Читать книгу Ая - Дмитрий Писарев - Страница 8

Владимир Иванович громко и грязно выругался. Двери лифта закрылись в этот момент, когда понял, что забыл все документы для сегодняшней встречи. Встреча была важная. Встреча, к которой готовишься и идёшь всю сознательную жизнь. Рука потянулась остановить лифт, но «возвращаться – плохая примета». В голове закрутились мысли, как решить эту дурацкую задачу борьбы рационального с иррациональным – перед важными событиями суеверие в человеке невероятно зашкаливает. Когда понял, что компромисса не найти и вернуться – смерти подобно, лифт остановился. Восемнадцатый этаж. В кабину зашла девушка в одежде обслуживающего персонала.

Противоречивые чувства.

Его всегда коробило, когда вокруг него проводились какие-нибудь технические, клининговые и другие подсобные работы. Он не любил, когда на его пути встречались уборщицы, метельщики, мужики с инструментами, девушки в технических халатах, юноши в спецодежде. Делайте свою работу так, чтобы вас никто не видел! Он собственноручно вписал в договор пункт о том, чтобы все работы различных там уборщиков и поломоек, посудомоек и поливальщиков, техников и сантехников и так далее и так далее – проводились исключительно в ночное время, ране утреннее время, либо, в качестве исключения, когда точно известно, что в ближайшие три часа он в этой точке пространства не появится.

Но Вселенная неожиданно подсунула решение, грех не воспользоваться.

– Девушка, как Вас звать? Поднимитесь на два этажа. У самой двери столик, на нём тёмно-синий портфель с документами. Я буду ждать в гараже. Вот ключи. – Всунул ей брелок с ключами, подтолкнул из лифта. Дверь закрылась.

Он спускался и пытался оценить свою нервозность. Всё-таки подготовка к мероприятию его серьёзно вымотала.

Она подбежала к автомобилю раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Взволнованная. Волнистые красивые цвета молочного шоколада волосы распустились. Смущённый взгляд. В одной руке портфель, в другой – скомканная в кулаке форменная кепка. Под мешковатой спецодеждой он опытным чутьём уловил привлекательные телесные формы.

– Спасибо. – Нажал кнопку стеклоподъёмника.

Когда за автомобилем закрылись автоматические ворота, она тихо сказала: «Меня зовут Ана-стасия».

Он сидел на заднем сиденье, смотрел на мелькающий за окном зимний снежный город, и думал совсем не о переговорах. О девушке. Ведь мог же и Александра попросить подняться за портфелем. Водителю своему он доверял и не однажды уже просил об этом. Но подвернулась она. И не в его правилах отказываться от того, что предлагает, подсовывает судьба.

Так они познакомились.

Он потом несколько раз устраивал «случайные» встречи – приглядывался. Пытался понять, что в этой невзрачной, на первый взгляд, уборщице, в чуть великоватой и поэтому слегка неуклюже сидевшей на ней спецодежде, такого привлекательного.

Исключительно редко налетала хандра. Такое непонятное подвешенное состояние, когда, вроде бы всё тихо и спокойно и нет причин для беспокойства, но на душе тревожно. Вроде и не болен, а как-то странно ломит и тянет мышцы. Ноги и тело в тепле, но каждой клеточкой тела чувствуешь подкрадывающийся сквозняк.

К трём часам дня, понял, что больше не может, отменил дела. Вернулся в своё офисное здание. Здесь он выделил для себя апартаменты на последнем этаже. Кабинет, библиотека, комнаты отдыха, спальни, гостевые комнаты, бильярд, бассейн, бар – всё для работы и отдыха. Не выходя, можно управлять всей корпорацией.

Выключил большой свет, включил негромко музыку, разжёг камин. Погрузился в горячий ароматный бассейн. Через час, когда закончился «Ахтамар», открыл ещё одну бутылку. Пододвинул кресло поближе к камину, и, как был ещё мокрый, уселся, вытянув ноги к огню.

Холод постепенно отпускал сжатое тело, мозг расслаблялся, сознание приобретало свободу и лёгкость. Клубок деловых бизнес процессов рассасывался, уступая место фривольным мыслям и картинкам. Настя одетая и обнажённая. Разогретая фантазия дорисовывала пикантные части её тела. В разных ситуациях и разных позах. Жена откуда-то из подсознания появлялась и строгим взглядом корила за распутство.

Жена.

Елизавета Сергеевна – мягкая тёплая нежная домоседка. При этом: неутомимая творческая личность. Театры, кино, выставки, концерты, художественные мастерклассы, писательские клубы. Как ей удавалось совмещать домоседство и кипучую поэтичность, он не представлял. Дом всегда идеально чист. В приступах шутливого недоверия он проводил ладонью в узком пространстве между потолком и шкафом – пыли не было. Посуда всегда сверкала, окна всегда блестели. Бельё и одежда всегда выстирано, отглажено и ароматно. Полноценные завтраки, обеды и ужины: с первыми и вторыми блюдами, десертом и выпечкой. И она, тихая и умиротворённая, сидела, поджав под себя ноги, в кресле под торшером, читала или писала кому-то отзыв. Она и в занятиях любовью была мягкой и чистой, нежной и созерцательно-податливой. Он, как все молодые мужчины, был горяч и прямолинеен, необузданно требователен и не прихотлив, – утыкался в её медлительную эротическую изысканность, сексуальную чайную церемонию. Она сводила его с ума. И он был безумно в неё влюблён.

Их роман начался в тот вечер, когда, проводив общего друга – а ещё и её любовника – в трёхмесячную командировку куда-то в Африку, они неожиданно занялись сексом в её сумеречном подъезде, когда он пошёл её провожать. Её слова «я давно тебя люблю» произвели гипнотическое действие – он почувствовал, что жить без неё не может. Проведя безвылазно в постели целую вечность, а именно шесть с половиной дней, он в воскресенье вечером переехал к ней. И вот вместе они уже двадцать четыре года.

Ни разу практически не изменил ей – так как имел всё, что может только пожелать мужчина. Уют, комфорт, тепло, горячую еду, бескорыстную нежность, безропотный и беспрекословный секс. И ему не насиловали мозг.

Конечно, он любил её.

У них мало было общего. В противоположность ей, он был яростным хроническим трудоголиком. Работать любил и мог. Наслаждался процессом. Каждым движением руки, каждой идеей. Доводя до совершенства, до логического завершения всё, за что брался. Искусством почти не интересовался. Читал в основном специализированную литературу, которая могла бы помочь в делах. Грубоватый, немногословный – почти угрюмый.

На заре отношений эта несовместимость заводила их. Было приятно, интересно, адреналиново. Когда с делами у него всё складывалось удачно, он увозил её из города. На день, два, три. К безымянному озеру, где на десятки километров лишь их единственная опустевшая избушка егеря. Сторожка путепроходчика на забытой узкоколейке – напечённый летним солнцем дурманящий аромат мяты и полыни, запах креозота и старого железа, оглушающие цикады. Дом над оврагом на окраине деревни-призрака, где одинокая собака распугивала одинокие же тени, а безумный петух в каком-то дворе будил тишину в три часа ночи. Палатка в котловане давно заброшенного отработанного песочного карьера, где природа отвоевала своё пространство небольшим прудом, деревьями, плотным кустарником и тишиной.

А она водила его в театр, творческие вечера, кино, выставки.

Конечно, он любит её.

Но вот выросла дочь, вышла замуж и улетела на родину мужа, в Чили. А его бизнес стремительно рос и развивался. Деньги, положение, власть, свобода – свобода выбора, свобода передвижения, свобода предпочтений. Дом превратился в дворец. Вернее, дворец стал домом. И теперь всем занималась прислуга.

Уже, наверное, лет пять, как отношения с супругой резко стали холодеть. Он предполагал, что причиной может быть её роман на стороне. Поймал себя на мысли, что ему всё равно. Но личная служба безопасности не нашла ничего подозрительного.

Всё чаще возникали вопросы «люблю?» «любит?». Возможны ли глубокие чувства у людей, которые так не похожи, которые всю жизнь на грани понимания. Может быть, она терпит его? А ему просто нужно было то, что у него было с ней – пещера, где он мог «зализывать» свои раны, отдыхать и иметь секс?

Что произошло? Кризис среднего возраста? Или уже старость? Появление возможности не вкалывать по двадцать пять часов в сутки? Мозг освободился? Почему раньше таких вопросов не было? А, ведь и, правда, он раньше почти никогда не задумывался над этим. А если и посещали какие-то мысли – гнал.

Мозг, привыкший во всём разбираться, доковырялся до момента, когда случился сдвиг в сознании. В тот день они заключили большой контракт и поехали отмечать сделку в ресторан. Он только так назывался «ресторан». Это было заведение полного цикла. Поэтому через некоторое время они все оказались в сауне. Произошёл ядерный взрыв мозга, когда две высокопрофессиональные проститутки выжали его как губку. Насколько скромным оказался его сексуальный мир – он понял дня через два, когда очухался.

Его тренированное сильное и выносливое тело отказывалось шевелиться. Стонало, ныло, кричало от боли, как после ударной тренировки перед крупными соревнованиями. Отказывалось, и требовало добавки.

Потом он регулярно возвращался к этому моменту. На жарко тлеющие угли плеснули хорошей порцией спирта, и разворошенный костёр вспыхнул, загудел, взвился языками к звёздам. Не могла Лиза удовлетворить распахнувшуюся страсть. В силу своего нравственного и физиологического устройства. У неё просто нет столько спокойствия, чтобы пригасить огонь, и нет столько энергии, чтобы поддержать. Долго думал: является ли секс на стороне – изменой, если он необходим для сохранения отношений, семьи. Если гормоны рвут на микрочастицы организм, является ли мастурбация изменой для жены, которая физически не в состоянии выдержать сексуальные намерения и требования. Является ли изменой сон, в котором ты занималась любовью не с мужем. А просмотр порно без супруга или супруги. Кто-то не считает изменой всё-всё-всё, кроме поцелуя в губы. А для кого-то взгляд в сторону – уже страшная измена. Где та грань? Как её провести? Кто её проводит? Почему проводит?

А может быть ключевое слово «кто-то»? если одно и то же для разных людей может быть изменой, а может – не быть. Значит, всё в голове человека происходит. Именно сам человек решает, что считать, а что не считать изменой.

По всей видимости, это так. Но как быть с тем, если одно и то же я не считаю изменой, а жена – считает? А как быть, если разные взгляды на измену у нас с обществом?

Он видел, что жена знает про то, что в его жизни появились другие женщины. Видел, что она знает, что он знает про то, что знает она. Ни разу не было сцен, разбитых тарелок, скандалов. Ни одного косого взгляда, резкого слова. Не рабская покорность, но молчаливое принятие. От чего чувство вины порой зашкаливало.

Конечно, он любил её. Но у неё не было возможности дать ему то, что нужно, и он брал это на стороне. При этом, не переставая любить.

Ночь проникла в помещение. Разлилась фиолетовым сиропом. Щёлкал уголь в камине. Где-то в неплотно закрытом окне подвывал ветер. Тело согрелось, размягчилось. Коньяк закончился. Сознание казалось ещё светлым, а мысли вильнули в какую-то не ту сторону. Захотелось чего-то экзотического. Встал с кресла. Качнуло – коньяк, всё-таки, добрался до сознания. Раскачиваясь и тяжело опираясь на встречающуюся мебель, побрёл в сторону кухни, к бару.

Он стоял посередине кухни в центре огромной разлетевшейся лужи. В ней айсбергами сияли серебристые осколки. Упругий ромовый аромат Оптимуса вытеснял все разумные и логические мысли, наполняя пространство солнцем, жарой, карамельным сиянием, сладкой благоухающей романтикой Карибского моря. С голым торсом, в шортах, босиком. В одной руке телефон, другая – до сих пор удивлённо раскрытая. Недоумённое выражение лица. Беззащитно вопрошающий взгляд.

Увидев это великолепие, Настя громко расхохоталась, и смеялась так заразительно, что и он невольно заулыбался, оглядывая себя со всех сторон.

– Стойте, не двигайтесь, я за пылесосом!

Она ловко собрала все крупные и мелкие осколки, кружась на коленях с тряпкой и губкой, собрала благоухающую жидкость. И, когда собралась вымыть пол начисто, он остановил её.

– Оставь. Потом. – Сделал к ней шаг.

Она выпрямилась. Повернулась ему навстречу. Пронзительные почти чёрные от распахнутых зрачков глаза смотрели серьёзно, несмотря на не сошедшую ещё с губ улыбку, – как-то сразу вглубь и поверхностно, охватывая всё сразу. Спокойные не мельтешащие зрачки. Она смотрела в него. Словно владела каким-то ему неведомым доисторическим знанием пращуров.

То ли от уже выпитого коньяка, то ли от всепроникающего ромового аромата, то ли от того, что он обнимал девушку, то ли от того, что этот гипнотический взгляд лишал воли – всё вокруг закружилось, стены, бар, диван, стол, стулья. Расплывчатые волны пространства спиралью разбегались от него, сквозь стены, вдаль и возвращались плотными кругами. В глазах потемнело. Миллионы иголочек впились в кожу.

It's Me, and I'm ready to go,

Ready to show, that I'll never let you down.

And I want you to know, that this power will grow…23

Кто-то взял его ладонь и, как маленького ребёнка отводят от края дороги, потянул, настойчиво, осторожно и медленно…

Проснулся от тишины. Обнажённый. Разобранный диван. Кухня. Притенённые окна. В мозгу булькало и переливалось вместе с движением глаз. Пришлось их закрыть. Правда, получилось ненадолго. Не было сил и желания вспоминать, что случилось, что было, что произошло. И даже мысль «о, как мне херово» от бессилия и головокружения не могла нормально сформироваться. Под закрытыми веками кружилась красноватая темнота, раскачивая и медленно погружая его в забытьё. Где-то зазвенел телефон. Настойчиво и требовательно. Выволакивая из спасительного сна. Пока он с кряхтением и матом поворачивался, чтобы подняться и сесть. Пока сел и поймал равновесие. Пока мучительно ориентировался – откуда идёт сигнал. Пока, превозмогая перекатывание бильярдных шаров в голове, встал и сделал пару шагов. Чёрт! Телефон умолк. Стоя в центре кухни, опираясь на стол, пытался сообразить, что делать дальше. Взгляд упал на большой стеклянный кувшин с жидкостью, стоявший на столе. Спасение!

После доброй половины лимонно-солёной прохладной воды, взгляд посветлел, горизонт расширился.

На столе лежал блистер аспирина, в корзинке с подтаявшим льдом бутылка пива, накрытый полотенцем завтрак. Пробка от разбитой бутылки – коснулся пальцами

и вспомнил.

Вспомнил, как набухался вчера и, пытаясь добить разум ромом, не удержал неудобную бутылку в руках – разбил. А потом пришла Настя, убрала осколки, вытерла лужу. Отвела его на диван, раздела, легла рядом, обняла, и сделала абсолютно неожиданную вещь – запела колыбельную.

Это сейчас он сидел поражённый и мгновенно протрезвлённый, а ночью – просто уснул. С этой колыбельной он родился. Эту колыбельную пела мама, когда он, чего-то вдруг испугавшись, сидел ночью в манежке и плакал. Когда принёс в первом классе двойку и слёзы обиды катились по щекам. Когда придя с выпускного вечера, свалился в прихожей, мрачный, серый: соседку по парте, соседку по лестничной площадке, первую любовь – напившийся одноклассник на машине сбил насмерть. И когда он вернулся с войны в дружественной среднеазиатской стране, и орал во сне. И потом…

Совпадение?

Неизвестно

И каждый раз, когда они встречались, он порывался, но не мог осилить непонятный страх, спросить её – откуда она знает эту песню.

Этим вечером она снова появилась у него. И снова, и снова.

Она всегда. Всегда-всегда – скромно стояла в проходе входной двери, словно дожидаясь разрешения войти. Спокойно, смотрела своими голубыми глазами в него. Он видел, ощущал, что для неё равнозначно стоять, войти или уйти. И все её движения были такими, поступки, слова и глаза. Они звали и отталкивали и были равнодушными. Поражали глубиной омута и обманывали солнечными бликами мелкого песка под поверхностью воды.

Это была его первая женщина… девушка. Постоянная. С которой встречался больше трёх раз и не за деньги. Обычно у него были проститутки. Дорогие проститутки. Очень дорогие проститутки. Нереально дорогие женщины.

Настя отказывалась от денег в любой форме. От наличных, от всевозможных банковских карточек, от повышения зарплаты и премиальных. Он водил её по дорогим ювелирным салонам, она равнодушно смотрела на умопомрачительное сияние драгоценностей. Её не интересовали одежда и обувь. Как и косметика.

Сначала он думал, что слишком заносчива, а предлагаемые подарки слишком мелочны. Потом решил, ей неудобно, она стыдится. Но это была и не скромность. Пришло понимание – всё это ей просто безразлично. Она не считает это ни ценностями, ни знаками внимания, ни атрибутами престижа и статуса.

Он организовал поездку на Мальдивы и в круиз на яхте по островам Фиджи. Она с удовольствием отдавалась солнцу, плавала и ныряла, внимательно разглядывала достопримечательности и почтительно вслушивалась в слова гидов. Пропитывалась обстановкой, воздухом, ароматами, едой, комфортом, уютом. Принимала всё по-детски. Просто и наивно, спокойно и как само собой разумеющееся. Единственный раз у неё загорелись глаза, когда они оказались в Перу – она несколько раз в разговорах упоминала эту загадочную страну, и на годовщину их знакомства он решил сделать ей подарок – и горели потом постоянно, пока там оставались. В городе Куско, у крепости Саксайуаман24, Настя, раскинув руки, обняла огромный мегалит, приложилась щекой, закрыв глаза, долго стояла. Повторяла: «Я дома… Я дома…». Она быстро освоилась. Уже через пару дней достаточно бегло общалась с местным населением. Носилась повсюду, пропадала на целый день и порой – до утра. Она светилась и сияла от счастья.

– Понимаешь, я чувствую себя частью всего этого. Это как будто даже не дом родной. Словно здесь появились мои предки, жили, рождались, умирали. Веками, тысячелетиями. Я чувствую, как дрожит от моего прикосновения каждый камень. Я чувствую – он узнал меня, свою старую знакомую. Земля, по которой хожу, радуется – вспомнила меня, вернувшуюся. Чувствую её нежное прикосновение к ногам. Воздух, которым я дышу, растворяется в каждой клеточке. Люди, которых я встречаю, словно мои братья и сёстры. Я появилась здесь тысячи лет назад. Прожила несколько жизней. А потом забыла. Сейчас вспомнила…

… Я не знаю, как описать это всё словами…

И он радовался вместе с ней. Больше от того, что удалось-таки расшевелить, «угодить», осчастливить эту девочку.

Немного омрачила поездку погода. Почти перед отлётом. Начался декабрь – один из дождливых месяцев Перу. И, как по команде, зарядили грозы. В день вылета два раза отменяли посадку из-за погодных условий.

Они разместились на втором этаже здания аэропорта. Настя стояла у панорамного – от пола до потолка – окна и наблюдала за бушующей природой.

Сумак ньуста

Торальайк’им

Пуйньуй кита

Пак’ир кайан

хина мантара

Кунуньунун

Ильапантак

Камри ньуста

Унуйк’ита

Пара мунк’и

Май ньимпири

Чичи мунк’и

Рити мунк’и

Пача рурак

Пача камак

Вира-коча

Кай хинапак

Чурасунк’и

Камасунк’и.25

За ливнем не было видно ничего, кроме размытого ближайшего одинокого самолёта и едва угадываемой линии недалёких гор. Грустила. Тосковала. Он видел, как ей непросто улетать. Такую ещё не видел ни разу – всегда спокойная, светлая, улыбающаяся.

Подошёл. Обнял сзади.

– Я не хочу улетать…

– Настюш. Не грусти. Вернёмся, я куплю здесь дом. И мы уедем с тобой сюда насовсем. Слышишь?

Она кивнула и со всей силы вжалась в него. Они стояли неподвижно. Ветер хлестал дождём в окна. Молнии раздирали сумрак. Гром тряс здание. Он чувствовал боль от её близости. Щемящую, ноющую боль осознания родственности и слияния душ. Невыносимую оголённую тоску одиночества, пытающего раствориться в таком же одиночестве, невыносимом и оголённом. Сердце восторженно замирало от её присутствия, близости, прикосновений.

На шее от молний поблёскивала тёмная цепочка. Такая тонкая, что под пальцами почти не ощущалась.

– Нитка Виракочи. Позавчера задумалась у одного уака в городе. Стояла, наверное, долго. Знаешь, уаки – они такие… волшебные, забываешь обо всём, находясь рядом с ними. Не зря их так почитают. Ко мне подошёл старый инка. «Прапрапрадед моего прапрадеда, – сказал он, – поведал, что, когда его прапрапрадед был совсем маленьким, его прапрапрадед встретил в горах Виракочу. Виракоча произнёс: «Когда у куйчиуаки остановится Пачамама, отдай ей». И он надел мне на шею это. «Ты – Пачамама26. Не снимай никогда». И исчез. Представляешь, был и нету. Если бы не цепочка, подумала бы, что от жары голову напекло.

Она ещё что-то говорила. Но он уже не слышал. Теребил пальцами цепочку, и не верил своим ощущениям и глазам. Пробежался по памяти. «Обсидиан. Чёрное, тёмное серое или коричневое вулканическое стекло. Содержит большое количество кварца. По химическому составу варьируется от риолита до дацита и является некристаллическим эквивалентом гранита. Легко полируется, используется как полудрагоценный камень. Физические свойства обсидиана зависят от содержания воды и степени раскристаллизованности породы. Твёрдость по шкале Мооса от пяти до семи, плотность две с половиной тысячи килограмм на кубический метр. Характеризуется раковистым, режущим изломом». Их группа месяц проходила практику на южном Приморье. Облазили Шкотовское плато, Муравьиную бухту. Обсидиановой гальки под ногами было немеренное количество. И свойства этого вулканического стекла знал хорошо – невозможно обработать таким образом обсидиан. Бусы – возможно, но не цепочку. Тем более такой тонкой работы.

– Владимир Иванович… – Она осторожно трясла его за плечо. – Что с тобой? Очнись. Посадку объявили.

После возвращения главной целью для него стало покупка участка земли под Куско, открытие личного счёта в перуанском банке и перекачка туда средств. Все разговоры между ними, так или иначе, переходили на тему переезда в Перу. Обсуждали, какой дом будет, мебель, обстановка. Предстоящие поездки по стране. Она слушала и кивала головой, вставляя редкие, но очень ёмкие и глубокие замечания и пожелания.

А времени было мало – он решил всё закончить к Новому году.

Ведь надо было делать дела очень осторожно и незаметно. В его колоссальной корпорации резкое исчезновение может привести к трагическим последствиям. Даже слухи о том, что он собирается отлучиться, исчезнуть, прекратить дело, могут послужить началу необратимой цепочке событий с печальным результатом для многих и многих людей. В определённой степени, весь этот год, ему удавалось сохранить в тайне отношения с Настей. Абсолютно не хотелось огласки. И не только ради того, чтобы об этом узнала Елизавета Сергеевна. Хотя, он и подозревал, что она догадывается. Отношения их стали не просто прохладными. Их вообще не было. Почти не встречались, не общались. Изредка в почтовый ящик падало электронное письмо: «Знаю, у тебя всё хорошо. Целую». Он испытывал некоторые угрызения совести. Вина иногда выплёскивалась через край – звонил супруге… и на третьем гудке прерывал вызов. Ничего с собой поделать не мог.

Чем больше он общался с Настей, тем сильнее ощущал нетерпимость к окружающему миру. Неприязнь, раздражение, аллергическое отторжение всего, что присутствовало в его жизни. С каждой неделей, с каждым днём, сложнее воспринималась и ощущалась повседневность. Неимоверные усилия требовались, чтобы не сорваться по пустякам. Развивалась агорафобия, ксеноморфность. Единственное, что помогало, это редкие свидания с Настей. Даже самый неприятный и неудачный день становился ярким и солнечным, если вечером они с Настей встречались. Ей достаточно было провести ладонью по волосам, потянуться и закинуть руки на шею, чмокнуть неожиданно в небритый подбородок, лечь на диван и положить голову на колени, чтобы он запустил пальцы в её волосы. От неё исходило какое-то особое поле. Теплоты и умиротворения, спокойствия и уюта, нежности и защищённости. Он начал понимать, что чувствуют ещё не родившиеся дети.

Напряжённость и неудовлетворённость, колючий холод и пустота рассеялись, когда появился смысл. Исчезнуть и появиться в новом месте, родиться заново. Улететь в Перу навсегда, полностью разорвав с прошлой жизнью. И он с головой бросился в этот процесс. Жизнь снова вспенилась искристыми радужными пузырьками. Он даже пригласил жену в ресторан и безупречно отыграл роль любимого мужа.

Двадцать девятое декабря. Последний день в этом старом мире. Он всё успел. Хороший дом в Куско, в престижном районе Санта Мария, и участок земли с небольшой плантацией кофе – уже ждали их приезда. Ради конспирации они летели раздельно. Настя через Мадрид, он – через Лондон.

Эти томительные часы ожидания они решили провести там, где редко, но регулярно встречались. Небольшая всеми забытая избушка на краю леса, приобретённая им после первой успешной сделки лет двадцать пять назад.

Он ругал себя самыми последними словами. Потому что уже третий час стоял в пробке. А нужно было выехать всего на пятнадцать минут раньше, чтобы проскочить опасную точку. Теперь он в общем потоке окутанных паром машин, продвигался с улиточной скоростью. Он с удовольствием бросил бы машину прямо посреди дороги. Но до нужного поворота километров пять, тяжёлый чемодан в багажнике и мороз в тридцать два градуса снаружи делали это удовольствие нереальным.

Часы показывали семь часов вечера. Воздух стремительно сгущался в плотную туманно-снежную пелену. А до заветного поворота было ещё далеко. Начинал злиться. Бессилие раздражало. Всегда. Окружённый со всех сторон такими же беспомощными скорлупками заснеженных автомобилей, в тёмном, подсвеченном приборными индикаторами салоне, он был словно без рук и ног. Мысли всё время уносились к Насте, в избушку – она давно уже должна была быть там. «Надо было тоже ехать на электричке, у электричек нет пробок».

Когда он свернул с федеральной трассы, было совсем темно и тихо. Метель, которая крутила всё это время, исхлёстывая снегом стёкла со всех сторон, стихла. Снежный фронт, видимо, пронёсся дальше, оставив после себя ночное небо с выпученными от нарастающего мороза звёздами. Сугробы, на и без того неухоженной дороге, мешали двигаться, не раз заставляя покрывать матом всё на свете.

Засыпанный шлагбаум – дальше пешком. Опустив тяжёлые заваленные снегом ветки, деревья склонились к дороге, нависая над головой, словно крыша. Холод выморозил всё звуки, тишина давила на уши. Ни лая собак, ни людских голосов, ни вороньего карканья, ни дятловой дроби. Не доносились даже звуки всегда гудящей трассы.

Нехорошее предчувствие появилось, когда он остановился отдышаться – идти, проваливаясь по пояс в снег, трудно. Примерно с этого места обычно уже видны светящиеся окна их избушки. Настя почти всегда приезжала раньше. Зажигала свет, растапливала печку – летними вечерами в комнатах было ощутимо прохладно. И к его приходу домик наполнялся теплом и уютом. Как он сейчас ни вглядывался, огоньки в белесом полумраке не мелькали. «Чёрт!»

Он влетел в приоткрытую входную дверь, в темноте прихожей обо что-то споткнулся, упал и уткнулся лицом во что-то мягкое. Моментально вскочил, включил свет.

В застёгнутом на все пуговицы пальто на полу лежала Настя. Неподвижная, молчаливая, чужая. Из-под голубой вязаной шапочки торчали в разные стороны косички с бантиками. Голубая варежка выглядывала из-под неестественно вывернутого локтя.

Колени подкосились, но, уперевшись плечом в стену, он устоял. Стоял немой, оглушённый, ослеплённый. Недвижимый. Истукан. Каменный.

Природа, сломавшись о его спину, мгновенно остановилась, замолчала, сгустилась.

Сколько времени прошло – неизвестно. Толи секунда, толи вечность. Ничего не изменилось, не случилось. Настя не вскочила с хохотом «Обманули дурака на четыре кулака!». Где-то в недалёкой высоте ревели взлетающие самолёты. Из чулана пахло грибами и яблоками. Небо не рухнуло.

Осторожно, словно боясь растревожить что-то вокруг, подошёл к Насте. Тяжело опустился на колени, поцеловал в лоб. С трудом поднялся.

Прошёл в комнату, к телефону.

– Александр. Забери меня с Опушки.

Набрал другой номер.

– Игорь, Привет. Мне нужна твоя помощь.

Нашёл в серванте коньяк, аккуратно прикрыв дверь, вышел во двор, сел на скамейку, даже не стряхнув снега.

Снаружи.

Вымороженное чёрное небо. Выпученные звёзды, моргая, смотрели сверху. Где-то сбоку уже тихо загудела трасса. Неторопливо передразнивая звёзды, двигались проблесковые маячки невидимых лайнеров. Казавшийся в темноте серым, снег пеной скруглил окружающие деревья и предметы. Иронично ухмылялся, искривлённый сугробом, жёлтый прямоугольник окна.

Внутри.

Пустота. Ровная, гладкая, равнодушная. Взрыв настигнет потом. Сейчас. Вселенная раскололась пополам: он, словно наблюдатель, следил, как разломившийся в воздухе самолёт, делится на разлетающиеся половинки. И падает, падает, падает. Рушилось всё: планы, будущее, жизнь. Безвозвратно. Навсегда. Надежда… Какая, к чёрту, надежда! Надежде нет места в этом вакууме. В этом вакууме нет места вообще ничему. Последние месяцы жизнь была наполнена плотной энергией. Организм распирало от адреналина, желаний, возможностей. Мозг пульсировал стремлениями и эмоциями. Настя наполняла его смыслом, превращая существование в восхитительный полёт к солнцу.

А когда появилась возможность исчезнуть с ней из этого мира и оказаться – в другом, возможность начать новую, абсолютно другую жизнь, полнота ощущений вскипела и забурлила.

И теперь смысл существования, словно морская пена, выброшенная на пустынный берег, скукоживался и, тихо шепча лопающимися воспоминаниями и мечтами, опадал, оставляя вместо себя грязный осадок.

И шансов всё вернуть и исправить уже не было.

«Если бы я поехал на электричке…»

Первым приехал Игорь. Его «уазик», расшвыряв сугробы, остановился напротив калитки. Краснолицый, крепко сбитый, невысокого роста, как всегда в расстёгнутом кителе. С полковником милиции, начальником оперативного отдела, Черновым Игорем Анатольевичем их связывала не просто дружба. Они были соседями, одноклассниками, однокашниками, однополчанами, свидетелями друг у друга на свадьбе, крёстниками… Подошёл почти вплотную. Взял из рук Владимира Ивановича бутылку, в два глотка допил остатки коньяка, поставил на скамейку рядом с другой – такой же пустой. За спиной уже стоял его шофёр и девушка в форме с большим железным квадратным чемоданом.

– Мы пройдём внутрь? – Чернов взял у девушки чемодан и шагнул внутрь.

Появился Александр. Понимая, что произошло что-то очень серьёзное, и, чувствуя, что шефу сейчас совсем-совсем плохо, он тихо произнёс «я тут». Но даже этот шёпот показался взрывом.

– Да, поехали, – вздрогнул Владимир Иванович. Встал, и, слегка хромая, направился через двор к автомобилю.

Они выехали на федеральную трассу, почти пустую и очищенную от снега. Фонари как-то по-киношному мелькали, проносясь за окнами. Редкие обгоняемые машины призраками появлялись и исчезали.

В прошлое невозможно вернуться. Не раз и не два в своей жизни убеждался в этом Владимир Иванович. В прошлое невозможно вернуться. Оно есть только в наших мозгах. Воспалённый разум подставляет страшные картинки нереализованного, выстраивая вселенную предполагаемого бытия. Содрогающийся в конвульсиях мозг, окунает в липкую жижу вины. Выворачивает наизнанку. Прожигает насквозь, проливаясь едкой кислотой на незаживающую душу. Прошлое – это совесть. Либо голодное, забитое тяжёлыми сапогами, брошенное замерзать в сугроб, животное. Либо сытая, ухоженная, обласканная, наглая тварь.

В прошлое невозможно вернуться.

Но сейчас он физически ощущал, что прошлое возвращается. С каждым пролетевшим назад фонарным столбом, с каждым встречным автомобилем, с каждым перекрёстком. Прошлое цепляется за одежду, хватается за всё части тела, прилипает к мыслям – и втягивает в себя, всасывает в себя, растворяет в себе.

Он на автомате вошёл в дом. В спальне разделся и опустошённый свалился в постель. Тёплая рука обняла его, накрыла одеялом. Обволакивающий фиалковый аромат Елизаветы Сергеевны поставил жирную точку в его возвращении.

Будущего нет… Впереди только прошлое.

Владимир Иванович появился в офисе, как всегда строг и холоден. Чёрный костюм, галстук, белоснежная рубашка. Уверенный шаг, взгляд в никуда.

– Давно сидишь? – в приёмной его ждал Чернов.

– Часа три. Кофе у тебя хороший.

Зашли в кабинет, сели друг против друга за переговорным столом.

– В доме мы вообще ничего не обнаружили. Ни следов повреждений, ни борьбы, ни подозрительных следов пальцев рук. Вообще ничего постороннего. Можно съездить, посмотреть, не пропало ли что, хотя, подозреваю, – ничего. Вокруг дома тоже, почти ничего. Лишь за беседкой, у забора одинокий след. Мужчина, примерно метр семьдесят пять-семьдесят восемь. След ровный, на обе ноги. Обувь без протекторов и каблуков. Стоял неподвижно до снегопада. Либо он был очень толстый, либо он держал что-то очень тяжёлое. Других следов поблизости не нашли – словно оловянный солдатик – поставили, постоял, убрали.

Чернов смотрел на собственные сжимаемые кулаки.

– На теле Анастасии тоже никаких следов насилия и борьбы. Ни ушибов, ни растяжений. Есть подозрительное пятно под левой грудью, но нужен лабораторный анализ и вскрытие. Собственно, и хотел попросить твоего разрешения…

– Хотел?

– Понимаешь, Вов, в чём дело… – Чернов поднял глаза на Владимира Ивановича, – сам до сих пор в шоке… Она исчезла… Не смотри так… Утром мы провели предварительный осмотр те… ну… А после обеда позвонили, сказали «исчезла». Я тебе звонил, телефон не отвечал.

– Что значит – исчезла? Кто-то унёс, сама ушла…

– То и значит. Из закрытого помещения. Без окон. Двери плотно и на замок закрыты. Охрана. Растворилась в воздухе, растаяла – не знаю. Нет её. Нет ни одежды, ни волоска, ни запаха… мы проверили каждый сантиметр… Словно и не было её там. Нагнул всех своих, ищут… Как такое возможно? Вот только это было. – Игорь Анатольевич разжал побелевший кулак друга. – Это её?

В дрожащую раскрытую ладонь стекла тёмной серебристой струйкой обсидиановая цепочка Насти.

«Я люблю тебя»

Мужчины вздрогнули

– Ты тоже это слышал?