Читать книгу Тайное общество - Дмитрий Дартт - Страница 4

Прошло несколько дней. Я понемногу привык к своему новому и невероятному положению. Родители были заняты работой и выяснением отношений между собой. Нужно сказать, что в это время их отношения переживали сложный, кризисный период. Мои родители были на грани развода и на меня обращали мало внимания. Поэтому днём, после школы, я был предоставлен сам себе, и даже вечером я гулял по городу столько, сколько хотел.

– Мам! Я на школьный двор, – каждый раз, уходя из дома, заявлял я.

– Со двора ни куда! – машинально отвечала мама, гремя кастрюлями на кухне.

Каждый вечер, после работы мама готовила ужин и сразу обед на завтра. Отец после работы заходил домой лишь для того, чтобы переодеться и выкурить сигарету. Потом он уходил в наш гараж, находящийся в гаражном обществе на окраине города, и оставался там до позднего вечера. Наша семья была счастливой обладательницей 412-го Москвича ярко-синего цвета, с которым отец проводил весь свой досуг. Не могу сказать, что этот чудо-автомобиль часто ломался и из-за этих поломок мой отец все свое свободное время проводил в гараже. Скорее это было такое своеобразное хобби. В 80-х года в нашем городе не было каких-либо сервисных автомастерских, и автолюбители чинили и обслуживали свою технику собственными силами. Поэтому точнее будет сказать, что отец проводил время не в гараже, а в гаражах вместе с другими, такими же счастливыми обладателями москвичей, жигулей, запорожцев, а то и волг. Впрочем, в гаражах еще не редкостью были такие раритеты как: Победа, 402-й Москвич или ГАЗ 21 – Волга.

Я бродил по улицам один. Несколько раз ходил в кино, а иногда заходил к отцу в гаражи. С одноклассниками мне было не интересно – они же дети. Какие у нас могли быть общие интересы?! Хотя, можно было играть в футбол на школьном дворе. Вот, собственно, и все, что можно было. Но футбол в этом сентябре был не в тренде, а играть в прятки, казаки-разбойники или просто зависать на турниках, мне было не интересно.

Стыдно признаться, но о своих жене и детях я вспомнил не сразу. До меня не сразу дошло осознание того, что они остались где-то там в моем прошлом, а в своем новом будущем я возможно их не встречу. Каждый раз, от этих мыслей на меня накатывала тошнотворная тоска, безысходность душила меня, и будучи семилетним мальчиком, я порой не сдерживал слез. В такие моменты я старался уединиться и скрыться по дальше от посторонних глаз. Видимо по этой причине, в первые дни своего перерождения, я старался находиться в безлюдных местах парков и улиц. Свободного времени у меня было много. В школе было всего по нескольку уроков, а заданий на дом почти не задавали.

В приступах безысходности и тоски появлялись мысли о том, чтобы сбежать из дома и отправиться в Брянск на поиски зловещей бабки-санитарки. Ведь это, находясь в Брянской больнице, я ее встретил, а потом попал в прошлое на западную Украину. А как я оказался в Брянске?! Да очень просто! Бабушка, оставив квартиру моим родителям, вернулась на родину в Брянск. А после того, как развалился Союз, я покинул западную Украину и уехал к бабушке. Так, после распада Союза я и остался в Брянске.

Я был убежден, что именно бабка-санитарка была виновницей моего несуразного положения. Это из-за нее я лишился семьи и всего того, что у меня было: работы, друзей, квартиры, моей собаки, наконец.

Если бы я действительно был семилетним пацаном, то несомненно сбежал бы из дома в поисках ответов на свои вопросы. Но, мне только с виду было семь лет, и поэтому я в полной мере осознавал всю полноту, глубину и абсурдность своего идиотского положения. Я понимал, что максимум куда я смогу доехать, так это до соседнего областного центра. Потому, что потом обнаружат моё отсутствие, забьют тревогу, после чего я очень быстро попаду в поле зрения милиционеров. В общем? убежать так далеко не получиться, как бы я не старался. Мне оставалось только гулять по улицам своего городка, надеется и ждать. Только на кого или на что надеется и чего ждать, я не знал. Поэтому я бесцельно бродил с отрешенным видом, время от времени прислушиваясь к такой знакомой, родной, но уже далеко отдалившейся от меня украинской речи. Это была та Украина, которая в своем большинстве еще не догадывалась о том, что она порабощена москаляками. Все считали себя неотъемлемой частью Советского общества, пользующегося благами социализма и строящего коммунизм. Во всяком случае, никто и виду не показывал, как ему плохо живётся.

Наверняка и в том обществе, в обществе маленьких районных городков 80-х годов, имелись диссиденты и религиозные фанатики, обиженные на власть по тем или иным причинам. Но таких граждан, точно так же, как о проституции и наркомании, никто не знал. Спасибо товарищу Ленину, спасибо товарищу Сталину и спасибо товарищу Брежневу, за моё поистине счастливое детство. Лично меня, очень расстраивали очереди на биржу труда безработных негров в далекой Америке. Иногда я с друзьями всерьез обсуждал подобные темы. Социальная несправедливость, царящая в капиталистических странах, о которой повсеместно твердили все источники массовой информации и школьные учителя, наверное, была самым большим негативом моего детства.

В 80-х вам бы никто не поверил, если бы вы заявили, что уже в 90-х годах в нашей стране появятся биржи труда. Точно такие же как в капиталистической Америке, только их нарекут службами занятости населения. Такие названия придумают видимо для того, чтобы не травмировать, утопающее в постперестроечном кризисе, население.

Мне вспомнилось, как незадолго до выпускного из старшей группы детского сада моя воспитательница делилась своим мнением по поводу смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Леонида Ильича. Они стояли у входа в группу. Весь этот разговор происходил, когда дети были заняты поглощением обеда после прогулки. Я сидел за первым столом и хорошо слышал их разговор. Не знаю, почему именно мне запомнилось обсуждение смерти Брежнева, но этот разговор нянечки и воспитателя особенно отчетливо мне запомнился. Я не помнил, как звали нянечку, я не помнил фамилию моей воспитательницы.

– Вы чулы, Брежнев вмэр! – со слезами на глазах произнесла воспитательница Мирослава Владимировна, обращаясь к нянечке.

– Та, вмэр. – всхлипнув, ответила нянечка, – А миг бы ше житы, бо вже нэ такий старый був.

– Алэ ж, вин хворив. Я бачила, що вже сёмого грудня, на паради, вин лэдве рукою махав. – шмыгнув носом, поделилась своими наблюдениями воспитательница.

– Так, шкода його, бо вин ше багато миг для людэй зробыты. Так, нэхай вже покоиться з мыром.

Не поддельная скорбь и печаль была в словах воспитательницы и нянечки. Ребенка не обманешь! Скорбные слова этих женщин, совсем не были похожи на высказывания обитателей планеты Плюк из известного фильма «Кин-дза-дза»: «Я люблю господина Пэже». Нет, это было обыкновенное человеческое переживание и скорбь.

На западной Украине было принято с размахом отмечать все праздники. Наша семья, которая поддерживала дружеские отношения с несколькими семьями из коренных местных жителей, проживающих в городе и окрестных сёлах, не была исключением. Дружили, общались, ходили и ездили друг к другу в гости. На религиозные праздники нас всегда приглашали в гости в село, а Новый год, Первомай и День победы всегда отмечали у нас, в нашей квартире. Взрослые собирались за столом, выпивали, о чем-то разговаривали и пели песни. У детей была своя «детская» компания. Должен заметить, что в детстве, я не придавал значения тому, что я русский по национальности. Я не выделял это обстоятельство из окружающего меня мира и не задумывался о своем бело-вороньем положении, которое с годами стало проявляться все отчетливее и отчетливее, особенно с приходом перестройки, гласности и национализма. Я не задумывался о том, на каком языке я разговариваю, ведь меня все понимали, и я понимал окружающих, ни разу не размышляя о том, как это получается. Но все стало меняться, когда вместе с проституцией, наркоманией и СПИДом, на запад Украины пришли не довольные властью, москалями, и в целом жизнью, люди, которые везде и всюду, стали сеять семена раздора, рассказывать о неполноценности и ущербности бытия.

Сейчас я оказался на той Украине, которая ходила на работу, а не ездила на заработки. Это было то время, когда по окончании института или техникума, место жительства и должность на предприятии получали по распределению, и не по наследству, родству, знакомству или преступным путем. В то время, можно было, не глядя ткнуть пальцем в карту, поехать в указанную пальцем точку и получить там жилье, а также работу. Ключевым словом является слово «получить», поскольку «найти» или «искать» было не обязательно. По закону все Советские граждане обязаны были работать и должны были быть обеспечены жильем, бесплатным образованием и медицинским обслуживанием. Видимо поэтому мои родители не сильно пеклись о моем будущем и о моем образовании. Советская система не оставляла рабочего человека в стороне и тот, кто работал, всегда имел крышу над головой и хлеб насущный.

Но многообещающие Советские перспективы того времени, в котором я оказался, меня не радовали, так как уже не за горами маячил развал Союза и близились лихие 90-е. Я понимал, что мне нужно было что-то предпринимать, хотя где-то в глубине моего сознания, я начинал сдаваться. И уже было смирился со своим положением, как в голову пришла шальная мысль, вдохновившая меня на дальнейшие действия. Я внушил себе мысль о том, что в местной больнице можно найти если не ту, то такую же бабку-санитарку, которая сможет решить мою проблему.

С мыслью о том, что в каждой больнице есть своя бабка-санитарка, способная перемещать сознание, я все свое свободное время, стал проводить около больницы. В моё поле зрения попадал не только больничный двор со всеми постройками и корпусами, но и, находящееся за забором больницы питейное заведение, которое в народе имело название «Костыль». Такое причудливое название питейной было напрямую связано с его местом расположения. Чувства юмора жителям города было не занимать, особенно если учитывать тот факт, что немалую его часть составлял военный, служивый люд. Поэтому питейная, находящаяся в городском парке у озера имела народное название «Жаба», летняя забегаловка, находящаяся в центре города и представляющая собой брезентовый шатер, именовалась в народе не иначе как «Рваные паруса», а то кафе, что было расположено непосредственно около военкомата, называли как «Пятое отделение». Кто знает, сколько отделений в военкомате, тот поймет, почему такое название.

С больничного двора, я не однократно примечал, как в «Костыль» заходили строгие и подтянутые мужчины, некоторые в деловых костюмах и уже через час-два они выходили оттуда веселыми и беззаботными. Очень часто это заведение посещали люди в больничной одежде, в трико и тапочках. Но такие граждане долго там не задерживались.

Сентябрьское солнце бросало блики с больничных окон, между лавочками сновали вездесущие голуби.

– О, який файный хлопчик! А шо ты тут робыш? – Улыбаясь во весь рот, спросила женщина, одетая в цветастый халат, проходя мимо лавочки, на которой сидел я. – До кого ты прыйшов? В тэбэ хтось хворие?

– Хворие…. Не, не болеет, я тут просто…, – невнятно пролепетал я. –Так… Просто так.

Эта женщина не придала моим словам какого-либо значения, потому что эта конкретная женщина появилась тут впервые и не видела меня раньше. Во всяком случае, я до этой встречи ее тут не видел. А вот другие постоянные обитатели больничного двора уже на третий день стали бросать на меня косые, любопытные взгляды. Я примелькался и, судя по всему, стал вызывать интерес.

Нужно было срочно придумать убедительный ответ, если с тем же вопросом ко мне обратится кто-нибудь из персонала больницы или же какой-либо излишне любопытный пациент. Но ко мне так никто не подошел и на четвертый и на пятый день. И я не увидел ни одной подходящей бабки-санитарки в цветастом халате и с платком на голове. Ну, вообще-то похожие бабушки-старушки то и дело сновали по больничному двору, но среди них я не заметил ни одной «своей». Судя по всему, мой план по обнаружению бабки-санитарки в местной больнице, провалился. Да и наивно было предполагать, что вот так просто я встречу тут эту ведьму. Да, собственно, если бы и встретил, что бы от этого изменилось?!

В кармане у меня завалялись 10 копеек – это была сдача от моего школьного обеда. Каждое утро мама давала мне в школу 20 копеек, именно столько стоил обед в школьной столовой. На эти деньги в школьной столовой как раз можно было взять на первое – вермишелевый суп, борщ или куриный бульон, а на второе – котлету, кусок жареной рыбы, отбивную или тефтели с гарниром виде макарон, картофельного пюре или какой-либо каши. Еще полагался компот, чай или сок и два кусочка хлеба. Должен заметить, что в нашем городе черного, ржаного хлеба никогда не было. Был только белый пшеничный хлеб, который пекли на городском хлебозаводе. Черный ржаной хлеб можно было купить только во Львове. А еще очень сильно не хватало сосисок. Обычных тонких мясных сосисок. В то время был только один сорт сосисок, который так и назывался – «сосиски». Черный хлеб и сосиски в наш город почему-то не завозили. Советское время не могло похвастаться изобилием, поэтому в гастрономе был всегда один ассортимент колбасы: докторская, любительская, полукопчёная и ливерная. Все это производилось на местном мясокомбинате. Впрочем, и сортов молока, кефира или сметаны, то же было по одному. Это соответственно: «молоко», «кефир» и «сметана». А вот пиво, вино и другие спиртные напитки уже имели небольшое разнообразие. Например, в продаже магазинов было пиво «Колос», «Золотой колос», «Жигулевское» ну и самое лучшее это – «Львовское». В конце 80-х было очень популярно пить пиво со сметаной. Сейчас такого себе позволить уже никто не сможет, поскольку хоть пиво, хоть сметана, производятся не из натуральных ингредиентов, а из порошков

На 10 копеек я брал котлету с хлебом и компот, а оставшиеся 10 копеек либо кидал в копилку, либо тратил уже потом после школы. Ближе к вечеру, я решил заскочить в пирожковую, что размещалась на углу первого этажа оного из домов в центре города, и на остававшиеся 10 копеек купить пирожок с повидлом. Я любил пирожки с горохом или рисом и яйцами, но они стоили немного дороже. Но еще больше я любил пятикопеечные булки с маком, но их к вечеру уже никогда не оставалось. Вся остававшаяся выпечка была холодной, и нельзя было попросить подогреть купленный пирожок. Тогда еще не знали о существовании микроволновых печей. Утром или ближе к обеду, в пирожковой всегда была очередь. Это была одна-единственная специализированная пирожковая на весь город или как минимум на центральную часть города. В прочем во времена застоя наш город мог похвастаться только обилием кабаков, различный питейных и кафе. При этом в каждом таком заведении была своя кухня и во многих из них, помимо горячительных напитков, всегда можно было заказать первое и второе блюдо. Везде была своя выпечка, фирменные бутерброды или как их тут называли – «канапки», а некоторые заведения готовили блюда, которые можно было заказать только у них. Когда я говорю об этом, то имею в виду блюдо «чинахи». Этот густой суп готовился из фасоли и мяса в глиняных горшках и пользовался огромной популярностью среди взрослых. Дети его не любили. Поэтому, чтобы не вызывать лишних подозрений в «Чинахи», я не ходил. В прочем меня туда и не тянуло.

А, что касается других торговых предприятий, то они, как правило, были представлены в единичном экземпляре. В городе была всего одна аптека, один магазин канцелярских товаров, один магазин игрушек, один книжный магазин и много других по одному. При этом все они работали только в будни дни, а на выходные закрывались. Лишь только универмаг, продуктовые магазины и аптека работали в субботу и воскресенье. В прочем в универмаге можно было купить все промышленные товары первой необходимости.

Во второй половине дня в пирожковой было безлюдно. Купленный мною, пирожок я укусил еще около кассы и направился к выходу. Выходя из пирожковой на крыльце, я нос к носу столкнулся с бабкой в цветастом халате и таком же платке, который был завязан на узел под подбородком. Это была та самая санитарка и ошибки быть не могло.

– Ну що чоловиче, не знайшов мэнэ в ликарни? – старуха говорила на Украинском языке, причем с местным диалектом. – Ты си трохи заспокойся и вже не хвылюйся, бо ниц не сможешь зробыты. Чекай колы прыйдэ твий час!

Наклонившись ко мне, бабка тихонько прошептала на ухо:

– Прости, но дело сделано, и я ничего не смогу для тебя сделать. Ты хотел шанс – пользуйся. Это был твой выбор, хоть и не осознанный.

Потом она бесцеремонно меня отодвинула в сторону и вошла в пирожковую, хлопнув дверью.

– Стой! Постой! – вскрикнул я и следом за бабкой заскочил в пирожковую. Но в зале по-прежнему было безлюдно, даже персонал удалился в дебри своей кухни. А после того, как за мной захлопнулась дверь, в моих ушах несколько раз эхом раздалась сказанная старухой фраза:

– Чекай-ай-ай колы прыйдэ-ыйдэ-ийдэ твий ча-а-а-ас!

Все-таки я был прав, и старушка-ведьма была где-то рядом. Она знала, что я пытаюсь её найти и появилась около меня, застав врасплох. Но, что я мог сделать?! Что я мог ей предъявить?! Ведьма?! Да она ведьма!

Несомненно – это была ведьма и никто иначе. Когда мы столкнулись нос к носу на крыльце пирожковой, она вся благоухала и светилась. Она улыбалась и была счастлива. Да, да – счастливая и молодая. Да и не старухой она мне показалась. Теперь это была не бабушка старушка, а женщина бальзаковского возраста. А как я это определил? Не знаю как, но я был уверен в своей правоте.

Я снова вышел на улицу, где почему-то уже было темно и зажглись фонари. Легкий осенний ветерок пробегал по листве, еще не начинавших желтеть деревьев. Мне ничего не оставалось, как только поплестись в направлении своего дома.

Колокола на башне костёла отбили четверть одиннадцатого часа. В другое время и в другом месте, я бы удивился этому обстоятельству. Ведь пирожковая работает до восьми часов, а сейчас, если верить часам на башне, было уже пятнадцать минут одиннадцатого. Но я ни чему уже не удивлялся и был готов ко всему, даже к тому, что пойдет снег и начнется празднование нового года.

Несмотря на поздний час, на центральной улице было многолюдно. Люди парами и по одному человеку неспешно двигались в оба направления. Движение транспорта по этой улице было запрещено. В связи с этим, каждый шел по той части улице, где ему было удобно. Кто-то стоял у входа одного из многочисленных подъездов и курил. Звуки шагов и приглушенная речь успокаивали и придавали ощущение полной безопасности. Помимо фонарей, улицу освещали разноцветным магическим светом витрины уже закрытых магазинов и окна жилых квартир, расположенных на верхних этажах. Идущие по улице люди отбрасывали причудливые тени, которые то и дело проваливались в пустые дверные проемы не освещенных подъездов.

Проходя мимо часовой мастерской, я на мгновение застыл у окна. Мастерская по ремонту часов располагаясь на первом этаже трехэтажного жилого дома. Одно из окон, выходившее на центральную улицу, было похоже на большую витрину. Занавесок не было и благодаря низкому подоконнику, наблюдать за мастерами часовых дел, можно было прямо с тротуара на улице. В полу-мрачном помещении мастерской было множество столов, каждый из которых представлял собой отдельное рабочее место с настольной лампой – этаким островком света в мрачном пространстве.

Сегодня в мастерской было людно и оживленно. Тогда как обычно вечером, в мастерской работали два-три человека, или вообще никого не было, и за окном в мастерской царил мрак. Сейчас же, в помещении находилось человек семь и на всех столах горели настольные лампы. От этого в помещении было непривычно светло, а тротуар за окном был залит светом. Часовщики, обступив стол, расположенный в дальнем левом углу от окна, о чем-то спорили и жестами указывали на центр столешницы. Определённо там лежал какой-то предмет, но что именно лежало в центре стола, мне не было видно.

Около другого стола в стороне, обособленно от всей компании часовщиков, находился еще одни человек – мужчина, на вид которому было лет пятьдесят с артистической внешностью. Чем-то он напомнил мне французского актера Жана Маре. Может это он и был?! Хотя нет, этот выглядел моложе, чем должен был выглядеть реальный Жан Маре в первой половине 80-х годов.

Мужчина сидел на стуле в вальяжной позе, закинув ногу за ногу, и со скучным видом поглядывал на окруживших соседний стол, мастеровых людей. На нем был какой-то необычный, можно сказать футуристический серый плащ, отливающий сталью. Для середины 80-х годов плащ смотрелся не стандартно даже за пределами Советской реальности. Из-под плаща выглядывал серый костюм-тройка. Галстук с крупным, прямо-таки, огромным узлом чуть ли не упирался в подбородок, своего хозяина. А еще у этого мужчины были черный зонт и черная шляпа, которые были небрежно брошены рядом на стол. Он очень сильно отличался от часовщиков своим внешним видом и был явно не из их компании. Достав из-под плаща серебристый портсигар, Жан Маре извлёк из него папиросу, закурил и выпустив дым, что-то начал говорить. Я вздохнул и подумал про себя: «Наверное, важный клиент».

Пока я стоял и пялился в окно часовой мастерской, где-то в глубине моего сознания всплыло слово «шанс». Ведьма говорила, что мне нужен был шанс и я его получил. Но как я не напрягал свой мозг, мне не приходило ни чего такого, что я, будучи в школьном возрасте, должен был исправить в своем прошлом, начиная с первого класса. Ведь именно первого сентября, не раньше и не позже, начался повтор моей жизни. И как я не старался, я так и смог вспомнить.