Читать книгу Что мне думать завтра - Дмитрий Игоревич Михин - Страница 5

Множество окон развернуто перед нами, одновременно вещая, и мы их меняем – переключаемся с одной закладки на другую. Быстро листаем. И все эти окна со своими «живыми лицами», событиями уходят от нас, складываются, заслоняя друг друга, пока курсор «мыши» не остановится на трансляции, где полуголая, в нижнем белье, девушка студенческого возраста танцует перед нами. Набирая при этом немалое количество просмотров. Что это такое? Все эти обворожительные движения, это красивое, вызывающее тело и ее радость, нескрываемая улыбкой, от нашего присутствия – все это разве реально!

Чат гремит. Все эти бесконечные сообщения сыплются безостановочно, пытаясь друг друга затмить. Сколько слов за все это время, пока идет трансляция, пропадет. Все это похоже на некую игру. Вот девушка танцует эротический танец и есть чат, который будет, возможно так подразумевается, воздействовать на нее. На этот виртуальный образ человека. Ведь не человек же у вас в мониторе. Чат, он, как рулетка, крутится, крутится, и что-то должно выпасть – особая комбинация слов, от которой произойдет некая перемена в девушке. Это как пароль. Все только и делают в чате, что пытаются подобрать этот нужный пароль. Естественно рандомно. Но вот для чего? Чтобы она перешла к другому движению, стала в другую позу, показала грудь? Причем, что забавно, люди пишут необязательно тексты, где ясно выражается смысл сказанного, это могут быть совсем бессвязные тексты, похожие на шаманские заклинания, либо вообще из символов выстроенная картинка.

Откуда эта вера, что словом можно воздействовать на этот виртуальный образ? Или, если хотите, девушку. Но пока так нельзя сказать. Можно сказать, что человечество упорно этим и занимается. Гадает. Пытается гадать.

По ту сторону экрана девушка подбегает к своему компьютеру, резко выходя из образа обольстительной танцовщицы, пристально всматриваясь в экран, и торопливо водит «мышкой», после чего трансляция обрывается на этом.

До конца не убедившись, что трансляция выключена, на что она надеялась, но проверить она не успела, так как ею овладело довлеющее какое-то вакуумное ощущение, от которого ей захотелось упасть навзничь на кровать и постоянно трогать себя, ласкать, проводя пальцами по лицу, закрытое локонами волос, своим грудям, у себя между ног. Она закрыла глаза и, испытывая восторг, произносила чуть еле слышно слова, как будто сама не желая их слышать: «Марго, ты потеряла себя. Тебе удалось. Ты опять потеряла себя». Она закусывала губу, ворочаясь из стороны в сторону. Она полностью изолирована от всего. Даже ее тяжелое дыхание казалось чем-то посторонним и эта дрожь в ногах не ее, а где-то там, за стенками. И вот это состояние сводило ее с ума: это не с ней происходит, до нее лишь доходит вибрация, исходящая от оболочки, на которую производят воздействие. Ей мнилось, что если бы ее тело испытывало боль, то здесь она преобразилась бы в блаженство. И так не хотелось открывать глаза, чтобы не спугнуть отовсюду доносящуюся истому. Но дрожь начинает отступать от ног, а в легкие снова поступает земной воздух. Она перестает дергаться, застыв в одном положении и сведя брови над переносицей, как будто учится заново воспринимать этот мир.

Пока не поздно она вскочила с кровати и побежала к зеркалу, в котором всячески стала собой любоваться, своим телом. Сначала повернется так, потом так повернется – со всех сторон себя рассмотрит. Потреплет свои волосы, на что-то обратит пристальное внимание. Вообще, ее внешность ей самой не нравилась, вернее, она к себе была слишком самокритична, но сейчас она с уверенностью могла сказать себе, что она похорошела.

Но чем дольше она так стояла и смотрела на себя, тем меньше ей хотелось видеть свое отражение. Это отражение слишком навязчиво демонстрировало ей то, чем она только что любовалась, но очнувшись, она заметила. И ей не хотелось признавать в себе это. Она отвернулась, как мы отворачиваемся, когда слишком долго смотрим на чужого нам человека, и в один момент он обнаруживает наш взгляд на себе.

Тогда она подошла и села за компьютер, поджав под себя ноги. И что-то стала искать в интернете. Она открыла канал блогера, на которого не была подписана, но постоянно его смотрела. Ей как бы не хотелось первой делать шаг. Да и быть его подписчицей, привязывать себя к этому каналу ей не хотелось. А посматривать со стороны, что он там у себя делает, – это да.

Смотрела она не отрываясь, с чересчур любознательным взглядом, забыв о том, где находится. Он хоть и смотрел с экрана на нее и, вроде как, к ней обращался, но она не чувствовала этой стесняющей близости, и ей от этого было вполне уютно. А вот если бы она была его подписчиком, она бы не смогла себе позволить даже открыть видео с ним.

Он рассказывал о кардинальном изменении хода жизни. Если человек появляется на свет, то в дальнейшем его жизнь будет протекать по такому сюжету: детский сад, школа, институт, армия (если мальчик), работа, пенсия, смерть. Он предлагал избавиться от такой схемы, от такой маршрутизации жизни. Это уже так унизительно жить. После чего тебя ждет смерть, от которой еще унизительнее кажется человек. Он мечтал о бессмертии. Единственное, что нужно будет оставить, это образование. Но и то он не видел это как школа или институт.

Также ругал институт семьи, где родители терпят друг друга, сами не понимают, зачем они все еще в браке, а ребенок в такой семье раб, который должен следовать чему-то, чему и его родители следуют (из-за чего и не расходятся), но никто так и не знает чему. Чистая вера.

И много чего другого он ругал. Он уверял, что в этом мире все не настоящее. Что весь мир прогнил. Невозможно жить. Нету любви, нету справедливости, нету свободы, нету ничего. Осталась формальная жизнь, подражающая свободной жизни.

Правда говоря, все его слова были лишь несбывшимися грезами. Хоть его видео и были насыщены этой молодостью, зажженной на какие-то надежды, перспективы, светлое будущее. Его слова пленяли, что у самих зрителей в головах возникала ободряющая картинка, что такое действительно возможно. Что-то живое, человеческое доносилось от него с экрана. И ты хочешь верить ему и в него. Видно, как он еле сдерживает в себе силы, как он горит, как этот жар охватывает все это цифровое пространство, за которое не может выйти. Но проблема была в том, что он не знал, что предложить взамен. Все же это не мешало зрителям восхищаться им.

Конкретно в этом видео, которое смотрела Марго, он вещал о том, что их поколению, а он был ее сверстник, нужно избавиться от чувства стыда, которое мешает им развиваться, мешает быть самим собой. А все потому, что взрослым нужно было как-то сдержать их, подрастающее поколение, удержать при себе. Поэтому они манипулировали, воздействуя на их совесть. Они всегда хотели пристыдить своих детей, если их нужно было остановить в чем-то. И это мучающее чувство совести постоянно мешает в каком-то важном для них выборе. Так, например, ему оно мешало, чтобы создать свой канал и все это доносить до зрителей. Просто нужно это преодолеть.

Услышав, как кто-то зашел в квартиру, Марго выключила звук на колонках, а затем закрыла и саму закладку с видео. Второпях надевая свою одежду, предусмотрительно проверив еще раз выключила ли она свою трансляцию. Хоть чат еще вращался, но медленно, трансляция была отключена. Но она не смотрела на время, когда отключала, отчего ей стало немного тревожно. И еще этот чей-то приход домой, и уже своим присутствием нарушал спокойствие. В голове у нее этот образ человека отпечатался как что-то неприятное.

Слыша, как разуваются, стало понятно, что следующим неизбежным намерением будет войти сюда. Из-за двери высунулась голова матери.

– Привет, как дела? – как всегда осматривая ее комнату, останавливая свой взгляд на экран монитора, в котором уже виден только рабочий стол.

– Чем занята?

– Ничем, – сложив руки на груди и уставившись на экран, Марго совсем не желала поддерживать этот разговор.

Ее всякий раз раздражало, когда кто-то без ее разрешения заходил в комнату, даже ее родные, и тем более когда они пытаются высмотреть, что же она такое смотрит в компьютере целыми днями.

– Скоро отец приедет.

– И что? – возразила дочь. – Почему это каждый раз какое-то событие?

– Я просто хочу сказать, чтобы ты привела себя в порядок.

– Что опять со мной не так?

– Ты же знаешь его и его порядки. Убери здесь все лишнее и надень что-нибудь поприличнее, чтобы скрыть свои татуировки.

– Да, да, я все поняла, а теперь уйди, – поторопила ее дочь и закрыла за ней дверь.

Подошла к кровати и упала на нее плашмя и задумалась:

«Как же действительно невозможно жить. Когда это уже кончится. Как это мучает меня – я что-то должна. Что во мне такого? Что я должна в себе такого беречь, что если потерять, то произойдет что-то ужасающее? И поэтому мне не в коем случае нельзя этого, нельзя того, нельзя всего. Как раз это и держит меня здесь взаперти. А я хочу свободы».

Послышалось, как в квартиру вошел еще кто-то. По тому, как резко и шумно закрыли за собой дверь, по звуку шагов, прогибающих под собой ковер, как снимает пальто, как открывает дверцу шкафа.

Марго уже представила своего отца. Это все в точности он. Всеми этими движениями он прямо заявлял о себе, и все это пространство начинает принадлежать ему. Отчего ее дом ей в такие моменты становится чужим. Тогда наступает трепет и страх.

Отец Марго был генерал-майор из армии сухопутных войск. Сейчас он вернулся с проверки. Он проверял одну дивизию – всякую документацию, знают ли солдаты обязанности, проверяя все ли по уставу и прочее. Звали его Григорий Пократов.

Марго не хотела выходить из своей комнаты. За дверью она слышала отца с матерью.

– Ну проходи раздевайся.

– Не надо, Лена.

– Что?

– Не надо я говорю.

Опять из-за двери высунулась голова мамы, но уже с каким-то недовольным видом.

– Ты долго еще возиться будешь? Щас будем ужинать все вместе. Сделай, как я просила.

Выйдя из комнаты, Марго была одета в какой-то стремной коричневой юбке до колен, в рубашке с длинными рукавами, чтобы закрыть татуировки на руках, темные колготки, которые не сильно скрывали ее татуировки на ногах, но все же так менее бросалось в глаза. Ни макияжа, ни крашенных ногтей. Только розовые волосы, хоть и собранные в косичку, не вязались с этим образом советской порядочной женщины, работающая бухгалтером либо лучше библиотекаршей.

Ей было невыносимо в этом одеянии. Все это покрывало вечным позором. В этой одежде она стеснялась сама себя, сама себе была противна. И эти движения не ее, это ощущение не ее. Она не хотела этому следовать – ее это злило. Она понимает, что от нее это требуют. И что-то в ней было такое, что ее саму толкало соглашаться с тем, на что она идет.

Отец, увидев ее, сказал.

– Хотя бы вечером, в кругу семьи, бываешь похожа на человека. Не все потеряно. Ну что стоишь? Садись, пока еще не чужая нам, – даже рукой показал, куда сесть.

– Садись, дочь, и вправду.

«Ну зачем ты это сказала», – подумала Марго и села, как ей было велено.

Есть не хотелось, да и вообще сидеть было мерзко. Как на иголках сидишь. Стараешься забыть себя, чтобы следовать тому притворству, что неудобно, неловко, но безопасно.

– Ну что, дочь, чем сегодня порадуешь?

У отца хоть и был уставший вид, но при этом он говорил вызывающе. И в дальнейшем каждый его вопрос будет позиционироваться с таким вызовом: а ты ничего не хочешь мне рассказать. Причем вся эта беседа велась нехотя, а просто так нужно было, да и ел он не для себя, а для пищеварительной системы.

Марго не могла ответить. Сам вопрос заставлял ее молчать. Брови сведены кверху домиком, грустный взгляд, устремленный в пустоту. Она уже приготовилась к массированной атаке со стороны отца.

– Ну что, как там женишок наш поживает? Не будешь знакомить? Опять все скроет. Или хочешь я тебе сам подберу жениха. У меня этих оболтусов целая дивизия. Любого подберу.

«Да на хрен мне сдался этот жених», – подумала Марго.

Мама решила, что самое время вывести этот разговор из сложившегося неудобства.

– Вот мы с отцом познакомились…

– Не надо, Лена.

И всем стало еще более неловко.

– Ну а что у нас с работой? – спросил он так, что понятно было, что и здесь все безнадежно.

Он спрашивал и все более злился на тот образ дочери, который сложился у него в голове от этих вопросов. Так как Марго не отвечала, то вот этот ее образ у него в голове отвечал так, как он думал, что она бы ответила. Все эти ответы были такими дерзкими, язвительными, раздражающие его воображение. Он действительно пытался понять свою дочь, ведя с ней диалог у себя в голове. И не находил ответов – почему она такая. Ведь он помнил, как она была совсем другой. И вот сейчас он смотрит на нее, на то, как она одета, и не верит, что это она. Она специально так оделась, чтобы скрыть от него то, что она не хочет ему показывать. Тогда он еще больше убедился в том, что та, какую он себе представляет, это она и есть, и именно такую себя – настоящую – она всячески скрывает от родителей. Отчего его берет гордость, что он знал все это время ее, как бы она не старалась себя показать им.

– Вот скажи мне, Марго, ты вообще что хочешь от жизни?

Марго уже перестала воспринимать его вопросы. В голове туман, через который с трудом доходят отзвуки. Ей представлялся отец, который спрашивает все это не с тем, чтобы действительно узнать о ней, разобраться, а просто в очередной раз с издевкой посмеяться над ней. Особенно она заметила это по тому, с каким чванным голосом он говорил. Поэтому она просто давала потешиться над собой. И старалась ничего ему не отвечать, так как боялась его.

– Ну чего ты молчишь, я к кому обращаюсь, в конце-то концов! Как ты собралась свою жизнь устраивать?

Марго не могла знать ответ на этот вопрос. Потому как не знала, о какой жизни идет речь. Что такое «обустроить свою жизнь». Что такое «семья». Что такое «работа». То есть, конечно же, она знала, что это такое. Но она не понимала для чего. Это не представлялось как самоцель. Устроить жизнь – это не цель, потому что все это можно увидеть в интернете. Цель будет то, насколько ты совпадаешь с тем, что мы называем «устроить жизнь». Это значит, что наше представление об устройстве жизни должно совпасть с тем, как оно будет выглядеть, когда реализуем в реальности. Вроде, ничего замысловатого в этом нет. Есть ожидания, которые разрушаются реальностью. Но если мы подменим реальность, которая не будет разрушать ожидания. Когда не ожидания должны приближаться максимально к объективным реалиям, что заставляет нас оценивать допустимые ошибки. А реальность приближается к ожиданиям. Тогда, получается, вопрос поставлен неправильно. Он должен звучать так: что ты должна представить, чтобы твоя жизнь была устроена? Правда, она и на этот вопрос не ответит, так как еще никто не создал этот ответ.

Но все эти вопросы Марго не волновали. Единственный образ мыслей, который у нее сложился, показывал ей опять ту же картинку, где ее родители – да и в целом старое поколение – хотят вовлечь в этот старый мир, жить по его правилам, где нужно задумываться о работе, о том, чтобы обустроить семью, жизнь. И все это ее угнетало. Как она думала: не давало ей нормально жить.

Поэтому никакой разговор здесь построить невозможно. Говорить уже стало невозможно. Остается лишь терпеть и ждать, пока время в очередной раз не пройдет.

– Я не хочу об этом говорить.

– Да? А о чем ты хочешь? Тебя что-нибудь волнует в этой жизни? – тут аж отец вспылил.

– Ничего.

Григорий Пократов стал недоумевать. Образ дочери в голове еще больше стал раздражать его воображение.

– Как это можно понимать? Ну-ка быстро расскажи мне свои дальнейшие действия от «а» до «я», – все не успокаивался отец. – Мы, твои родители, должны знать, что происходит с нашей дочерью.

– Это не ваше дело. Я вам ничего не должна и вам не принадлежу.

– Как это не должна? Еще как должна. Мы же твои родители. Столько в тебя вложили сил, – встревожилась мать.

– Ну а что вы от меня хотите теперь? Все равно я не хочу жить такой жизнью, как вы. Мне нужна другая жизнь.

– А ты сначала заработай, а потом будешь нам говорить о другой жизни! Живет она, как мы! Да ты, деточка, не жила, как мы. Вот если б ты знала! – сказал Григорий Пократов с хвастливой гордостью и презрением с высока к нынешнему поколению.

– Это какая жизнь? – недоумевала мать, для которой жизнь была всегда одна. Как бывает одна истина и не более.

А вот это уже было сложно сформулировать – какая жизнь. Марго не знала как. Для нее это был образ, в который она верила и который обернуть словами она не пыталась. Для этого был тот блогер. Это он все возводил в слова. Она даже подумывала показать им его. Но задетая словами отца, она понимала, что это будет смешно. Даже что-либо ответить им, все равно ни в чем их не переубедит. Уже тут стало ясно, что разговор завел ее саму в тупик. И ничего не получится.

– Сама даже не знает, что хочет. А мы-то знаем. Мы же пожили уже долго. Так что это все не дело. Надо тебя чем-то занять. А то ничего не делаешь целыми днями.

«Ничего я делать не буду. И вообще я занята постоянно», – подумала Марго.

– Марго, отец прав. Ну нельзя так. Надо бы устроиться на работу.

– Нет, – ответила Марго своим тихим протестом.

– Почему же?

– Потому что там люди!

– А что с ними не так?

– Ничего. Просто я не хочу работать с людьми.

– Как это? Такого невозможно, – что удивило и позабавило обоих родителей.

– Хочу, чтобы мне не нужно было с кем-то разговаривать, что-то объяснять, консультировать. Не хочу каких-либо контактов с человеком. Просто каждый делает свою работу отдельно, и все!

Отец, насмешливо улыбаясь, тут же сказал.

– Такой работы нигде нет и не будет. А так ты здорово, конечно, придумала. Все мучаются с этими людьми, и ты помучаешься.

Марго было очень неприятно от этого разговора и к чему он пришел. Тяжело от этой безвыходности и предопределенности ее судьбы, что аж ей хотелось разреветься. Бежать надо, бежать – думала она. Но все, чем это заканчивалось, она уходила в свою комнату и выносила свои страдания в сеть.