Читать книгу Отцы и дети. 2.0 - Дмитрий Данилов - Страница 8

1

…Оно почти опустилось к воде, но горячий ветер проскочил под Крымским мостом и тихо понес белое облачко над рекой. Вокруг гудел большой город, на набережной бродячие художники сворачивали свои шедевры, мимо Кремля медленно полз рубиновый поток застрявших в пробке автомобилей, усталая звезда давно опустилась за крыши, кремово-пыльное небо становилось удивительно бирюзовым, и в этой бирюзе, тихо и незаметно, растаяло белое облачко, единственное в небе в тот день.

2

– Знакомьтесь. – Импульсивный Вовчик ворвался в мой кабинет. За ним вошла незнакомка. – Это Григорий Алексеевич, наш директор.

Пока Вовчик, мой главный акционер, каплей ртути носился по кабинету, я разглядывал новенькую. Передо мной стояла копия Мирей Матье, тонкая талия, капризный ребенок со строгим лицом.

– Здравствуйте. – Она протянула руку.

– Здравствуйте. – Я тщетно пытался понять, сколько ей лет, – то ли на пять, то ли на десять, нет, все-таки на пять лет старше, нет, – короче, держал ее теплую ладошку и, как дурак, пытался опустить брови.

– Григорий Алексеевич, Валерия Игоревна Потоцкая будет вести бэк-офис акционеров. Ну, знакомьтесь, общайтесь. Да, кстати… Валерия Игоревна пришла к нам из N-нефти. – Вовчик остановился на пороге. – Понятно? – И выскочил из кабинета.

И вдруг Валерия Игоревна Потоцкая, не выпуская моей руки, показала спине Вовчика язык.

– Понятно, – сказал я.

3

– Мы их сделали, Гришка, мы их сделали! – Лера прыгала и кричала шепотом. – Мы их сделали! Ур-р-ра!

– Тише ты! Услышат. Тихо-тихо. Успокойся.

– Нет, ну как ты это придумал, с предварительным протоколом! Это какая-то математика?

– Угу. Теперь они не проведут своих представителей в наблюдательный совет. Ни хера у них не получилось.

– Тебя этому учили? Ты расскажешь, как это?

– Расскажу. А ты меня поцелуешь?

– Поцелую. Потом. Если ты этого захочешь.

– Я сейчас хочу.

Она стала очень-очень серьезной. Подошла ко мне, впилась взглядом, ее зрачки дышали, какие-то тени бежали по лицу. Потом она поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Теплые губы. Запах помады и сигарет. И вдруг горячий язык – сильной змейкой.

– Понятно?

– Понятно, – сказал я.

4

– Ты знаешь, кто это? Тихо, не оборачивайся сразу.

Лера откинулась на спинку мягкого дивана, кошачьи глаза прищурились, она смотрела мимо меня. Я уронил салфетку, оглянулся.

За соседним столиком маститый режиссер, хозяин ресторана и по совместительству хозяин кинофестиваля, выгуливал своих гостей. За огромными окнами белела громада храма Христа Спасителя. Кинозвезды сняли натруженные маски и сразу стали похожими на нормальных людей – усталые лица, мешки под глазами, естественные жесты, лишенные элегантной вздрюченности. Люди как люди – в час ночи посреди огромного города. Один мужик посмотрел в нашу сторону и сразу как-то напрягся.

– Я только Ольбрыхского знаю. Погоди. А он-то тебя откуда знает?

– Еще бы ему меня не знать.

Валерия Игоревна Потоцкая сняла туфли, явно нарочно села по-турецки и медленно-медленно закурила. Огонек зажигалки плясал в ее глазах. Я оглянулся еще раз. Поляк сидел бледный и явно не попадал в разговор.

– Понятно, – сказал я.

5

– Ах, как жалко, что ты не поэт…

– Я бывший инженер. Какие из технарей поэты? У меня руководитель диссертации, доктор наук, вот он картины пишет. И сейчас пишет. Маслом. Пейзажи.

– Это не то. Ты понимаешь, это не то. Я люблю такую сдержанность линий, элегантную простоту… Ты любишь Модильяни?

– Модильяни? Кто это?

– Ничего ты не знаешь, ты сухой сухарь, засохший сухарь Гришка.

– Чего ты дразнишься? Я технарь, я другому учился. Не дразнись.

– Ладно, технарь. Я покажу тебе все музеи… Короче, один мой друг… Он был моим… другом. Однажды мы гуляли по ночной Москве, а потом он начал читать мне стихи:

– Возне…

– Чш-ш-ш… – Ее пальчики легли на мои губы. – Не надо. Да… А потом я разулась и прыгала по припаркованным машинам. Сигнализация на каждой ка-а-ак закричит! Я прыгаю по машинам, а он прыгает внизу и кричит свои стихи.

– По капотам, что ли?

– Ага. Слушай, зануда, я тебя не просто так сюда привела. В этом ресторанчике лучшее в Москве тирамису. Хочешь ложечку?

– Нет.

– Обиделся? Ну и дурак.

– Понятно, – сказал я.

– Точно дурак.

6

– Любому управленцу известно, что в молодой компании все ходят в джинсах, бредят проектами, вкалывают twenty four seven и смеются. Заматерев, хищная компания обзаводится роскошным офисом с двух-, трехъязычными амбициозными телками, заводит строгий дресс-код, а в умирающей компании совет директоров начинает свое заседание с обсуждения дизайна мраморной лестницы у главного входа…

– Все обсуждают? – Валерия Игоревна скучала возле кофемашины.

– Да.

– Хочешь яблоко?

– Нет. Спасибо. Ты что же, одно яблоко на целый день? И кофе, и сигареты?

– Слушай, зануда. Я. Не. Хочу. Толстеть. Понятно? Ты лучше скажи, они точно хотят мраморную лестницу? Ты не шутишь?

– Нет. Совершенно точно. Мраморную лестницу. Пятнадцать лет холдингу. Круглая дата. Круглая смета на ремонт.

– Они с ума сошли? Ты же сам говорил – из пятнадцати три дочерние компании бунтуют. Ты же сам говорил, что там по нефтянке косяки.

– Они акционеры. Хозяева. Тратят на себя. Мир, дружба, жвачка.

– Ты хочешь сказать, что я должна составить смету, найти подрядчиков и сделать им эту ебаную мраморную лестницу?

– Совершенно верно.

– Они охуели. Они совершенно охуели. Они же убьют в компании все живое. Ты понимаешь? Тебе-то хоть понятно?

– Понятно, – ответил я.

7

– Булочная. Лера, почему ты так странно говоришь – «булошная»?

– Потому что дожжжь.

– Дождь же.

– Дожжжь.

– Ты же не москвичка. Зачем тебе это?

– А ты зануда. Теперь – москвичка. Так надо. Ты что, не понимаешь, что здесь все друг друга знают? Сразу определяют, кто откуда.

– Знают?

– Конечно. Меня по свекру знают. А ты никогда не будешь своим.

– Свекор… Ты говорила, он же из Конторы.

– Слушай, чего ты морщишься? В разведке тоже люди работают. И я скажу тебе, заруби себе на носу – там работают очень хорошие люди.

– Вполне допускаю.

– Вот и умничка.

Валерия Игоревна Потоцкая, дочка главного инженера N-ского машиностроительного завода, приехала в столицу из Хабаровска и, как и положено умной девочке, больше общалась, чем училась. Она быстро вышла замуж за влюбленного в нее по уши хорошего мальчика из хорошей семьи, отец-генерал организовал сыну «двушку» на Мосфильмовской, жизнь потекла своим чередом, потом Большая страна приказала долго жить, свекор кого-то не того поддержал в 93-м, попал в опалу, потом еще какие-то были неприятности по работе с нелегалами, инсульт, похороны, старший брат мужа быстро поднялся по компьютерам, что-то по безопасности, но младшего к себе не брал. Валерия Игоревна и в мебельных салонах работала, и за переводы бралась, чтобы любимого сына Сашку прокормить в лихое время, и чем только не занималась, пока муж ковырялся с компьютерами. Потом звезды над башнями Кремля повернулись нужным образом, Контора вспомнила, муж «попал в струю», вернее, «в трубу», и все получилось здорово.

– Он тюфяк. Говорит, что я молодость провела у барной стойки. А сам не научился полотенца после душа на полотенцесушитель вешать. Я ему и так говорила, и эдак. А он – все не умеет полотенца вешать. Полотенца сырые. Пахнут. Настоящий тюфяк.

– Кто?

– Мой муж. Чего молчишь, зануда? Отвечай, а то как врежу больно.

– Не знаю, что сказать.

– Ты хитрый. И чего я с тобой вожусь?

– Не знаю.

– Сволочь.

– Понятно, – сказал я.

– Обиделся?

– Ни капельки.

– Ладно, Гришка. На следующее лето я буду тебя учить на роликах гонять.

8

– Хорошо, Григорий Алексеевич, значит, договорились. К следующему совету директоров подготовьте, пожалуйста… – Вовчик издал какой-то клекот и сбился с мысли.

Мимо нас прошла Валерия Игоревна, очень замороченная предстоящим «мраморным подвигом», кому-то выговаривая по мобильному. Э-э-э… Нет-нет, все было правильно и даже чудесно – на мужской взгляд. В то жаркое лето в моде было все белое, но… То ли ткань была такая, то ли освещение, но белые брючки обтягивали попу Леры столь чудесным образом, что белые стринги светились сквозь предательскую ткань.

– Владимир Арсеньевич? – совершенно по-хамски прервал я разлет мыслей Вовчика.

– А? Ну да. Короче. Подготовьте. Да. Сейчас. У меня срочный звонок.

И Вовчик, с совершенно потусторонними глазами, пошел вслед за плавно удалявшейся Валерией Игоревной.

Я догадался не засмеяться.

9

– А сейчас!.. – Массовик-затейник кричал на весь ресторан. – А сейчас! Конкурс! Нам нужны молодые крепкие мужчины! Главный конкурс! Нашему замечательному холдингу пятнадцать лет!

– Гришка! Давай! Сможешь? Ты выиграешь! Ну, давай! – В ее глазах плясали те самые огоньки – огнем и мечем¹ Лера не собиралась никого брать в плен. – Давай, зануда!

– Я зануда?!

– Ты!

– Та-а-ак! Та-а-ак! – вопил «массовик с вот таким затейником». – А сейчас! Сейчас – у нас есть три богатыря! Держите. Вот, каждому по мешку. Дорогие наши гости! Сейчас три наших богатыря покажут нам молодецкую удаль! Принесут нашему царю… – Пьяненький Вовчик в царской короне восседал на импровизированном троне во главе огромного стола. – Принесут нашему царю! Полный мешок подарков! Кто первый наберет мешок, тот и победит! Раз! Два! Давайте, гости дорогие, давайте на весь «Царев сад»! Раз! Два! Три!

И Сашка-главбух побежал набивать огромный мешок апельсинами, какими-то салфетками со столов, которые ему пихали девчонки из финансового департамента, и Рауф, технолог по нефтегазу, побежал к своим – ребята из Альметьевска начали снимать пиджаки, запихивать в мешок… А я подошел к Валерии Игоревне и положил мешок перед ней:

– Полезай.

– Я?

– Быстро!

– Ты сумасшедший?

– Да.

Мешок ей на голову, на плечо, и на счет «двенадцать» я уже стоял посреди зала. Затейник охнул и перестал орать. Вовчик удивился. Удивились все. Только Валерия Игоревна беззвучно хохотала.

В мешке.

На моем плече.

10

Такси остановилось недалеко от ее дома. Мы вышли. Легкий снег наполнял желтые лучи фонарей какой-то тихой, кружащейся радостью. Было слышно, как шепчут снежинки, раскрашивая город всеми оттенками предновогоднего белого счастья.

– Ты сумасшедший. А я пьяная. А ты – су-ма-сшед-ший Гришка.

Ее шубка пахла духами.

На остановке какая-то женщина поддерживала очень толстого дядьку:

– Сережа. Как ты, Сережа?

– Все хорошо, мама.

– Сережа? Может, «скорую»?

Вдруг мужик айкнул и завалился на снег.

– Се-ре-жа! Сереженька! Люди!

Мы бежали к ним.

– Гришка! Сделай же что-нибудь!

Мужик быстро темнел, становился бурым, потом фиолетовым, я все пытался запустить его сердце, дышал его свекольным запахом, его слюнями, давил на грудину, от меня шел пар, я слышал все через вату в ушах, визг женщины, Лера что-то кричала в мобильник, снег таял на моей шее и потом перестал таять на лице Сергея…

– Ничего, ребята. Вы ничего не могли сделать. – Врач был спокоен как удав. – Ничего. Так бывает. Ладно. Мы его заберем. Поможете поднять. Он страшно тяжелый.

– Конечно.

«Скорая» выключила синие огни и уехала.

– Ты иди, Лера. Муж.

– Кто?

– Муж. Сашка. Сын.

– Хорошо. А ты?

– А я… Я поеду. Все хорошо. Застегни шубку.

– Что?

– Замерзнешь. Беги. Беги. Все хорошо.

11

– То есть как – ты не племянник Вовчика?

– Вот так – не племянник.

– Погоди. Так не может быть. – Лера даже разволновалась, закурила. – Мне все сказали, что ты его племянник. Что поэтому ты такой борзой. Я не поверила, что тебя могут уволить.

– Вот так. Я был для них чужак. Я пришел по объявлению. Я никто в этом городе. Человек из ниоткуда.

– Врешь.

– Не вру. Все, что я делал, я сделал своей башкой. Я – бедняк.

– Погоди. – Она чуть не заплакала. – А я тебя раскручивала на самые дорогие рестораны, я же думала, что ты…

– Что я блатной? Что я блатной зануда, да?

– Ты сумасшедший. Ты сумасшедший, понятно?

– Понятно, – сказал я.

12

– Гришка. Что со мной, Гришенька?

Лера сидела на больничной кровати в новеньком спортивном костюмчике, сжавшаяся, похудевшая, растерянная.

– Все хорошо. Классно выглядишь.

– Правда?

– Очень. Отдохнешь, отоспишься. Тебе к лицу.

– Гришка, это же обследование. Я просто подожду, да? Гришка, ведь ничего не болит, что же такое, ну как же так?

– Да все нормально.

Все было плохо. Муж Валерии Игоревны, тюфяк, не умевший вешать мокрые полотенца, тюфяк, не знавший поэтов Серебряного века, завел себе бойкую любовницу. Пока Лера его терпела, он «представляешь, купил этой гадине квартиру, сделал ей ремонт, ты представляешь?! Как же так?!». Совершенно неожиданно уютное мироздание Валерии Игоревны Потоцкой, ее благополучие – со всеми нужными и правильными знакомыми, «булошными», кафешками, музеями и мной, в качестве вибратора души, – развалилось, рассыпалось, растаяло: и тюфяки могут, оказывается, взбрыкнуть.

– Ты правду мне говоришь, Гриша? Я такую усталость чувствую. Ты один ко мне пришел. Ко мне никто не ходит. Они такие занятые, да?

– Конечно. Ты просто устала. Все будет хорошо.

– Я тебе верю, Гриша.

13

Звонок. Незнакомый номер.

– Григорий Алексеевич?

– Да.

– Это Саша. Саша Потоцкий.

– Здравствуйте, Саша. Что случилось?

– Мама хотела… Мама оставила записку. Она написала, чтобы вы обязательно были на отпевании. Вы знаете N-скую церковь?

– Да.

– Что вы сказали?

– Буду.

…Она лежала в гробу… Такая маленькая. И такая… желто-фиолетовая. Ссохшаяся. Бесконечно усталая. Измученная девочка. В беленьком платочке, совсем по-русски. Гроб был ей не по размеру – она же была такая маленькая, как Мирей Матье. Поэтому ее всю обложили цветами. Свечка потрескивала. Я не мог отвести глаз – такая она была… Вдруг мимо меня, всхлипывая, прошел Вовчик и положил ей в ноги огромный букет алых роз.

14

– Григорий Алексеевич?

– Да, Саша.

– Григорий Алексеевич, мы нашли еще записку. Мама пишет… Мама написала, что вы ее лучший друг, что вам сказала, что вы знаете место. Мы из крематория забрали прах… А не знаем, где место.

– Я покажу. Вы сегодня хотите?

– Да.

– Тогда через час. На Крымском мосту, со стороны Галереи.

Тюфяк держал в руках маленькую коробочку. Саша, студент «Керосинки», высокий, красивый мальчик, стоял рядом.

– Это здесь, – сказал я.

– Вот как бывает, – сказал Тюфяк. – Я не думал, что от человека так мало остается.

Он открыл коробочку.

Две-три пригоршни белого пепла – сухого, как мои глаза.

Тюфяк перевернул коробочку, и белый пепел с легким шелестом полетел вниз, разрастаясь белым облаком.

Оно почти опустилось к воде, но горячий ветер проскочил под Крымским мостом и тихо понес белое облачко над рекой. Вокруг гудел большой город, на набережной бродячие художники сворачивали свои шедевры, мимо Кремля медленно полз рубиновый поток застрявших в пробке автомобилей, усталая звезда давно опустилась за крыши, кремово-пыльное небо становилось удивительно бирюзовым, и в этой бирюзе, тихо и незаметно, растаяло белое облачко, единственное в небе в тот день.