Читать книгу Любовь и так далее - Джулиан Барнс - Страница 9

СТЮАРТ: Похоже, Оливера ошарашил мой звонок. Ну, я считаю, ничего удивительного. Звонящий всегда больше задумывается о личности вызываемого абонента, чем наоборот. Некоторые имеют привычку, набрав номер, говорить: «Привет, это я» – как будто в целом мире существует одно-единственное «я».

Прошу прощения, это немного не в тему.

Оправившись от первого потрясения, Оливер спросил:

– Как ты нас вычислил?

Немного поразмыслив над таким вопросом, я ответил:

– По телефонному справочнику.

Чем-то мой ответ его рассмешил, и он захихикал, точь-в-точь как прежде. Это были смешки из прошлого, и очень скоро я к ним присоединился, хотя, в отличие от него, и не усматривал в этой ситуации особого комизма.

– Старина Стюарт все тот же, – выдавил он наконец.

– Отчасти, – сказал я, подразумевая: не спеши с выводами.

– Это как? – Характерный оливеровский вопрос.

– Ну, прежде всего, поседел.

– Неужели? Кто это утверждал, что ранняя седина – первый признак шарлатана? Один из остряков и щеголей. – Он стал сыпать именами, но у меня не было желания выслушивать весь список.

– Кем только меня не называли, но обвинение в шарлатанстве явно беспочвенно.

– Ах, Стюарт, это же не о тебе лично, – сказал он, и я, пожалуй, ему поверил. – Такое обвинение, брошенное в твой адрес, не выдерживает никакой критики. Оно дырявое, как дуршлаг. Хоть процеживай в нем…

– Как насчет четверга? Просто до этого меня не будет в городе.

Он сверился с несуществующим ежедневником – я без труда распознаю такие уловки – и нашел для меня окно.

ДЖИЛЛИАН: Прожив с человеком некоторое время бок о бок, всегда понимаешь, если он недоговаривает, верно? И точно так же распознаешь, когда он не слушает или вообще предпочел бы уйти в другую комнату… и еще много чего.

Меня всегда умиляло, как Оливер копит новости, чтобы со мной поделиться, и заходит издалека, совсем по-детски, неся их перед собой в ладонях. По-моему, в этом отчасти проявляется его натура, а отчасти – нехватка впечатлений. Но одно я знаю наверняка: Оливеру хорошо удалась бы роль успешного человека; как ни смешно это звучит, она бы его ничуть не испортила. Я действительно так считаю.

Как-то раз сели мы ужинать. Оливер приготовил пасту с томатным, кажется, соусом.

– «Двадцать вопросов», – объявил он, и я сразу приготовилась слушать.

Мы пристрастились играть в эту игру – не в последнюю очередь потому, что она растягивает общение. Ну, у меня-то не бывает для Оливера такого количества рассказов, я весь день торчу в мастерской: то вполуха слушаю радио, то болтаю с Элли. В основном о ее проблемах с молодым человеком.

– Так-так, – сказала я.

– Угадай: кто сегодня звонил?

И я не задумываясь выпалила:

– Стюарт.

Действительно не задумываясь. Не задумываясь, в частности, о том, что сломала кайф Оливеру. Он посмотрел на меня как на мошенницу или предательницу. Не мог поверить, что ответ пришел мне в голову сам собой.

Повисла пауза, и через некоторое время Оливер недовольно спросил:

– Хорошо: какого цвета у него волосы?

– Какого цвета у Стюарта волосы? – переспросила я, как будто мы вели совершенно обыденный разговор. – Какие-то мышасто-каштановые.

– Неправильно! – вскричал он. – Уже седые! У кого сказано, что это первый признак шарлатана? Нет, не у Оскара. У Бирбома? У его брата? У Гюисманса? У старика Жориса-Карла?..

– Вы с ним виделись?

– Нет, – ответил он: не то чтобы торжествующе, но так, будто он опять главный; я пропустила это мимо ушей – зачем провоцировать лишние размолвки.

Оливер ввел меня в курс дела. Предположительно, Стюарт женился на американке, заделался бакалейщиком и поседел. Я говорю «предположительно», поскольку Оливер при сборе новостей не особо стремится к точности. Кроме того, он не выяснил существенные подробности: надолго ли приехал Стюарт, с какой целью, где остановился.

– «Двадцать вопросов», – повторно объявил Оливер. Его немного отпустило.

– Давай.

– Какие специи, травы и другие полезные добавки, питательные вещества или приправы я включил в этот соус?

С двадцати раз я не угадала. Наверное, не очень старалась.

А позднее задумалась: как это я сразу догадалась насчет Стюарта? И почему вздрогнула, услышав, что он женат? Нет, тут все не так очевидно. Одно дело – если он просто «женат»: стоит ли удивляться, тем более по прошествии десяти лет? И совсем другое – если он женат на американке: потому-то я и вздрогнула. Все это весьма туманно, но вдруг, на какой-то миг, все прояснилось.

– Почему именно сейчас? – спросила я в четверг, когда Оливер собирался в бар на встречу со Стюартом.

– Что значит «почему именно сейчас?». Уже шесть часов. А мы договорились на полседьмого.

– Да нет: почему сейчас? Почему Стюарт прорезался именно сейчас? После такого долгого отсутствия. Десять лет спустя.

– Думаю, помириться хочет. – (Не иначе как я вытаращилась на него с недоуменным видом.) – Как говорится, прощения ищет.

– Оливер, это мы перед ним виноваты, а не он перед нами.

– Да ладно, – безмятежно сказал Оливер, – много крови утекло с тех пор.

Потом он издал нечто похожее на клекот и захлопал крылышками-локтями, как цыпленок, – таким способом он обычно сообщает: «я полетел». Однажды я позволила себе заметить, что цыплята не летают, но он сказал, что в этом отчасти и заключена соль шутки.

СТЮАРТ: Я небольшой поклонник тактильных контактов. Нет, разумеется, одно дело – рукопожатие и совсем другое – секс: противоположный край спектра. Есть еще предварительные ласки, которые мне тоже по нраву. Но хлопки по плечу, приветственные объятия, удары по бицепсам, вся эта интерактивная сфера поведения человека – которая, если вдуматься, ограничивается мужским поведением, – увы, не по мне. Впрочем, в Штатах это не играло роли. Окружающие принимали меня за своего соотечественника, но стоило мне произнести: «К сожалению, я просто зажатый бритт», как они сразу въезжали, начинали хохотать и с новой силой хлопать меня по плечу. И это было нормально.

А Оливер вечно норовит положить тебе ладонь на запястье. Использует любую возможность пройтись под ручку. При встрече расцелует в обе щеки, но самое милое дело – это облапить с обеих сторон, поближе к вискам, женское лицо и сплошь облобызать – от такого зрелища меня просто воротит. А он в этом видит себя. Будто хочет доказать, что он тут самый раскованный, этакий герой-любовник.

Так что в момент нашей встречи после десятилетнего перерыва меня совершенно не удивила его реакция. Встав со стула, я протянул руку, он ее пожал, но отпускать не спешил и левой рукой поглаживал мне предплечье. Легонько стиснул локоть, чуть сильнее – плечо, добрался до моей шеи, на которую тоже надавил, и под конец взъерошил мне затылок, словно акцентируя мою седину. Увидев такое приветствие на киноэкране, вы бы заподозрили, что Оливер – мафиозо, который усыпляет мою бдительность, чтобы его сообщник беспрепятственно подкрался ко мне сзади с удавкой.

– Что тебе взять? – спросил я.

– Пинту «Череполома», мой старый друг.

– Знаешь, я не уверен, что здесь подают «Череполом». Но у них точно есть «Белхейвен Ви Хеви». Или ты предпочитаешь «Пелфорт Эмберли»?

– Стю-арт. Шутка. «Череполом». Шутка.

– Ну ладно, – сказал я.

Он спросил у бармена, какие вина продаются по бокалам, несколько раз покивал и заказал большую порцию водки с тоником.

– А ты ничуть не изменился, дружище, – сообщил мне Оливер.

Да, в самом деле, разве что на десять лет постарел, поседел, избавился от очков, сбросил десять кило по специальной методике и, кроме того, перешел на американскую одежду и обувь. А так – да, все тот же старина Стюарт. Может, конечно, он имел в виду внутреннюю сущность, но для таких выводов ему еще далеко.

Вам, кстати, тоже.

– «Non illegitimi carborundum»[27], – посоветовал он, но мне показалось, что его-то как раз и потоптали некие выродки.

Волосы у него были прежней длины, такого же черного цвета, но лицо несколько увяло, а льняной костюм (один в один, что характерно, с тем, который он носил десятью годами ранее) пестрел от пятен и клякс: десятилетие назад в этом, наверное, просматривалась некая богемность, но теперь – только неряшливость. На ногах у него были лакированные черно-белые штиблеты. Сутенерские туфли – правда, стоптанные. Так что выглядел он именно как Оливер, только опустившийся. Но с другой стороны, изменился, наверное, я сам. А он, весьма вероятно, остался прежним – просто виделся мне теперь иначе.

Он поведал, что произошло с ним за минувшее десятилетие. На первый взгляд представил все в розовом цвете. Джиллиан после их возвращения в Лондон вполне преуспела. У них две дочери – родительская гордость и радость. Квартира в престижном, динамичном районе. Да и у самого «в работе пара кинопроектов».

Что, впрочем, не позволило ему в свой черед заказать выпивку для нас обоих (уж простите, что заостряю внимание на таких подробностях). Не скажу, что он засыпал меня вопросами, но в какой-то момент полюбопытствовал, как там моя «Зеленая бакалея». Я сказал, что она… приносит доход. Меня не с ходу осенила такая формулировка, но я хотел, чтобы Оливер услышал именно это. Можно ведь было сказать «увлекательное занятие», или «непростая штука», или «трудоемкое дело», или «порядочная холера» – да что угодно, однако вопрос его был поставлен так, что я выбрал слово «доход».

Он покивал, но с некоторой обидой, будто узрел прямую связь между теми, кто добровольно отдает свои деньги за лучшие органические продукты «Зеленой бакалеи», и теми, кто не желает отдавать свои деньги Оливеру на поддержку «пары кинопроектов». Как будто мне, поборнику принципа доходности, впору стыдиться такой несправедливости. А я, видите ли, не стыжусь.

И еще кое-что. Вы замечали, что в некоторых случаях дружеские отношения застревают в той точке, где начались? К примеру, в семье, где женщина в глазах старшего брата остается «младшей сестренкой», хотя давно вышла на пенсию. Так вот, между нами с Оливером такого не случилось. Ну, то есть в пабе он по-прежнему обращался со мной как с младшей сестренкой. Для него все осталось как раньше. Но для меня-то – нет.

Через некоторое время я перебрал в уме кое-какие вопросы, которых он не задал. В былые годы меня бы это немного задело. Сейчас – нет. Нисколько. Интересно, заметил ли он, что я не спрашиваю о Джиллиан. Рассказ его я выслушал, но сам с вопросами не лез.

ДЖИЛЛИАН: Софи делала уроки – и тут домой пришел Оливер. Он был нетрезв – не то чтобы вдрызг пьян, но, видимо, пропустил пару стаканчиков на пустой желудок. Сценарий не нов: мужчина возвращается домой и ожидает, что за одно это ему поставят памятник. Потому что в подкорке у него сидит холостяцкая жизнь, когда приятный вечер мог беспрепятственно длиться до утра. От этого он начинает проявлять некоторые признаки… даже не знаю чего… агрессии, досады, которые вызывают у тебя ответную досаду: ведь ты, в конце-то концов, не запрещаешь ему ходить по барам и даже не стала бы возражать, приди он еще позже, хоть к ночи, поскольку тебе порой хочется спокойно провести вечер наедине с детьми. Обстановка мало-помалу накаляется.

– Папа, где ты был?

– В пабе, Соф.

– Ты пьяный?

Оливер стал шататься, изображая пьяного, и дышать на Софи, которая ладошкой разгоняла тяжелый дух и делала вид, что падает в обморок.

– А с кем ты напился?

– Да есть один старый приятель. Старый хрыч. Из американских плутократов.

– Кто такие плутократы?

– Те, которые зарабатывают больше меня.

«Иначе говоря, все остальные», – подумала я.

– А он тоже напился?

– Напился? Еще как – у него даже контактные линзы из глаз выпали.

Софи засмеялась. Я ненадолго расслабилась. И напрасно. Как вы думаете, у детей в такие минуты действительно прорезается некое чутье?

– А как его зовут?

Оливер покосился на меня:

– Да так… Стюарт.

– Какое смешное имя: Датак Стюарт.

– Он и сам смешной. Во всех отношениях, притом что ничего смешного в нем нет.

– Ну, папа, ты совсем пьяный.

Оливер снова на нее дыхнул, Софи опять захихикала, но вроде бы собралась вернуться к своим тетрадкам.

– А кто он такой, откуда взялся?

– Кто?

– Датак Стюарт Плутократ.

Оливер снова покосился в мою сторону. Я так и не поняла, заподозрила Софи что-то неладное или нет.

– Кто такой Датак Стюарт? – Оливер переадресовал вопрос мне.

Вот спасибо, подумала я. Хочешь остаться чистеньким. И еще мне подумалось: сейчас не время выяснять отношения.

– Просто знакомый, – туманно ответила я.

– Это само собой разумеется, – не по возрасту здраво рассудила Софи.

– Иди поешь, – бросила я Оливеру. – Иди спать, – точно так же бросила я дочке.

Они оба знают за мной такой тон. Я тоже знаю и стараюсь им не злоупотреблять. Но что еще остается в подобных случаях?

Повозившись на кухне, Оливер вернулся в комнату и принес огромный сэндвич с картошкой фри. Когда-то он купил себе фритюрницу, которой до смешного гордится, потому что в нее встроено некое подобие фильтра для поглощения запаха. Разумеется, совершенно бесполезное.

– Секрет хорошего сэндвича с картошкой фри, – завел он, причем далеко не в первый раз, – состоит в том, чтобы от горячей картошки таяло масло на булочке.

– Зачем?

– Чтобы по рукам текло.

– Ну-ну. Так что там Стюарт?

– Ах да, Стюарт. Цветет и пахнет. Суров. При деньгах. Не дал мне заплатить за спиртное – плутократия в голову ударила, ты же понимаешь.

– Нет, думаю, нам с тобой этого не понять.

По словам Оливера, Стюарт все тот же, разве что стал плутократом и порядочным занудой, который за пивом разговаривает почти исключительно про свиней.

– Вы еще будете встречаться?

– Не договаривались.

– Ты взял у него телефон?

Глядя на меня, Оливер слизнул с тарелки масло.

– Он не дал.

– То есть отказался дать?

Оливер пожевал и театрально вздохнул:

– То есть я ни разу не удосужился спросить, а он ни разу не удосужился предложить.

У меня отлегло от сердца. И ничего, что Оливер пришел в раздражение. Как видно, Стюарт приехал всего на пару дней.

А вот хочу ли я с ним встретиться? – возник у меня вопрос после этого разговора. Ответа я до сих пор не знаю. Как правило, решения принимаются мною легко – должен же хоть кто-то в доме обладать таким умением, – но в сложных ситуациях мне всегда хочется, чтобы за меня решил кто-нибудь другой.

Просто неохота думать, что возникнет такая ситуация.

ТЕРРИ: У меня друзья живут на Заливе. Они рассказывали, как работают ловцы крабов. На промысел выходят затемно, примерно в полтретьего ночи, и возвращаются только под утро. Натягивают леску, до четырехсот с лишним метров длиной, через каждые несколько метров – грузило, к нему крепится приманка. Приманкой обычно служат кусочки угря. Потом начинают выбирать леску – тут требуется глазомер и значительная сноровка. Крабы впиваются в угря, но краб не дурак: он не допустит, чтобы его почем зря взметнули в воздух и бросили в корзину, правда же? Поэтому, когда краб уже оказался у поверхности воды, но еще не успел отцепиться, ловец должен незаметно опустить в воду сачок и захватить добычу.

Как говорит моя подруга Марселль: ничего не напоминает?

СТЮАРТ: Как вы расцениваете поведение Оливера? Только честно? Я сам не знаю, чего ожидал. Наверное, чего-то такого, в чем сам не могу себе признаться. Но скажу так. Я не ожидал ничего. Я не ожидал: «Привет, Стюарт, дружище, чертяка, сколько лет, сколько зим, да, конечно, можешь меня угостить, а затем повторить, премного благодарен, мил-человек, и еще стаканчик, а в паузах я буду учить тебя жизни – начну там, где остановился». Собственно, это я и подразумеваю, когда говорю «ничего». Но видимо, я проявил некоторую наивность.

В жизни есть много такого, о чем напрямую не скажешь, вы согласны? Например, что твои друзья тебе чем-то неприятны. Точнее, что они тебе приятны и в то же время неприятны. Естественно, Оливера я исключил из числа друзей. Хотя он, по всей вероятности, до сих пор считает меня другом. Понимаете, да, в чем загвоздка: А считает Б своим другом, тогда как Б не считает А своим другом. С моей точки зрения, дружба зачастую оказывается сложнее брака. Притом, что для большинства вступление в брак – это серьезный рубеж, правда? На кону вся твоя жизнь, ты говоришь: вот он я, вот моя судьба, я отдам тебе все, что у меня есть. Имея в виду не земные блага, а душу и сердце. Иначе говоря, мы ставим цель – сто процентов, так? А на деле, скорее всего, столько не получим; или же получим все сто процентов, но лишь на время, а потом согласимся на меньшее, хотя первоначальная цифра будет маячить в полный рост. Раньше это называлось «идеал». В наши дни, как я понимаю, говорится «намеченный показатель». А потом, когда произойдет сбой, когда показатель опустится ниже намеченного уровня – скажем, ниже пятидесяти процентов, – придется обсуждать такую меру, которая называется «развод».

Но дружба-то не поддается регламентации, правда? Познакомились, прониклись взаимной симпатией, нашли общие занятия – и вы уже друзья. Никакие ритуалы не нужны – ни клятвы, ни определения показателей. Подчас люди становятся друзьями в силу того, что у них есть общие друзья. Случается, что друзья расстаются на годы, потом встречаются – и разлуки как не бывало, а иным приходится выстраивать дружбу заново. И разводов здесь не бывает. Нет, разрыв, конечно, возможен, но это совсем другое. А Оливер просто-напросто решил, что мы сумеем начать с того, на чем завершили… нет, не так: с той далекой точки, которая предшествовала завершению. Что до меня – я хотел присмотреться, что да как.

И увидел, если коротко, следующее. Предложил, что возьму нам выпить, и он попросил «Череполом». Я спрашиваю: может, «Белхейвен Ви Хеви» подойдет? Он смеется мне в лицо за такую педантичность и отсутствие чувства юмора. «Шутка, Стюарт, шутка». А суть вот в чем: Оливер даже не знает, что есть такой шотландский эль – «Скаллсплиттер», то есть «Череполом». Производится на Оркнейских островах, обладает прекрасной бархатистой консистенцией. Кто-то сказал, что этот эль по вкусу напоминает сдобный кекс. С изюмом. Именно поэтому я и предложил заменить его «Белхейвеном». Но Оливеру это невдомек, он даже мысли не допускает, что я могу знать больше, чем он сам. Что нынче я могу знать чуть больше, чем десять лет назад.

ОЛИВЕР: Ну, как вы расцениваете моего солидного дружбана? К ответу на этот вопрос, как и на многие другие, можно прийти верхами, а можно – низами, и в один прекрасный день вы застукаете Оливера, когда тот будет затягивать липучки на своих кроссовках с пружинистой подошвой, чтобы влиться в стремнину демоса. La rue basse, s’il vous plaÎt[28]. Мы сейчас не обсуждаем нравственный облик вышеупомянутого индивида – мы лишь бесцеремонно запрашиваем информацию. Скажи-ка, Стюарт: не богат ли наш зеленщик на «зелень»? Когда мы с ним зашли промочить горло и утолить жажду, я, исключительно из соображений такта, не стал вытягивать из него всю подноготную касательно его пребывания в Стране Доходов, но про себя, не скрою, подумал, что такой прилив оборотного капитала, какой, подобно венецианскому паводку, плещется у его ног, вполне позволяет ему – поменяем местами города-государства – уподобиться щедрому семейству Медичи и направить ручеек бабла в мою сторону. В жизни творческого человека бывают такие периоды, когда он не стыдится обнаружить свою извечную роль благополучателя. Искусство оплачивается страданием; золоченый шнур связывает по рукам и ногам. А у некоторых все своим чередом: что ни день, «долларес» в дом.

И я сознаю, что в мире, которым правят блокнот полицейского, свидетельское место в неоготическом зале и корявая рука на Библии, то есть в мире доблестных поборников истины, Стюарт не выглядит, строго говоря, солидной фигурой. Напротив, его телесные очертания наводят на мысли о затхло-подмышечной тесноте спортзала или о духовном бесплодии домашнего тренажера-велосипеда. Не исключено, что он вдобавок жонглирует булавами, когда подпевает йодлем своей излюбленной пластинке Фрэнка Айфилда. Вы меня не спрашивайте. Сам я жонглирую только словами.

А кроме того, если вы заметили, я апеллирую только к субъективной истине – она куда реальнее и надежнее другой, и, согласно ее критерию, Стюарт был, есть и, главное, будет фигурой солидной. У него солидная душа, солидные принципы и, полагаю, солидный банковский счет. Не ведитесь на маломерную оболочку, которую он нынче являет миру.

Кстати, он поведал мне один интересный факт, который, возможно, связан, а возможно, и не связан с вышеизложенным. Он мне рассказал, что у свиней бывает анорексия. Вы такое знали?

ДЖИЛЛИАН: Я задала Оливеру вопрос:

– Стюарт спрашивал обо мне?

Он напустил на себя рассеянный вид. Собрался было ответить, но прикусил язык, опять изобразил рассеянность и сказал:

– А как же.

– И что ты ему ответил?

– В каком смысле?

– В том смысле, Оливер, что ты, услышав вопрос Стюарта обо мне, наверняка дал ответ. Что именно ты ему сказал?

– А, обычную… чепуху.

Я молча выжидала – на Оливера, как правило, это действует. Но он опять впал в прострацию. Отсюда можно заключить, что либо Стюарт обо мне не спрашивал, либо Оливер забыл свой ответ, либо не захотел его повторять.

А вы как считаете, к чему сводится «обычная чепуха» в мой адрес?