Читать книгу Любовь и так далее - Джулиан Барнс - Страница 7

ДЖИЛЛИАН: Во Франции мы познакомились с милой парой средних лет – у них был дом в дюнах, где начинается garrigue[15]. Муж оказался совершенно бездарным художником, и мне приходилось проявлять весь свой такт. Но эти люди – такое иногда встречается – как следует просчитали свою жизнь. Они сами расчистили участок земли, не тронув оливковые деревья; устроили небольшой бассейн, предусмотрели место для мангала и поленницы виноградных дров, поставили дом с террасой, накупили альбомов по искусству; создавалось впечатление, что они даже знают секрет, как вызвать прохладный ветерок в жаркий день. И что самое приятное – они никогда не лезли к нам с советами, а то знаете, как бывает: если вам нужно самое лучшее, то в нижнем городе Каркассона, где по вторникам работает рынок, подойдите к третьему торговцу слева… сантехникам доверять нельзя, за исключением… В самый зной я брала Софи и шла к ним. Как-то сидели мы на террасе, и Том, отвернувшись, устремил взгляд на долину. «Это, конечно, не наше дело, – пробормотал он, как будто заговорил сам с собой, – но скажу одно: никогда не болейте на чужом языке».

У нас в семье это стало дежурной шуткой. Если Софи случалось расчихаться, Оливер с серьезным видом изрекал: «Соф, не вздумай заболеть на чужом языке». Воочию вижу, как он катается с ней по полу, словно со щенком, неумолчно болтает какую-то чепуху и поднимает малышку над головой, чтобы она полюбовалась алыми цветками посаженной им вьющейся фасоли. Не скажу, что последние десять лет нашей совместной жизни прошли безоблачно, но Оливер – этого не отнимешь – всегда был хорошим отцом.

Впрочем, я понимала: Том вкладывал в эту фразу какой-то обобщенный смысл. Речь шла не о том, чтобы знать, как по-французски «антибиотики» – ведь я владею французским свободно, а Оливер всегда мог объясниться, даже если для этого ему пришлось бы исполнить в аптеке оперную арию. Нет, имелось в виду другое: когда ты собираешься поселиться в чужой стране, убедись, что у тебя для этого подходящий склад характера, потому что любая твоя неудача будет раздуваться. Любая удача будет наполнять тебя неописуемой гордостью: ты принял верное решение, ты совершил прорыв, но любая неудача – конфликт, стресс, потеря работы, да что угодно – доставит тебе вдвое больше неприятностей, чем дома.

Так что я понимала: если трудный период затягивается, нужно возвращаться домой. Да и смотреть в глаза местным жителям не хотелось. Поэтому в тот злополучный день, к моменту возвращения Оливера из Тулузы, я уже выставила дом на продажу и договорилась с агентом, что оставлю ключи у мадам Рив. С Оливером я объяснилась попросту, насколько это возможно, когда блефуешь по-крупному. Сказала ему, что во Франции нам ловить нечего. Сказала, что так и не смогла получить ни одного заказа. Что мы уже не дети и должны признать эксперимент неудачным. И так далее. Всю вину взяла на себя. Ни разу не сорвалась, но сказала, что живу в постоянном напряжении, открыла, что беспричинно и глупо ревную его к одной из учениц. А под конец добавила, что не вижу препятствий для переправки его любимого «пежо» в Англию. Думаю, это и перевесило чашу весов. Ах да, еще я приготовила отменный ужин.

Короче, это была одна из тех неизбежных в любом браке сцен, какие возникают из недомолвок, а окончательное решение принимается на основе совсем других обстоятельств, которых не проговаривают вслух.

Мы вернулись домой. Еще одно обстоятельство, которое не проговаривалось вслух, касалось второго ребенка. Я считала, что нам необходимо укрепить отношения. С моей стороны оказалось достаточно на время ослабить меры предосторожности, чтобы у нас родилась Мари. Ой, не надо бросать на меня такие взгляды. Половина известных мне браков заключена вследствие незапланированной беременности, а острые углы зачастую сглаживались рождением второго ребенка. Между прочим, и вы, покопавшись в собственных биографиях, наверняка выясните, что появились на свет именно в таких обстоятельствах.

Я занялась своим прежним делом. Контакты у меня сохранились. Нашла себе помощницу, Элли. Мы сняли небольшую мастерскую в полумиле от дома. Вскоре там уже стало тесно, поскольку заказов прибавлялось. Мне это было на руку. Почти все время семью кормила я. Оливер переживал. Энергии ему хватает, а вот… твердости недостает.

Жизнь вернулась в привычную колею. Я люблю свою работу, люблю дочерей. С Оливером отношения ровные. Когда я выходила за него замуж, у меня и в мыслях не было, что он будет отсиживать в конторе с девяти до пяти. Я поощряю все его замыслы, но обычно не надеюсь, что из них выйдет нечто путное. Он компанейский, остроумный, он хороший отец, тепло встречает меня дома. Готовит. Я живу сегодняшним днем. А как иначе?

Слушайте, я же не Крошка Мэри Саншайн. Бывают у нас… тяжелые времена. А я нормальная мать, то есть по ночам терзаюсь жуткими страхами. Да и днем тоже. Стоит только Софи и Мари устроить нормальную детскую выходку, свойственную бойким девчонкам, стоит им только выказать доверие к этому миру, понадеяться на его доброту, выбежать из дома с написанным на мордашках оптимизмом – и у меня живот сводит от страха.

СТЮАРТ: Отдельные стереотипы верны. Например: «Америка – страна возможностей». Отдельные стереотипы неверны, как то: «Американцам чужда самоирония», или «Америка – это плавильный котел», или «Америка – дом храбрецов и свободных страна». Я там прожил без малого десять лет, сдружился со множеством американцев и полюбил их. Даже нашел себе жену.

Но они – не британцы. Даже те – в особенности те, – которые похожи на британцев. Меня это не напрягает. Как там формулируется еще один стереотип? «Две нации, разделенные общим языком»? Да, и это верно. Когда меня приветствовали выкриком «How ya doin’», я привычно махал рукой и орал в ответ: «Good», хотя временами нарочно включал утрированный английский акцент, который всех смешил. Но при этом у меня с языка слетали «I guess», «Sure» и, наверно, другие типично американские словечки, которых я сам не замечал.

Впрочем, разница заключается не в словах, а в том, что стоит за ними. Например, мой брак, мой второй брак, американский, через пять лет закончился разводом. В Англии закадровый перевод звучал бы так: «Через пять лет его семейная жизнь потерпела крах». Я имею в виду тот закадровый перевод, который по ходу дела озвучивается нашим внутренним голосом. Но в Штатах закадровый перевод был иным: «На протяжении пяти лет его семейная жизнь складывалась успешно». Американцы – нация серийных многоженцев. Я уж не говорю о мормонах. По-моему, это объясняется глубоким, исконным оптимизмом. Возможно, есть и другие мнения, но я придерживаюсь этого.

Ладно, продолжаю свой рассказ. Работал я в одном из вашингтонских банков и через пару лет адаптировался. Стал походить на коренного американца. Нет-нет, не на индейца, но… Короче. В Британии я бы сидел за стойкой рядом с сотрудниками, которые визируют мелкие займы, и мечтал, что со временем, если показать себя старательным и ответственным работником, мне доверят визировать более крупные займы. Однако, прожив пару лет в Штатах, я стал рассуждать иначе: а почему, собственно, он, почему она, почему не я? И в результате оказался по другую сторону стойки.

На паях с приятелем мы открыли ресторан. Вероятно, это вас удивит, да и меня бы удивило – в Англии. Но за океаном все по-другому. Там ты сегодня риелтор, а завтра пошел учиться на судью. Кулинария меня привлекала и раньше, я разбирался в финансах, а мой приятель хорошо готовил. Мы нашли помещение, получили ссуду, пригласили дизайнера, наняли обслуживающий персонал, раз-два – и наш ресторан готов. Легко. Легко не в плане реализации, а в плане задумки, но, когда мозги у тебя настроены соответствующим образом, реализация существенно облегчается. Вывеска гласила: «Нарасхват» – что указывало на разумные цены и свежие продукты. Выбрали стиль фьюжн – французская, калифорнийская и тайская кухня. Вам бы понравилось.

Потом я продал свою долю напарнику и переехал в Балтимор. Там открыл другой ресторан. Который тоже процветал. Но через некоторое время… Это характерно для Штатов. В Англии стали бы поговаривать: «не сидится на месте» или «сам не знает, чего хочет». А в Штатах это нормальное положение дел. Ты преуспел в чем-то одном – ищи, в чем бы еще преуспеть. Говорю же: исконный оптимизм.

Итак: я переключился на поставки органических продуктов питания. Мне казалось, это очевидное направление. Круг потребителей, особенно в больших городах, неуклонно расширяется, и составляют его большей частью обеспеченные люди, готовые платить подороже за чистую сельскохозяйственную продукцию. Количество производителей – естественно, в сельской местности – тоже растет, причем среди них многие либо чересчур зашорены, либо чересчур идеалистичны, или настолько заняты, что не задумываются об организации сбыта. Вопрос упирается в налаживание связей. Фермерские рынки – штука хорошая, но, с моей точки зрения, это лишь средство продвижения товаров, а то и привлечения туристов. По сути, выбор делается между уличными торговыми точками и доставкой продуктовых корзин на заказ. Ориентироваться только на заказы – это в некоторой степени дилетантский подход, а руководство магазинов зачастую не обнаруживает достаточных знаний маркетинга. Или же считает, что честный и добросовестный бизнес не нуждается в продвижении. Эти люди не понимают, что даже в наше время – особенно в наше время – добродетель требует рынков сбыта.

И я взялся за дело. Углубился в логистику и маркетинг. Исходил из того, что многие производители органических продуктов столь же далеки от современной цивилизации, как амиши, тогда как торговые палатки большей частью отданы на откуп хипповатым личностям, для которых быстрота и эффективность – позорные буржуазные пережитки, а умение считать – грех. При этом в круг покупателей активно втягиваются здравомыслящие представители среднего класса, которые не слишком заинтересованы в получении дозы контркультуры при покупке каждого пучка неотравленной петрушки. Как я уже сказал, вопрос упирается в налаживание связей.

Ага, вижу: вам хочется, чтобы я не отвлекался. Между прочим, я близко к сердцу принимаю… Ладно, намек понял. Так вот: именно этим я и занимался в Балтиморе не один год, а потом устроил себе непродолжительный отпуск в Европе. Откровенно говоря, сидеть без дела – это не по мне, я начал изучать местные торговые точки и схемы поставок, которые, если честно, повергли меня в шок. Поэтому я решил вернуться домой и здесь начать нулевой цикл.

ОЛИВЕР: Нулевой цикл в нулевом часовом поясе. Нулевой часовой пояс.

Время – это действительно ноль, ничто. Хитрая маленькая субретка. На протяжении всей твоей жизни приволакивает ножки и оттопыривает нижнюю губу, а потом, в какой-то быстротечный счастливый час, в пьянящий миг, когда наслаждение, казалось бы, совсем близко, проносится мимо, как официантка на роликах. Взять хотя бы тот счастливый час, когда я, благоговейно преклонив колено, попросил руки ma belle[16]. Откуда мне было знать, что закончится он примерно тогда же, когда мы разойдемся в разные стороны? И как предугадать, в какой момент неприветливая распутница с подносом над головой снова объявит счастливый час? Честно признаться, после нашего возвращения в Англию жизнь некоторое время текла как-то вяло и зыбко. Потом случилось благовещение Мари. Она – забойный «Сингапурский слинг», каких свет не видывал.

И понеслось: знакомые лица едут на ярмарку веселиться, всей толпой на водопой… А потом на нас обрушилась смерть моего отца. Какие-нибудь въедливые душеведы, ревностные калибраторы тревоги уже, наверное, прикинули, что стресс, вызванный отцовской смертью, наложился на мучительный переезд. Быть может, они бы выразились иначе, но тем не менее. Лично я больше психовал из-за потери лестничной ковровой дорожки и абажура в виде Дональда Дака, нежели из-за того, что нас покинул paterfamilias[17].

И нечего кривиться. Вы ведь не знали моего отца? А если даже и знали, что вряд ли, так ведь это не ваш отец, а всего лишь мой, старый черт. Избивал меня, молокососа, хоккейной клюшкой. Или бильярдным кием? За одно лишь то, что я был похож на мать. За одно лишь то, что она умерла, когда мне было шесть лет, и наше с ней сходство оказалось для него нестерпимым. А поводов было множество: моя нерадивость в учебе… моя внезапная дерзость… плюс какая-то отроческая тяга к поджогам, но я-то знал истинную причину. Мой отец был холоден, как рыба. Этот старый палтус курил трубку, дабы перебить свой рыбный дух. Но пришел день, когда у него пересохла чешуя, а плавники задубели, как ненужная малярная кисть. При жизни он заговаривал о кремации, но я распорядился, чтобы его закопали на перекрестке дорог, для верности пригвоздив колом.

Он оставил всю свою собственность (курам на смех – земельный участок, стоимость которого измеряется в медных грошах, а отнюдь не в луидорах) внучкам, Софи и Мари, в порядке доверительного управления. Сделав специальное распоряжение, чтобы Н. Оливер Расселл не смог наложить лапу на это богатство. Помимо всего прочего, он оставил письма вышеупомянутым внучкам, объясняя причину таких действий. Конверты были запечатаны, так сказать, на живую нитку. В них обнаружилась смесь магического реализма и гнусной клеветы. Ради самих же детей я отправил эти послания в надежное подземелье с люком. На похоронах жена меня осрамила, проливая слезы. В богадельне, где господин Палтус обретался на закате своих дней, хранилась, конечно же, официальная бумага особой важности, а в деревянном костюме скрывались эндопротезы тазобедренного сустава и зубные импланты, заявлявшие о своей вере в воскрешение тела, которая даже в лучшие времена представляет собой достаточно опасное веяние, а уж в данном случае выглядела запредельно жуткой. Джиллиан – вне сомнения, под влиянием месячных – узрела в этом нечто потустороннее и душераздирающее. А потому захлюпала, невзирая на мою железную хватку. Затем все поехали в богадельню, чтобы выслушать россказни о том, как бойко папаша управлялся с ходунками и калоприемником. Как это нередко бывает, я выражаюсь в обобщенном смысле.

Я слегка отклонился от темы? Ну что ж, таково преимущество устной традиции. Прошу на меня не цыкать. Нынче я стал куда более чувствительным. Итак. Позвольте мне разложить по полочкам мое последнее десятилетие à la façon de[18] Стю. Мы уехали из Франции. Туда нас утянула Джилл; она же вернула нас домой. Как я выражался насчет того, что в каждой семейной паре один из супругов – умеренный, а другой – воинственный? Наш деревенский домик-пряник был продан скупердяю-бельгийцу. Увы, не входящему в шестерку знаменитых. А дальше вы сами знаете. Реплика Стюарта, человека из телерекламы страховой компании: «Уйдя с рынка недвижимости, вернуться туда очень сложно». Не в бровь, а в глаз, малыш Стю. Идиллическое пристанище с возделанным огородом в солнечном Лангедоке покрывает ровно пятьдесят процентов стоимости дымовой трубы в районе Лондона, который неловко назвать вслух. Здесь заплутает даже почтальон. Время от времени на глаза может попасться автобус, если кто-нибудь из разъяренных местных остановит его под угрозой оружия и заставит выполнить общественно полезную функцию.

Наш союз освятило дальнейшее прибавление семейства. Мари, сестренка Софи. Как же эти малышки любят своего дорогого папу. Липнут ко мне, как мокрые занавесочки для душа. Софи – такая серьезная, всегда стремится к идеалу. У Мари есть все задатки настоящей madam.

Разве я уже так шутил? Насчет мокрых занавесочек? То-то вы на меня коситесь. Это цена, которую платит любой комедиант. Бросаешь в партер свои bons mots[19], будто пригоршню bonbons[20], и какой-нибудь баклан из первого ряда непременно запустит в тебя фантиком. Эй, такой вкус мы уже пробовали. Но позвольте: в этом мире количество начинок не безгранично. Неужели вы теперь начнете сетовать, что все когда-либо написанные рассказы – это лишь варианты стандартного набора первоисточников? Хорошо, буду иметь в виду, тем более что сейчас я разрабатываю соответствующий киносценарий. Разрабатываю, естественно, в уме. Должен признаться, отдельные мои художественные задумки последнего десятилетия имеют весьма triste dénouements[21]. Временами меня тянет, как пса к собственной рвоте, назад – к колледжу английского языка и литературы мистера Тима, где можно заработать пару драхм, чтобы поставить на семейный стол долму в виноградных листьях. Подозреваю, что Оливера никогда не отпускали кошмары рабочего дня с девяти до пяти. Который по всей стране расцветает вечнозеленым лавровым деревцем. Неужели дело лишь в том, что я стал наблюдательнее? За годы, минувшие после нашего возвращения в Londinium Vetus[22] из Земли, не Ведающей Брюссельской Капусты, меня все настойчивее преследует мысль о том, что различие между успехом и провалом никогда еще не было столь… мы можем хоть раз избежать этого слова? думаю, нет… очевидным. С одной стороны – глянцевые внедорожники, все эти «чарджеры», «трастеры», «крузеры» и прочие «супертурбобиллибэги». С другой – маломощные скутеры, послушные скромным развозчикам пиццы, у которых при каждом наезде на «лежачего полицейского» безбожно смешиваются от тряски все топинги. А лицемерные владельцы руля с гидроусилителем, сидящие где-то высоко над потоками транспорта, разве щадят этих тихоходов, у которых «„Четыре сезона“ с дополнительным луком» получают от тряски еще и «томат», причем не томатную пасту, а банальный свежий помидор, и «дополнительную пепперони», и «дополнительный горошек»? Кто высоко сидит, того тряска не потрясает, правда? Если лицемерие – это дань уважения, которую порок платит добродетели, то стиль транспортного средства когда-то разрабатывался богатыми для бедных. Теперь не так.

И еще кое-что. Если автомобиль зовется внедорожником, то почему, черт его раздери, он ездит по дорогам? Ответьте, кто сможет.

Вы читали о прошлогодних снегопадах на американском Среднем Западе? Сугробы намело аж до слоновьего глаза (ввернул специально для тебя, Стюарт). Фермеры тут же смекнули, как быть, на то они и это… фермеры: чтобы выйти из своих благоприобретенных иглу, они привязывали к подошвам старые теннисные ракетки. Какой-нибудь смиренный «синий воротничок» не высовывал носу из дома, включал микроволновку и перематывал на видеоплеере запись лучших игр Суперкубка. А кого долбануло не на шутку – так это буржуев на внедорожниках, которым не терпелось продемонстрировать всем недотепам, неудачникам, тупицам, деревенщинам и придуркам, сколь это великолепная и завидная возможность: разъезжать где душе угодно по снежному насту в полноприводном комфорте. Но они, словно живое доказательство существования некой подлунной или надлунной справедливости в этом мире, все до единого увязли по самые турбины и поршни, да так, что их откапывали с собаками и конной полицией. Как по-вашему, она существует? В смысле, существует ли в этом мире справедливость? Как по-вашему, торжествует ли добродетель, карается ли порок? Или вы считаете, что добродетель – сама себе награда? Сдается мне, тут звучат какие-то онанистские нотки. Принято считать, что добродетель должна учиться радовать самое себя, поскольку никто другой ее не пригреет. Применимо ли это утверждение к ее противоположности: служит ли порок сам себе наградой? Сластолюбец не стал бы тешить сам себя, не помани его награда богини удовольствий – Волупии. А что же тот, кто несет утешение прокаженным, рвет свое исподнее на бинты и мчится на снегокате, чтобы, подобно сенбернару, согреть обмороженных, заблудившихся путников, – испытывает ли он блаженство в момент спасения других? Не зря же говорится: если за свои труды он не получает от Господа талоны на питание, то пусть уж хватает то удовольствие, какое само идет в руки.

Я всего лишь с биноклем в руках изучаю проходящий мимо караван-сарай жизни. Не исключено, что вы сочтете мои выводы доморощенными. Но я не могу отделаться от мысли, что пороку многое сходит с рук.

Хотите проконсультироваться у другого специалиста? Я вас не виню. В таком случае рассмотрите мнение одного еретика из Тулузы: «Бог совершенен; в этом мире ничто не совершенно; следовательно, ничто в этом мире не сотворено Богом». Неплохо, да?