что было немаловажно.

– Джонатан Свифт никогда не куковал один на острове. Мэри Шелли никогда не оживляла мертвых. Ни вам «Робинзона Крузо», ни «Франкенштейна».

– Майкл Шейбон не был рисовальщиком комиксов в сороковых годах прошлого века. А Джеффри Евгенидис не среднего пола. Какая досада! Продолжая аналогии, какое право имела Джейн Остин писать о жизни солдата или капитана корабля? А герой первого романа Донны Тартт – мужчина. Возмутительно!

Рене сокрушенно покачала головой.

– Что ж, сожалею, что вы стали писательницей в такое непростое время. Но вряд ли вашего мужа обвиняли в чем-то подобном. Или я ошибаюсь?

– Нет, вы правы. Кто бы ни травил Джейка, он не намекал, что у него нет права, как у мужчины, писать о матери и дочери. Речь шла о чем-то более конкретном – фактической краже материала. Джейк понимал, что против него нет доказательств, но он также понимал, что люди не будут ждать доказательств, чтобы отвернуться от него, поскольку в Сети процветает злорадство. Конечно, другой бы на его месте мог расстроиться, даже пасть духом, но не совершить того, что Джейк, и я до сих пор не понимаю, как он дошел от вполне понятного беспокойства по поводу травли до ощущения, что он не в состоянии справиться с ней. Но как-то дошел. Думаю, его мучила мысль, что все будут считать его плагиатором. Ни один уважающий себя автор не допустил бы такого, а Джейк был к себе очень требователен. Он и к писательству в принципе был очень требователен. Украсть чужое произведение… он бы ни за что не пошел на такое.

Она прерывисто вздохнула.

– Знаете, – сказала Рене, – мы ушли куда-то не туда. Мы ведь собирались говорить о вашем прекрасном романе. Вашем прекрасном романе. Нельзя, чтобы это был разговор о творчестве вашего мужа, при всех его достоинствах и успешности. Могу я официально объявить эту тему закрытой?

– О, – сказала Анна, улыбнувшись. – Я как-то не очень представляю, что рассказывать о себе. Я до сих пор поражаюсь, что написала роман. И ошеломлена, что кто-то считает его достойным публикации.

Рене на это ничего не сказала. Она как будто задумалась о чем-то, а затем о чем-то еще. Наконец, она протянула Анне мясистую руку, но воздержалась от прямого контакта. Ее кисть остановилась на приличном расстоянии от руки Анны и замерла, чуть напряженная, но неподвижная.

– Знаете, – сказала Рене со значением, и Анна почувствовала, что за этим последует нечто весомое. – Я сейчас скажу вам кое-что, чего бы не одобрил мой любимый преподаватель с журфака Колумбии, но я все равно скажу. Я уверена, у вас очень сложные чувства на этот счет, и я не стану делать вид, что знаю, каково вам было издать ваш роман после утраты мужа. Но хочу, чтобы вы кое-что знали, потому что я вижу, в чем часть вашей проблемы.

– Окей, – сказала Анна. – Я слушаю.

– Я почти десять лет освещаю для «Таймс» работу издательств и знаю, что со стороны все может выглядеть эдаким клубом джентльменов из романа Эдит Уортон. Но это все же бизнес, основанный на деловых расчетах. Если ваш агент взяла этот роман на продажу, значит, она посчитала, что он достаточно хорош, чтобы им заниматься. И если ваш издатель купила его, она тоже так считает. Вот и все. Возможно, они окажутся правы, возможно – нет, хотя в вашем случае я почти уверена, что они не ошиблись. Но как бы там ни было, вы можете не сомневаться, что к вам не проявляют, я не знаю… какой-то вдовьей снисходительности. Бизнес не делают, совершая красивые поступки. Бизнес делают, издавая книги, в которых читатели найдут что-то для себя.

Анна опустила взгляд в свою чашку. И подумала о бутылочке «Кло Пегас», которая стояла у нее дома в холодильнике, и о том, насколько вкуснее оно теперь покажется.

– Поэтому, какие бы опасения ни входили в вашу первую десятку, этот пункт можете вычеркнуть. Это вовсе не какой-то добрый жест в память о Джейке.

Услышав имя мужа из уст постороннего человека, к чему ей надо было бы давно привыкнуть, она испытала неизменное раздражение.

– Что ж… приятно слышать. Ценю.

– Давайте же поговорим о вас, Анна. Я хочу услышать все что можно о вашем писательском процессе.

Анна с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза, но, по крайней мере, этот вопрос она ожидала. И подготовилась к нему. Она одарила Рене решительной улыбкой и выдала тщательно составленный пастиш писательских будней: сосновые благовония (в память о детстве у Тихого океана на северо-западе), кружка чая «Констант Коммент» (любимого с первого курса Вашингтонского университета) и неизменное кресло – любимое рабочее кресло Джейка – возле стола у окна в ее квартире в Гринвич-Виллидж, за которым ее покойный муж написал свой последний роман. (За которым, могла бы добавить она, он последний раз в жизни ел суп, но посчитала такую подробность излишней.)