Читать книгу Трилогия пути - Дмитрий Лашевский - Страница 11

После обеда около часа шли неторопливой цепочкой, затем все три лодки соединились. Погода располагала к лени, река текла ровно и спокойно, медленно расширяя берега; и, склоняясь над своим отражением, Зуеву мечтались те голубые утра, когда он оказывался один посреди обруча озера, вдали всякого звука, и, замерев, долго скользил по инерции, срезая кромкою лопасти с воды волокнистый флёр, а потом «Эльф» складывал струистые усики и совсем останавливался, застывал на безупречной глади, сквозь дымок волшебной шлифовки над которой береговые выстройки и даже движущиеся явления казались выкройками из мультфильмов, а бархатисто-зелёный лес, с юго-запада крылом обнимавший озеро, был исполнен чужой и чарующей жизни. Затем, разрушая эту гладь, с кровожадным сожалением о фужере, вязкий полёт которого на мраморную мозаику следит медленный призматический взгляд, весло, в первое мгновение соединяясь с подводным близнецом, удваивалось длиной, и падением в расколотую бездну тяжесть, которой не вытащить, приливала к плечу, а вокруг сияла голубизна и не было никого…

Но рядом плотно катились соперники. Белов начал чуть-чуть подёргивать. Он не собирался испытывать силу Кравченко, а хотел прояснить намерения. Идти первым – как-то обезоруживало, лишало плана. Он ждал теперь игры против себя, а чтобы её выявить, в жанре лёгкой провокации то ускорялся, то, скидывая, вольтировал и менял струю. В какой-то момент, когда соперники опять увлеклись друг другом, Белов по медленной воде выдвинулся вперёд и начал раскатывать, ожидая реакции. Однако, как утром Дёмины, так и другой экипаж довольно безразлично отнёсся к его перемещениям.

Потихоньку уходя, Белов, чтобы это не выглядело усилением, вальяжно выносил весло, потом, зевающе размыв паузу, словно нехотя окунал его – и тут на четверть секунды, в стук сердца, совпадал с чуть более длинным, но тоже не особенно напряжённым гребком Зуева. В этой четверти секунды и заключалась вся сила, внешне лёгкая и ленивая. Кроха за крохой, разрыв возрастал. В сущности, ситуация не изменилась. Все три лодки шли спокойно, с большим запасом, только одна из них нечаянно отделилась, а две другие, взаимно остерегаясь, приотстали.

Они шли по краю солнечной тени, незаметно отодвигающей байдарку правей и правей. И когда остался уже узкий коридор тепла, а левый берег, было приникший, вдруг вздыбился, заблистав скальцами, сделался перекат, за ним крутой поворот, – и наступил, очень быстро и мягко, как от шёпотом отданного приказа, вечер…

Зуев выдернул ветровку. Погружаясь в зябкую тишину повечерья, когда мудрствованием Белова все препятствия были одолены, он испытывал сладковатую тревогу, что наступит какая-нибудь запоздалая белая ночь, которую можно будет плыть насквозь, лавируя меж призраков и сказочно не уставая, но кто знает, по какую сторону чего оказавшись нагим и холодным утром. А теперь хотелось сохранить жар тела; и поднимался ранний туман.

Тоже одеваясь, Белов развернулся боком и увидел преследователей. До них уже был полный кабельтов. Они по-прежнему не волновались, вяло комбинируя на перекате. Он застегнулся и взялся за весло, всем видом показывая, что никуда не собирается, доставайте. Река тем временем входила в извивы, очень удобные для атаки, если её не упредят. Он выжидал минут двадцать. Сзади было спокойно.

Смеркалось не темнотой, а туманом. Вокруг лодки, отдаляя прочие явления, уплотнялась тишина, разрываемая лишь ритмичным всплеском вёсел, – и прямо над этой тишиной, очень высоко, разнеслись томящие клики.

– Журавушки, – вздохнул Белов. – Вот незадача, и не видать…

Клики прошли наплывом и схлынули. Стало вдруг одиноко.

– Всё-таки попробуем? – сказал Белов. – Хоть километр наиграть, и то покрепче.

Они принялись и постепенно нарастили темп до той привычно-заветной отметки, где он в точную меру совпадает с бьющейся внутри него силой. Против недавнего, это был хороший рывок, должный бы откинуть соперников, вот только позади нельзя было ничего рассмотреть.

Белов попытался на память представить себе оставшуюся часть карты, восьмикратным свёртышем приютившейся в нагрудном кармане. Это не затруднило, но какого-то содержания не хватало. Даже в перспективе воображения было странно никого не догонять. Он смотрел на полоску зуевской шеи, обнажаемую лёгким наклоном головы при начале каждого гребка. Перед Зуевым река лежала ёмко и неведомо. Приближаясь к одному берегу, – другой оттушёвывался, вызывая ощущение предстоящей пустоты. Защищённый своим рулевым, Зуев легко вырывался из мысли и спинного зуда о стреле гонки, наконечником которой он сейчас был. Объём будущего пути представлялся ему подобием сильного, гнетущего ветра, от которого нужно отворачиваться, чтобы дышать. Он разрезал туман, а тот сгущался.

И постепенно работа стала угасать. Зрительно пропадая как в вату, скорость не могла поверить в свою реальность. Да и вряд ли сзади уследили этот рывок.

Между тем стали наползать опасные журчания. Было неприятно их появление прямо перед носом, а иногда вёсла задевали о камни. Оба берега исчезли. Белов, аккуратно ведя, сместился к середине. Для ночлега все же было рано, и он хотел максимально продвинуться. Некоторое время байдарка, следуя течению, просто потерянно плыла.

Вдруг берег показался прямо перед ними.

– Влево! – отчего-то шёпотом скомандовал Зуев. – Сбились, кажется.

– Это остров, – тоже тихо ответил Белов.

Действительно, течение раскалывалось, направо уходя под ивы, а куда они пошли – балуя средь камней. Белов отвёл подальше и двинулся параллельно линии острова, одновременно приближаясь к левому берегу. Минут через десять они почти миновали остров, а дальше, направо, опять тянулась туманная гладь. И там, в этом пространстве, надрезая край глаза, что-то внезапно возникло, выросло, выступило из тумана…

Зуев повернул голову и вздрогнул. Это была байдарка.

Белов удивлённо перестал грести. Это была посторонняя байдарка. На других-то реках он немало встречал их, а здесь ошарашило.

Байдарка была той же конструкции, что и их, но трёхместная. Привыкши к двойкам, она казалась неуклюжей и гипертрофированной. Впереди и бесшумно, она огибала остров с другой стороны, под острым углом находясь на том пределе видимости, когда угадкою ещё можно рассмотреть черты лица, а общий облик дрожит и расплывается, обещая вот-вот пропасть.

Впереди сидела молодая женщина в жёлтом, по которому были рассыпаны тёмные волосы, чуть ниже плеч, вкруг головы схваченные узкою алой лентой. Повязка отчёркивала высокий и нежный лоб. Женщина гребла старательно, но неверно. Она почти сразу же сгибала руку, вынося весло коротко и набок, будто подставляя изгиб локтя поцелую невидимого Пана. От этого движения её выглядели ломкими и до жалости наивными, что последовательно перетекало в лёгкость – и мягкость, – и неожиданным итогом впечатления оказывалась гармония, как у юной матери, неумело, а с чем-то уже тайно-собственным ласкающей дитя; и тем более эта материнская нотка была тут же подтверждена, хотя не совсем о юности, потому что мальчику, чья русая головка неподвижно светилась в середине байдарки, даже на таком расстоянии можно было дать девять с половиною лет. Он сидел как читая, но для чтения слишком стемнело.

На том, кто вёл байдарку, была кепи с длинным козырьком, как бы отгораживающим лицо. Его глубокая и чистая гребля одновременно контрастировала с повадкой жены – и, сливаясь, поглощала её. В его манере Белову мгновенно охнулось что-то зуевское, подобное, может быть, ещё кристальней и резче, благодаря дистанции тумана. Мощь в этом мужчине не стояла, а вспыхивала, зависая над мигом релакса, – и гребки выходили протяжно-лёгкими, как с горы.

Тройка набирала ход.

Зуев, не отрывая глаз, с какой-то машинальностью потянулся вперёд, сделал резкий гребок, потом ещё и ещё, разгоняя лодку. Белов выждал несколько секунд, – Зуев не оборачивался, тащил в одиночку. Тогда Белов набрал на лопасть толику воды и швырнул в затылок напарнику, овеществляя иронию. Зуев не обратил внимания. Белов вздохнул и неохотно подключился.

Остров носато тянулся, сохраняя угол меж лодками, словно ринувшимися в асимптотический перерез. Туман стеною окружил звуки. Плеск вёсел никуда не уносился, оставаясь в тесном овале, который за мах проделывала байдарка.

Белов с Зуевым постепенно разработались по-настоящему, один – за компанию, другой – каким-то нервным азартом. С тройки их не заметили и вряд ли уже могли: она легла на параллельный курс, далеко впереди, и катила сама собой, не ведая соседств. Теперь, когда можно было сравнивать, гребцы придавали ей странную, несоразмерную скорость, словно её скольжение руководствовалось какою-то невидимой дополнительной силой. Расстояние не сокращалось, наоборот…

Зуев ещё добавил. Собственное сбивающееся дыхание, бульканье и чмоканье разрываемой металлическими ударами воды и внутренние скрипы байдарки, в которой что-то разладилось и устало, ненароком прищемив нервы, – всё это обволакивало ход двойки в некую плёнку; а по ту сторону, как в другом пространстве, с массивной стремительностью миража двигалось острогрудое чудовище, и голова мальчика, замершего над своей невозможной книгой, чудилась принадлежностью рангоута.

Исчезло несколько минут. Тройка растаивала, погружённая в туман, так что и вёсла будто отталкивались от тумана, сообщая лёгкости прелесть невесомости, – всё дальше и дальше. Вот она качнулась, что-то огибая, и призраком пропала. Только блеснул алый ободок…

Белов первый ослабил. Он хотел сказать, что они и так пашут целый день, а тут… но не сказал. Нужно было побыстрее отыскивать стоянку.

Зуев грёб уже тихо и завороженно. Высадившись, он долго, до четвёртой спички, не мог справиться с костром. Белова, натягивавшего изголовье палатки, не было видно, – и палатка шебуршала и вздрагивала сама собой, распрастывая широкие крылья тумана.