Читать книгу Девочка и цунами - Джулиан Седжвик - Страница 4

Всего лишь позапозавчера папа с мамой махали ей вслед, стоя у входа на посадку в аэропорте Хитроу: у отца глаза слезились (хоть он и делал вид, что это совсем не так), а мама растянула губы в суперсчастливой улыбке – как делала всякий раз, когда собиралась бежать полумарфон. В последние два года Юки часто видела родителей такими: на лицах – надежда, сплетшаяся с отчаянием, что с их дочерью все будет хорошо и она снова начнет «жить нормально», заведет «реальных друзей». Иногда у Юки создавалось ощущение, будто она смотрит в странное зеркало, а там – ее тревога отражается в наполовину японских чертах мамы и английских – папы. В таких ситуациях быстро забываешь, кто и что почувствовал первым, а когда все, раздраженные и недоуменные, пытаются распутать клубок эмоций, дело заканчивается нервной суматохой или ссорой.

– Береги себя, милая. Ки о цукэтэ[4]. Не нервируй дедушку, – наставляла мама, перескакивая с английского на японский и обратно, пока поправляла лямку ее рюкзака.

Юки стряхнула с себя мамину руку:

– Мам, ты сама предложила.

– Нет, Ю-тян, по-моему, ты первая об этом заговорила. Ладно, не важно. Вы с ним не разлей вода. Вроде как в выходные будет пикет, и дедушка хотел прихватить тебя с собой. Что-то по поводу третьей атомной станции. Нет ему в жизни счастья, если не с чем бороться.

Папа глубоко вздохнул:

– Он бы и против родной матери устроил забастовку… Может, отправишь оттуда открытку своему другу Джоэлу?

– Пап, я его почти не знаю. И у меня нет его адреса.

Тем не менее в ее воображении всплыл образ Джоэла: в прошлый раз, когда они виделись в школьной библиотеке, Юки мечтала, чтобы земля под ней разверзлась и поглотила ее заживо. Пока другие ребята таращились на одноклассницу, свернувшуюся на полу в позе младенца, Джоэлу как будто было не все равно. Он тепло посмотрел на нее из-под челки и бросился позвать помощь до того, как Юки отвели в медпункт.

– Держу пари, мы сможем о нем разузнать. Важно быть на связи с друзьями, ведь правда?

Мама пихнула его локтем в бок.

– Ай! Я всего лишь пытаюсь помочь.

Мама снова повернулась к Юки и взяла ее за руку, задержав ладонь дочери в своей чуть дольше, чем положено.

– Повеселись от души. Надеемся, это поможет, ну, чуть-чуть разобраться…

– А теперь ты делаешь то же самое! – возмущенно пробормотал папа. – Просто радуйся жизни. Помни: мы тебя любим, но тебе, наверное, хочется от нас отдохнуть, да?

– Ки о цукэтэ, – повторила мама.

– Мам, Осома, наверное, самое безопасное место в мире.

– Я знаю. Но даже там как-то раз случилось преступление! Пока, милая. Не забывай, что делать, если, знаешь… если начинается приступ…

– Помню, помню. Пока… Мата[5].

– Пока! Мы тебя любим, – повторил папа и отвернулся, неловко потянувшись к залысине: так он делал каждый раз, когда смущался, что расчувствовался.

– Все со мной будет в порядке. Мата нэ…[6]

* * *

Юки вздохнула, ступая вслед за сопровождающей из авиакомпании по зеркальному полу терминала номер 5. Девочка глянула на свое отражение: под ногами, будто по глади озера, шла рябь облаков, проплывающих за огромными окнами аэропорта. Знакомая хватка тревоги начала обвиваться вокруг горла, но Юки попыталась сохранять внешнее спокойствие.

– Так ты Юки? Произносится как «Ю-у-уки», верно?

– Да, примерно так.

– У тебя в школе каникулы? Еще же не Пасха.

– Я на домашнем обучении.

Под слоем тональника на лице женщины проступило плохо скрываемое неодобрение.

– Да?

– Потому что одну половину предметов я учу на японском, а другую – на английском, – выдала привычную отговорку Юки.

Отчасти это было правдой, пусть и не всей. Ее терапевт – Анджела – настаивала, что с посторонними иногда проще говорить о чувствах, но как она это себе представляла? «Привет, я Юки. Я вроде как отказалась ходить в школу, и у меня нет нормальных друзей, и я не справляюсь с нагрузкой в старших классах, и из-за этого у меня жуткие панические атаки, поэтому теперь, когда становится совсем тошно, я практически не выхожу из комнаты, но вообще это все – скучная история, так что не придавайте ей большого значения… А, да, еще я немножко японка, но в основном – англичанка. Я выросла здесь, но там мне нравится больше. Хотя там все считают меня ненастоящей японкой. А кое о чем я даже говорить не буду, потому что это совсем глупости. Простите. Извините. Гомен нэ»?[7]

– А как же друзья? – продолжила щебетать сопровождающая, наградив Юки тем самым взглядом: пыталась понять, с кем имеет дело.

– Все хорошо, – заверила она и обернулась к выходу. Мама обвила себя руками, а папа поднял руку вверх, будто хотел поймать мяч, но не был уверен, что тот вообще ему кинут. Юки украдкой махнула ладонью, не поднимая руки.

Спутница посмотрела на девочку сквозь чрезмерно длинные ресницы:

– Эх, родители! Они справятся. Ты же не в первый раз летишь в Японию?

– Она для меня как второй дом.

– А одна летишь впервые?

Юки кивнула.

– Ну, не волнуйся.

Юки почувствовала всплеск раздражения: «Хара не нервничают! Мы – гвозди, которые просто так не забить! В шестидесятые дедушка выступал против головорезов из правых, а еще он ходит плавать в ОБОН! НИКТО не плавает в Обон, разве нет?»

Вместо этого она промямлила:

– У нас в семье были самураи!

– Ох, тогда буду следить за своим поведением. – Сопровождающая похлопала Юки по руке. – Давай ставь рюкзак в этот лоток, а куртку складывай во второй. И катаны тоже выложи. Твоя мама говорила, что ты немного беспокоишься…

– Я люблю летать. Все в порядке.

Это была неправда: Юки и правда была взволнована. Она месяцами сидела дома, и теперь шум и суматоха аэропорта воспринимались остро, но девочка надеялась, что идущая рядом мисс Штукатурка не заметит, как под синей толстовкой колотится – доки-доки[8] – сердце – сильно, заметно. Юки оглядывается и краем глаза видит: мама осела в папиных объятиях.

Девочка чувствует знакомый укол вины, сглатывает подступающую нервозность и решительно шагает сквозь рамку металлоискателя, мимо бесконечных рядов с парфюмерией и сладостями (дедушка бы назвал такое обычной потребительской шушерой), а потом – к зоне у выхода с волшебной надписью «Токио», стараясь держаться так, будто делает это каждый день, так, чтобы было видно, что в ее венах и правда течет кровь самураев Хара.

Когда самолет поворачивает, примеряясь к посадочной полосе аэропорта в Нарите, Юки достает из рюкзака капиллярную ручку и обводит буквы и символы на тыльной стороне левого большого пальца. Y – «Юки», японские кандзи – «мама» и «папа», J – «Дзиро», иероглиф «Хара» (ведь эта фамилия нравится ей больше английской), потом – знак бесконечности (для здоровья и долголетия) и еще кандзи – «смех». Ее постоянно спрашивают, куда делась лучезарная улыбка, которой Юки одаривала всех и вся. А ведь ничего не изменилось: вот эта улыбка, запечатанная черными чернилами в конце самодельного заклинания на удачу. Единственная брешь в доспехе скептика.

Y J原母父∞笑

Самолет выпускает шасси, колеса тарахтят по полосе, разнося вибрацию по всему самолету, а всполох света врывается в кабину, падая на заклинание на пальце Юки, – все это время пассажирка рядом за ней наблюдает.

– Девушка, вы в порядке?

– Хай, дзэндзэн дайдзёбу[9]. Все хорошо, – говорит она и тут же спешит исправиться, отвечает вежливее: – Дайдзёбу дэсу[10].

– Ох, вы японка? – удивляется незнакомка. – Прошу прощения.

– Японка. В каком-то смысле.

– Ну что же. Постарайтесь не переживать по пустякам. По своему опыту говорю: это ничего не изменит.

– Простите. Я постараюсь. Гамбаримасу.

Но и в хорошие дни это было сделать сложно; вот и сейчас сердце Юки продолжало лихорадочно колотиться, пока самолет несся по полю, оставляя на плитах черный росчерк от шасси.