Читать книгу 1916. Война и Мир - Дмитрий Миропольский - Страница 9

Бурлюк продолжал потеть и пить пиво, а Маяковский разглядывал брошюру.

Издание было дешёвое. Грубая бумага за время путешествия в давидовом кармане потёрлась и намокла. Рисунок на обложке изображал двух гладиаторов: один, выронив щит, лежал навзничь; второй припал на колено и наносил удар милосердия, пронзая копьём грудь поверженного.

– Учитель и ученик. Разговор. Сочинение Велимира Хлебникова, – прочёл Маяковский под рисунком. – Херсон, тысяча девятьсот двенадцатый год. Свеженькая…

– Первая Витина книженция. Всего месяц как вышла, – сообщил Бурлюк. – А рисовал Володька, брат мой… Уж не обессудьте, что в таком виде: жарища, с меня льёт, как в бане.

Маяковский брезгливо перевернул несколько слипшихся от пота страниц.

– А где стихи? – спросил он. – Текста кот наплакал, цифры, таблицы…

– В том-то и дело! – Бурлюк сверкнул глазом. – Стихи для Вити – это слишком просто. Частный случай, как говорят математики. Есть художники слова, есть художники карандаша или красок… А Велимир Хлебников – художник вообще! Вот у кого поучиться глобальности мышления… Знаете, что у вас в руках? Бомба! Настоящая бомба, доложу я вам!

Маяковский восторгов Бурлюка не разделил и усмехнулся:

– Ну, уж бомбу-то мне в руках держать доводилось. И это на неё похоже мало, – он разгладил влажную страницу и начал монотонно читать наугад, прыгая через строки. – Бег бывает вызван боязнью, а бог – существо, к которому должна быть обращена боязнь… Также слова лес и лысый, или ещё более одинаковые слова лысина и лесина… Лес есть дательный падеж, лысый – родительный… Место, где исчезнул лес, зовется лысиной… Также бык есть то, откуда следует ждать удара, а бок – то место, куда следует направить удар…

Он поднял глаза на Бурлюка:

– И это вы называете бомбой? Смешно! Лес и лысина – одно и то же слово в разных падежах? Что за… Нет, интересно, конечно. Интересно. Неожиданный такой эксперимент, вполне футуристичный…

Теперь уже пришёл черёд Бурлюку возмутиться:

– Вы говорите, интересно?! Смешно, говорите?! Вот вся эта чушь – футбол и прочее перетягивание каната, всё это – действительно смешно. А вы только что прочли гениальные строки! Велимир нащупал путь к началу начал… Представьте наш мир давным-давно, миллионы лет назад. Всё есть, а человека ещё нет. Нет носителя сознания, понимаете? И некому понять, что это такое вокруг и зачем оно возникло. Пока людей, пока нас с вами нет – нет и смыслов того, что уже есть…

– Вам голову напекло, Давид Давидыч, – участливо сказал Маяковский, – выпейте ещё пива. Может, отпустит…

Но Бурлюк только отмахнулся:

– Вы послушайте! Изначально у всего сущего смысла нет. Никакого смысла ни у деревьев, ни у реки… И у солнца этого, будь оно неладно, тоже сначала никакого смысла нет! Вернее, смыслы есть, но они схлопнуты, спрессованы вот так… – Давид сложил свои большие розовые ладони. – А потом появляется человек, и начинает их открывать, один за другим, всё шире и шире, и пытается выразить словами смысл реки и солнца, бега и бога…

Подперев щёку кулаком, Маяковский проследил за ладонями Бурлюка, которые медленно двинулись в стороны, и насмешливо закончил:

– …а как только смыслы раскроются и потеряют бдительность – сразу появляется Хлебников и путает их так, что уже и леса от лысины не отличишь.

– Эх, Владим Владимыч, – вздохнул в сердцах Бурлюк и, схватив со столика кружку, прервал речь добрым глотком пива. – Вы видите и слышите только то, что здесь и сейчас. А надо стремиться увидеть и услышать всё, от начала времён, и до сих пор, и дальше…

– …и ныне, и присно, и во веки веков, – опять продолжил Маяковский, по-церковному напирая на «о». – Аминь!

Бурлюк с сожалением глянул на молодого товарища.

– Вы ещё не раз вспомните этот разговор, – пообещал он. – Велимир открыл несколько правил, которым подчиняются судьбы народов и государств. Все эти цифры в книжке – законы рока! Понимаете, история раз за разом повторяется…

– Тоже мне, новость! – фыркнул Маяковский. – Что история повторяется, это ещё Гегель сказал. Мне товарищи после второго ареста почитать давали.

– Да погодите вы со своим Гегелем! Одно дело – просто сказать, а другое – найти закон, по которому это происходит. Например, Витя рассчитал, что периоды между началами государств делятся на четыреста тринадцать лет. Великие походы, потерпевшие неудачу, разделяет девятьсот пятьдесят один год. А падения империй и гибель свобод происходят через тысячу триста восемьдесят три года…

– Так-таки и происходят?

– Вы не поленитесь, почитайте, в книжке все даты перечислены! И про войны арабов с китайцами почитайте, и про Петра Первого со шведским Карлом, и про то, как японцы накостыляли нам в Порт-Артуре и Цусиме… Если сложить годы, которые главные православные страны существовали до первой утраты свободы, то получится ровно столько, сколько существовала их мать – Византия. Скажете, случайно? Или вот: через четыреста тринадцать лет после объединения Англии немецкие города создали Ганзейский союз, а через ещё четыреста тринадцать лет к России присоединилась Украина. Это было в тысяча шестьсот пятьдесят третьем году – значит, в две тысячи шестьдесят шестом случится ещё какое-то великое слияние народов.

Маяковского рассказ не впечатлил:

– Через сто пятьдесят лет… Поди, проверь! Эдак что угодно связать можно. Дат в истории много. Тут сложил, там поделил – что-нибудь обязательно сойдётся.

– У Велимира не что-нибудь, а всё сходится! И особенно в российской истории, – заявил Бурлюк и поднялся. – Давайте-ка пойдём отсюда. И вот ещё что… По Витиным расчётам в семнадцатом году случится крах великой империи. Говорит, семнадцатый год – роковой. Правда, работу он пока не закончил, а потому не может сказать наверняка – Англия падёт или Россия развалится… Скорее, всё же Англия. Книгу я вам дарю. Найдите время спокойно почитать, не пожалеете…

Уже стоя друзья сделали по последнему глотку пива, синхронно стукнули донцами пустых кружек о столик – и двинулись по набережной в сторону Зимнего дворца, полыхающего пурпуром стен. Смешливые институтки провожали их взглядами, а встречные расступались перед этой странной парой: одноглазым белым богатырём – и одетым в чёрное худым юношей, на голову возвышающимся над светлыми ажурными зонтиками фланирующих дам.

На Дворцовом мосту, падая, тяжело ухали брёвна, трещали и шлёпали доски, визжали выдираемые гвозди, стучали топоры…

Из сияющих граммофонных раструбов на прогулочных судёнышках над Невой перекликались голоса Анастасии Вяльцевой, Михаила Савоярова и Юрия Морфесси:

– Когда эвакуируюсь с пирушки я домой, всегда полемизирую с дурацкою луной… как хороши те очи! Как звёзды среди ночи… Я мила друга знаю по походке, он носит серые штаны…

С пластинок надрывали душу цыганские хоры Николая Шишкина и Егора Полякова:

– Нанэ цо-оха, нанэ га-а-ад! Мэ кинэл мангэ ё да-ад…

Сочный бас Фёдора Шаляпина вплетал в эту какофонию песню о русской дубине, и всех вместе заглушал духовой оркестр из пяти музыкантов, игравших на большом паровом катере у причала.

По мостовой вдоль фасада Адмиралтейства цокотали подковами кони и катили скрипящие рессорами пролётки. Оставляя за собою шлейф едкого бензинового перегара, протарахтел маленький ярко-голубой Ford-T, и следом тут же скользнул ещё один точно такой же.

– Жуть, – кивнул на них Маяковский.

– Здесь так заведено, – пояснил Бурлюк. – У каждой таксомоторной компании свой цвет.

– Фантазии маловато. Я б им такого намалевал… Заказец не организуете, Давид Давидович? Десять процентов ваши!

Друзья перебежали через дорогу к Адмиралтейству прямо перед большим белым автомобилем. Лязгнул тормоз, шины скрипнули по брусчатке; шофёр в светлом форменном френче и тёмной фуражке яростно потыкал кулаком резиновую грушу сиплого клаксона. Из салона выглянул патлатый пассажир с мужицкой бородой.

Маяковский проводил автомобиль взглядом и сказал восхищённо:

– Вот это я понимаю, моторище! Франция, «Панар-Левассор», кузов «ландоле»…

– Компания РТО. «Белые таксомоторы», как нетрудно догадаться, – пояснил Бурлюк и с интересом взглянул на юного спутника. – А с каких это пор вы в автомобилях разбираетесь? «Панар-Левассор», понимаете ли…

Они повернули на Дворцовый проезд к Невскому проспекту, и тут в раскалённом воздухе звонко бабахнуло. Маяковский вздрогнул и недоумённо поглядел на Бурлюка.

– Пушка, – с превосходством знатока сообщил тот, утирая лоб и шею большим пёстрым платком. – В Петропавловской крепости есть такой Нарышкин бастион. Оттуда ровно в двенадцать стреляет пушка.

– Что, каждый день?

– Каждый день. Отличная мысль, правда? К ней вообще целая история прикручена. Вот бы нам что-нибудь такое на футуристический вечер. Всё тихо, покойно… Вдруг – бабах! И блёстки из-под потолка, – мечтательно сказал Бурлюк и вернулся к прежней теме. – Нейдёт у меня из головы этот крах империи в семнадцатом году. Лучше бы, конечно, рухнула Англия. Как говорится, не приведи господи жить в эпоху перемен. А с другой стороны, почему нет? Если бы у нас началось, я бы тоже хотел взглянуть…

– Не если бы началось, а когда начнётся, – перебил его Маяковский. – Англия или Россия – прогнило всё давно! Германия, Франция… На свалку пора! Это же диалектика! Вы бы ещё вспомнили шумеров своих с пивом. А до семнадцатого года всего ничего осталось. Не бог весть, какое будущее. Поживём – увидим!

– Вот здесь я с вами согласен. Скоро увидим, – Бурлюк снова заблестел глазами, переключаясь на новую мысль. – Знаете, Хлебникову не нравится наше название – футуристы. Правильно говорит: не русское оно! Предлагает называться будетлянами, ещё одно слово придумал. Будетляне – это люди, которые будут. В том смысле, что мы – накануне!