Читать книгу Обратные вспышки - Дмитрий Александрович Давыдов - Страница 3

«Станция метро Обухово», – прозвучал ласковый женский голос. Лучи солнца замерцали сквозь металлические прутья забора, словно вспышки от фотокамер. Я вышел в тамбур вагона, оставил декорации, учительницу русского и ее подругу, двигаться дальше по рельсам.

Зачесалась рука. Давно беспокоит невыносимый зуд на руках. Эти маленькие припухлости похожие на комариные укусы непонятно отчего взялись. И когда раздражение пересиливает терпение, я засучиваю рукава и пускаю в ход нестриженые ногти. Красные с кратером они как выросшие вулканчики на коже. Когда я перестараюсь, из них вытекает лава, которая оставляет несмываемые пятна на одежде. Сначала я почесал руку сквозь куртку, затем завернул рукав, и неожиданно оттуда выбежал черный паучок. Он хаотично метался по руке сквозь белесые волоски, будто в зарослях бурьяна. Я поспешно сдул его. Не хотелось его давить. Наверное, те люди, которые давят насекомых, чувствуют власть над ними. По-моему, давить их бессмысленно, а вот не давить имеет смысл. Возможно, это тоже проявление власти. В руке снова что-то зашевелилось. Снова паучок бегал по руке. Я нахмурился и снова сдул его. От пауков таких укосов не бывает, как у меня на руках. Ведь не бывает? Надо сегодня хорошенько рассмотреть матрас.

В тамбуре сыро и замызгано. Здесь всегда клубился стойкий запах утреннего похмелья и сгусток табачного дыма, смешанного с кислятиной. Позади меня стоял высокий парень с кудрявыми волосами. На нем была черная заляпанная побелкой куртка. Вид у него был измученный, словно он всю ночь таскал кирпичи. Рядом с ним толкались двое слащавых студентов и женщина.

– Дайте сигарету, – сказал кудрявый парень немного растянутым голосом. Он сильно шатался от движения поезда. Никто не ответил.

– Не курим, – сказал немного погодя студент.

– Чё, спортсмены все, да? Так давай, что ли, в спарринг? А? – он разминал шею и согнул руки в локтях.

Я развернулся и сказал:

– Шахматный спорт.

Студенты бесшумно посмеялись.

– А, ну так давай, что ли, партию разыграем, – сказал кудрявый парень и опустил руки, – хотя сейчас я, наверно, и не смогу разыграть.

Заскрипели тормоза – все покачнулись вправо, затем резко влево. Двери распахнулись – неприятный запах с гнетущей обстановкой остался позади. На побитую платформу высыпалась горстка людей. Временами приходилось обходить живые столбы людей, которые будто не двигаются, тогда как мне нужно двигаться как можно скорее. Временами я сам словно отпускаю вожжи бегущего потока людей и дрейфую в океане тел.

Платформа выходит в надземный переход. Лестница там металлическая с выемками на ступенях. Сейчас сухо, но зимой она подмерзает и превращается в каток. Не раз я видел багровые пятна, и мне всегда представляется, что удар пришелся на затылок. Я перебегаю на сторону пандуса и скоком поднимаюсь, пропускаю ржавую рампу между ног. Смотрю на этот бестолковый пандус и вспоминаю давнего друга, Русака. Я расскажу о нем позже. Кстати, в этом рассказе я не стал называть главы главами. Мне всегда хотелось сняться в кино и почему бы не представить, что это трансляция кинокартины в голове читателя. По сути, так и есть. Вы смотрите на буквы, составляете их в слова, а слова в предложения, и тем временем где-то в сознании возникает картинка. Так что главы вполне могут называться и сценами. Не будем распространяться в терминологию. А как насчет главного героя? Главный герой – я, Александр Неробеев. Если вы спросите, почему в прошлой сцене повествование шло от третьего лица, я отвечу, что стоит нам заглянуть в воспоминания, так все происходящее видится со стороны. Не правда ли? Вот и повествовать о прошлых событиях гораздо проще со стороны. И даже эти мысли тоже неминуемо улетят в прошлое, хотя здесь и удобнее пользоваться первым лицом. Каждое следующее мгновение – достояние прошлого.

Надземный переход выстроен из блочных плит. Его серые бетонные стены замораживают пустотой. После турникетов тянулся длинный проход, по сторонам которого распускались железнодорожные пути. В конце прохода лифт. Уже метров за пятьдесят на него мчались грузные женщины с сумками, бабули с дребезжащей коляской и старички с палкой и плетеной сеткой продуктов.

Металлические ступени сменились кафельными. Шлеп-шлеп, протертые туфли шаркают вниз. Следующая остановка: метро. Обычно на работу я добирался автобусом, но не хочется описывать скучную остановку на Московском шоссе, где кроме как проезжающих мимо дальнобойщиков, заказных автобусов и легковушек с дачниками никого нет. Другое дело в метро. Купил заветный жетон, опустил в турникет, словно монету в игровой автомат, и спускаешься в увлекательный мир, который начинается игрой в гляделки с незнакомцами.

Я опустил жетон, сделал шаг, еще шаг и ступил на эскалатор. Спускаюсь, ищу встречного взгляда тех, кто поднимается на выход. Я рассматриваю каждого человека. Все они такие разные и в то же время такие одинаковые. Невысокие девушки с крашеными волосами в ядовито-зеленый или кислотно-розовый цвет с круглым лицом похожим на спелое яблоко. Высокие девушки с длинными распущенными волосами и с большим непропорциональным лицом как картофелина. Мужчины в черном, с кепкой шафера, лупами в глазах и сумкой почтальона. Мужчины испитого вида с плешивой головой, недельной щетиной и в затасканной кожаной куртке. Я встретился взглядом с девушкой. Мы все смотрели друг на друга и, когда наши пути пересеклись, она ушла ввысь, а я отвел глаза.

И часа не прошло, как я дважды спускался и единожды поднимался. Пройдет еще меньше часа, как я поднимусь и сравняю счет. Кажется, вся наша жизнь наполнена подъемами и спусками. Мы словно черта на графике, которая колеблется то вверх, то вниз зависимо от неведомых обстоятельств. Все спуски я отлично запомнил, а подъемы припоминаются только лестничные. Снова думаю о Русаке.

Задребезжали колеса состава, я сжался и закрыл уши руками. Боялся, что стук эхом отразится болью в голове, но ничего нет. Я опустил руки. Вспышка прошла, или началась другая? Внутри пусто, словно я – глиняный сосуд. Нет ни внутренних органов, ни кровяного давления в венах, ни самих вен. Нет даже воздуха внутри – только вакуум. Нечто подобное ощущалось с первым опытом. Хотя я никому и не признался, что это был первый опыт. Даже самому себе не хотелось признаваться, а сейчас оглядываюсь, и все как-то туманно и безразлично.

Открылись двери состава.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка Пролетарская», – сказал холодный мужской голос. Он напоминал голос отца, который вернулся домой после изнуряющей вахты. В этом голосе нет заботы и ласки, в нем проглядывалась отрешенность. Голос объявлял остановки так, словно ты уже проехал свою станцию, потому что невнимателен. Поезд тронулся – мы погрузились во тьму. Когда покачиваешься в замкнутом пространстве вагона, когда свет над головой мерцает, а временами затухает, когда в уши проникает лишь монотонный стук и свист движения, кажется, что другого мира не существует. Есть только движение в темноту, во мрак и только. Нет выхода. Выход из вагона и выход на поверхность – иллюзия. На самом деле есть только бесконечное движение в поезде.

Свет моргнул, состав затормозил. Я очнулся.

«Пролетарская. Следующая остановка Ломоносовская», – мне ехать дальше, но холодный голос звучит как укор.

«Осторожно, двери закрываются».

Зашла невысокая девушка с короткой стрижкой. В руках у нее коробка из-под обуви. Девушка прижимала ее к груди. Она села напротив и с озабоченным видом поглядывала на коробку. Сбоку коробки проколоты дырочки. Тоже подарок? Состав с грохотом тронулся, и коробка чуть не выпрыгнула из рук девушки. По крайней мере, этот живой. Пока что.

Вновь кости и жилы рассосались – я полый сосуд. В коробке я и получил первый опыт. Нет, не сексуальный. Его я получил гораздо позже. Коробка – это небольшое футбольное поле, обнесенное деревянным забором. И в футбол там играли не так часто, как экспериментировали с алкоголем или с чем похлеще. Поэтому небольшая трибуна там всегда усыпана стеклянными и пластиковыми бутылками, окурками и пустыми сигаретными пачками, шприцами и завязанными узелком презервативами. Общество всегда придет к истокам, какие бы условия не создавались. И все же я стою на своей колокольне, а вы на своем маяке. Я бью в колокол, а вы пока что направляете прожектор на эти строки.

Девушка напротив зашевелилась и зашептала.

– Тихо, скоро выйдем, – доносились обрывки ее слов.

Мерцающий свет. Вспышка.

«Ломоносовская, следующая остановка Елизаровская».

Она встала и подошла к дверям. Я увидел отражение своего лица. Этот покосившийся набок нос. Я достал книжечку, исписанную моим чудаковатым почерком. Открыл вкладку на пустой странице и нацарапал: «Мальчик сидит в консерватории среди множества инструментов. Он думает: мне всегда нравилось сидеть в тишине после занятий, может, поэтому я стал глухим?» Я закрыл книжечку и уставился на коробку в руке девушки.

В тот день был урок физкультуры на улице, сентябрь выдался жарким. Все скопище класса организованной толпой мчалось на футбольную коробку. На поле все разбрелись по углам и беззаботно дурачились, как внезапный металлический грохот и жуткий вскрик одноклассника прорезали действительность. Кричал близнец, он изворачивался под стальными футбольными воротами, а его брат бездыханно лежал на усыпанной песком земле. Мы подбежали и опрокинули ворота на место. Близнец суетился вокруг брата, у которого медленно проступали капли крови изо рта и носа. Кровь будто сочилась отовсюду, но непонятно откуда конкретно. Его волосы вымокли и слиплись. Вязкая и густая лужица бордовой крови медленно увеличивалась. Близнец все хлопотал у брата и выкрикивал что-то типа: «Пожалуйста, не умирай! Брат, не умирай! Что вы все смотрите! Только не умирай!» – и от этого мне стало забавно. Да, забавно, я думал, он чертовски драматизирует. Я думал: в смысле, не умирай? Он не может вот так взять и умереть. Умирают только старые и никому не нужные люди. Я правда так думал. И все же спустя время я запаниковал. Слишком долго ничего не происходит. Слишком долго брат не приходит в себя. Мы тоже засуетились вокруг лежащего близнеца: закрывали ему нос и рот, чтобы кровь не выходила. Тогда мы даже и не подумали, что перекрываем пути дыхания. Мы щупали пульс, но на руке биение сердца не улавливалось. Близнец полез рукой за кофту брата, притаился и сказал: «Это что-то маленькое так слабо бьется». Из его глаз брызнули слезы. Не знаю, сколько времени прошло до приезда скорой. Когда попадаешь в нечто подобное, время длится иначе. Казалось, прошла целая вечность от грохота ворот до воя сирены. Мне часто говорили, что я смотрю на все через розовые очки, и тогда я был уверен, что все обойдется. Через день нам сказали, что близнец умер.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Елизаровская».

С тех пор прошло пять лет, и я снова пошел на коробку.