Читать книгу Свидетельства достоверности Библии - Джош Макдауэлл - Страница 10

Как уже было многократно отмечено выше, для того чтобы правильно оценить свидетельства христианской веры, совершенно необходимо честно разобраться в собственной мотивации. Поскольку многие люди сегодня придерживаются широкого разнообразия взглядов и позиций по сравнению с тем, что было двадцать лет назад, когда вышло в свет первое издание этой книги, я решил включить в настоящий том новый раздел с материалом, касающимся различных взглядов и философских направлений. Внимательно вглядитесь в эти столь разные миры. Этот раздел поможет вам понять, с какими проблемами столкнулись люди, запутавшиеся в этой разноголосице мнений и пытающиеся постичь неопровержимые свидетельства, каковыми они и являются по объективному рассуждению. Для более подробного ознакомления с этим вопросом см. часть IV: Истина и последствия.

1Б. Постмодернистский мир

Основное направление современной философии, вслед за французским философом Жаком Деррида, принято называть деконструктивизмом, или постмодернизмом. Постмодернисты подчеркивают относительность всякого смысла и всякой истины и отрицают основополагающие принципы, то есть общепризнанные истины (например, я существую), являющие собой отправную точку всех философских рассуждений. Хотя эти заявления людям без философского образования могут показаться запутанными, в своем практическом преломлении они буквально заполонили современные умы. В результате мы получаем полную относительность мышления в его отношении к истине. Абсолютной истины нет вообще, утверждают постмодернисты, а есть только истины, соотносимые с каждым отдельным человеком.

«Христианство может быть истиной для вас, для меня же это не истина». Такова ложная посылка релятивизма – главного компонента постмодернизма. Согласно этой посылке, христианство может быть истиной для некоторых людей, в некоторых местах и в некоторое время. Но оно не может быть истинным для всех людей, во всех местах и во все времена. Христианская истина относительна, но не абсолютна и не повсеместна.

Карл Генри показывает, что семена постмодернизма были посеяны еще в эпоху модернизма: «Век модернизма стремился освободить человечество от… судьбы или существования в созданной Богом вселенной. Светская наука обещала людям новые свободы и прогресс для всей планеты. Люди в своих рассудочных умопостроениях перестроили интеллектуальный порядок мира» (Henry, PNS, цит. по: Dockery, СР, 36).

Таким образом, в современном мире человеческие рассуждения заменили собой упование на Бога. В эпоху постмодернизма люди не желают зависеть от здравомыслия и не хотят нести ответственности за последствия своих решений.

Постмодернизм отвергает мысль о том, что убеждения могут адекватно отражать существующую реальность. Генри замечает: «Одна из разделяемых всеми постмодернистами предпосылок в области теории познания заключается в отказе от фундаментальности, то есть знания как системы убеждений, построенных на другой системе убеждений, при том что все здание целиком стоит на основополагающих, непреложных убеждениях» (Henry, PNS, цит. по: Dockery, СР, 42).

«Постмодернисты, – подытоживает Гренц, – полагают, что все попытки описать объективный и объединяющий центр – единственный реальный мир, стоящий за беспрерывным потоком опыта, бессмысленны; в конце концов они приведут лишь к умозрительным творениям человеческого разума. Отделяя человеческое объяснение от понятий лежащего в его основе объективного мира, постмодернистские критики модернизма отделяют нас от вещей и оставляют нам только слова» (Grenz, РР, 83, 84).

Маккалум так кратко формулирует постмодернистскую точку зрения:

Но как нам узнать, соответствуют ли реальности те образы, которые доносят до нашего разума извне наши органы чувств? В конечном счете, единственная возможность удостовериться в этом приводит нас к попытке выйти из себя и сравнить наши ментальные образы с объектами реального мира. Но поскольку мы не можем поместиться вне себя, у нас нет никакой возможности узнать, насколько точно они будут соотноситься. Нам остается лишь проявить скепсис.

Это – одна из причин, побуждающих постмодернистов утверждать, что эмпирической «объективности» вообще не существует. Проблему восприятия человеком окружающей действительности они сводят к тому, как мы ее осознаем и насколько точно наши органы чувств способны отразить внешний мир. Постмодернисты говорят, что это неточное отражение. Они утверждают, что разные люди видят одни и те же вещи по-разному (McCallum, DT, 36).

Например, по их словам, мы не знаем, каким на самом деле был Иисус, потому что можем воспроизвести Его образ только на своем языке. Гренц в связи с этим замечает следующее: «Постмодернистские мыслители… утверждают, что мы не просто сталкиваемся с “внешним” миром, но скорее конструируем этот мир, используя понятия, которые мы сами в него привносим. Они считают, что у нас нет фиксированного наблюдательного пункта, который находился бы над выстраиваемой нами структурой мира и давал бы нам абсолютно объективную картину какой бы то ни было внешней реальности» (Grenz, РР, 41).

Им глубоко претит все, что хоть в какой-то мере может быть им в осуждение. Но конечно же наибольшую неприязньу них вызывает мысль о том, что Бог есть. Почти так же неприемлема для них и возможность существования объективной вселенной, которой безразлично, что они думают, и которая без их ведома может разоблачить их самые сокровенные убеждения как ложь (Питер ван Инваген, автор «Метафизики»).

Рорти утверждает, что «для постмодернизма истинные сентенции неистинны, потому что они соответствуют реальности, а значит, нет необходимости беспокоиться о том, какого рода реальности – если таковая вообще существует – соответствует данная сентенция, и неважно, что “делает” эту сентенцию истинной» (Rorty, CP, xvi).

Питер Крифт и Рональд К. Тачелли из Бостонского колледжа придерживаются противоположной позиции, говоря, что «истина означает соответствие того, что вы знаете или утверждаете, тому, что есть. Истина значит “говорить как есть”». Далее они продолжают: «Все теории об истине, будучи выраженными ясно и просто, предполагают здравое представление об истине, которое помещают в священный сосуд мудрости языка и традицию употребления, а именно, в свое соответствие (или идентичность). Ибо каждая теория утверждает, что лишь она в действительности истинна, то есть соответствует реальности, и что другие теории ошибочны, то есть не могут соответствовать реальности» (Kreeft, НСА, 365, 366).

«Итак, – заключает Маккаллум, – постмодернисты утверждают, что нет никакой возможности выяснить, совпадают ли законы языка и законы, управляющие реальностью. Постмодернизм повергает нас в глубокий и всеобъемлющий пессимизм, наглухо замуровав в том, что они называют тюрьмой языка. Реальность определяется или конструируется культурой и языком, но не открывается нам через разум и наблюдение» (McCallum, DT, 40, 41).

Генри подытоживает: «О текстах говорят, что они не способны передать истину об объективной реальности. Объяснение одного интерпретатора так же правильно, как объяснение другого, какими бы несовместимыми между собой они ни были. Не может быть ни исконного, ни окончательного текстуального значения, как нет и какой бы то ни было возможности толковать Библию или любой другой текст» (цит. по: Dockery, СР, 36).

Рорти приходит к такому выводу: «В конце концов, прагматики говорят нам, что важнее всего не желание иметь правильный взгляд на вещи, а наша лояльность по отношению к другим людям и объединение со всеми остальными против тьмы» (Rorty, СР, 166).

Гренц утверждает следующее: «Постмодернисты оперируют общепринятым пониманием истины, полагая, что все принимаемое нами за истину и даже то, как мы видим истину, зависит от общества, в котором мы живем. Далее, и уже намного радикальнее, постулируется, что эта относительность позволяет подняться над нашим восприятием истины и проникнуть в ее сущность: абсолютной истины не существует; скорее, истина соотносится с тем обществом, в котором мы живем» (Grenz, РР, 8).

Весьма страшная точка зрения, особенно если вспомнить, что считалось истиной в немецком обществе времен нацистской Германии!

Норман Гейслер предлагает нашему вниманию практическое применение постмодернистской логики: «В соответствии с такой логикой Билли Грэм в своем утверждении о том, что Бог есть, совершенно прав, но точно так же права Мэдэлин Мюррей О’Хэйр, когда говорит, что Бога нет. Но оба эти утверждения не могут быть истинными одновременно. Если одно истинно, значит, второе ложно. А поскольку других вариантов постановки вопроса нет, одно из утверждений должно быть истиной» (Geisler, ВЕСА, 745).

Гейслер также утверждает, что «если истина относительна, тогда никто никогда не бывает не прав, даже если люди на самом деле не правы. Пока что-то для меня есть правда – я прав, даже если я ошибаюсь. Плохо то, что я никогда и ничему не научусь, потому что научение – это движение от ложных верований к истинным, то есть от абсолютно ложных убеждений к абсолютно истинным убеждениям» (Geisler, ВЕСА, 745).

Крифт и Тачелли комментируют распространенность такого хода мысли: «Может быть, основной источник субъективизма сегодня, по крайней мере в Америке, заключается в желании быть принятым, быть вместе со всеми, модным, впереди всех, известным, крутым, а не изгоем или отверженным. Все мы когда-то пережили парализующий страх, который испытывают подростки, чувствуя себя неловко, но, взрослея, мы пытаемся спрятать это страх, прикрываясь изощренной ученостью» (Kreeft, НСА, 381).

Еще один источник субъективизма, по словам Крифта и Тачелли, боязнь радикальных перемен. Это страх перед необходимостью обратиться, родиться свыше, посвятить всю свою жизнь Богу и подчинить свою волю Его воле. Субъективизм намного комфортнее, как утроба матери или мечта, как фантазия самовлюбленного эгоиста» (Kreeft, НСА, 381).

Ван Инваген обескураженно рассуждает о том, что некоторые люди отвергают объективность истины:

Самое интересное в связи с объективностью истины – то, что находятся люди, отрицающие ее существование. Можно только удивляться тому, как упорно кто-то может отрицать существование объективной истины. Кое-кто, я уверен, объяснил бы это приблизительно так. Им глубоко претит все, что хоть в какой-то мере может быть им в осуждение. Но конечно же наибольшую неприязнь у них вызывает мысль о том, что Бог есть. Почти так же неприемлема для них и возможность существования объективной вселенной, которой безразлично, что они думают, и которая без их ведома может разоблачить их самые сокровенные убеждения как ложь (van Inwagen, М, 59).

Ясные утверждения христианства представляют собой резкий контраст с туманным и неопределенным языком постмодернистов. Иисус не оставил никаких сомнений в том, что Он есть единственное исцеление для человека и единственная надежда на его примирение с Богом. «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14:6). Церковь правильно поняла смысл слов Иисуса. Когда иудейские религиозные лидеры потребовали, чтобы апостол Петр объяснил свои действия, он сказал четко и недвусмысленно: «Да будет известно всем вам и всему народу Израильскому, что именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен Он перед вами здрав. Он есть камень, пренебреженный вами, зиждущими, но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения; ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян. 4:10–12).

Принимая или отвергая те или иные утверждения, мы не делаем их истинными или ложными. Они остаются истинными или ложными независимо от нашего к ним отношения, нашего мнения или суждения о них (Мортимер Дж. Адлер).

Когда люди начинают взвешивать утверждения христианства, перед ними неизбежно встает необходимость сделать выбор. Иисус Христос есть либо ответ для всех людей, на все времена и во всех местах, либо Он не есть ответ ни для кого, нигде и никогда. Если Его признать только в качестве психологического костыля для некоторых людей, тогда Он перестает быть абсолютно необходимым объектом веры для всех людей. И напротив, если Иисус есть Господь и Бог, тогда этот факт не перестанет быть истиной только потому, что кто-то принимает решение в это не верить.

Питер ван Инваген считает, что «убеждения и утверждения, таким образом, соотносятся с миром так же, как карта соотносится с реальной местностью: карта может отобразить территорию правильно, но если она отражает ее неправильно, тогда это вина карты, но не реальной местности» (van Inwagen, М, 56).

Ван Инваген добавляет пример применения вышесказанного к реальной жизни: «Если ваш друг Альберт реагирует на ваше высказывание такими словами: “Для тебя, может быть, это правда, но для меня – нет”, то его можно понять следующим образом: “Может быть, ты так думаешь, но я так не думаю”» (van Inwagen, М, 56, 57).

По мнению Мортимера Дж. Адлера, некоторые люди строят свои утверждения на двух видах заблуждения. Они могут, например, заявить, что «в средние века это, может быть, и было правдой, но теперь положение дел изменилось». Или: «Такие вещи за истину могли принять примитивные люди, но не мы». Дело в том, что иногда истину путают с верой подавляющего большинства людей в конкретное время и в конкретном месте, как, например, в следующем примере: «Какая-то часть людей несколько веков назад верила в то, что земля плоская. От этого ошибочного представления теперь отказались все. Однако это ни в коем случае не значит, что изменилась истина и то, что когда-то было правдой, теперь перестало быть ею. Изменилась не истина, но мнение большинства, которое перестало быть преобладающим». Второй вид заблуждения возникает в результате нежелания принимать во внимание пространственный или временной контекст какого-либо утверждения: «Население страны растет, и его количество время от времени изменяется, но статистические данные на определенный момент времени остаются верными даже тогда, когда несколько позже количество населения увеличивается. Официальное заявление о количестве населения США на конкретный год позволяет этим цифрам оставаться верными навсегда, если они изначально были точными» (Adler, SGI, 43).

Даже агностик Бертран Рассел утверждает, что истина не может быть относительной для нашего разума: «Понятно, что ум человека не созидает истину или ложь. Он созидает убеждения, но как только эти убеждения сформировались, ум уже не может сделать их истинными или ложными, кроме особых случаев, когда они относятся к будущему, которое человек способен спрогнозировать, как, например, в случае, когда мы верим, что успеем на пое3Д. Убеждение становится истинным благодаря факту, а этот факт никоим образом не задействует (кроме исключительных случаев) разум человека, который верит в это» (Russell, РР, 129, 130).

«Истинность или ложность утверждения, – продолжает Адлер, – проистекает из его связи с фактами, в которых можно удостовериться, но не из связи с человеческим суждением. Я могу уверять в истинности утверждения, которое на самом деле ложно. Вы можете отвергнуть как ложное какое-либо утверждение, которое на самом деле истинно. Моя убежденность в их численности и опровержение их вами никак не смогут повлиять на истинность или ложность утверждений, о которых мы с вами имеем неправильное суждение. Принимая или отвергая те или иные утверждения, мы не делаем их истинными или ложными. Они остаются истинными или ложными независимо от нашего к ним отношения, нашего мнения или суждения о них» (Adler, SGI, 41).

Доктор Уильям Лэйн Крэйг говорит о постмодернизме следующее: «Утверждение, согласно которому “истина заключается в отсутствии истины” представляется мне спорным самоотрицанием. Ибо если принять это утверждение, одновременно придется и признать его неверным, поскольку истины нет. Так называемый деконструктивизм, таким образом, сам себя низвергает. У нас не больше оснований принять позицию постмодернистов, чем, скажем, концепцию западного капитализма, мужской шовинизм, расизм представителей белой расы и так далее, поскольку постмодернизм не более истинен, чем все эти перспективы» (Craig, PIS, цит. по: Phillips, CAPW, 82).

Крэйг показывает, какая опасность кроется в мировоззрении постмодернизма. Когда нет объективной истины, ничто нельзя назвать дурным или злым. То, что большинство людей считает ужасающим (например, убийство, кражи, а раньше и ложь), теперь некоторые могут счесть вполне приемлемым.

Джеймс Саер вскрывает еще один момент в связи со свойственной постмодернизму непоследовательностью: «Хотя ультрамодернисты (постмодернисты) могут сказать, что никогда не встречали повествования, которое бы им не понравилось, совершенно очевидно, что это не так. Они часто отвергают христианские повествования и евангельские истории именно по причине их исключительности» (Sire, BFCIN, цит. по: Phillips, CAPW, 120). Маккаллум утверждает:

Постмодернисты считают, что поскольку мы не можем выйти из себя и сравнить ментальные образы с реальностью, мы вынуждены отвергать мысль о том, что реальность познаваема объективно. На это следует возразить, что, напротив, хотя наше суждение о мире нельзя назвать непогрешимо точным, оно открыто для корректировки в ходе дальнейшего исследования. Только лишь отсутствие абсолютной уверенности во внешнем мире не означает, что мы ничего не можем познать о существующем вне нас. Нам нельзя поддаваться постмодернистскому скепсису.

Успех научных технологий – достаточно сильный аргумент в пользу того, что наше восприятие мира является относительно точным. Бесчисленное количество научных достижений подтверждает надежность человеческих знаний (McCallum, DT, 52).

Например, произведенные расчеты математиков для вычисления орбиты, траектории и ускорения оказались точными, что позволило осуществить высадку человека на Луну. Нейл Армстронг на самом деле ступил ногой на поверхность Луны!

Человек не смог бы ни действовать, ни жить достаточно долго, если бы он постоянно поступал в соответствии с тем, что истина, якобы, есть вопрос перспективы, а не объективной реальности. Он не смог бы получить деньги в банке, «как будто бы» положенные на его счет, и он мог бы выпить яд, если бы он «показался» ему лимонадом. Он мог бы провалиться сквозь тонкий лед, если бы он «показался» ему толстым, или попал бы под автобус, который «по его мнению» оставался стоять на месте и никуда не ехал. Для человека, который хочет видеть результаты своих действий, объективное соответствие истины и реальности должно иметь достаточно серьезное значение.

Но еще большую опасность для человечества представляют собой те люди, которые живут, восприняв истину так, что соотносят ее только только со своей морально-нравственной деятельностью.

И наконец, если постмодернизм верен, тогда заключение браков в принципе невозможно. Это значит, что муж не должен слушать и пытаться понять, что говорит жена. Он вполне может объяснить все сказанное женой по-своему. А такое решение, как многие мужчины выяснили за долгие годы супружеской жизни, может грозить ему очень большими неприятностями.

2Б. Мир восточной мистики

Поскольку многие мистики отрицают дуалистическое мировоззрение, подразумевающее противопоставление добра и зла или правды и лжи, для них очевидность веры человека не имеет никакого значения. Опасность восточного мистического восприятия заключается поэтому в попытке избежать любой информации, которая могла бы привести к истинному познанию Бога.

Одной из самых популярных форм восточного мистицизма в США, как и в других странах, является дзэн-буддизм.

Норман Андерсон дает такое определение мистицизму: «В самом общем смысле [мистицизм] представляет собой веру в то, что прямого познания Бога, духовных истин или полноты реальности можно достичь “непосредственно через интуицию или прозрение, и способом, отличным от обычного перцептивного восприятия или же восприятия с использованием логических рассуждений” (Webster’s New Collegiate Dictionary)» (Anderson, CWR, 37).

Андерсон поясняет, каким образом дзэн достигает подобного познания полноты реальности: «Дзэн-буддисты верят, что посредством жесткой дисциплины и строго регламентированной методики размышлений они смогут достичь уровня сатори – это японский термин, обозначающий “просветление”. Оно достигается посредством скорее эмпирического, а не интеллектуального восприятия, мгновенно, как учат некоторые, или постепенно, как считают другие» (Anderson, CWR, 88).

Д. Т. Судзуки с определенностью говорит об этом: «Дзэн не следует обычной практике размышлений и не видит ничего дурного в том, что противоречит сам себе или проявляет непоследовательность» (Suzuki, LZ, 94). И в другом месте: «Дзэн – это система, не имеющая ничего общего с логикой и анализом. В любом случае, это антипод логики, под которой я разумею дуалистическую модель мышления» (Suzuki, IZB, 38).

Судзуки называет сатори явлением, в корне отличающимся от рационального познания: «Сатори можно назвать интуитивной попыткой проникнуть в природу вещей в противоположность аналитическому или логическому ее пониманию» (Suzuki, EZBI, 230).

В результате дзэн-буддисты и другие мистики обычно стараются избегать логических рассуждений. Философ Уильям Лэйн Крэйг исследует под углом мистицизма несколько логических проблем:

Сегодня под влиянием восточного мистицизма многие люди отрицают тот факт, что систематическая последовательность может служить проверкой на истинность. Они утверждают, что реальность абсолютно алогична или что логические противоречия соответствуют реальности. В восточной мысли Абсолют, или Бог, или Реальный мир трансцендентен логическим категориям человеческой мысли. Мистики склонны интерпретировать требования логической последовательности как часть западного империализма, который нужно отвергнуть вместе с другими остатками колониализма… Со всей серьезностью хочется заявить, что такая позиция и безрассудна и бессмысленна. Сказать, что Бог одновременно и благ и не благ, есть то же самое, что утверждать одновременно факт существования и факт отсутствия Бога, что для меня вещь просто немыслимая. В наше политически корректное время наблюдается тенденция поносить западный и превозносить восточный тип мышления, по крайней мере как равноценный западным моделям мышления, если не намного превосходящий их. Утверждение об отсутствии такой склонности у приверженцев восточной мысли выдает фанатика в теории познания, ослепленного характерным для западного мышления стремлением ограничить логику (Craig, PIS, цит. по: Phillips, CAPW, 78–81).

Если вам трудно принять законы логики, значит, вам будет трудно принять и свидетельства, о которых пойдет речь в данной книге. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства приведут человека к вполне конкретному выводу о том, что или Иисус воскрес в теле из мертвых, или нет. У вас есть выбор. Вы не можете согласиться с обоими вариантами, и вам придется самому решить, был Он воскрешен из мертвых или нет.

Рабби Захариас рассказывает историю, вскрывающую бессмысленность восточного мистицизма, который делает выбор в пользу двух противоположных решений:

Профессор красноречиво и многословно рассуждал о законе непротиворечия и наконец пришел к следующему заключению: «Такая логика [или/или] представляет собой западный вариант отношения к реальности. Настоящая проблема заключается в том, что вы ищете… противоречия как представитель Запада, в то время как вы должны были бы подойти к нему как представитель Востока. Восточный тип подхода к реальности выражает себя в отношении и/и».

Какое-то время он объяснял оба варианта рассмотрения проблемы выбора [или/или, а также и/и], а потом я рискнул спросить, можно ли мне прервать непрерывную цепь его мыслей и задать вопрос… Я спросил его: «Сэр, не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я могу или использовать систему логики и/и, или не использовать ничего?

Наступило гробовое молчание, которое, казалось, длилось целую вечность. Я повторил свой вопрос: «Не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я или использую систему логики и/и, или не использую ничего? Я вас правильно понял?»

Он откинул голову назад и ответил: «Получается, что нужно использовать систему или/или, не так ли?»

«Похоже на то, – согласился я, – собственно говоря, даже в Индии мы смотрим и направо, и налево, когда собираемся перейти дорогу, потому что или автобус, или я, но никак не мы оба».

Вы поняли, в чем он допустил ошибку? Он использовал логику или/или для того, чтобы доказать и/и. Чем настойчивее вы будете пытаться вбить закон непротиворечия в чью-нибудь голову, тем сильнее он будет бить вас по голове (Zacharias, CMLWG, 129).

Захариас также указал на то, чего многие не признают в восточной философии: «Общий метод учения величайшего индийского философа Шанкары можно назвать вполне сократовским, поскольку он полемизировал не в диалектическом режиме и/и, но в режиме непротиворечия или/или. Он предлагал своему оппоненту доказать его неправоту или, в противном случае, принять его взгляды. Таким образом, дело не в том, западную или восточную логику мы используем. Мы прибегаем к такой логике, которая наилучшим образом отражает действительность, и закон непротиворечия прямо или косвенно используется как на Востоке, так и на Западе» (Zacharias, CMLWG, 130).

Рональд Нэш добавляет: «Закон непротиворечия – это не просто закон мысли, поскольку, и прежде всего, это закон существования. Этот закон нельзя либо принять, либо отвергнуть. Отрицание закона непротиворечия приведет к абсурду. Нельзя осознанно отвергать законы логики. Если отвергнуть закон непротиворечия, тогда все потеряет всякий смысл. Если законы логики, в первую очередь, не означают того, о чем они говорят, тогда ничто другое не имеет никакого значения, включая отрицание законов» (Nash, WVC, 84).

Свидетельство бывшего индуса Рабиндраната Махараджа иллюстрирует дилемму, перед которой неминуемо окажется любой, кто примет пантеистический мистицизм Востока:

Моя религия выдумала красивую теорию, но мне было невыразимо трудно применить ее в практической жизни. Дело не только в пяти органах чувств, которые противятся внутреннему видению. Препятствием оказался и мой разум… Если существует всего одна Реальность, тогда Брахман и благой, и злой, а смерть и жизнь в равной степени хороши, и ненависть следует принимать так же, как любовь. В результате все лишалось смысла, и жизнь становилась абсурдом… Все это казалось неразумным: но мне напоминали, что Разуму доверять нельзя, поскольку он тоже часть иллюзии. Если рассудок также Майя, как учит Веданта, тогда как я мог доверять какой-либо концепции, включая идею о том, что все – Майя, и только Брахман – реальность? Как я мог быть уверен, что блаженство, к которому я так стремился, не еще одна иллюзия, если ни моему восприятию, ни моим размышлениям доверять нельзя? (Maharaja, DG, 104).

Норман Гейслер задает очень важный вопрос: «Когда мы пересекаем улицу с оживленным движением и по ней в три ряда движутся машины, стоит ли беспокоиться о своей безопасности, если мчащиеся на большой скорости машины – всего лишь иллюзия? И действительно, зачем смотреть по сторонам, когда мы переходим дорогу, если ни нас, ни улицы, ни движения транспорта на самом деле не существует? Если бы пантеисты осмелились подтвердить свой пантеизм на практике, на земле не осталось бы в живых ни одного пантеиста (Geisler, WA, 102).

Фрэнсис Шеффер, иллюстрируя бессмысленность отрицания логического дуализма, рассказывает одну историю:

Однажды я разговаривал с группой людей в комнате молодого южноафриканца из Кембриджского университета. Среди них был молодой индиец из семьи сикхов, но по вероисповеданию индус. Он повел себя агрессивно и обрушился на христианство, но проблем собственной религии он не понимал. Тогда я сказал ему: «Разве я не прав, утверждая, что по логике вашей системы жестокость и гуманность совершенно равны и между ними нет принципиальной разницы?» Он согласился с этим. Студент, в комнате которого мы сидели, прекрасно понял подтекст утверждения, с которым согласился сикх. Он взял бутылку с кипятком, приготовленным, чтобы заварить чай, и стал медленно наклонять ее над головой сикха. Индиец поднял голову и спросил, что тот собирается сделать. Молодой южноафриканец с холодной, но вежливой решимостью напомнил, что между жестокостью и гуманностью нет никакой разницы. Тогда индиец встал и вышел из комнаты (Schaeffer, CWFS, 1:110).

3Б. Атеистический мир

Слово «атеизм» происходит от двух греческих слов: «а» – «против» и theos, что значит «Бог». А-теист, таким образом, подразумевает человека, который считает, что Бога нет, а такое утверждение доказать очень трудно. Для того чтобы атеист был тверд в своих убеждениях, у него не должно быть сомнений в своем всеведении, потому что всегда имеется вероятность существования Бога где-то вне области, доступной познанию этого человека. Поскольку подавляющее большинство людей все же признает тот факт, что они обладают лишь малой долей знания о вселенной, возможность существования Бога где-то вне сферы, доступной человеческому познанию, весьма велика.

Многие люди, с которыми я встречался, никогда даже не слышали о свидетельствах, представленных в данной книге, и уж тем более не размышляли о них. Я тоже не задумывался над этими свидетельствами, пока не решил доказать неистинность христианства. Вот почему я собрал воедино все свидетельства, относящиеся к этому вопросу. Я хочу, чтобы каждый, особенно атеисты, получил возможность начать новую жизнь, основанную на истине утверждений Иисуса. Ибо если Бога на самом деле нет, тогда для общества и отдельного человека будущее весьма туманно. Вспомните блестящий портрет общества без Бога в романе «Братья Карамазовы»: «Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно желать?» (Достоевский, БК, 565).

Достоевский продолжает:

А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что эта идея искусственная в человечестве? Тогда если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он тогда будет любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без бога. Но это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу. Легко жить Ракитину: «Ты, – говорит он мне сегодня, – о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше, али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философией». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку» (Достоевский, БК, 568).

Но важна не только идея о Боге. Должна быть реальность Бога – и Его способность радикально и действенно полностью менять всего человека.

Если вы задумаетесь над тем, что атеисты обычно чувствуют к концу жизни, у вас наверное появится желание рассмотреть вероятность того, что Бог явил Себя в личности Христа.

«Сартр находил атеизм “жестоким”, Камю – “отвратительным”, а Ницше – “способным свести с ума”. Атеисты, пытающиеся жить без Бога, обычно действительно сходят с ума или совершают самоубийство. Те же, кто не проявляет последовательности в своих рассуждениях, живут этическими или эстетическими аспектами христианской истины, отрицая в то же время реальность, которая сделала их нравственную позицию возможной» (Geisler, ВЕСА, 282).

Незадолго до своей смерти Сартр сказал: «Я не думаю, что я случайный продукт или пылинка во вселенной. Меня ожидали, меня готовили и предопределили. Короче, я есть существо, которое могло появиться здесь только при помощи Создателя; и под этой идеей творящей руки я имею в виду Бога» (Schwartz, SS, цит. по: Varghese, ISOGA, 128).

Я же молюсь о том, что все прочитавшие эти записки придут к познанию Того, Кто действительно «ожидает, готовит и предопределяет» каждого из нас для осмысленной и целостной жизни через Иисуса Христа.

4Б. Агностический мир

Поскольку атеистам трудно защищать свои позиции, многие неверующие люди предпочитают придерживаться агностицизма.

Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием тощ что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулато непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: «Я знаю, что невозможно познать реальность» (Норман Л. Гейслер, Питер Боччино).

Этот термин тоже состоит из двух греческих слов. «А», как мы помним, – отрицание, gnosis – «знание». Поэтому все слово означает «отсутствие знания». Агностик просто не уверен, есть ли Бог.

Философская концепция агностицизма часто отличается от его популярного варианта. Кант и некоторые другие считают, что мы не можем знать, существует ли Бог. Многие агностики скажут вам, что они агностики именно потому, что не знают, существует Бог или нет. Первая группа категорически исключила возможность познания Бога. Вторая все еще чего-то ждет, осознавая, что на данный момент они не обладают познаниями о Боге. В связи с этим существует два различных варианта определения «отсутствия познания». В первом случае не существует даже вероятности такого познания. Во втором речь идет об отсутствии такого познания.

Теория познания Канта приводит в результате к агностицизму, то есть к утверждению, что реальность познать невозможно. Норман Гейслер поясняет: «В своей неограниченной форме [агностицизм] утверждает, что никакое познание реальности (то есть истины) невозможно. Но само это утверждение преподносится как истина о реальности» (Geisler, СА, 135). Гейслер и Питер Боччино подытоживают самоубийственную природу такого утверждения: «Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием того, что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулат о непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: “Я знаю, что невозможно познать реальность”» (Geisler and Bocchino, WSA, n.p.).

Многие люди, однако, в своих агностических убеждениях ограничиваются постулатом, гласящим, что мы ничего не можем знать ни о существовании Бога, ни о существовании каких-нибудь других форм реальности.

5Б. Научный мир

Как ни странно, из всех мировоззренческих срезов, отмеченных бунтом против Бога, мир науки в последнее время предоставляет самые убедительные и поразительные свидетельства в пользу существования Бога.

Все мы помним, какую яростную борьбу вела наука против религии в прошлом.

Но за последние годы «факты», которые наука использует для объяснения происхождения как Вселенной, так и человека, подвергаются критическому переосмыслению, особенно со стороны самих ученых. За многие годы такие ученые, как Майкл Бехе, бросили вызов так называемым «фактам» с позиции научной методологии. С выходом в свет работы Бехе «Черный ящик Дарвина: биохимический вызов теории эволюции» (Michael Behe, Darwin’s Black Box: The Biochemical Challenge to Evolution) в научном мире наступила новая эра критики теории Дарвина.

Примечательно, что чем больше открытий делает наука, тем более очевидной становится концепция Творца для обычных людей. Касаясь вопроса ДНК, Чарльз Такстон говорит следующее: «Структуры генетических посланий ДНК и посланий, записанных на человеческом языке, идентичны» (Thaxton, NDA, цит. по: СР, 18). Хуперт Йоки объясняет:

Между ДНК (и протеином) и записанными лингвистическими посланиями прослеживается идентичность структуры. Поскольку по опыту мы знаем, что записанные послания были созданы при помощи интеллекта, и никак иначе, это означает, что как ДНК, так и протеин также были сотворены силой разума. Значимость этого результата зиждется на надежности этого открытия, поскольку указанные структуры не просто сходны, но абсолютно идентичны. Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Yockey, JTB, цит. по: Thaxton, NDA, 19).

Уильям Дембски констатирует: «В области биологии интеллектуальный дизайн представляет собой теорию биологического происхождения и развития видов. Его основное утверждение состоит в том, что для объяснения сложных, информационно богатых биологических структур необходимы интеллектуальные причины, и эти причины можно обнаружить эмпирическим путем» (Dembski, IDM, 24).

Далее Дембски продолжает: «Мир состоит из событий, объектов и структур, которые невозможно объяснить только неуправляемыми природными причинами, и они могут получить адекватное объяснение лишь путем обращения к интеллектуальным источникам. В настоящее время ученые способны подробно и досконально продемонстрировать это. Так что философская интуиция, с которой мы имеем дело в течение долгого времени, теперь принимает вид научно-исследовательской программы» (Dembsi, IDM, 25). Чандра Викрамасингх продолжает:

Я думаю, если вы посмотрите через микроскоп на структуру живой системы, на микроорганизмы или на нас самих в том виде, в каком мы существуем (не буквально), если вы исследуете имеющуюся на земле и доступную для нашего внимания жизненную систему, то вам неизбежно придется сделать вывод о том, что жизненные системы не могли возникнуть в результате случайного процесса внутри ограниченных временных рамок в ограниченной вселенной. Думаю, свидетельства из жизни вполне можно назвать неопровержимыми фактами природы живой системы, если вы только исследуете ее в лаборатории. Информационное содержание в жизненной системе, которую мы имеем на земле, представляет собой, пожалуй, самый сложный космологический факт. От него никуда не деться в том смысле, что вселенная должна каким-то образом выяснить для себя этот порядок. При определении значимости информации я бы поставил эти данные на порядок выше космологических (Wickramasinghe, SDOL, цит. по: Varghese, ISOAG, 33).

Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Хуперт Йоки).

Стэнли Яки констатирует:

Со времен Дарвина разговоры о цели науки предстают, возможно, достойными наибольшего порицания перед судом науки. Как ни странно, сама наука, и наука в самой передовой и всеобъемлющей форме, а именно – научная космология, возвращает нас сегодня к научным рассуждениям о своей цели. Вскоре после открытия излучения 2.7°К космологи задумались над исключительно узким пространством, космической эволюции. Ученые все чаще стали склоняться к мнению, что развитие вселенной так или иначе обязательно должно было привести к появлению на сцене истории человека. Если бы этот «космический бульон» хотя бы на йоту был иным, химические элементы, из которых состоят все органические тела, не смогли бы сформироваться. И не только химические элементы, но и инертная материя была бы вынуждена вступать в иные взаимодействия по сравнению с тем, что требуется для коагуляции массы материи, как, например, при возникновении протозвезд и первичных солнечных систем… В любом случае, возникновение жизни на земле с чисто научной точки зрения представляется совершенно невероятным событием. Неудивительно, что ввиду этого некоторые космологи, не желая стать жертвой слепого случая, заговорили об антропологическом принципе. Признание этого принципа пришло как результат все более возрастающего подозрения, что вся вселенная могла, в конце концов, быть сотворена специально ради человека (Jaki, FSCC, цит. по: Varghese, ISOAG, 71, 72).

Хью Росс добавляет: «Астрономы обнаружили, что характеристики Вселенной, нашей галактики и Солнечной системы настолько точно настроены на поддержание жизни, что единственно разумным объяснением этого явления может быть только преднамеренный замысел, мысль разумного и мудрого Творца, чем и объясняется поразительно высокая точность настроя. Для этого нужно иметь могущество и конкретные цели» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 160).

Росс размышляет о словах Пола Дейвиса, утверждающего следующее: «Я совершенно уверен в том, что этот процесс нельзя назвать случайным. Создается неотвязное впечатление, что за всем этим сокрыты конкретный замысел и конкретная цель» (Davies, СВ, 203, цит. по: Moreland, СН, 164).

Далее он продолжает: «Современной науке известны точные значения многих фундаментальных чисел – размер электрического заряда электрона, отношение массы протона и электрона. И примечательно, что значения этих чисел, как оказывается, очень точно подогнаны, делая возможным развитие жизни… Совершенно ясно, что в нескончаемом ряду чисел имеется относительно мало областей значений, которые позволяют развиться какой-либо форме разумной жизни» (Hawking, ВНТ, 125).

Далее Хокинг говорит: «Все это свидетельствует о том, что изначальное состояние Вселенной было очень тщательно рассчитано, если справедлива теория “большого взрыва”, произошедшего в самом начале времен. Исключительно трудно найти другое объяснение именно такой модели возникновения Вселенной, если только Бог с самого начала не замыслил сотворить человека» (Hawking, ВНТ, 127).

«Все возрастающее изумление заставило многих астрономов и физиков несколько изменить антропологический принцип и вместе с сэром Фредом Хойлом объявить, что “Бог есть”» (Varghese 1984, vii, 23–27) (Miethe, DGE, 165).

Росс далее утверждает: «О вполне конкретном замысле свидетельствует не только устройство Вселенной. Солнце и Земля обнаруживают такие же подтверждения. Фрэнк Дейк, Карл Саган и Иосиф Шкловский были среди первых астрономов, выступивших с подобными заявлениями. Они попытались подсчитать во Вселенной количество планет с условиями, благоприятными для развития жизни. В начале 1960-х годов они признали, что необходимые для жизни условия может обеспечить только один определенный вид звезды с планетой, находящейся от нее на определенном расстоянии» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 164).

Росс добавляет: «Учитывая, что в видимой Вселенной имеется менее триллиона галактик, а в каждой галактике – в среднем до ста миллиардов звезд, можно видеть, что естественным путем процессов ни на одной планете не могли бы развиться условия, необходимые для возникновения и поддержания жизни. Неудивительно, что Роберт Руд и Джеймс Трефил, в числе прочих, высказали догадку о том, что разумная физическая жизнь существует только на земле» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 169, 170).

Росс приходит к такому выводу: «И опять мы осознаем, что всемогущий Творец, как видно, замыслил создание Вселенной. Всемогущий Творец, как видно, замыслил сотворение планеты Земля. Всемогущий Творец, как видно, замыслил нашу жизнь» (Ross, FG, 138).

Невозможно даже подумать, что вся эта стройная и продуманная система могла возникнуть по простой случайности. «Трудно поверить, что обширность и величие природы – дело случая» (Clark, SC, 154).

Кларк продолжает: «Неужели свойства химических элементов – углерода, азота, кислорода и прочих – тоже чистая случайность? Неужели замечательные свойства воды и углекислого газа могло быть случайным стечением обстоятельств?» (Clark, SC, 154).

Поразительным открытием современной науки стало признание того факта, что эти взаимосвязи, или, другими словами, точно отрегулированная Вселенная, для нашего существования просто необходимы… В связи с этим возникает вопрос. Почему из бесконечного ряда возможных значений, которые природа могла выбрать в качестве основных постоянных, и из бесконечного разнообразия изначальных условий, которые должны были характеризовать первозданную Вселенную, именно эти конкретные значения и условия произвели совершенно определенную последовательность очень специфических характеристик, которые мы теперь наблюдаем в окружающем нас мире. Ибо совершенно очевидно, что Вселенная – особое место: удивительно однородная на огромном пространстве, она в то же время не настолько единообразна, чтобы в ней не могли образоваться галактики… Скорость ее расширения до невероятия соответствует запасу энергии; значение мощности ее сил, которые позволяют существовать ядру, в то же время не сжигают всего космического водорода, а также многие и многие другие «счастливые» случайности (Davies, AU, цит. по: Plan-tinga, MN, 111).

Есть ли смысл жизни во Вселенной и, если он есть, какое отношение этот смысл имеет к Творцу всей Вселенной? Генри Маргенау отвечает на этот вопрос недвусмысленно и определенно: «Мой довод очень прост. Какова разница между случайностью и преднамеренным замыслом? Причина – это определение будущих событий посредством прошлого. Цель – это определение будущих событий посредством видения будущего. У вас не может быть цели, пока вы не представите, что хотите сделать. Поэтому для постановки цели требуется наличие разума» (Margenau, MPBG, цит. по: Varghese, ISOAG, 42).