Читать книгу Трилогия пути - Дмитрий Лашевский - Страница 5

Пологая безлесая гора была полна отзревающей клубники. Нарвав её, покуда Белов хлопотал суп, Зуев теперь обсасывал плодоножки и лениво кидал их в костёр. Белову эта клубника не нравилась. Он отыскал поблизости калинник и набрал горсть прозрачной горечи, не зная, что теперь с ней делать.

В природе ничего не менялось, день стоял удивительный, лишённый времени. Оно было только внутри чувства, но без движения почти замерло.

Вдали показалась лодка. Она шла неровно, унисон вёсел то и дело разбивался враспашку; однако, завидев дым и людей на берегу, гребцы состроились и не без лихости подлетели к горе. Это был студенческий экипаж, вышедший на первую гонку. Ребята ещё не поняли, в чём они слабее остальных и отчаянно старались.

– Привет молодым! – крикнул Белов, встав, но не спускаясь.

– Привет старикам! – последовал ответ в тон. – Кто впереди?

Белов хмыкнул. Ребята ещё не обедали и шли не самыми последними только потому, что в десятой байдарке была такая же зелень. Тем не менее, он ответил серьёзно:

– Должны быть уфимцы. В получасе, наверное, ну, чуть больше. Если сейчас встанут, успеете. А то давайте к нам.

Студенты заколебались, завистливо вдыхая дымок. Они явно измучились. Но гордость взяла верх.

– Спасибо, мы ещё поработаем…

В азарте им хотелось настичь и следующий экипаж.

– Пятнадцать минут, – сказал Белов, вновь опускаясь на траву. Он прикусил былинку и закрыл глаза, чувствуя и поворачивая в груди так и эдак жизнь, как с отрешённо-долгим вниманием поворачиваешь в пальцах милую вещь.

Зуев начал собираться.

Если ходовой день был ограничен только ночью – и силами гонщиков, то обязательный обед должен был продолжаться не меньше полутора часов; и Зуев опять спросил, только уже себя самого, все ли этого придерживаются. Впрочем, он успел почувствовать, что идти наотмашь – себе дороже, и что, если б не какой-то зуд, позывающий в путь, он тоже сейчас разблаженствовался бы на тёплой траве.

Четверть часа минули, Белов зевнул и потянулся за картой.

Зуев смотрел за игрой плавунцов, пытаясь запомнить одного и выследить его минутную судьбу… Он понимал, что они скоро нагонят студентов, – но это не усмиряло волнения и неопределённости, словно какие-то ирреальные смыслы завладевали душой. Он с чем-то не совпадал, но не знал – с чем. И остающийся на песке след не вполне соответствовал шагу, когда они, разувшись, вошли в воду и дихордом оттолкнулись от клубничного берега.

Река подхватила их и понесла с заботливой самостоятельностью, а когда ход был набран, он оказался лёгок и завораживающ, как ускорение. Выйдя на длинную прямую, дальний конец которой акварельево расплывался, Белов повёл байдарку по тонкой безупречной струне; а Зуев, свободный вниманием, насвистывал чуть слышно, стараясь в ритм гребли вместить какую-нибудь мелодию. Иногда желудок его журчал трепетный аккомпанемент…

За поворотом река уклонилась с головокружительной зримостью и мощно выгнулась влево. Дальний берег был так глубоко внизу, что казалось удивительным, как скошенная плоскость воды медленно удерживается, а не обрушивается всею толщей. Ощущение приглашало байдарку, как по бобслейному жёлобу, соскользнуть туда. Однако это было арзисное течение, обманка. Клюнув на неё, студенты теперь барахтались внизу, как в яме, на бесполезной суводи. Белов придержал к берегу, возле которого вилась весёлая и живая ниточка скорости, и поверху вошёл в поворот. Тем временем соперники выкарабкались и разгонялись, почти уже настигнутые. Обе байдарки прошли скромный перекат, несообразный с подготовительным титанизмом реки, – и теперь их разделял вытянутый осерёдок, по которому гуляли грустные долгоносики. Белов взял на мысок, и байдарка пронеслась в полуфуте от края, точно и мягко вошла в струю и пошла счётом в её возбуждённой плоти.

В несколько невесомых гребков лодки сравнялись.

– Снова здравствуйте, – сказал Белов.

Студенты были совершенно мокры.

Зуев, чувствуя, как удлиняет партнёр, подпустил в гребок чуть ленцы – вернее, той кажущейся технической ленцы, которая скрывает действительное напряжение силы. Студенты махали заметно чаще, но их нос потихоньку отползал. За пять метров параллельности была слышна тяжёлая резкость их дыханий. Вскоре они перестроились в кильватер, однако и на волне не могли удержаться. Тогда, бешено взбурунив воду, они спуртом догнали ведущих и даже выскочили на полкорпуса вперёд. Зуев удивлённо покосился. Студенты разорвали невидимую ленточку и опустили вёсла.

– Мы – обедать, – сообщил загребной. – Привет передним, только, похоже, они вас многовато наставили.

Белов задумчиво кивнул, придерживая гребок.

– Завтра поборемся, – пообещал рулевой. – Записочку только подвесьте.

– Конечно, конечно, – отозвался Белов. – Вы думаете со светом выйти?

– А что! – залихватски возразил тот, уже уводя в сторону, где среди ивняка, проткнутого несколькими берёзками, выдался галечный пляж.

– Долго не встретимся, – пробормотал Белов.

Студенты, может, и не расслышали, а в Зуеве встрепенулась преферансная душа, и он весело обернулся. Белов, однако, минуту будто о чём-то раздумывал и только потом, прищурившись решением, вложился в работу.

Стайка чаек пролетела навстречу, то и дело прижимаясь к воде. Их спутавшиеся чёрно-белые синусоиды оставляли в воздухе лёгкий слоистый след, видимый улыбающейся изнанкой воображения. Затем гонщики опять остались одни.

Но одиночество длилось недолго, как в мечте. Река стратегической дугой прощания отклонялась к западу, где, всё равно за горизонтом, был единственный, и последний, город. Далее река оставалась наедине с тайгой. Сам город стоял на другой реке, тёкшей, благодаря водоразделу, противоположно, – и, глядя на карту, это походило на встречу двух близких и равных людей, ещё равных, из которых первый отправляется в нежное умиротворение юга, билет в один конец, а другой, невольным волнением приникая к встречной судьбе, уже взял суровый жребий…

Река не достигала города, но он слал к ней своих послов. Стали попадаться покосы с громадными, издали похожими на слонов, стогами, лес всё чаще расступался, по холмам заблестели поля. Кое-где росли, сбегая в долину почти к режущей берег дороге, жгучие травы, название которых Зуев когда-то знал, – и с чувством двоюродности проплывал мимо. В одно месте берег шёл долгим уклоном, – и тысячи капустных голов, казалось, собирались скатить в реку.

Разреженные, как коршуны, урчали трактора, и то и дело странная и неожиданная фигура человека вырастала на берегу, косаря или рыбака, будто заимствованного в далях. Некоторые махали руками и кричали что-то очевидное и неразборчивое. Завидев их, Зуев чувствовал одновременно радость и что этого не нужно. У многих рыбаков, вместо удочек, были проволочные ловушки с деревяшкою поплавка, и приходилось их огибать, чтобы не запутать лески.

В заводях рыбачили с лодок. Когда байдарка приблизилась к одной из них, старичок, горбиком застывший в ней, не оборачиваясь, поднял сморщенный палец. Детски повинуясь, гребцы подняли вёсла и покатились тихой скользью. Старичок посмотрел на них исподлобья, как сквозь туман. Ему было лет семьдесят.

– Спасибо, – прошептал он. – Голавля беру, пугливая особь. Плеснёшь – разбежится мигом, и снова подманивай. Запросто.

По воде теребился накрюченный кузнечик. Рыбак перевёл взгляд на него.

– Удачи, – тоже шёпотом сказал Белов. – Наших видели?

– Недавно пробежали… Пару взял да один сошёл, так вроде будет… Часов-то нетути, – он снова поднял взгляд, на этот раз ясный и горький.

Байдарку уже вносило в поворот. Они прошли его и увидели хутор, в воде плескались ребятишки, с визгом бросившиеся за байдаркой. Один из них, худой стремительный мальчуган лет восьми, пронырнул наискось и едва не ухватился за корму, но Белов вильнул, и мальчику в лоб ударила лёгкая, короткая волна. Он пошёл кролем и отстал. За хутором следовали луга, вдали блестели крыши деревни, громадное стадо, вытянувшись чуть не на километр, паслось вдоль берега. Где он был полог, коровы входили по вымя в воду, провожая лодку такими же взглядами, какими смотрят цветы или лужи. Всё было как в настоящей жизни, и всё-таки тень неправдоподобия падала в душу. Может быть, оттого, что вот-вот все эти пейзажи должны были исчезнуть.

Деревня осталась сбоку, новая, с чёрными приземистыми домами и покосившимися заборами, выросла на берегу. Миновали и эту. Высаживаться было незачем: набор продуктов, даже и ржаного долгосрочного хлеба, выдавался сразу на весь поход, а надеяться на случайное снабжение этих мест не приходилось…

На краю деревни хозяйки, которым хотелось близко улыбнуться, тёрли на мостках длинные половики, пылал бесхозный костёр, ритмично кланялся журавль, и два пьяных голоса громко ругались через реку.

Навстречу попалось несколько плоскодонок. Влито стоя в них, тёмно-одинаковые, глаза в бороде, фигуры плечисто толкались трёхметровыми шестами и одолевали течение. Некоторые везли сено. Следом проплыли спасители Рима, безо всякого надзора, обгакали байдарку, и гордый вожак повёл их дальше.

– Вот вам натуральная Россия, Россия душой, – вдруг сказал Белов. Там её уже не чувствуется. Там жизнь, деятельность, работа, что угодно. Но душа здесь – в этих берегах, в этих людях.

– О Rus! – произнёс Зуев вслед гусям и обернулся: – в этой нищете?

– Погодите! – сказал Белов с тем же дальним прищуром, как утром – про экипировку. – Дайте душе жизнью-то обрасти! У нас страна ещё, можно сказать, в пелёнках, ничего толком нет; но коль будет – дойдёт и досюда.

Зуев как-то легко понял, что напарник его верит в прямолинейную силу пути и готов приложить её ко всему. Эта сила любое явление схватывала воображением и проецировала в будущее. Значит, действительность всегда стремилась улучшить саму себя.

– Новорожденная страна с тысячелетней историей, – сказал он. – Тысячу лет стояли эти чёрные хаты, полгода по колено в грязи, и ещё столько же простоят, если только ваш прогресс не слизнёт их, как бык языком, с земли. Я просто не могу представить, чтобы здесь – что-либо переменилось!..

– Ну, к этому спору лет бы через двадцать вернуться.

– Да хоть через сто! – неожиданно воскликнул Зуев. – Вообразите: кончается двадцать первый век, полёты на Марс, телепатия, термоядерный синтез, искусственное сердце. А тот старик так и сидит с удочкой и считает часы голавлями да дни до пенсии. Вы бы смогли, например, здесь жить, то есть по-настоящему?

Белов пристально смотрел на него и молчал. Хрустальные капли скучно скатывались по оранжевой деке. Налетел ветер и несколькими штрихами навёл тусклость на отражённое небо. Лодка слегка заиграла. Волосы тин, почти бездвижные у самой поверхности, казались нарочито-пластмассовыми.

– Ладно, Антон, хватит теорий, – разрезал Белов. – Что сейчас говорить… Смотрите-ка!

Двойная дорожка маленьких пузырьков вилась впереди байдарки. Это были не плесневело-опухшие пузыри, какие мутным потоком текут после перекатов, а утончённо-редкий след работы недавних вёсел.

– Взялись? – кинул Зуев через плечо.

Как гончая, байдарка понеслась по следу. В то же время ещё более потемнело и начался дождь. Он дробил несильно и ровно, шорохом фона, не просачиваясь внутрь, где разгорячённые мышцы совершали свой летучий азарт. Дождь, по энтропийной привычке стихии, стирал следы, однако в сплошной пупырчатости опытным вниманием можно было уловить маленькие искусственные воронки, – и Белов не упускал невидимого соперника.

– Чисто идут, – негромко одобрил он; но Зуев отчётливым толчком сердца услышал, что это означало: а я пройду чище. И полузабытая дрожь нервов постучалась в его тесные, все в капельках, пальцы.

Вскоре в обрубленной перспективе реки, растушёванной моросью, показалась байдарка. Через два-три колена расстояние сократилось метров до ста.

– А это не уфимцы, – удивился Белов, когда на очередном повороте из-под капюшонов блеснули напряжённые профили. – Этих я плохо знаю.

– Сильный экипаж?

– Да не сильней силы!..

Соперники, которых теперь им подставила река, были одеты в ветровки с плотно завязанными капюшонами, так что, погружённые в акустику дождя, не слышали ничего за спиной, – и Белов, войдя в их воду, подкрался незамеченным. Затем он, словно одним длинным зависшим прыжком, выскочил в уровень. Зуев с одномоментной вибрацией удовольствия и сожаления заметил, как те испуганно дёрнулись в сторону и сбились; это был изящный удар.

Белов, не сбавляя хода, обменялся парою быстрых фраз и уже отваливал, не дав ухватиться. Впрочем, соперники и не пытались. Они шли одоленьем, приняв дождь неприятностью и препятствием, отчего их гребля выглядела тяжеловесно и предельно. Да уже и заходился этот долгий день, всех утомив; только Зуев был не утолён и оборачивался, предлагая или предполагая схватку. Второй раз сегодня он ощущал в теле пронзительную готовность глубины. Но насыщения не было: дождь, пульсирующая река, чужая байдарка, печально-сиреневатый вечерний свет, – всё это они пересекали диагональю…

Через полчаса, когда соперники совсем отстали, на дальнем берегу, под скалою, острозубо вдающейся в небо, полыхнул свет.

– Вот и они, голубчики!

– Отдыхают уже, – сказал Зуев.

В самом деле, уфимцы успели поставить палатку, натянули тент и теперь ждали только, чем их порадует котелок. Костёр трещал и пах пихтой.

– Эй, сибариты, дождя испугались! – позвал Белов, подойдя к берегу.

– О! – откликнулся лёгкий гортанный голос, но никто не появился из-под тента. – Никак Стас Белов козыряет: в ночной обгон пошёл. Али на наш огонёк забрели? А мы сидим, забубённые головушки, чаёк раскинули, ждём – кого б угостить…

Белов промолчал, а шумно, с плеском, сработал веслом.

– А? – раздался тот же голос, когда и Зуев взялся за весло. – Чтоб нам лопнуть с этого чая! Ну, Никола в путь!

Белов фыркнул. Они несколько отплыли.

– Вы обиделись, что ли? – спросил Зуев.

– На Ромку-то? – Белов рассмеялся. – На него не разобидишься, лукавый парень, но хороший. Надёжный.

– А то бы к ним…

– Заскучали?

– Просто как-то категорично.

– Не хочется лишнего напряга. Зачем в долги влезать? Встанем сейчас спокойненько…

Но пролетел луг без единого деревца, и затем оба берега круто взмыли вверх.

– Вчера они упорно шли, – заметил Зуев.

– А сегодня мы.

Наконец, уже в десятом часу, к реке прилёг удобный косогор. Оставив байдарку внизу, они травами поднялись к опушке. Какой-то колючник обжигал голые ноги. Дождь незаметно кончился, ветер развеивал облака, в проёмы сочились слабые звёзды. В механические минуты, пока они устраивались, серый цвет сгустился до кобальта и, в центре мира прожжённый столбом желтизны, загадочно заслоился в ночь.

Вниз вдоль реки вела чуть примятая колея. Чуть не на ощупь Зуев спустился ею и вышел в поле. Вся равнина была залита тонким озером тумана, из которого возвышались тёмные рифы стогов. За туманом, должно быть, начиналась бесконечность. Ветер шевелил ветви, роняя капли, и всё вокруг сжималось, как покинутое и неживое. Кеды холодно измокли, но от колющей одинокой радости Зуев забыл заботу об этом. Тихие, мерные звуки охраняли его внутреннюю судьбу. Стоя в фиолетовом ветре, он дышал, как напиться. Он шагнул вперёд, в туман, и тут же паутина липко расползлась по лбу и щекам. Зуев снял её, будто рукою спрашивая у лица – чего хотеть.

Из тёплой, сухой глубины стога он навыдергал сена, сколько вместил обхват, и понёс его к палатке. Берег казался пустынным и непохожим. Лишь шагов за сто из темноты вызрел костёр, Белов как раз снимал котелок.

– Сегодня на мягком спим, – сказал Зуев, вываливая сено.

– Только потом верните, – ответил Белов, всунув руку в травы и с наслаждением шевеля пальцами.

Зуев хотел удивиться, но вперёд того почувствовал стыд. Стыд призраком прошёл сквозь него и растаял.

– Конечно, – кивнул он посторонним голосом.

Белов поднял на него блестящие рыжим жаром глаза.

– У нас тут ещё два овоща осталось. Употребим или как?

Он достал из мешка гигантский огурец.

– Завтра лучше, – попросил Зуев.

– Тогда на утро, пожалуй, тушёнку откроем – и хлеб с огурцом. А на обед картошечку заправим, как? Берите карамели, берите…

Фантики с двух сторон полетели в костёр и зелёно вспыхнули. Тягучая сладость не могла перебить тройной крепости чая.

– Да, – сказал Зуев каким-то запрятанным чувством, – это, наверное, и означает: быть русским. Но ведь это же всё было, тысячи раз было…

– Только вас не было, – ответил расплывающийся Белов. Он переживал зуевское небезразличие памятью своих странствий по рекам земли.

Ветер описал полукруг и плеснул в лицо дымом. Зуев встал и закашлялся. В голове, над самыми бровями, появилась стремительная боль. Он влез в палатку и закутался в одеяло, стараясь надышать тепло. Внутри глаз, оживая, проплывали стоячие существа реки – кусты, камни, обломленные стволы… Хотелось остановить их, но было нечем, а Белов уже спал, разомлев на сене.