Читать книгу Благочестие и память - Дмитрий Будюкин - Страница 2

Введение

Оглавление

Память об умерших и их поминовение (коммеморация) является важной составляющей культурной памяти. Трансляция памяти формирует межпоколенные и групповые социальные связи; родовая и групповая память является источником престижа и важнейшим фактором легитимации статуса элиты. В христианской традиции главным, а изначально и единственным институтом, организующим и осуществляющим коммеморативные практики, является Церковь.

Изучение memoria, понимаемой как связанный с коллективной памятью социальный феномен, утверждение сообщества живых и мертвых на религиозной основе поминовения мертвых живыми, получило значительное развитие в работах основателя этого научного направления О. Г. Эксле и его последователей1. Данное направление исследований, являющееся одним из разделов интеллектуальной истории, существует в рамках общей теории социальной памяти, основанной на философских трудах П. Рикёра и Г. Г. Гадамера, разработка которой связана в первую очередь с именами М. Хальбвакса, Я. и А. Ассманов и П. Нора2.

Одной из основных христианских религиозных практик, долгом каждого христианина является молитвенное поминовение живых и умерших, составляющих в своей совокупности единую Церковь; при этом богослужебное поминовение действеннее частной молитвы, и важнейшим и наиболее действенным является литургическое поминовение3. В Православии оно предусматривает молитвенное поминание имен здравствующих и усопших священником в алтаре во время проскомидии, вынимание из просфор частиц о здравии и упокоении поминаемых и погружение этих частиц в Святую Чашу в конце литургии. Кроме того, богослужебное поминовение может включать в себя гласное называние имен поминаемых на ектении, служение заказных молебнов и панихид, а также прочитывание списков имен про себя различными церковными служителями во время богослужения4.

Вокруг богослужебного поминовения строится совокупность практик, включающих вклады и пожертвования, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, культы святых. Основная цель всех этих практик – способствовать спасению души христианина. Однако такая забота о спасении является также источником особого символического капитала, повышая престиж и социальную значимость самого вкладчика и его рода, а также транслируя память о нем будущим поколениям. Эти факторы формируют нерелигиозный, светский аспект церковной коммеморации.

Усилия, направленные на достижение спасения души, как собственной, так и умерших близких, обусловлены только силой религиозной веры и эмоциональной привязанности. Социальные и экономические факторы могут лимитировать их отсутствием средств и возможностей, но не стимулировать. Однако те же практики, имеющие целью светскую коммеморацию, социально и экономически обусловлены. В средневековом сознании религиозная и светская мотивации коммеморативных практик, тогда безусловно связанных с Церковью, в принципе неразделимы, и даже после секуляризации культуры и появления в России особых светских форм коммеморации (портретов, геральдики) провести между ними четкую границу невозможно. Однако уже тогда в чрезмерном рвении к церковной коммеморации могла видеться не польза для души, а, напротив, пагубная гордость.

Коммеморативные практики могут иметь публичный или частный характер. К публичной сфере относится коммеморация людей и событий, значимых для всего общества или социальной группы; к частной – значимых для индивида, его родственников и друзей. Среди религиозных коммеморативных практик православного населения России к публичным относится культ святых и почитание подвижников благочестия, поминовение церковных иерархов, государя и членов царствующей фамилии при жизни и после смерти, погребение указанных персон, личная активность монарха в сфере церковной коммеморации, коммеморация событий общегосударственного значения. Частный характер имеют практики, направленные на обеспечение прижизненного и посмертного церковного поминовения частных лиц, их погребение, осуществляемое частными лицами храмоздательство. На пересечении сфер частного и публичного находится коммеморация правителей, иерархов и важных исторических событий по инициативе частных лиц, увековечение памяти выдающихся полководцев и государственных деятелей, а также личная активность членов царствующей фамилии в сфере церковной коммеморации.

Возможность хотя бы частичного выделения нерелигиозной мотивации церковной коммеморации представляет значительный исследовательский интерес. Так, в сословном обществе престиж и трансляция памяти особенно важны и значимы для дворянской элиты. Согласно О. Г. Эксле, в основе аристократизма лежит воспоминание. Аристократические качества наследуются и прибавляются с каждым последующим поколением, и чем дальше в глубь веков уходит родословная индивида (а значит – длиннее традиция воспоминания), тем он благороднее. Поэтому аристократию формирует именно memoria – память об умерших предках, их славных деяниях – как представление и как практика5. Таким образом, выяснение степени заинтересованности социальной группы в статусно-престижных аспектах коммеморации может внести немалый склад в разработку социальной характеристики этой группы.

Система поминания, активно развивавшаяся в России в XV—XVI вв. и достигшая на рубеже XVI—XVII вв. своего расцвета, была сложной, разработанной и социально востребованной. Она была достаточно подробно изучена К. А. Аверьяновым, А. И. Алексеевым, С. В. Николаевой, Л. Б. Сукиной, Л. Штайндорфом и другими исследователями6. Одной из причин упадка этой системы в XVII в. была невозможность включить еще большее количество имен в регулярное зачитывание поминальных списков. Кроме того, когда практика вкладов с целью вечного поминания в синодике перестала быть привилегией элиты, она потеряла свою привлекательность как символ престижа. Прошло сто лет с небольшим от первых признаков упадка элитной поминальной культуры до реформ Петра Великого, когда были найдены новые формы выражения престижа, а сам правитель отвел монастырям иную роль7. Конечно, среди элиты традиционная православная культура поминания не исчезла полностью. Следует заметить, однако, что она стала играть незначительную роль в кодексе поведения. Принимать участие в ней перестало считаться важным элементом престижа. По словам Л. Б. Сукиной, в ХVIII в. «имя вкладчика утрачивает свой средневековый сакральный смысл»8.

Основная проблема, которая ставится в данном исследовании и подходы к решению которой в нем обозначаются, заключается в первую очередь в выяснении значения и факторов трансформации социально-престижного аспекта церковно-коммеморативных практик российских социальных элит XVIII—XIX вв. С одной стороны, снижение внимания элит к данным практикам и социального престижа этих практик в указанный период общеизвестно, с другой, церковная коммеморация не только не исчезла полностью из числа повседневных практик дворян и купцов того времени, но и продолжала развиваться в активном взаимодействии с проникавшей в Россию западноевропейской культурой. XVIII столетие дает нам примеры как отсутствия интереса к церковной коммеморации, доходящего иногда до распада родовой памяти как основы социальной и групповой идентичности, так и особого, подчеркнутого внимания к ней, выражающегося формировании новых практик на пересечении традиций и культур России и Европы. В связи с важной ролью, которую сыграло межконфессиональное и межкультурное взаимодействие в развитии церковно-коммеморативных практик в рассматриваемый период, значительный интерес при их изучении может представлять анализ с этой точки зрения случаев конверсии и межконфессиональных браков9.

Церковная коммеморация традиционно привлекает внимание преимущественно медиевистов и в Новое время изучена практически только по Западной Европе, причем в недавнее время появились комплексные исследования, охватывающие одновременно различные ее аспекты при участии специалистов по разным гуманитарным наукам10. Для некоторых европейских регионов естественным верхним пределом исследования церковной коммеморации служит Реформация, ограничивающая изучаемый период поздним Средневековьем11. К России данный лимитирующий фактор отношения не имеет, однако для нашей страны XVIII – начала XX вв. рассмотрены лишь отдельные аспекты церковной коммеморации без использования общей методологии memory studies. В трудах А. Е. Виденеевой рассмотрена связанная с развитием культа новопрославленного святителя Димитрия Ростовского активность вкладчиков Спасо-Яковлевского монастыря12. Проблематика дворянского благочестия и женского православного подвижничества исследуется в работах О. В. Кириченко13. Как в отечественной, так и в зарубежной историографии активно изучаются коммеморативные аспекты завещаний14. Для понимания факторов и мотивации акторов церковно-коммеморативных практик необходимо привлечение работ из предметного поля этнографии, этнологии и антропологии15.

Гендер является всепроникающей социальной структурой власти и подчинения и тем самым оказывает значительное влияние на систему церковной коммеморации, поскольку она тесно связана с факторами социального статуса и престижа. Изучение соотношения публичной и частной сфер, лично-эмоциональной и социально-престижной мотиваций, социальной предписанности гендерно обусловленных ролей и личной самореализации в подчинении этим рамкам или в их нарушение применительно к коммеморации, безусловно, требует использования гендерной методологии, которая, несмотря на значительные успехи гендерной истории в современной России (работы Л. П. Репиной, Н. Л. Пушкарёвой, А. В. Беловой и многих других)16, используется при изучении церковной коммеморации пока только в западной историографии применительно либо к Средневековью, в том числе российскому, либо к западноевропейскому Новому времени17.

Характер поставленных исследовательских задач определяет круг основных источников, привлекаемых для их решения. Помимо документальных источников18, изучение коммеморативных практик предполагает также использование в качестве источника художественной литературы, которая находит применение в современной исторической науке все чаще19. Наряду с нарративными источниками (мемуарами, дневниками, письмами) она образует опорную базу для анализа рассматриваемой проблемы. Эмоциональная окрашенность информации, содержащейся в литературных произведениях, позволяет показать повседневные и, в частности, коммеморативные практики с точки зрения конкретных людей и в их обыденной жизни20. Кроме того, особенности исследования обуславливают необходимость активного использования в качестве источников предметов материальной культуры – произведений изобразительного искусства – икон, фресок, миниатюр, рассматриваемых в данном контексте, в частности, в работах Л. Б. Сукиной21; вкладных предметов и надписей на них, являющихся одним из важнейших источников по данной проблеме и до сих пор практически не рассмотренных в этом качестве; надгробных памятников; архитектурных сооружений – храмов, часовен, поклонных крестов и т. п.

Будучи первым опытом комплексного подхода к сложной и малоисследованной проблематике, эта книга, разумеется, не может дать ответы на многие вопросы, и ее задача в данном случае – не разрешить вопросы, а поставить их. Соответственно, данная работа имеет в значительной мере очерковый характер, и степень подробности раскрытия различных поставленных в ней вопросов варьируется от case study до краткого и схематичного изложения. Предпринимая попытку классификации и распределения по разделам церковно-коммеморативных практик, автор имеет в виду то, что многие из этих практик находятся в неразрывном переплетении друг с другом, как, например, культ святых, храмоздательство и иконопись, или храмоздательство и внутрихрамовое погребение.

1

Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 38—51; Эксле О. Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / пер. с нем. и предисл. Ю. Арнаутовой. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 360 с.; Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный социальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругъ, 2003. С. 19—37; Арнаутова Ю. Е. От memoria к «истории памяти» // Одиссей. Человек в истории. 2003. М.: Наука, 2003. С. 170—198; Арнаутова Ю. Е. Формы идентичности в memoria социальных групп // Социальная идентичность средневекового человека. М.: Наука, 2007. С. 70—87.

2

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.; Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с.; Ассман А. Простори спогаду. Форми та трансформації культурної пам’яті. Київ: Ніка-Центр, 2012. 440 с.; Франция-память. СПб.: СПбГУ, 1999. 328 с.

3

Афанасий (Сахаров), свт. О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. М., 2007. С. 55, 85.

4

См.: Астэр И. В. Современное русское православное монашество: социально-философский анализ. СПб.: Архей, 2010. С. 154.

5

Эксле О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге). С. 38.

6

См. основные работы по теме: Аверьянов К. А. Вкладные и кормовые книги русских монастырей XVI – XVIII вв. как источник по истории поминального ритуала // Вера и ритуал. Материалы VIII Санкт-петербургских религиоведческих чтений. Декабрь 2001. СПб., 2001. С. 38—40; Алексеев А. И. Государев двор на страницах вкладных книг Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей // Государев двор в истории России XV – XVII столетий: материалы международной научно-практической конференции. 30.X – 01.XI.2003 г., Александров. Владимир: Изд-ль А. Вохмин, 2006. С. 156—163; Алексеев А. И. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV – начала XVI вв. СПб.: Алетейя, 2002. 352 с.; Алексеев А. И. Церковные и монастырские Синодики-помянники в собраниях Отдела рукописей Российской национальной библиотеки // Рукописные собрания церковного происхождения в библиотеках и музеях России: Сборник докладов конференции 17—21 ноября 1998 г., Москва. М.: Синодальная б-ка Московского Патриархата, 1999. С. 102—108; Николаева С. В. Комплекс поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVI—XVII вв. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы II Международной конференции. 4—6 октября 2000 года. Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2002. С. 223—233; Николаева С. В. Кормовая книга 1674 г. в комплексе поминальных книг Троице-Сергиева монастыря XVII в. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 117—131; «Сих же память пребывает во веки»: (Мемориальный аспект в культуре русского православия): Мат. науч. конф., 29—30 нояб. 1997 г. СПб., 1997. 136 с.; Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы IV Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 2004 года. М.: Индрик, 2007. С. 148—158; Сукина Л. Б. Князь И. П. Барятинский – донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 271—280; Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.; Штайндорф Л. Вклады царя Ивана Грозного в Иосифо-Волоколамский монастырь // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 90—100; Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? URL: http://www.dhi-moskau.org/fileadmin/user_upload/DHI_Moskau/pdf/Veranstaltungen/2009/Vortragstext_2009-03-05_ru.pdf; Штайндорф Л. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: материалы Международной конференции. 29 сентября – 1 октября 1998 года. М.: Подкова, 2000. С. 103—116; Штайндорф Л. Что было нового в культуре поминания в Иосифо-Волоцком монастыре? Пересмотр вопроса // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2014. №1 (55). С. 25—32. Steindorff L. Commemoration and administrative techniques in Muscovite monasteries // Russian History. Winter 1995. Vol. 22, №4. P. 433—454; Steindorff L. Memoria in Altrußland. Untersuchungen zu den Formen christlicher Totensorge, Stuttgart: Steiner, 1994. 294 p.; Steindorff L. Memorial Practice as a Means of Integrating the Muscovite State // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 2007. Bd. 55, H. 4. Themenschwerpunkt: Stiftungen – Erbe der Vormoderne in Ost und West. P. 517—533.

7

Штайндорф Л. Монастырские вклады и поминание в Московском государстве. Явление cредних веков или раннего нового времени? С. 16.

8

Сукина Л. Б. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря: антропологический ракурс источниковедческого исследования. С. 155.

9

См.: Веременко В. А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX – начало XX в.). Изд. 2-е, испр. и доп. СПб.: Европейский дом, 2009. 684 с.; Cristellon C. «Unstable and Weak-Minded» or a Missionary? Catholic Women in Mixed Marriages (1563—1798) // Gender Difference in European Legal Cultures: Historical Perspectives. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2013. P. 83—93.

10

См., напр.: The Arts of Remembrance in Early Modern England / ed. A. Gordon, T. Rist. Farnham: Ashgate, 2013. 272 p.

11

См., напр., труды эстонских ученых: Mänd A. Church Art, Commemoration of the Dead and the Saints’ Cult: Constructing Individual and Corporate Memoria in Late Medieval Tallinn // Acta Historica Tallinnensia. 2011. 16. P. 3—30; Mänd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Rast R. Animo grato vovit. Early Modern Epitaph Altars in Estonia // Kunstiteaduslikke Uurimusi. 2011. Vol. 20, №1/2. P. 186—190.

12

Виденеева А. Е. Вклады первых почитателей свт. Димитрия в Ростовский Яковлевский монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №3. С. 259—263; Виденеева А. Е. О вкладах в Яковлевский монастырь в середине 1750-х годов // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 313—319; Виденеева А. Е. О вкладах графини А. А. Орловой-Чесменской в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // История и культура Ростовской земли. 2006. Ростов, 2007. С. 115—126; Виденеева А. Е. О вкладах представителей рода Шереметевых в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь // Ярославский педагогический вестник. 2009. №2. С. 233—238.

13

Кириченко О. В. Дворянское благочестие. XVIII век. М.: Паломникъ, 2002. 464 с.; Кириченко О. В. Женское православное подвижничество в России (XIX – середина XX в.). М.: Алексеевская пустынь, 2010. 640 с.

14

Всеволодов А. В. «А после нее по справке осталось имущество…»: что наследовали и завещали вдовы вологодских священников конца XIX в. // Частное и общественное: гендерный аспект: материалы Четвертой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 20—22 октября 2011 г., Ярославль: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2011. Т. 1. С. 254—259; Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.; Козлова Н. В. «Пишу сию мою духовную…»: сакральный смысл частноправового акта XVIII в. // Русь, Россия. Средневековье и Новое время. Вып. 2. М., 2011. С. 138—142; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kaiser D. Testamentary Charity in Early Modern Russia: Trends and Motivations // The Journal of Modern History. Mar. 2004. Vol. 76, №1. P. 1—28.

15

См., напр.: Самойлова Е. В. Антропоморфные фигуры в контексте похоронно-поминальной обрядности севернорусской деревни // Фольклор и этнография: К девяностолетию со дня рождения К В. Чистова: Сборник научных статей. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С. 251—268; Самойлова Е. В. Женские практики социального служения в севернорусской сельской культурной традиции нач. XX – нач. XXI вв. // Социальное служение Православной Церкви: проблемы, практики, перспективы: материалы всероссийской научно-практической конференции, 7—8 июня 2013 г. СПб.: СПбГИПСР, 2013. С. 118—130; Самойлова Е. В. «Кто что знает, тем хлеб и добывает». Регулирующие нормы в сельскохозяйственных практиках севернорусской деревни конца XIX – начала XXI века // Традиционная культура. 2014. №2. С. 76—86; Самойлова Е. В. Настоящее будущего в ритуальной традиции поморов. Практики памяти // Аспекты будущего по этнографическим и фольклорным материалам: сб. науч. ст. СПб.: МАЭ РАН, 2012. С. 202—231; Самойлова Е. В. Репрезентации прошлого в женских практиках коммеморации: праздники, связанные с огородничеством, в традиции современной севернорусской деревни // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен: материалы Пятой международной научной конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4—7 октября 2012 г., Тверь: в 2 т. М.: ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С. 226—229.

16

См.: Репина Л. П. Женщины и мужчины в истории: Новая картина европейского прошлого. М.: РОССПЭН, 2002. 352 с.; Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб.: Алетейя, 2007. 496 с.; Белова А. В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII – середины XIX в. СПб.: Алетейя, 2010. 480 с.

17

Blutrach-Jelín C. Brother—sister «love’ and family memory in seventeenth and eighteenth-century Castile: the third Count of Fernán Núñez and the Convent of La Concepción // European Review of History – Revue europeenne d’histoire. 2010. Vol. 17, №5. P. 777—790; Firea C. «Donatio pro memoria»: Lay and Female Donors and their Remembrance in Late Medieval Transylvania. Research on Visual and Documentary Evidence // Studia Universitatis Babeş-Bolyai. Historia. Dec. 2013. Vol. 58. P. 107—135; Kaiser D. Gender, Property, and Testamentary Behavior: Eighteenth-Century Moscow Wills // Harvard Ukrainian Studies. 2006. Vol. 28, №1/4. P. 511—520; Kleimola A. A woman’s gift: the patronage of commemoration in the Russian North // Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte. 2001. Vol. 58. P. 151—161; Mänd A. Memoria and Sacral Art in Late Medieval Livonia: The Gender Perspective // Images and Objects in Ritual Practices in Medieval and Early Modern Northern and Central Europe. Cambridge Scholars Publishing, 2013. P. 239—273; Miller D. Motives for donations to the Trinity-Sergius Monastery. 1392—1605: Gender matters // Essays in Medieval Studies. 1997. Vol. 14. P. 91—107.

18

См., напр.: Городская семья XVIII века. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы / сост., вводн. ст. и коммент. Н. В. Козловой. М.: МГУ, 2002. 608 с.

19

См., напр.: Богданов В. П. Благородное сословие в XVIII – начале XX в.: дворянские образы в русской литературе // Диалог со временем. 46. М.: ИВИ, 2014. С. 398—315.; Зарубина Н. Н. Российский предприниматель в художественной литературе XIX – начала XX века // Общественные науки и современность. 2003. №1. С. 101—115.

20

Банникова Е. В. Повседневная жизнь провинциального купечества (на материалах губерний Урала дореформенного периода). СПб.: Полторак, 2014. С. 358.

21

Сукина Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI—XVII веков. М.: РГГУ, 2011. 424 с.

Благочестие и память

Подняться наверх