Читать книгу Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского - Дмитрий Миропольский - Страница 6

Покуда бедный капитан Копейкин обивал пороги дома генерала Троекурова, поручик Дубровский снова был зван в Царское Село в ту же компанию новых знакомых.

Пушкин, и верно поражённый плодовитостью Жуковского, затеял с ним шуточное поэтическое состязание. Дубровскому повезло: в день его приезда оба читали свои новые сказки.

Прежде чем начать, Жуковский оседлал нос очками и долго перебирал привезённые с собою листы, словно проверял, все ли на месте. Бас его зазвучал с особенной мягкостью. Нерифмованные строки требовали новой, особенной декламации – Василий Андреевич владел ею совершенно и слегка кивал в такт стихам. Он читал певуче, по-нижегородски окая: это придавало античному гекзаметру сходство с древнерусскою былиной.

Сказка про царя Берендея напомнила Дубровскому деревенское детство. Вечерами любил он забраться к матушке в постель, та ласково гнала его прочь, Володя не уходил, матушка сдавалась и позволяла заснуть рядом с собой под баюкающий голос Егоровны: кормилица знала уйму сказок вроде той, что читал сейчас Жуковский.

Гоголь, сам не свой до страшных историй про всякую нечисть, слушал, затаив дыхание. Спина его была выпрямлена, глаза широко раскрыты, на щеках полыхал румянец, – и если поручик вспоминал сейчас покойную матушку, то начинающий писатель, казалось, наоборот, забыл про всё на свете.

Граф Толстой будто взвешивал каждое слово и вслед за киванием Жуковского отбивал ритм, чуть заметно постукивая кончиками пальцев по колену. На пухлых губах Нащокина порою играла лёгкая усмешка; о чём он думал, понять было невозможно. Наталья Николаевна сидела у окна с пяльцами, увлекшись вышиванием.

На вкус Дубровского приключения Берендея больше походили на Гомеровы сказания, чем на привычные русские, однако же закончил автор вполне традиционно:

Былинный финал слушатели встретили аплодисментами. Гоголь взволнованно вскочил и долго пожимал руку Василию Андреевичу.

– Говорю вам, истинную литературу надо непременно читать вслух! – с горячностью говорил он, порою оборачиваясь к остальным в поисках поддержки. – Язык наш как бы создан для искусного чтения, заключая в себе все оттенки звуков и самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной и той же речи. Я даже думаю, что публичные чтения со временем заместят у нас спектакли. В журналах про поэтов говорят много, но высказывают больше самих себя и достигнули только того, что сбили и опутали понятия публики о наших поэтах. Нынче никто уже не может представить себе определённо, что такое всяк из вас в существе своём. Одно только искусное чтение может установить о вас ясное понятие!

– Ну по́лно, полно, голубчик, – с улыбкою отвечал Жуковский на его многословие и пытался высвободить руку, а Пушкин пригласил гостей к обеду. Видно было, с каким нетерпением он ждёт своей очереди читать, поэтому засиживаться в столовой не стали. Скоро компания снова перекочевала в гостиную, где хозяин дома ответил старшему товарищу сказкой про царя Салтана.

Раньше Дубровскому доводилось слышать от знакомых, что Пушкин читает стихи по-особенному, а теперь он убедился в этом воочию и даже почувствовал в манере поэта что-то гипнотическое. Звонкий голос легко нанизывал слово за словом на нить рассказа, как прежде Наталья Николаевна сплетала нотки в грибоедовском вальсе.

Эта поэзия была сродни прозрачной акварельной живописи. Мелодичная речь текла свободно, без многозначительных придыханий Жуковского; она звучала песнею – не так ли певали встарь бродячие гусляры? Затейливый сюжет при обилии неожиданных поворотов двигался много быстрее, чем у Василия Андреевича, и Дубровскому не верилось, что сказке пришёл конец, когда Пушкин поднял глаза на Жуковского, ухмыльнулся – и произнёс едва ли не те же самые финальные слова:

Василий Андреевич, поднявшись из кресел, первым подошёл к Пушкину, обнял крепко и расцеловал в обе щеки. Больше десяти лет назад он услыхал «Руслана и Людмилу» и поднёс поэту собственный портрет с надписью: «Победителю-ученику от побеждённого учителя». Пожалуй, сегодня Жуковский готов был повторить тот искренний жест.

Белую ночь за окном наполняли соловьиные трели: певцы подобно поэтам соревновались в своём искусстве. Один начинал; другой вскорости перебивал его своими коленцами; первый замолкал на несколько времени, дожидаясь, пока у второго закончится дыхание, – и вступал с новою песней, а после всё повторялось.

Дубровский, собравшийся ехать к приятелю в Гатчину, взялся довезти Гоголя до соседнего Павловска – им было по пути. Доро́гою молодые люди делились своими восторгами, и к слову Владимир помянул небылицу, которую слушал в прошлую встречу, – о дьявольских проделках с гетманскою грамотой.

– Откуда только вы такое берёте? – спросил Дубровский. – Уж на что кормилица моя была щедра на выдумки, даже от неё не слыхал я ничего подобного.

Гоголь мечтательно улыбнулся.

– Отец мой, царство ему небесное, умел чудно рассказывать, да так, что я бы целый день с места не подвинулся и всё бы слушал. Хоть про давние времена, хоть про наезды запорожцев или ляхов… Не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнёт завирать, да ещё и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да бегом куда глаза глядят. А особенно любил я, если говорил он про какое-нибудь старинное чудное дело, от которого дрожь проходит по телу и волосы ерошатся на голове…

Дубровский снова очарован был своеобычностью речи спутника, который продолжал:

– А я как «Диканьку» закончу, пожалуй, за комедию возьмусь из нынешней жизни… Владимир Андреевич, вот вы много больше моего видели. Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет! Хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот.

– Русский, говорите? Хм…

Владимир, польщённый и вместе с тем озадаченный, по некотором размышлении пересказал Гоголю историю капитана Копейкина – как тот остался однобоким калекою во французской столице, чуть не два десятка лет мыкал горе и совсем уже собрался помирать, но был спасён Троекуровым.

– Так-таки спасён?! – усомнился Гоголь и, узнав, что речь у капитана была только про генеральское обещание, решительно постановил: – Не видать бедняге ни гроша. Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зёрен, как он ждёт своих денег. Только сытый голодного не разумеет. Генерал вашего капитана поди давно из головы выкинул, а остальным до него и вовсе никакого дела нет. Пошла писать губерния… – Он ещё немного помолчал и добавил: – Как у Жуковского: по усам текло, да в рот не попало. И всё тут.