Читать книгу Любовь и так далее - Джулиан Барнс - Страница 4

СТЮАРТ: Привет!

Мы когда-то пересекались. Стюарт. Стюарт Хьюз.

Уверен, естественно. На все сто. Лет десять назад.

Ничего страшного… бывает. Не надо делать вид. Главное – я помню тебя. Уж кого-кого, а тебя-то я помню. Мне ли не помнить? Кстати, если вдуматься, прошло даже не десять лет, а десять с гаком.

Ну да, я изменился. Еще бы. Во-первых, весь седой. Теперь даже не сказать «перец с солью», верно?

Да и вы все, между прочим, уже не те. Сами-то небось думаете, что законсервировались. Отнюдь нет, поверьте.

ОЛИВЕР: Чья там рожа за пригорком, чей там пенис над ведерком? Чье так лихо бьет копыто в теплом стойле у корыта? Неужто это мой добрый старый – старый в смысле стародавний – знакомец Стюарт?

«Я помню тебя». Стюарт в своем репертуаре. Он так стар… так суперстар-о-моден, что любит отстойный музон еще древнее самого себя. Нет, понятно, что балдеть от Рэнди Ньюмана или Луиджи Ноно с их пошлыми песенками – ровесницами первичного набухания твоих органов сладострастия – это одно дело. Но балдеть под томные трели допотопного пляжного аниматора – как же это мило, как по-стюартовски трогательно, вы не находите?

И нечего изображать удивление. Фрэнк Айфилд. «Я помню тебя». Или, если буквально: «I remember you (уу-уу) / All my dreams come true (уу-уу)», точно? Одна тысяча девятьсот шестьдесят второй. Австралиец-йодлер в овчинном полуперденчике? Йо-йо-йо. Йодль-ля-ми-ре. Классный был ходячий социологический парадокс. Не в обиду будь сказано нашим загорелым-угорелым сородичам с Бонди-бич. В контексте всеобщего заискивания перед каждой субкультурой боже меня упаси сказать что-нибудь против австралийца-йодлера per se[1]. Ты и сам, возможно, от него недалеко ушел. Прижечь тебя йодом – завоешь йодлем. Так что лучше уж я установлю с тобой доверительный визуальный контакт и политкорректно протяну руку. А потом приглашу во вселенское людское братство. Вместе с каким-нибудь швейцарцем-крикетистом.

А ты – по счастливому стечению обстоятельств – как раз окажешься швейцарцем и крикетистом, отделившимся от клуба «Бернский Оберланд», и тогда я, с твоего позволения, просто скажу: в шестьдесят втором году Битлы уже раскрутились до сорока пяти оборотов в минуту, а наш Стюарт по сей день напевает Фрэнка Айфилда. У меня все, ваша честь.

Кстати, я – Оливер. Да, понимаю, что ты это понимаешь. Я сразу заметил, что ты помнишь меня.

ДЖИЛЛИАН: Джиллиан. Может, помните меня, может, нет. Какие-то проблемы?

Надо понимать: Стюарт ищет одобрения, во что бы то ни стало хочет его завоевать, а Оливер даже в страшном сне не станет этого добиваться. Меня сверлят скептическими взглядами. Но я, если честно, не первый год наблюдаю, как окружающие вспыхивают неприязнью к Оливеру – и тут же поддаются его чарам. В общем, мое дело – предупредить.

А что я? Наверно, я бы предпочла, чтобы меня воспринимали позитивно, и никак иначе, но ведь это нормально, правда? Смотря, конечно, каковы при этом вы сами.

СТЮАРТ: У меня той песни даже в мыслях не было.

ДЖИЛЛИАН: Слушайте, я, вообще говоря, уже дергаюсь. У Софи сегодня урок музыки. Но Стюарт и Оливер всегда виделись мне противоположными полюсами… даже не знаю, чего… взросления, что ли. Стюарт считал, что повзрослеть – значит вписаться, снискать расположение других, занять свое место в обществе. А Оливер этим не озабочивался, самоуверенности ему всегда хватало. Как называются растения, которые поворачиваются вслед за солнцем? Гелио… что-то в этом духе. Вот таким и был Стюарт. А Оливер…

ОЛИВЕР: …сам по себе был le roi soleil…[2] в точку? За последние годы это лучший родственный комплимент. Как только не называли меня в этой подлунной клетушке, именуемой жизнью, но король-солнце – это что-то новенькое. Феб. Фе, фи, фу-ты ну-ты…

ДЖИЛЛИАН: …тропы. Гелиотропы, вот как они называются.

ОЛИВЕР: Заметили, как переменилась Джиллиан? Как она легко навешивает ярлыки? Не иначе как в ней заговорила французская кровь. Она ведь наполовину француженка – припоминаете? «Наполовину француженка по материнской линии»: по логике вещей это должно означать «француженка на четверть», ты согласен? Но, как вопрошают все великие моралисты и философы, что общего у логики с жизнью?

Так вот: будь Стюарт наполовину французом, в шестьдесят втором году он бы насвистывал галльскую версию «Let’s Twist Again», подтягивая Джонни Холлидею, точно? Меткое pensée[3]. А вот еще одно: Джонни Холлидей был наполовину бельгийцем. По отцовской линии.

СТЮАРТ: В шестьдесят втором мне было четыре года. Это так, для справки.

ДЖИЛЛИАН: Никогда не замечала, что навешиваю на людей ярлыки. Но коль скоро есть в этом мире двое людей, которых я понимаю, то это Стюарт и Оливер. Как-никак за обоих сходила замуж.

СТЮАРТ: Логика. Здесь действительно прозвучало это слово? Приведу вам пример логики. Ты уезжаешь, и все мнят, будто ты законсервировался. Это самая дурная логика, с какой я только сталкивался за долгие годы.

ОЛИВЕР: Не поймите превратно насчет les Belges[4]. Когда какой-нибудь салонный патриот надсадно требует: «Назовите хотя бы шестерых известных бельгийцев», я – единственный – тяну руку. Даже если вдогонку добавляют: «не считая Сименона».

Наверное, дело не в том, что в Джиллиан говорит французская кровь. Весьма вероятно, что в ней говорит кризис среднего возраста. Кое с кем такое случается, но совсем не обязательно с нами. Для Джилл поезд прибыл на станцию более или менее вовремя, его любимец-свисток захлебывается, перегретый котел даже слегка фырчит. А теперь прикиньте: у Стюарта кризис среднего возраста налицо, и единственное, о чем можно спорить, – наступил ли он до или после угасания половой функции? Видели фото, на котором он лежит в коляске, наряженный в костюмчик-тройку, но в полосатом подгузнике?

А что Оливер? Оливер давно пришел к убеждению… нет, интуитивно понял, что кризис среднего возраста – это недостойно, не комильфо и вообще ниже всякой критики. Оливер планирует ужать средний возраст до одного-единственного вечера, когда сляжет с мигренью. Он ценит молодость, он ценит мудрость и перейдет от мудрой юности к юношеской мудрости с помощью пригоршни парацетамола и маски для сна от какой-нибудь экзотической авиакомпании.

СТЮАРТ: У кого-то сказано, что личность, маниакально зацикленная на собственном эго, распознается по одному простому признаку: по высказываниям о себе в третьем лице. Уже ни одна особа королевской крови не говорит о себе во множественном числе. А спортсменам и рок-идолам подавай третье лицо, для них это норма. Не замечали? Допустим, какого-нибудь имярека Бобби критикуют за то, что он добился назначения пенальти неспортивными методами, а тот отвечает: «Нет, имярек Бобби на такое неспособен». Как будто у него есть тезка – вот пусть тот отмывается и расхлебывает.

Но с Оливером все не так. Его нельзя безоговорочно отнести к знаменитостям, правда? А он все равно величает себя Оливером, как олимпийский чемпион. Или шизофреник.

ОЛИВЕР: А что вы думаете о реструктуризации долговых обязательств между Севером и Югом? О перспективах евро? Об улыбке на мордах четырех тигриц экономики? Удалось ли экзорцистам рынка металлов изгнать жуткий призрак финансового коллапса? Не сомневаюсь, что у Стюарта готова аргументированная, солидная лекция по каждому из пунктов. Быть может, в чем-то проходная. Готов поспорить на шестерку знаменитых бельгийцев: он не знает всех значений этого слова. Он из тех, кто ожидает после «проходная» услышать «рыба семейства лососевых», потому и молчит как рыба. Образчик благоразумия. Которому чуть-чуть недостает… скажем так… самоиронии?

ДЖИЛЛИАН: Эй, прекратите. Умолкните оба. Все равно ничего не докажете. Как по-вашему, какое вы производите впечатление?

ОЛИВЕР: Ну, что я говорил? Паровоз приближается: чух-чух-чух…

ДЖИЛЛИАН: Если мы опять за старое, давайте играть по правилам. Разговоры о нас самих – под запретом. Короче: кто сегодня везет Софи на музыку?

ОЛИВЕР: Джиллиан, если кто не понял, выступает почетным представителем программы «Мужчины угадывают».

СТЮАРТ: Вас интересует свинина? Натуральная, с натуральным вкусом. Каково наше отношение к ГМО?

ОЛИВЕР: Шестерых, не считая Сименона? Проще простого: Магритт, Сезар Франк, Метерлинк, Жак Брель, Дельво и Эрже, создатель Тинтина. Плюс, добавлю в качестве pourboire[5], пятьдесят процентов Джонни Холлидея.

ДЖИЛЛИАН: Да хватит вам! Оба хороши. Сами не понимаете, о чем у вас разговор. Слушайте, я считаю, нам требуется кое-что прояснить.

СТЮАРТ: «Оба хороши». Вопрос, я считаю, спорный. В данной ситуации.

Ну ладно, постараюсь кое-что прояснить. На самом деле Фрэнк Айфилд не австралиец. Допустим, жил он в Австралии, но родился-то в Англии. Если вам интересно – в Ковентри. И к слову сказать, песню «I Remember You» сочинил Джонни Мерсер двадцатью годами ранее. Ну почему снобы-интеллигенты вечно поносят то, в чем ни бельмеса не смыслят?

ОЛИВЕР: Кое-что прояснить? Нельзя ли оставить это до Dies Irae[6], когда какой-нибудь демон проткнет нас своим змееподобным членом, чтобы ящерица с головой летучей мыши намотала наши кишки на лебедку? Выражаться яснее? По-вашему, это и впрямь необходимо? У нас тут не дневное ТВ и уж тем более не римский сенат. Ну хорошо. Давайте я тогда и начну.

СТЮАРТ: Не вижу причин ему потакать. Оливер в своем репертуаре. А кроме того, любому, кто связан с маркетингом, известно, что в сознании фиксируется именно первый сюжет.

ОЛИВЕР: Чур, я первый. Чурики-чурики-чурики.

ДЖИЛЛИАН: Оливер, тебе сорок два года. Какие могут быть чурики?

ОЛИВЕР: Тогда спрячь свою улыбочку. Чур-чура. Чурики-чурики-чурики-мазурики. Давай посмейся. Ты же еле сдерживаешься. Ну пожалуйста. Пожаааалуйста.

СТЮАРТ: Если это – единственная альтернатива, уж лучше я буду в кризисе среднего возраста. По официальным или неофициальным данным.

ОЛИВЕР: О, маркетинг! Моя всегдашняя ахиллесова пята. Отлично, пускай первый этап бежит Стюарт, если ему так приспичило, и несет эстафетную палочку правды. Смотри не урони, Стюкнутый! И не заступай на чужую дорожку. А то нашу команду дисквалифицируют. Ты же этого не хочешь? Тем более на первом этапе.

Пусть бежит первым, мне все равно. Я только выскажу одну маленькую просьбу – не в угоду эгомании, шкурным интересам или маркетингу, а просто исходя из требования приличий, искусства и неприятия любой банальности. Пожалуйста, не называй эту свою первую историю «На данный момент». Очень прошу. Пожалуйста. Ну пожаааалуйста, ладно?