Читать книгу Связь без брака - Дмитрий Распопов - Страница 4

До части я не дошёл. Поутру на дороге раздалось тарахтение мотоциклетного мотора, и вскоре показался жёлто-синий «Урал» с коляской. За рулём находился крайне недовольный знакомый мне милиционер, который первым делом, остановившись рядом со мной и заглушив мотор, стал избивать меня, проклиная за то, что я родился на свет и заставил его встать среди ночи из тёплой кровати и бегать искать по посёлку. Сил у меня сопротивляться уже не было, поэтому я, скрючившись в позе эмбриона, лишь вздрагивал и закрывал голову и живот руками, чтобы взрослый не повредил мне что-то важного. Когда наконец устал, он вернулся на мотоцикл и приказал мне садиться в люльку. Правда, он вернул меня не в больницу, а сразу в интернат, поскольку сказал, что я слишком здоров для того, чтобы там лежать. Передав меня из рук в руки воспитателю, который хмуро на меня посмотрел и отвёл в кабинет директора, оставив с ней наедине.

Она сначала долго молчала, качала головой и наконец сказала:

– При нашей первой встрече я думала, ты умнее, но ты оказался такой же тупой, как и все остальные.

Я, опустив голову, лишь слушал, поскольку, похоже, заболел, прохладная ночь на свежем воздухе в одной пижаме и тапочках не лучшим образом сказалась на моём здоровье. Видимо, директриса ошибочно приняла мою болезнь за нежелание разговаривать, так что вызвала какого-то Николая и сказала, что хотела бы, чтобы меня научили правилам. Хмурый уже даже не подросток, а взрослый девятнадцатилетний мужчина, лишь кивнул, обещав обо всём позаботиться лично. Сначала он отвёл меня в душевую, где стал избивать резиновым шлангом от душа Шарко и объяснять, что, если я не перестану выёживаться, он меня прямо здесь и опустит, а потом будет это делать каждый день, пока я буду сопротивляться. Имя этого педофила вскоре тоже всплыло у меня в памяти, о нём Иван Николаевич рассказывал с ненавистью, говоря, что, если бы встретил его сейчас, после отсидки, точно бы зарезал.

Этого переростка оставили в школе на должности дворника, хотя он, по сути, ничего не делал, являясь просто главным над всеми парнями. Он насиловал понравившихся ему девушек, опускал парней, на которых ему показывала директриса, и никто ему не мог дать отпор из-за его силы и разряда по боксу. Николай по кличке Бугор был самым грозным человеком в интернате, по мнению Ивана, но, к сожалению, не самым страшным, и я, находясь в полуобморочном состоянии, стал это наконец понимать. Моя бравада и запал всё изменить стали медленно улетучиваться.

Видя, что я уже едва шевелюсь, он пнул меня напоследок и вышел из душевой, а вскоре туда зашли уже знакомые мне Губа и Бык. Подхватив меня под руки, они не сильно смотрели, как я бьюсь о пол или лестницу, дотащили до кровати и, бросив на неё, так меня и оставили. Сознание стало медленно, словно испорченная лампочка, мигать, затем и пропало вовсе.

– Эй, – тихий шёпот на ухо привёл меня в чувство. Ощутив, что рот мой зажат рукой, я сразу же дёрнулся, испугавшись, но неизвестный завалился на меня всем телом.

– Тихо! Я только побазарить хочу! – прошипел он. – Не дёргайся, а то всех разбудишь!

Поняв, что он и правда не хочет меня бить, я замер.

– В общем, дело такое, либо ты даёшь себя избивать ещё пять ночей, либо Бугор с подручными тебя вые…т в жопу, – сказал мне тихо неизвестный, – я видел это несколько раз, и поверь мне, опущенным ты точно не захочешь дальше тут учиться. Тебе будут давать на клык все старшаки, а у Бугра будешь вообще полгода новой шлюшкой, прежняя ему уже надоела. Видел же Редьку? В углу один всегда сидит в столовой.

Я кивнул, поскольку и Иван об этом рассказывал, как и ещё о десяти подростках, прошедших перед ним в качестве опущенных, которые либо не понравились педофилу, либо, наоборот, слишком сильно ему понравились.

– Хочешь стать как он?

Я отрицательно покачал головой.

– Просто дай себя избить, парни не будут слишком усердствовать, но сделать они это должны, поскольку такой порядок! Обещаешь, что не будет с твоей стороны выкрутасов?

Мне оставалось лишь кивнуть, становиться опущенным в закрытом социуме, где царят животные порядки и право сильного, было опасно для собственной жизни.

– Вот и отлично, – обрадовался неизвестный и убрал ладонь от моего рта, – смотри! Ты слово дал!

Я промолчал и лишь проводил взглядом, как его тень выскальзывает из комнаты в коридор.

Избили меня под утро, накинув на голову одеяло, и били и правда не так, как это было в первые две ночи, так что на занятия я смог пойти на своих ногах, хотя сопли текли рекой, а температура была, наверно, под сорок. Заодно узнав ещё одно правило интерната: что бы ни случилось, в школе ты должен быть всегда! Причём с полностью выученными и сделанными уроками, поскольку за каждую полученную двойку следовало избиение от старшаков.

Мы сидели в одном классе, и все учителя по разным предметам приходили к нам, словно роботы отчитывали материал и, расписав домашнее задание, тут же исчезали до следующего урока. Никто с нами не разговаривал, наша успеваемость никого особо не волновала. Главное, чтобы домашка была сделана и тетрадь не изобиловала кляксами от чернил.

Обратно мы возвращались через столовую, и я снова ощутил разницу между кормёжкой в больнице и здесь. Жидкая баланда, без вкуса, зато с резким кислым запахом давно не стиранных носков, в которой плавали листья капусты и сладкий промороженный картофель, была частым гостем на столах у интернатовцев, поэтому её ели все, у кого не имелось либо блата у директрисы и воспитателей, либо поставок извне. Часть детей здесь была из вполне себе благополучных семей, просто родители уезжали на полугодовые вахты и временно сдавали своих детей в школу-интернат, забирая их по возвращении. Таких здесь не любили, называли «гостями», но почти все с ними старались дружить, поскольку нормальная еда у них была почти всегда, ведь родственники приезжали почти каждые выходные.

Кашляя, чихая, я лениво ковырялся ложкой в тарелке, искоса посматривая на стол, где находился Редька – парень, одетый в женское платье, имеющий два белых банта на голове и белые гольфы до колен. Для СССР шестидесятых словно чужеродный гость из моего будущего, но тем не менее даже воспитатели делали вид, что его не существует, сидя за отдельным столом и поглощая еду, которую повариха Зина готовила им в других баках.

«Поговорить бы с ним, – отчётливо сформировалась в голове мысль, – выяснить, как и почему это произошло».

***

Словно волшебник махнул палочкой, когда меня избили в последнюю ночь недельной экзекуции, наутро мою кровать уже окружали десятки подростков. Которые говорили, какой я крутой, и предлагали дружить. На меня сыпались десятки вопросов: кто я, откуда, почему сюда попал? В общем, всё то, что, по идее, должно было случиться сразу при попадании сюда, если бы не местные правила. Отчётливо понимая, что от всех них нет никакого толка, я больше молчал, чем говорил, чем заслужил кличку Немой, но от меня отстали, после чего жизнь немного изменилась в лучшую сторону. Нет, нас так же всех били, если кто-то из комнаты получал двойку, старшаки всё так же забирали лучшую еду или понравившийся предмет одежды, которую нам выдавали, хотя что там могло нравиться, если всем выдавали одно и то же? Видимо, просто напоминали, кто в интернате кем является.

Я влился в общую струю, ничем особо не выделяясь, и так пролетела осень, а затем и зима, запомнившаяся мне лишь побоями, голодом и недосыпанием, поскольку нас постоянно выгоняли убирать снег, который в Иркутской области шёл, казалось, не прекращая.

Зарядка, завтрак, подготовка к урокам, школа, обязательные кружки, куда записывали всех, несмотря на желание, потом два часа личного времени, ужин, отбой – вот по такому графику я и жил, словно робот, уже не сильно к чему-то стремясь и просто глядя, как летит время. От былой страсти «всё изменить» ничего не осталось. Сражаться одному против гигантского социального муравейника, где роль каждого была понятна и прописана окружающими, просто невозможно. Любой, кто выбивался из своей роли, тут же наказывался воспитателями, но чаще, конечно, старшими парнями из выпускных классов, которые, словно смотрящие в камерах тюрьмы, распределили между собой обязанности присмотра за порядком на этажах. Новички, появляющиеся и исчезающие в интернате пачками, все проходили через жернова социализации, и тот, кто смирялся, вливался в общество, а тот, кто, как и я, восставал, но шёл до конца в своём упорстве, рано или поздно либо оказывался за столом с Редькой, в таком же девичьем платье, либо пропадал навсегда. Приезжавшей милиции рассказывали, что ребёнок сбежал. Те заполняли бумаги, опрашивали свидетелей, но все твердили только одно: он сбежал сам, ничего не было, – и я старательно гнал от себя мысли о том, что же с ними случилось на самом деле.

Всё изменилось в один весенний день, когда в столовую зашла девочка пятнадцати лет, опрятная, в заграничном платье и такая невероятно красивая, что для начала у меня, как и у почти всех за столом, упали челюсти и задымились члены. А потом пришло воспоминание из памяти Ивана, заставившее вздрогнуть сердце, поскольку он рассказывал, что именно вскоре после появления Ангела, как он её называл, не упомянув настоящего имени, в школе-интернате начались поистине страшные времена.

В подтверждение моих мыслей после завтрака нас построили на общешкольной линейке, где объявили, что наша дорогая Инесса Владимировна уезжает вместе с мужем на повышение в Иркутск, а новым директором станет Андрей Григорьевич Пень. Моментально раздавшийся ржач детей и подростков ничуть не смутил вышедшего на сцену нового руководителя интерната, который оказался крепким мужчиной со злым взглядом колючих глаз, которым он окинул всех присутствующих, особенно остановившись на девочках. Дальше он начал рассказывать о себе, а я – вздрагивать каждый раз, когда его взгляд смотрел в мою сторону.

***

Первым после появления нового директора исчез Бугор, которого уволили и дали пинка под зад из школы-интерната, затем директор проредил старшаков, избавившись от тех, кому исполнилось восемнадцать или вот-вот исполнилось бы. Автобус военкомата стал у нас на ближайшие пару недель частым гостем, и все подростки стали радоваться от глотка свежего воздуха, который Пень привнёс в интернат, задыхающийся от злобы, унижения и бесправия, вот только один я становился с каждым днём всё более замкнутым и отрешённым от всех. Судьба Ивана Николаевича встала на свои рельсы, и я ехал по ним, отчётливо понимая, что, возможно, закончу так же, если не хуже.

Когда в интернате по два человека стали появляться незнакомые подростки шестнадцати лет, все как один крепкие, широкоплечие и радостно скалящиеся при виде сверстников, играющих во дворе, дрожь страха пробивала меня с головы до пят, поскольку я знал, что случится вскоре на восьмое марта. Иван помнил этот день так отчётливо, что и мне рассказывал, сжимая губы и выдавливая из себя слова. В этот праздничный Международный женский день ночью изнасиловали самую красивую девочку девятого класса, пустив её по кругу сразу шестью новыми старшаками интерната, и первым был директор, который два часа терзал тщедушное тельце, уже не оказывающее сопротивления, и после этого отдал её своим подручным, которых он перевёл с того места, где руководил раньше, будучи там заместителем директора по воспитательной части и перейдя к нам на повышение.

Утром я увидел только оболочку, которая осталась от вчера ещё красивой, энергичной девушки, строившей планы на жизнь после выпуска, сейчас она с пустым взглядом сидела за отдельным столом и ни с кем не разговаривала. Когда вернулись из школы, мы узнали, что она повесилась в душевой. Всё ровно так, как и вспоминал Иван. Взгляды многих девочек от этой новости потухли, они стали вздрагивать всякий раз, когда видели рядом с собой кого-то из пришлых старшаков.

***

Историю быстро замяли, ведь у девочки-подростка никого не было, так что милиция долго не разбиралась, списав на самоубийство. А потом ещё раз и ещё. Несчастные случаи и самоубийства стали отныне постоянными спутниками школы-интерната № 3 п. Квиток, и это никого не волновало. Все проверки, которые наведывались к нам, как по линии ВЛКСМ, так и по линии ГОРОНО самого Иркутска, уезжали, довольные приёмом, оказанным по высшему разряду, который устраивал им директор, все дети были на вид нарядными и счастливыми, а расспросы о происшествиях упирались в то, что эти девочки асоциальные малолетние преступницы с отвратительными характеристиками от учителей и воспитателей. Так что смерти были лишь закономерным итогом их бесполезных жизней, на которые всем было плевать.

Меня же преследовали нервные срывы, происходящие от того, что я видел, как моя новая жизнь идёт под откос, и понимал, что это для школы-интерната не закончится ещё долгие три года, пока в ней будет учиться Иван. Директор, окруживший себя верными подростками, держал в страхе всех остальных, а некоторые ученики и ученицы не пережили встреч с ним, и постепенно всё становилось только хуже.

Ко дню, когда второй раз сломалась жизнь Ивана Николаевича, я подходил истощённым, бледным, словно сама смерть, и озлобленным на весь мир подростком, ненавидящим всё и вся. Это случилось летом, когда нас впервые в жизни повезли в пионерский лагерь, где жили обычные дети, приехавшие туда на смену. Причём их каждые выходные навещали родители, привозившие не только ягоды с огородов, но и другие вкусняшки. Так что появление интернатовских на этом празднике жизни обломило лето многим.

Живя в социуме, построенном на праве сильнейшего, старшаки быстро подмяли под себя весь лагерь, избив сначала пионервожатых-студентов пединститута, приехавших отдохнуть на лето и заодно пройти практику, а затем и некоторых взрослых, которые не понимали вначале, что происходит вокруг. Вскоре опухоль под названием страх и ненависть перешла и на здоровые клетки, которыми были обычные дети. Родители всё чаще стали приезжать забирать их, пока не остались только те, кто не мог никуда уехать, оставшись на всю смену.

Я пытался, честно пытался не пойти в тот день на озеро, про которое Иван рассказывал мне, но это оказалось невозможно, словно невидимая рука судьбы подстраивала расписание дня и события так, что я оказался ровно в том же месте и в то же время, что и мой собутыльник, убивший меня в будущем.

***

– Ира, прекрати себя вести словно шлюха.

Я лежал на дереве, поскольку просто не было выбора, где ещё спрятаться, когда услышал неподалёку от себя два голоса, один из которых заставил меня задрожать от страха, поскольку принадлежал директору.

– Папочка, – Ангел, держа мужчину за руку, насмешливо на него посмотрела, – не ты ли сам удочерил меня ради того, чтобы я стала для тебя личной шлюшкой?

Несмотря на то что я об этом уже знал, тело покрылось испариной.

– Для меня, не для остальных! – отрезал он, отбрасывая её руку в сторону. – Ещё раз состроишь глазки Рыжему, я тебя накажу, и ты знаешь как.

Голубоглазый Ангел покорно наклонил голову, и, когда мужчина ушёл, девушка опустилась на землю, сев на неё прямо в своём красивом платье, целому шкафу которых завидовали все наши девочки. Ведь никто и никогда из них не видел заграничной одежды, привезённой из самой Америки! Об этом они перешёптывались друг с другом, делясь слухами.

– Ненавижу! Ненавижу! – внезапно услышал я, и Ангел стала бить кулаком по земле.

Иван тогда спустился и познакомился с Ирой, и эта встреча стала для него роковой, когда об их отношениях узнал её псевдоотец. Я же был настолько вымотан тем, что переживаю всё по второму разу одно и то же, мало на что влияя, что решил разомкнуть этот порочный круг. Своя жизнь была мне важна, но по сравнению с тем, через что проходили девочки интерната, это ерунда. Особенно учитывая то, что вскоре начнутся вещи и похуже, это я также прекрасно помнил по рассказам Ивана.

– Расскажи мне, – я спустился с дерева, и когда девчонка от производимого мной шума испуганно вскрикнула, уже стоял перед ней, натянутый словно тетива лука.

– Чего тебе надо?! Вали отсюда, дрыщ! – она быстро попыталась вытереть глаза, полные слёз.

Я аккуратно взял её руки в свои и, глядя прямо в глаза, повторил:

– Расскажи мне всё! Я хочу тебе помочь!

Голубоглазый Ангел вздрогнула всем телом, но видя, что я не предпринимаю ничего более, сначала вырвала свои руки из моих, хотя я сильно и не держал.

– Зачем тебе? Смерти захотел?

– Просто расскажи!

Внезапно она пожала плечами и стала кратко излагать свою историю: как лишилась родителей в авиакатастрофе, а родственники из-за боязни, что она будет претендовать на имущество богатых по советским меркам родителей, быстро от неё избавились, отдав в детский дом. Там её и приметил наш «глубокоуважаемый» Андрей Григорьевич Пень, который создал для неё такие невыносимые условия жизни, что Ира быстро согласилась на удочерение, которое включало небольшие неизвестные широкой публике нюансы.

Закончив, она замолчала.

– Постараюсь помочь, – я поднялся с земли, поскольку слушал её на коленях, чтобы быть вровень с её глазами.

– Ну-ну, – недоверчиво хмыкнула она и предупредила: – Только для собственной же безопасности не делись этой историей ни с кем.

– Почему?

– В прошлом детском доме он устроил большую комнату отдыха, – насмешливо ответила она, – почти сразу к нам стали приезжать взрослые люди, и после их посещений многие мои подруги возвращались в свои комнаты с подарками, но молчали о том, за что их получили. Смекаешь или рассказать подробнее?

– Я не тупой, – тяжело вздохнул я, поскольку школу-интернат № 3 ждала ровно такая же участь.

– По виду и не скажешь, – хмыкнула она.

– Ладно, не ешь сегодня ничего, не пей и не подходи ко мне, – я посмотрел на неё внимательным взглядом, – я правда постараюсь тебе помочь.

– Ну, мне даже стало интересно, как ты это сделаешь, – невесело улыбнулась она, – только надеюсь, что не будет никаких писем товарищу Брежневу от неизвестного, но отважного пионера?

– Уже пробовали? – спросил я, поскольку должен был спросить, но ответ знал и сам.

– Ни одно не помогло, а тех, кто писал, находили по почерку, – она вздрогнула, – дальше ничего хорошего.

– Милиция, КГБ?

– Инопланетяне с Альфа Центавра, американцы, – передразнила она меня, – никому мы не нужны, пока вокруг крутятся огромные деньги. Видел бы ты дачу Пня в Подмосковье, дворец, а не дача! А какие люди туда приезжают! Только на страницах газет и видела их раньше. Мы туда часто наведываемся, когда ему сильно приспичит, а рядом никого, кроме меня, нет.

– Он же и так тебя может… – я не смог подобрать нужное слово, – в общем, в любое время.

– А, секс – это так, – она завела руки за спину и вжикнула замком платья, – смотри.

Я заглянул и увидел, как всю её спину украшают тонкие белые шрамы.

– Ира! – услышали мы голос того, кого обсуждали, и оба вздрогнули.

– Не подходи ко мне и ничего не предпринимай! – повторил я и быстро скрылся в траве. Вскоре появился директор, который, отвесив Ангелу лёгкую пощёчину, взял её за руку и повёл к пионерскому лагерю.