Читать книгу Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна - Джо Аберкромби - Страница 37

Сидя в просторном обеденном зале герцога Сальера, где его светлость, несомненно, проводил большую часть своей жизни, всякий подумал бы, что это – самое обычное утро времен мира и изобилия. В дальнем углу играли что-то благозвучное четыре музыканта, улыбаясь столь лучезарно, будто исполнение серенад во дворце, окруженном со всех сторон врагами, являлось пределом их мечтаний. Длинный стол заставлен был деликатесами: рыбой и моллюсками, хлебцами и пирожными, фруктами и сырами, мясными блюдами, десертами, конфетами. Золоченые блюда стояли стройными рядами, как ордена на генеральской груди. Еды хватило бы человек на двадцать, при том что за столом сидело всего трое и двое из них аппетита не имели.

Монца выглядела не слишком хорошо. Губы потрескавшиеся, лицо пепельно-серое, распухшее, в синяках, один глаз красный от полопавшихся сосудов, руки дрожат. У Коски сердце кровью обливалось при каждом взгляде на нее, и успокаивал он себя лишь тем, что могло бы быть и хуже. Вспомнить Трясучку, например. Коска мог поклясться, что всю ночь слышал сквозь толстые стены его стоны.

Он потянулся было вилкой к колбаске, хорошо прожаренной, с черными полосками от решетки. Тут же перед глазами мелькнуло лицо Трясучки, хорошо прожаренное, с черной полосой, и Коска, кашлянув, подцепил вместо колбаски половинку сваренного вкрутую яйца. Почти донес до тарелки, когда заметил вдруг ее сходство с глазом, после чего поспешно стряхнул с вилки обратно на блюдо. И, чувствуя подкатившую тошноту, решил удовольствоваться чаем. Представив себе, что туда подлита добрая порция бренди.

Герцог Сальер без устали предавался воспоминаниям о былой славе, что свойственно людям, чьи лучшие деньки давно позади. Любимое развлечение самого Коски… Но если окружающим при этом было так же скучно, как ему сейчас, то стоило, пожалуй, навеки от него отказаться.

– …Ах, какие пиры я закатывал в этом самом зале! Каких великих людей угощал за этим столом! Рогонта, Кантейна, Соториуса… самого Орсо, к слову сказать. Хотя я никогда не доверял этому хорьку, даже в те времена.

– Куртуазные танцы сильных мира сего, – вставил Коска. – Партнеры в которых обычно то и дело меняются.

– Такова политика. – Сальер пожал плечами, и валик жира вокруг его подбородка всколыхнулся. – Приливы и отливы. Вчера – герой, сегодня – злодей. Вчера – победа… – Заглянул в свою пустую тарелку, насупился. – Боюсь, вы последние мои славные гости, и оба вы, простите меня, конечно, знавали более славные времена. Тем не менее! Гость есть гость, и всякому из них должно радоваться!

Коска устало улыбнулся. Монца даже этим себя не побеспокоила.

– Вам не до шуток сегодня? Можно подумать, мой город уже сгорел, глядя на ваши вытянутые лица! Впрочем, за столом нам в любом случае делать уже нечего. Я съел в два раза больше вас обоих, клянусь, вместе взятых.

Коска подумал, что герцог и весит в два раза больше обоих. Сальер поднял со стола бокал с каким-то белым напитком, поднес к губам.

– Что это вы пьете?

– Козье молоко. Не слишком вкусно, зато весьма полезно для пищеварения. Пойдемте, друзья мои… и враги, конечно, ибо ничего нет ценнее для влиятельного человека, чем добрый враг… прогуляемся немного. – Он, кряхтя, с усилием выбрался из кресла, отставил бокал и зашагал вместе с гостями по изразцовому полу к выходу, помахивая в такт музыке пухлой рукой. – Как ваш компаньон-северянин?

– Все еще очень страдает, – буркнула Монца, судя по виду, тоже пребывавшая не в лучшей форме.

– Э… да… ужасно. Но такова война, такова война. Капитан Лангриер сказала, вас было семеро. Светленькая малышка с детским личиком у нас, молчаливый мужчина, притащивший талинские доспехи, тоже… с самого рассвета пересчитывает, кажется, содержимое моих кладовых. Но и без его сверхъестественного умения управляться с цифрами можно заметить, что не хватает… еще двоих.

– Нашего отравителя и пыточных дел мастера, – сказал Коска. – Досадно, хороших найти не так-то просто.

– Приятная у вас компания.

– Какова работа – такова и компания. Боюсь, они успели уже покинуть Виссерин.

И, имея хоть каплю здравого смысла, пытаются покинуть саму Стирию. За что Коска не стал бы их винить.

– Бросили вас, да? – фыркнул Сальер. – Понимаю ваши чувства. Меня бросили мои союзники, армия, подданные. Я в полном расстройстве. Единственное оставшееся утешение – картины. – Жирным пальцем он указал на арку, за открытыми дверями которой сиял яркий солнечный свет.

Опытный глаз Коски отметил углубление в каменном полу и металлические острия, поблескивавшие в щели на потолке. Опускная решетка, конечно же.

– Ваша коллекция хорошо защищена.

– Естественно. Самая ценная во всей Стирии, собиралась долгие годы. Начало ей положил еще мой великий дед.

Сальер провел их в длинный коридор, устланный по центру сверкающего мраморного пола шитым золотом ковром. Свет лился в огромные окна, расположенные по одной стене коридора. Вторая увешана была бесконечной вереницей картин в золоченых рамах.

– Эта галерея отведена под мастеров Серединных земель, – пояснил Сальер.

Портрет лысого угрюмого Цоллера, изображения королей Союза – Гарода, Арнольта, Казамира и множества других. Вся компания выглядела столь самодовольно, будто испражнялись они чистым золотом… Сальер остановился перед монументальным полотном, посвященным смерти Иувина. Крошечная фигурка в дремучем лесу, истекающая кровью при свете молнии, распоровшей грозовое небо.

– Каково письмо… каков колорит, а, Коска?

– Поразительно, – отвечал тот, хотя, на его взгляд, одна мазня здесь не слишком отличалась от другой.

– Сколько счастливых дней провел я в глубоких размышлениях над этими шедеврами… В поисках скрытых смыслов, вложенных мастерами в свою работу.

Старый наемник, вскинув брови, покосился на Монцу. Побольше бы глубоких размышлений над планами военных кампаний, а не над пачкотней давно умерших маляров, и глядишь, Стирия находилась бы сейчас совсем в другом положении.

– Скульптура Старой империи, – сказал герцог, когда они прошли через широкую дверь в другую залитую светом галерею, уставленную по обеим сторонам древними статуями. – Не поверите, во сколько обошлась мне доставка из Халциса.

Герои, императоры, боги… Из-за отбитых носов и рук, туловищ, испещренных сколами и выбоинами, казалось, будто все они пребывают в состоянии неприятного удивления. Забытые победители древности, превратившиеся в увечных калек, словно бы вопрошали: где я? И где, скажите на милость, мои руки?..

– Я долго размышлял, что делать, – сказал вдруг Сальер, – и очень хотел бы услышать ваше мнение, генерал Меркатто. Ваша беспощадность, целеустремленность, готовность идти до конца известны всей Стирии и за ее пределами тоже. Я же никогда не отличался решительностью. Больше думаю о том, что могу проиграть в результате какого-то действия. И меня куда сильней притягивают все те двери, которые будут закрыты, чем та единственная, которую я должен открыть, и таящиеся за ней возможности.

– Для воина это недостаток, – сказала Монца.

– Знаю. Я слабый человек, наверное, и плохой воин. Предпочитал верить в добрые намерения, честные слова и благородные поступки. И теперь, похоже, вместе со своими подданными должен расплатиться за это.

А может, и не только за это, подумал Коска. Еще и за алчность свою, измены и вечные подстрекательства к войне.

Сальер взглянул на статую, изображавшую крепко сложенного лодочника. Смерть, возможно, переправляющую души грешников в ад.

– Я мог бы бежать из города. Спуститься на лодке по реке под покровом ночной темноты. Уйти морем и поручить себя милосердию союзника, великого герцога Рогонта.

– Всего лишь отсрочка, – буркнула Монца. – Рогонт будет следующим.

– Это верно. И потом, человеку моих масштабов… бежать… ужасно унизительно. Возможно, я мог бы сдаться вашему доброму другу, генералу Ганмарку?

– Вы знаете, чем это кончится.

Дряблое лицо Сальера внезапно отвердело.

– А вдруг он не настолько лишен сострадания, как прочие псы Орсо? – И тут же вновь обмякло, утонув в жировых складках. – Но, думаю, вы правы. – Сальер взглянул со значением на статую, потерявшую голову в каком-то из минувших веков. – Голова на колу – лучшее, на что я могу надеяться. Чем кончили добрый герцог Кантейн и его сыновья… не так ли, генерал Меркатто?

Она ответила ему спокойным взглядом.

– Да, чем кончили Кантейн и его сыновья.

Головы на кольях, подумал Коска, все в том же почете, что и прежде.

Они повернули за угол, оказались в другой галерее, увешанной полотнами. Сальер хлопнул в ладоши.

– Здесь – стирийцы! Величайшие из наших соотечественников! Чье наследие будет жить еще долго после того, как мы умрем и нас забудут. – Остановился перед изображением оживленной рыночной площади. – Возможно, я мог бы договориться с Орсо? Откупиться, выдав ему заклятого врага? Женщину, которая убила его старшего сына и наследника?

Монца и глазом не моргнула.

– Удачи вам.

– Увы. Удача дезертировала из Виссерина. Орсо не пошел бы на переговоры, даже если бы я мог вернуть ему сына живым и невредимым, так что вам уж точно ничего не грозит. И остается… самоубийство. – Герцог указал на полотно в темной раме, на котором полуголый солдат в лохмотьях протягивал меч потерпевшему поражение командиру. Для последнего жертвоприношения, надо думать, коего требовала честь. Вот она, честь, до чего доводит… – Вонзить клинок в свою нагую грудь, подобно доблестным героям прошлого?

На следующей картине весело ухмылялся виноторговец, прислонясь к бочке и разглядывая на свет полный бокал. Винца, винца, винца…

– Или отравиться? Добавить яду в вино. Запустить скорпиона в постель. Аспида в штаны… – Герцог улыбнулся обоим гостям. – Нет? Может, повеситься? Я слышал, у мужчин, когда их вешают, часто случается извержение. – Помахал рукой возле паха, поясняя, словно кто-то мог не понять, в каком значении он употребил это слово. – Повеселей, чем яд, выглядит в любом случае. – Потом вздохнул и уставился мрачно на изображение женщины, застигнутой врасплох во время купания. – Но не стану притворяться, будто у меня хватит духу на такой подвиг. Самоубийство, я имею в виду, не извержение. На последнее-то я еще могу сподобиться раз в сутки, несмотря на свои габариты. А как с этим у вас, Коска?

– Как у чертова вулкана, – брякнул тот, не желая уступать ему в циничности.

– Но что же делать? – задумчиво протянул Сальер. – Что де…

К нему шагнула Монца:

– Помочь мне убить Ганмарка.

Брови у Коски взлетели на лоб сами собой. Избитая, вся в синяках, окруженная врагами, она уже снова рвется в бой. И впрямь – беспощадная, целеустремленная и готовая идти до конца.

– Зачем мне это нужно?

– Затем, что он придет за вашей коллекцией. – Она всегда умела найти у человека уязвимое место. Не раз это делала на глазах Коски. С ним самим, в частности. – Придет, распихает по сундукам ваши картины, статуи, посуду и отошлет их морем в Фонтезармо, чтобы украсить отхожие места Орсо. – Прекрасно сказано – «отхожие места»… – Ганмарк ценитель живописи, как и вы.

– Да он ничто в сравнении со мной! – Загривок Сальера разом побагровел от гнева. – Обыкновенный вор, хвастун, слабоумный мужеложец, выродок, заливший кровью щедрые поля Стирии, словно земля ее недостойна касания его сапог! Он может отнять у меня жизнь, но картин моих не получит никогда! Уж об этом я позабочусь!

– Об этом я могу позаботиться, – прошипела Монца, подходя к нему еще ближе. – Он придет, как только возьмет город. Примчится, желая поскорее завладеть вашей коллекцией. Мы будем ждать его здесь, одетые в талинскую форму. И только он войдет… – она щелкнула пальцами, – …решетка опустится, и он у нас в руках! У вас в руках! Помогите же мне.

Но гнев Сальера уже остыл. Сменился обычной напускной беззаботностью.

– А это – мои самые любимые вещицы. – Герцог указал на два полотна, висевшие рядышком. – Они изначально были задуманы как пара. Женщины Партео Гавры. Мать и возлюбленная потаскуха.

– Матери и потаскухи, – хмыкнула Монца. – Проклятье художников. Но мы говорили о Ганмарке. Помогите мне!

Сальер устало вздохнул:

– Ах, Монцкарро, Монцкарро. Если бы вы пришли ко мне за помощью лет этак пять назад – до Душистых сосен… До Каприле. Прошлой весной хотя бы – до того, как выставили голову Кантейна над воротами. Даже тогда мы многое еще могли бы сделать, побороться за свободу. Даже…

– Извините, если я чересчур резка, ваша светлость, но этой ночью меня избивали, как бесчувственный кусок мяса. – На последнем слове голос Монцы слегка дрогнул. – Вы хотели услышать мое мнение. Так вот, вы проиграли потому, что слишком слабы, безвольны и нерасторопны, а не потому, что слишком добры. Пока у вас с Орсо была одна и та же цель, вы успешно воевали на его стороне и с одобрением относились к его методам, пока те приносили вам лишнюю землю. Ваши люди и жгли, и насиловали, и убивали, когда вам это было выгодно. И никакой любви к свободе вы тогда не питали. Единственной щедростью, которую видели от вас крестьяне Пуранти, была щедрость на притеснения. Вы можете, конечно, изображать мученика, Сальер, только не передо мной. Меня и без того тошнит.

Коска вздрогнул. Правды тоже бывает многовато, особенно если говорится она наделенному властью человеку.

Герцог сощурился.

– «Чересчур резка»?.. Если вы и с Орсо беседовали в том же духе, неудивительно, что он сбросил вас с горы. Я и сам уже не прочь иметь поблизости гору. Скажите – раз мы дошли до подобной откровенности, – что вы сделали, чтобы так его разгневать? Мне казалось, он любил вас, как дочь. Больше, чем собственных детей, во всяком случае… хотя никто из этой троицы особой привлекательностью и не отличается. Лисица, сварливая бабенка и мышонок.

Ее покрытое синяками лицо исказилось.

– Меня слишком полюбили его подданные.

– Да. И что?

– Он испугался, что я украду у него трон.

– В самом деле? А вы, конечно, никогда не поглядывали в сторону этого трона?

– Только для того, чтобы покрепче утвердить в нем Орсо.

– Вот как? – Сальер с улыбкой взглянул на Коску. – А ведь это было бы далеко не первое сиденье, которое ваши верные когти вырвали из-под его законного владельца, не правда ли?

– Я ничего не делала! – рявкнула Монца. – Только битвы для него выигрывала, в результате чего он стал величайшим человеком в Стирии! Ничего!

Герцог Виссерина вздохнул.

– У меня заплыло жиром тело, а не мозги, Монцкарро. Но будь по-вашему. Вы ни в чем не виноваты. И в Каприле никого не убивали, наоборот, раздавали жителям пряники. Держите, коль вам так хочется, свои секреты при себе. Много вам теперь от них проку.

Гулким сводчатым коридором они прошли в сад, расположенный в центре галерей Сальера, и Коска зажмурился от брызнувшего в глаза яркого света. Все здесь дышало свежестью. Бежала с журчанием вода в маленькие прудики по углам. Ласковый ветерок шевелил цветы на клумбах, ерошил листву аккуратно подстриженных деревьев, срывал лепестки с сулджукских вишен, вырванных из родной земли и перевезенных через море для услаждения взора герцога Виссерина.

Над всем этим возвышалась установленная на вымощенной камнем площадке величественная статуя – в два человеческих роста, а то и больше, – из белоснежного, чуть ли не светящегося мрамора. Обнаженный мужчина, стройный, как танцовщик, и мускулистый, как борец, держал в вытянутой руке бронзовый, позеленевший от времени меч, словно призывая войско штурмовать обеденный зал. Шлем его был сдвинут на затылок, совершенные черты лица выражали властную суровость.

– «Воитель», – пробормотал Коска, зайдя в тень огромного клинка, окруженного ослепительным ореолом солнечного света.

– Да, работы Бонатине, величайшего из стирийских скульпторов. Возможно, лучшая из его скульптур, созданная во времена расцвета Новой империи. Стояла некогда на лестнице Сенатского дома в Борлетте. Откуда забрал ее мой отец – в качестве контрибуции после Летней войны.

– Он воевал? – Монца скривила потрескавшиеся губы. – Из-за этого?

– Совсем недолго. Но дело того стоило. Она прекрасна, правда?

– Прекрасна, – соврал Коска.

Прекрасен кусок хлеба для голодного. Прекрасна крыша для бездомного. Прекрасно вино для пьяницы. Лишь те, кому нечего желать, ищут красоту в куске камня.

– А вдохновил скульптора Столикус, как я слышал, отдавший приказ начать знаменитую атаку в битве при Дармиуме.

Монца подняла бровь.

– И возглавивший ее, кажется? Думаю, по такому поводу он все-таки надел бы штаны.

– Это называется «художественная вольность», – огрызнулся Сальер. – Когда человек фантазирует, он вправе делать так, как ему нравится.

Коска сдвинул брови.

– В самом деле? А мне всегда казалось, что чем ближе к правде, тем больше мастер создает деталей, делающих работу стоящей…

Его прервал быстрый перестук каблуков. К герцогу торопливо подошел офицер с взволнованным, потным лицом, в измазанном с левой стороны сажей мундире. Опустился на одно колено и склонил голову.

– Ваша светлость…

Сальер даже не взглянул на него.

– Говорите, что там у вас.

– Был еще один приступ.

– Сразу после завтрака? – Герцог положил руку на живот и поморщился. – Типичный представитель Союза, этот Ганмарк, почтения питает ко времени принятия пищи не больше, чем вы, Меркатто. Каковы результаты?

– Талинцы пробили еще одну брешь, у гавани. Их отбросили, но с большими потерями. Мы значительно превосходим их числом…

– Да, да. Прикажите своим людям удерживать позиции как можно дольше.

Офицер облизнул губы.

– А… потом?

– Все будет кончено. – Сальер, не отрываясь, смотрел на статую.

– Слушаюсь, ваша светлость.

Офицер поспешил к выходу. Навстречу, без сомнения, героической и бессмысленной смерти, на месте той или другой бреши. Коска неоднократно замечал, что самые героические смерти – всегда бессмысленны.

– Скоро Виссерин падет. – Глядя на величественное изображение Столикуса, герцог прицокнул языком. – Как это… удручающе. Был бы я чуть больше похож на него…

– Худее? – пробормотал Коска.

– Я имел в виду – воинственней, но если уж мечтать, то почему бы и не худее? Благодарю вас за ваш… до неприличия честный совет, генерал Меркатто. У меня есть еще несколько дней, чтобы принять решение. – Отодвигая неизбежное ценой сотен жизней. – Тем временем, надеюсь, оба вы побудете здесь. Как и трое ваших друзей.

– В качестве гостей? – спросила Монца. – Или пленников?

– Каково приходится моим пленникам, вы уже видели. Что выберете?

Коска тяжело вздохнул, почесал шею. Выбор, кажется, напрашивался сам собой.