Читать книгу Ая - Дмитрий Писарев - Страница 7

Выпустив класс, Георгий Алексеевич, развёлся с женой, уехал из города.

Мария поступила в институт и уехала учиться в Новосибирск.

Евгений вернулся к дяде в одну из среднеазиатских республик, помогать по работе.

Прошло пятнадцать лет.

Летним вечером зазвонил телефон. «Здравствуйте, Георгий Алексеевич. Что Вы делаете в субботу вечером? Предлагаю встретиться».

Встреча была долгой и тёплой. Евгений возмужал, заматерел. Медленные размеренные движения. Хотя во взгляде всё та же хитринка и подначивание. Разница в возрасте не чувствовалась совсем.

– Можно на «ты»?

– Не вопрос.

– Я женился. У меня дочь… Нет, Не Маша, – ответил на невысказанный вопрос. – Но мы с ней после школы встречались. Я приезжал к ней, когда она училась в Новосибе. Помогал с жильём. Несколько раз в отпуск ездили вместе. Потом она вышла замуж. И мы перестали встречаться. Несколько раз звонил, но не дозванивался. Работаю в сервисном центре, чиню телевизоры и приёмники. Дочь в следующем году в школу идёт. Шалунья невозможная. Представляю, что будет вытворять. Вот. В общих словах. А как ты?

А, действительно, как он? Как развёлся, больше не женился, детей нет. Учителем больше не работает. Работа сейчас тоже простая – сиди себе, бумаги перекладывай.

Потом они регулярно встречались. Собирались в компании, где были и бывшие ученики, и просто люди из ближайшего окружения. Пили пиво, коньяк, водку. Вспоминали прошлое, заглядывали в будущее. Вот уже у Евгения и Олеська в третий класс пойдёт. Время летит быстро.

Было позднее лето. На излёте. Листья вовсю начинают желтеть и потихоньку падать. Прохладный ветер нет-нет, да и заберётся под рубашку, пробежит дрожью по коже. Да иногда и дождик по утрам уже не такой приятный, как прежде. «Здравствуйте, Георгий Алексеевич», – он всегда первый звонок начинал с «Вы»: – «Что Вы делаете в субботу вечером? Предлагаю встретиться».

Три пары глаз смотрели на него весело, радостно, тревожно. Они сидели за столом в кафешке. Евгений, Мария и её подруга с параллельного класса, Катя. Обнимания, поцелуи, восторг. Обмен впечатлениями, ностальгические воспоминания. Много еды, сладостей, алкоголя. Шесть часов пролетело в круговороте невыразимого состояния радости, истерического веселья, перемешенного с горчинкой грустных и печальных мыслей о невозвратности прошедшего, ушедшего времени. Потом они провожали девушек на такси до дому. Как он попал домой – уже не помнил.

Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Марии. Скрывал даже от себя. Запихивал глубже, наваливал огромные горы камней, чтобы чувство не вырвалось. Табу. Нельзя любить ученицу.19 Нельзя любить другую девушку, если ты женат. Нельзя любить девушку своего друга. Табу. Когда он первый раз увидел Марию, сердце остановилось: «Вот она – моя Любовь». Не очень часто, встретив девушку, возникает такое состояние. Это даже не любовь с первого взгляда. Нет… с этой девушкой вы уже знакомы сотни и сотни лет… вечность… Когда-то давно расстались, потерялись… И вот теперь… нашлись… Память о совместном прошлом ещё не вернулась, но тебя пробивает насквозь узнаванием…

Всё стало одновременно таким лёгким, понятным… Сложным, запутанным. На каждом уроке он любовался ею. На каждой перемене, при возможности, пытался оказаться рядом с их классом, чтобы ещё раз увидеть Её. И каждый вечер, каждую ночь мозг взрывался от размышлений и противоречий. «Тело отлично знало, чего оно жаждет, но мой рассудок отклонял каждую его мольбу. Мной овладевали то страх и стыд, то безрассудный оптимизм. Меня душили общественные запреты. Психоаналисты манили меня псевдоосвобождением от либидо белиберды».20 Пока не принял решение: «Запретный плод перестаёт быть запретным, когда созреет». И «закопал» свою любовь. До Гумберта ему было далеко.

Сейчас, когда Мария «нашлась», казалось бы, пора эксгумировать, оживить, вернуть к жизни любовь. Однако… Он видел, как Евгений смотрит на Машу, как разговаривает. Как рассказывает о ней. И по определённым признакам без усилий распознал уровень их отношений – «Конечно, они снова встречаются. Проводят вместе редкие, оторванные от семьи, часы. Будьте счастливы. Живём дальше». Ещё одно табу. «Не желай жены ближнего твоего». Да, они не муж и жена. И совершают не богоугодные дела. Но любимая девушка друга – это почти как жена. Табу.

Предновогодний вечер. Небольшой бар, снятый для празднования бывшими учениками его единственного выпущенного класса. Группа одноклассников, пять повзрослевших, возмужавших ребят, которые сдержанно и крепко жали руку, и семь девочек, девушек, женщин. Женственных, красивых, весёлых. Они визжали от восторга, кидались обниматься и целоваться. Словно и не было единиц и двоек, строгости и вынужденной суровости – время стирает мелочи, оставляя главные вещи, учит ценить и наслаждаться сегодняшним моментом. Говорили о том, что больше всего волнует, чем, кто живёт, что беспокоит, о чём думает. Интересно было, что почти никто не обращался к нему за советом, не спрашивал «как быть?» «что делать?» – взрослые, опытные, мудрые. Это радовало. Хотя и мало времени он был их классным руководителем, всё же чувствовал, что зёрна дали неплохие всходы.

Как обычно через некоторое время остались самые крепкие. Как обычно к этому моменту темы стали откровенными, интимными, открытыми. Беседа перескакивала с одного на другое. О мужьях, жёнах, детях.

– Я развелась, потому что за всё время, сколько мы прожили вместе, он не хотел детей, так и не захотел вообще. Меня это не устраивает. Я хочу. – Мария закурила.

– Разве «сделать» ребёнка – это такая большая проблема?

– Хочется от любимого, достойного мужчины. Чтобы это была семья, чтобы любил меня, воспитывал и занимался детьми. А «приходящий» папа, или папа «на Северном полюсе» меня не устраивает.

– Столько мужчин вокруг. И никого нет?

– Нет. Всё мужики – казлы. – Всё понимающе заулыбались. Анекдот про «козлов» им рассказал Георгий Алексеевич однажды на самостоятельной на окрик отличницы Соколовой «Не списывай, козёл!»:

«– Всё мужики козлы.

– Да, дорогая. Я с тобой согласен. Все.

– И даже ты?

– Конечно, дорогая. Я же мужик.

– Тогда почему я вышла за тебя замуж и живу уже столько лет?!

– Ну, вот, дорогая, мы плавно подошли к теме – почему женщины дуры».

– Ты же понимаешь, что время уходит, и однажды окажется поздно.

– Конечно. Но очень не хочется – от встречного-поперечного.

– Я ей предлагал себя. Не хочет… – Евгений еле заметно пожал плечами, рассеяно оглядел присутствующих.

– …У тебя семья и дочь. И ты не бросишь их. А значит, будешь приходить, когда вырвешься…

– Зато я буду помогать…

– Извини, Жень, мы уже говорили с тобой. – Мария немного злилась, хотя и старалась не подавать виду.

– На самом деле не важно. Кто бы ни был отцом. Я готов помогать. Роди не от меня. Ребёнок важнее условностей. Просто всё затягивается, время уходит же, Машенька. Я переживаю…

Маша молча повертела головой «Нет… Нет…»

Зима подходила к концу. Не собираясь сдаваться, февраль лютовал – в темноте выла и стонала снежная вьюга. Ветер за окном, пролетая сквозь голые замёрзшие ветки клёна, свистел соловьём-разбойником. Старая пятиэтажка ощутимо вздрагивала под его напором. Морозный рисунок на стекле искрился колючими шарами от раскачивающихся уличных фонарей. Ночь. После двенадцати. Он сидел на кухне под звук медленно кипящего чайника и читал Беляева «Человек-амфибия».

«– Вы любите Гуттиэре? – спросил Ихтиандр после небольшого молчания.

– Да, я люблю Гуттиэре, – просто ответил Ольсен. Ихтиандр тяжело вздохнул.

– И она вас любит?

– И она меня любит.

– Но ведь она любит меня.

– Это её дело. – Ольсен пожал плечами.

– Как её дело? Ведь она ваша невеста.

Ольсен сделал удивлённое лицо и с прежним спокойствием ответил:

– Нет, она не моя невеста.

– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр…».21

Тихо и неуверенно тренькнул телефон. Прислушался – показалось?

А через секунду он требовательно зазвонил.

«Привет», – произнёс тихий голос. – «Приедь ко мне».

Маша…

Она не могла позвонить ему просто так… Ни с того ни с сего… Тем более позвать к себе в гости… За столько лет она ни разу не пригласила. Георгий Алексеевич догадывался, что и для неё существует табу. Для такого звонка что-то серьёзное должно произойти. Что-то исключительное. Важное и невозможное…

И он понёсся к ней.

В открывшейся двери Маша стояла тёплая мягкая ароматная, спокойная. Тревога, с которой он всю дорогу мучился в такси, чуть-чуть отпустила.

– Входи… Раздевайся. Проходи. Сейчас чай сделаю. С коньяком. С мороза.

Георгий Алексеевич бы у неё первый раз. Прошёл в комнату. Огляделся. Небольшая, уютная комната одинокой женщины. Торшер у дивана, в кругу света журнальный столик. Книга раскрытая, сверху журнал, чтоб не закрылась. Он заулыбался: «так не бывает». Словно и не останавливался читать.

«– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр. – Я сам слышал, как смуглый человек на лошади говорил о том, что она невеста.

– Моя?

Ихтиандр смутился. Нет, смуглый человек не говорил, что Гуттиэре невеста Ольсена. Но не может же молодая девушка быть невестой этого смуглого, такого старого и неприятного? Разве так бывает? Смуглый, вероятно, её родственник… Ихтиандр решил повести свои расспросы другим путём.

– А что вы здесь делали? Искали жемчуг?».

Время для приготовления чая как-то слишком затянулось. Он встал, зашёл на кухню. Его словно окатило холодной волной тоски и грусти. Маша, опустив голову, стояла у плиты, на которой чуть ли не подпрыгивал кипящий чайник, и плакала.

– Машулечка, милая, любимая! Что случилось?? Что с тобой??! – он подскочил к ней, взял за плечи.

Мгновенно она развернулась к нему. Обхватила за шею. Вжалась губами в подвернувшиеся губы. Целовала. Целовала так, словно наступает конец света. Яростно глубоко страстно. Неведомой нечеловеческой силой их вжимало друг в друга… Чайник залил конфорку. Лампочка под потолком, взорвавшись, осыпала их темнотой. Стекло окна, к которому он прижимал её, застонало от напряжения. Стены кухни треснули, рассыпались. Сходивший с ума одинокий февраль подхватил, закружил, завертел их, обжигая холодной искрящейся страстью, сильнее и сильнее обнимая, пока они не превратились в единое целое. Бешеный танец в пустоте. Стремительное танго, засыпающее медленным вальсом, и пробуждающее вновь. Круговорот желаний, тел, дыханий, нежности, рук, страсти, губ, стонов, поцелуев, шёпота.

Он целовал её в губы, а она бесконечно задавала ему один и тот же вопрос.

Почему твоё сердце всегда было закрытым для меня

Почему ты ни разу не проявил ко мне интереса

Почему был холодный и молчаливый

Почему ты ни разу не открыл душу

Почему не сказал, что любишь

Почему был далёким

Почему

Она вжималась ему в грудь и плакала.

Хмурый рассвет заглянул в окно. Было жарко и из открытой форточки пахнуло ароматом любви, счастья и умиротворённости. Одеяло было сброшено на пол. Переплетя ноги, они, обнажённые, лежали крепко обнявшись. Засмущавшись, рассвет отвернулся, прикрыв окно плотным туманом.

– А теперь уходи.

Он ещё спал. И не сразу понял.

– Что?

– Уходи…

Она лежала, свернувшись калачиком. На осторожное прикосновение резко дёрнула плечом.

Он нарочито медленно одевался, хотя интуитивно знал, что ничего не изменится. Будет только хуже, если начнёт на чём-то настаивать, спрашивать, объяснять, да и вообще что-то говорить. Одевшись, вышел из комнаты на кухню. На полу разбитая, сгоревшая лампочка – как они не повредили себе ноги, было загадкой. Нашёл веник, собрал осколки в совок, выбросил в мусорку. Задержался на пару секунд. Надел ботинки, куртку. В душе было тихо, пусто и спокойно. Известное знакомое состояние. Вопросы, подгоняемые адреналином, сорвутся с цепи только, когда он уйдёт, спустится в лифте, выйдет из подъезда, пройдёт сто, двести, триста шагов.

я в клетке бьюсь, мой голос пуст,

проносится в мозгу истошном,

что я, и, правда, бед источник,

пусть!..

Но в миг, когда меня сомнёт,

мне хорошо непостижимо,

что ты сегодня не со мной.

И тем оставлена для жизни22

Он набрал побольше воздуха, толкнул подъездную дверь и вышел в февральский мороз.

Она слышала, как он одевался, как выбрасывал в мусорное ведро осколки, как загудел лифт.

Лежала голая, не шевелясь, свернувшись калачиком. Плакала.

Два месяца назад на Новый год они поругались с Евгением. Всё началось с обычной в последнее время темы их бесед: «ребёнок». С тех пор он пропал, не звонил, не приходил. Сама звонить она боялась. Попасть на его жену – ей было и стыдно, и страшно. Волновалась, переживала, изводила себя вопросами, накручивала – ответами. Нервы были на пределе, она не знала, что делать. О том, что происходит у неё в душе, и поговорить было не с кем. Был только один человек. Но разговора с ним она боялась в миллион раз больше, чем «попасть на жену». Георгий Алексеевич был её первой любовью. Откровением, открытием, Вселенной, которая распахнулась бескрайними горизонтами в её душе, цветком, ярко распустившемся в её девичьем сердце. Она любила его до сих пор. Неудержимую тоску безответной любви гнала прочь. Евгения она тоже любила. Это были другие чувства. Он оказался в трудную минуту возле неё. Помог ей. Был всё время рядом, поддерживал. Он нуждался в ней. Он был нужен ей.

Она любила их обоих – каждого по-своему.

Мучило и выворачивало наизнанку – она изменила Евгению. Ну, и что, что у него жена, ну, и что, что не было у них обязательств, они же любят друг друга. Чувство вины заглатывало. Если бы не истина, открывшаяся этой ночью, которая поразила и парализовала: всё это время её любимый учитель физики любил её. Скрывал, от всех, от неё, от себя. Земля уходила из-под ног, когда представляла, как было ему тяжело. Сердце разрывалось от картин, какими могли быть счастливыми, прекрасными и удивительными эти ушедшие годы. Яркой вспышкой взрывалось осознание, что она изменяла ему с Евгением. Проносились перед глазами тени прошедшего, мелькали сцены возможного, но не сбывшегося. Не совершенные поступки, не сделанные дела – невосполнимая утрата. Упущенное время. Навсегда. В мозг вкручивались мысли «Что-то надо делать! Что делать? Никого нет. Все ушли. Одна я. Грязная шлюха. Любишь одного, спишь с другим. А кого любишь? С кем спишь? Так и не знаешь…»

Потом вспомнила полученный на прошлой неделе из клиники Ленинградского Медицинского Института ответ. И заревела с ещё большей силой. «Господи, да за что же? Что не так? Что я сделала? За что меня? За девичью любовь? Конечно, другие же не влюбляются – я одна такая, да? Или это за то, что влюбилась во взрослого мужчину? Да, что же у меня всё никак у людей. Всё криво и не по-человечески. Боженька! Если ты есть, сделай что-нибудь! Скажи, что ты не бросил меня! Ну, хоть чем-то помоги! Дай знак, что ты помнишь обо мне! Неужели мне так и сдохнуть в этом болоте? Молчишь… Конечно, зачем тебе такая пустая дурочка».

Что-то где-то шевельнулось. Зашуршало и тут же смолкло.

«Вернулся!!» Она села. Секунду вслушиваясь. Что-то однозначно происходило на кухне. Завернулась в одеяло и понеслась. В полумраке кухни тёмный силуэт у стола что-то вытаскивал из белого целлофанового пакета.

– Ты вернулся! – она влетела на кухню, закинула руки на шею. Одеяло скользнуло на пол.

– Машенька! Машенька. Что ты. Успокойся. Дверь не заперта. Ты спишь. – Евгений обнял её, продолжал шептать, пытаясь найти её губы. Мария отстранилась, сделала шаг назад.

– Маш?.. – Автоматически шагнул за ней.

Она, словно испуганная улитка, сделала от него ещё шаг и упёрлась спиной в прохладную стену.

– Маша?

…

– Жень. У меня не может быть детей.

Они долго молча сидели. Евгений – в кресле. Мрачный. Лицо не попадало в световой круг торшера, тяжело нависало свинцовой снежной тучей. Она – на разобранном диване, вжавшись в ковёр на стене, обхватив колени руками. На журнальном столике лежал большой почтовый конверт, рентгеновские снимки, ленты с диаграммами, бумаги с синими печатями. И всё это убедительно и безапелляционно доказывало: организм не способен даже зачать ребёнка.

Потом Женя ушёл. Сказал «я что-нибудь придумаю» и ушёл.

«Вернётся ли, не знаю. Прошло два месяца. Долгих чёрных тяжёлых два месяца. Наверное, так и не придумал. Я ему не звонила, ни домой, ни на работу. А вот Георгию Алексеевичу позвонила. Один раз. Долго никто не подходил – я физически ощущала треск звонка в пустой квартире. Эхо звонка. Потом старушечий голос проскрипел: «Ааааалъйййоооо.... Кто йййэта? Каво пазвать? Нет, детачка, тут такой не живёт… Ты, детачка, наверная, ошиблася…» Вчера получила из ЛМИ ещё одно письмо, читаю «Наша клиника приносит свои извинения. Мы перепутали Ваши анализы с анализами другой клиентки». Реву второй день. То ли от радости, то ли от горя».