Читать книгу Связь без брака - Дмитрий Распопов - Страница 3

Очнулся я от громких голосов, которые отдавались в гудящей голове, словно монастырские колокола, во рту был поганый привкус железа, а всё тело неимоверно болело.

– Инесса Владимировна, – мужской голос говорил строго, но с ленцой, – мне плевать, что у вас там за методы воспитания, но тяжкие телесные я покрывать не намерен. Сами с участковым разбирайтесь по этому поводу.

– Виктор Христофорович, ну какие тяжкие телесные, – тут же заверещал женский голос, – упал он, шёл по лестнице и упал с третьего этажа.

– Я всё сказал, – отрезал тот, – их я обязан заявлять, я заявил, дальше не моё дело.

Дальше я плохо слышал, так как голова стала снова кружиться, перед закрытыми глазами поплыли золотистые мушки, и я опять впал в беспамятство.

***

– Эй! – грубый толчок в плечо не только привёл меня в себя, но ещё и вызвал боль во всём теле. Вскрикнув, я открыл глаза, отстраняясь на койке от источника неприятности.

– О, очнулся, – обрадованно сказал сидящий передо мной человек в старой советской милицейской форме, той, что ещё вызывала доверие и уважение граждан. Похоже, мне на личном опыте сегодня выпало проверить, так это было или нет.

– Рассказывай, где ты так, – он достал из кожаной планшетки жёлтый лист бумаги, карандаш и, помусолив его кончик во рту, приготовился слушать.

За его спиной высилась огромная туша директрисы, внимательно слушающей нашу беседу.

– Шёл, упал, споткнулся, дальше ничего не помню, – под её взглядом с трудом ответил я. У меня был соблазн рассказать правду, но что-то во взгляде и позе милиционера заставило меня передумать. К тому же Иван чётко всегда говорил, что обычно ждало стукачей по возвращении в интернат. Он сам пять раз побывал на больничной койке с переломами рук, ног, рёбер, и каждый раз побои списывались на несчастные случаи, так что я знал, что мои признательные показания точно сделают ситуацию ещё хуже.

– Видишь, дорогой, я тебе так и говорила, – замурлыкала директриса, подходя ближе и опираясь на его плечи. – Вечером тебе что приготовить? Борщ или картошку с котлетами?

– Давай и то и другое, – хохотнул он, щипая её за попу, затем складывая свои письменные принадлежности обратно.

– Попрошу Зину взять лучшее мясо, – улыбнулась она.

В памяти тут же всплыло, что Зина – это главная повариха интерната, так что откуда она могла взять лучшее мясо, становилось понятно.

– Ладно, до вечера, Ин, – чмокнул он директрису в подставленную щёку и отбыл.

Женщина, не удостоив меня и взглядом, вышла за ним следом из палаты. Посмотрев по сторонам, я увидел, как с десяток детей, лежавших на соседних кроватях, быстро отвернулись от меня, все сделали вид, что меня нет. Похоже, процедуру посвящения я всё ещё не прошёл.

***

Из больницы, где я в полном одиночестве провёл две недели, поскольку меня никто не навестил, а дети, которые по большей части были из моего же интерната и лежали здесь как с травмами, переломами, так и просто с дизентерией, отказывались общаться, игнорируя моё существование. Так что у меня была масса времени, чтобы обдумать, что же делать дальше и как себя вести. Моя упёртость и жажда доказать Ивану Николаевичу, что систему можно поменять и я способен стать не таким, как все, говорила о том, что нужно сопротивляться и давать отпор. Так что я придумал план и украл на кухне, на которой мы периодически помогали персоналу, тупой нож с зубчиками, который не мог разрезать ничего, и всё оставшееся время посвятил тому, что ночами точил его о ножку кровати, добиваясь остроты.

День выздоровления я запомнил надолго, поскольку за нами пришёл мужчина, как оказалось, учитель-воспитатель, и отвёл пешком через весь посёлок из больницы снова в интернат. Рядом с вахтёром на входе дежурили незнакомые мне взрослые подростки, один из которых явно обрадовался нашему появлению. Меня же это только заставило сжаться внутри, поскольку ничего хорошего это не предвещало. В комнате меня ждал матрас, комплект постельных принадлежностей и серой советской школьной формы с обязательным красным галстуком. Вскоре явился комендант, и я поставил в его потрёпанной книге крестик напротив своей фамилии.

Поскольку наступил вторник, в комнате, кроме меня, никого больше не оказалось, все были в это время в другом корпусе, где находились школьные классы, так что детям по факту требовалось лишь выйти на улицу и попасть в другое здание.

Расстелив кровать, я спрятал нож, положив его на железный уголок кровати и затем укрыв сверху матрасом. Оглядевшись, я увидел, как аккуратно, едва ли не по-военному, заправлены соседние койки, и попытался сделать так же. Получилось похоже, пусть и не идеально, как у соседей.

Жрать хотелось так сильно, что живот только что не завывал, требуя наполнить его хоть чем-то, но как раз этого «чего-то» здесь просто не было. Никаких холодильников, разумеется, в комнатах не имелось, как и телевизоров, один такой, я знал, стоял в специальной комнате, где по расписанию его смотрели старшие ребята. Малышня туда практически не попадала.

Несмотря на лежащую на тумбочке у соседа книгу и дикое желание занять мозг хоть чем-то, я помнил правила насчёт взятия чужих вещей, так что просто завалился на кровать, ожидая, когда наступит обеденное время.

– А тут я ему с ноги – на! – раздался весёлый голос, сбросивший с меня дрёму, и, когда открыл глаза, я с удивлением понял, что солнце за окном уже не так сильно светит, как это было в момент моего прихода, и, похоже, проспал я достаточно долго, чтобы вернулись соседи.

– О, а что тут покойник делает? – удивился Заяц, тыкая в меня пальцем и поворачиваясь к Пузу.

– Губа с Быком разберутся с ним сами, не кипишуй, Заяц, – хмыкнул тот и, швырнув ранец на кровать, следом плюхнулся туда сам. Кровать в ответ лишь жалобно заскрипела.

Больше со мной сегодня никто так и не заговорил, но зато на ужине никто и не взял ничего из моей пайки, дети и подростки от меня шарахались, словно от зачумлённого.

И ночью, когда я долго ждал прихода своих мучителей, стало ясно почему. Убивать меня, конечно же, не собирались, но сделать два перелома планировали. Всё, что я успел, достав нож, – это полоснуть одному из них по животу, прежде чем раздавшийся вой раненого перебили яростные крики его друзей. На этот раз меня уже били всерьёз. Момент, когда обе руки положили между стулом и кроватью, а затем один из подростков прыгнул на них, я помнил уже очень смутно.

***

История моего первого попадания в больницу повторилась практически полностью, единственное, участковый предупредил, что в этот раз он не будет составлять протокол о том, что я нанёс ножевое ранение другому подростку, поскольку я пока ещё не прохожу по возрасту под эту статью, но он, гнусно ухмыляясь, заверил, что годы идут быстро и он просто подождёт. И это несмотря на мои сломанные руки и полную неспособность ухаживать за собой, даже писюн мне из штанов теперь доставала дородная санитарка, держа его в утке, чтобы я смог пописать. Хорошо ещё, по-большому мне удавалось ходить частично самому, правда, попу вытирать, опять же, приходилось с её помощью, потому что мне прописали такую диету в столовой больнице, что стул всегда был очень жидким. Долгие два месяца, пока переломы срастались, затем снимали спицы и швы, я пребывал в тяжёлых раздумьях. Ситуация оказалась не той, из которой можно было спокойно выйти, поэтому я решился на побег, чтобы попасть домой и рассказать маме Ивана, что со мной тут творят. И хотя он говорил, что та плевать хотела на сына, появляясь в интернате сначала раз в год, а потом, когда её нового мужа перевели-таки обратно ближе к Москве, вовсе растворившись на просторах большой страны. Больше Иван её в детстве никогда не видел. Только позже, уже в зрелом возрасте, отсидев семь лет за грабёж, подался в столицу и там случайно увидел её, выходящую из ЦУМа с покупками, вместе с двумя детьми, в сопровождении статного генерала. Иван рассказывал, что его тогда обуяла такая злость на неё, что он в тот же вечер напился и зарезал по пьянке кого-то из собутыльников, уехав в тюрьму сразу на десять лет за убийство.

Детское крыло было изолировано от всей остальной больницы, где находились взрослые, а наших палат, где лежали только интернатовские, имелось две, одна для мальчиков, вторая для девочек. И, несмотря на строгий контроль, особенно после отбоя, часть отважных выбиралась по ночам мазать девок зубным порошком, весь день до этого пролежавшим на батарее в полужидком состоянии. Если вылазка была успешной, утром мы об этом сразу узнавали от взбешённой старшей медицинской сестры, которая материла нас, несмотря на то что мы были детьми и подростками. Она угрожала и выспрашивала, кто это сделал, но молчали все. Только когда она уходила, по всей палате раздавался заливистый детский смех, и парни рассказывали о своих ночных подвигах.

Под этим предлогом я одной из ночей выбрался из больницы, когда до моей выписки оставалась лишь пара дней. Руки были крайне слабы, их требовалось разрабатывать, но побег, совершённый с потрясающей наглостью, а главное, тщательным планированием, прошёл успешно, и уже через два часа я скрёбся в дверь нашей с мамой комнаты в общежитии.

– Б…ть, кто там среди ночи е…я, я сейчас выйду и вы…у, – наконец из-за двери подали признаки жизни, и она распахнулась, явив мне сорокалетнего заспанного мужчину.

– Тебе чего, пи…к? – недовольно он посмотрел на меня.

– А где мама? – запинаясь, спросил я у него.

– Какая, б…ть, мама, ты х…и тут среди ночи меня будишь?

– Вера Ивановна Добряшова, – наконец я разлепил губы, – мы живём здесь.

– Жили, – уже чуть спокойнее буркнул тот, – она переехала в военный городок, к хахалю своему. Комнату мне отдали.

– Спасибо, – по спине прокатился холодок, поскольку расположение воинской части я знал лишь приблизительно, – извините, что разбудил.

Мужик замялся, посмотрел на мою полосатую больничную пижаму и тапочки, затем на пару минут ушёл в глубь комнаты и, вернувшись, вручил мне полбулки чёрного хлеба и небольшой кусок сала.

– Держи, чем богаты, как говорится.

– Спасибо! – я хотел поблагодарить его ещё раз, но он пробурчал что-то малопонятное и захлопнул передо мной дверь.

Выйдя на улицу так же, как и зашёл, через окно второго этажа, где для меня друг бросил одеяло, я направился на север, за посёлок, поскольку вроде там был сплошной бетонный забор и воинская часть. Идя и вздрагивая от холода, я ел подаренную мне еду и думал, что это самый вкусный хлеб, что я пробовал в своей жизни.