Читать книгу Собрание сочинений в 20 т. Том 14. Тайна трёх - Дмитрий Сергеевич Мережковский - Страница 14

I

В развалинах Ниневийских дворцов найдено стенное изваяние Раненой Львицы: хребет пронзен стрелою; задние лапы, уже омертвелые, влачатся по земле; но, стоя на передних, издыхающий зверь вытянул шею, поднял морду и разинул пасть, как будто все еще грозит врагу предсмертным рыканием.

Эта раненая львица – душа Вавилона. С такою силою, как, может быть, нигде никогда, здесь изображен таинственный переход жизни в смерть, их мерцающая двойственность, их согласие в противоположностях.

II

«Противоположное – согласное», – учит Гераклит Эфесский (Fragm., 8), недаром посвятивший книгу свою «О природе», Περˆ φύσεως, Артемиде Эфесской, Эллинской ипостаси Великой Матери богов Азийской – Иштар-Мами вавилонской: душа Вавилона, душа всей Азии – в Гераклитовой мудрости.

«Из противоположного возникает прекраснейшая гармония; из противоборства рождается все» (Fragm., 8). Это и значит: все рождается из противоборства и согласия двух начал в третьем, из Тайны Трех.

III

«Бог есть день – ночь; зима – лето; война – мир; сытость – голод: в Боге все противоположности, «τ¢ναντία» (Fragm., 67). Анантиизмом, «философиею противоположностей» можно бы назвать всю мудрость Гераклита, мудрость вавилонскую по преимуществу.

IV

По тому же учению: «Добро и зло соединяются в действии, как противоположные части лиры и лука». Соединяются и напрягаются, как тетива на луке и на лире струна. Это и есть то напряжение, Spannung, о котором говорит Шеллинг и Яков Бём языком христианской Троичной мистики: «В Боге отрицание и утверждение, небытие и бытие, нет и да, гнев и любовь».

V

Напряжение двух противоположных начал есть Божественная сущность мира. Вот почему в вавилонских изваяниях богов, людей и животных напрягаются таким страшным напряжением, как бы окаменелою судорогою, переплетенные, перекрученные, как морские канаты, исполинские жилы, мышцы и мускулы.

Тут, за явлением силы физической – явление воли метафизической – душа Вавилона: вечно борется она, труждается, «восхищает усилием царствие небесное», или земное.

VI

Ничего подобного в Египте. Там почти не видно мускулов в нежных округлостях юношеских тел: главное свойство их – ненапряженность, вольность и легкость движений. Тела богов, людей и животных как бы вечно покоятся в покое субботнем, в эдемской праздности. Может быть, и здесь – сила не меньшая, чем в Вавилоне, но скрытая: крепкую медь гнет она, как тростник, без усилия.

мог бы Вавилон спросить у Египта устами богатыря своего, Гильгамеша (XI, 5–7). Но Египет не сумел бы ответить: сила его – тайна для него самого.

VII

«Противоположное – согласное». Согласное утверждает Египет, Вавилон – противоположное.

Здесь уже ни следа египетской солнечной ясности, легкости: все темнеет, тяжелеет как бы каменной тяжестью, под низко нависшими, потопно-тучными тучами.

VIII

Не только в египетском, но и во всемирном ваянии нет ничего подобного издыхающим львам ниневийским. В этих звериных телах анантиизм божественный сквозит еще прозрачнее, чем в телах человеческих.

Вот царская охота: скачущие кони мчат колесницу; царь, обернувшись назад, мечет стрелы из лука в огромного льва; смертельно раненный зверь, встав на дыбы, вцепился передними лапами с растопыренными, похожими на исполинские пальцы, когтями, в обод колеса, как будто хочет остановить колесницу; издохнет сейчас, но с последним рыканием вгрызся зубами в толстый обод – вертящийся вихрь колеса (Place. Ninive et l’Assyrie, II, pl. 50).

А вот другой, тоже раненый лев, с торчащим в загривке обломком копья, сидя на задних лапах, опустив морду и выгнув спину с предсмертною икотою, блюет кровью, хлещущей из разинутой пасти, как из опрокинутого чана, – и, кажется, с кровью выходит душа. Что же, конец борению? Нет, все еще борется со смертью, но это уже не зверь, а бог умирающий (Perrot et Chipiez. Hist. de l’Art, II, 541).

IX

«Основа бытия есть ужасное» (Шеллинг). Ужасное отвращает взор Египта, а взор Вавилона притягивает. Здесь, Египту непонятная, воля к ужасу.

X

«Может быть, человек любит не одно благоденствие; может быть, он ровно настолько же любит страдание?.. А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти… Любить только одно благоденствие даже как-то неприлично. Хорошо ли, дурно ли, но разломать иногда что-нибудь даже очень приятно… Я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется… Я ведь тут собственно не за страдание стою и не за благоденствие. Стою я – за свой каприз, и чтобы он был мне гарантирован, когда понадобится» (Достоевский. Записки из подполья).

«Подпольный человек» родился в Вавилоне. Вавилон первый понял, что «разломать иногда что-нибудь даже очень приятно» – и разломал Египет. Египет сломанный, Египет, возлюбивший страдание больше, чем благоденствие, и есть Вавилон. Incipit tragoedia – трагедия человечества здесь начинается.

Вавилон возлюбил страдание, потому что понял, – о, конечно, не умом, а сердцем, – что «страдание – единственный источник познания» (Достоевский) – источник свободы, источник личности. Любовь к страданию, «страсть к страданию» – душа Вавилона.

XI

«Страсти Озирисовы», как тлеющие угли, подернулись пеплом в тишине Египта; вавилонская буря сдунула пепел, угли снова раскалились – и уже не потухнут.

XII

«Подпольное» – «темное». Темный, подпольный человек Достоевского повторяет Гераклита Темного: «Человек любит страдание ровно настолько же, как благоденствие». Это и есть «противоположное – согласное» в существе человека и в существе самого Бога, ибо сам Бог есть «ночь – день, зима – лето, война – мир, сытость – голод: все противоположности». Два начала в Боге, два лица в третьем – анантиизм Троичный.

XIII

По Троичной алгебре Шеллинга:

+ А = Отец.

^– А = Сын.

± А = Дух.

В вавилонской троице космической: первое лицо – Ану (Anu), бог неба; второе – Энлил (Enlil), бог земли; третье – Эа (Еа-Jа), бог воды или первичной Бездны – Absu, соединяющей небо с землею.

В вавилонской троице звездной: Син (Sin), бог луны; Шамаш (Šamaš), бог солнца; Иштар (Ištar), богиня звезды утренне-вечерней, соединяющей день с ночью.

XIV

Именно так понял вавилонскую троицу христианский гностицизм, этот осенний цветок на увядающем вавилонском дереве. Здесь бог Мардук (= Энлил) соответствует гностическому Логосу, второму лицу Троицы, а бог Эа, или женская ипостась его, богиня Иштар, – лицу третьему. Вот почему, в древней клинописи, Эа (= Иштар) говорит о Мардуке-Энлиле, как отец-мать – о сыне: «Все веления мои возвестит он».

XV

«Я начал быть, как Бог единый, но три Бога были во Мне», это знает и Египет (Книга Апофиса). Но египетская троица – в созерцании, в статике, а вавилонская – в динамике, в действии, в воле, в «страсти к страданию»: «человек любит страдание до страсти». Эта страсть и пронзает душу его, как стрела – ниневийскую львицу, анантиизмом божественным.

XVI

Закрытые в Египте, как в почке подводного лотоса, открываются в Вавилоне три листа Божественного Трилистника – Тайна Трех.

XVII

Ночь светлее дня для Вавилона: лунный бог, Син, выше, чем Шамаш, бог солнечный. Это непонятно, если существо религий есть «натурализм», поклонение силам природы, между прочим, и силе света, как утверждает современная наука о религиях. Но существо религий – не поклонение силам природы, а что-то иное.

XVIII

Бог для Египта – свет, а для Вавилона – свет и тьма, или, точнее, борение тьмы и света, их противоположность, анантиизм напряженнейший.

Противоположность света и тьмы наибольшая осуществляется в полнолуние, когда луна и солнце противостоят друг другу, противоборствуют в наивысшей точке своей; видимая в зените луна, невидимое солнце в надире светят светом ярчайшим. В таком соотношении обоих светил мир небесный принадлежит луне, подземный – солнцу, что противно естественному чувству, но согласно с чувством религиозным, сверхъестественным. Ибо свет светил – свет богов; боги являются ночью, а днем, в лучах солнца, умирают: солнце – звездоубийца, богоубийца.

XIX

В здешнем порядке день покрывается ночью; в нездешнем ночь – днем.

Вот тайна Вавилонской мудрости:

Ночь божественнее дня. «Халдеи говорят, что Бог темен» (Hippol. Philosophoum., IV, 5).

Или точнее: ночь и день равно божественны; свет и тьма в Боге – два начала в третьем – анантиизм Троичный.

XX

Вот почему для Вавилона божество наивысшее – не солнце, и даже не луна, а светило самое ночное, малое, тайное – Звезда.

Слово «Бог» по-шумерийски Dingir, по-вавилонски Еl, обозначается клинописным знаком пятилучной звезды. Существо вавилонских богов – звездное.

XXI

В Египте – религия дневного неба, солнечного, в Вавилоне – ночного, звездного. Но и в дневном – ночное, в солнечном – звездное.

XXII

«Созерцая небо, отовсюду открытое, вследствие равнинности и обширности обитаемой ими страны, ассирийцы (вавилоняне) первые начали наблюдать течение звезд» (Cicero. De divinat.).

На равнинах Сенаара воздух так прозрачен и звезды так ярки, что простым глазом можно наблюдать фазы Венеры, и свет ее, как лунный, отбрасывает тень.

Здесь люди впервые подняли глаза к звездному небу.

Здесь отверзлась в душе человеческой бездна, равная бездне звездной, и душа поняла родство свое с небом: «души наши суть части неба. Animas nostras partes esse caeli» (Plin. Hist. Natur., II, XXVI; 95).

XXIII

Наблюдая движение светил, вавилоняне первые поняли, что не бессмысленный случай правит миром, а закон: «зиждется все на законе, certa stant omnia lege» (M. Manilius Astronomica, ed. G. P. Goold, 1985).

Основа точного знания, понятие закона родилось в вавилонской звездной мудрости. И если нашей безбожной науке суждено когда-нибудь вернуться к началам божественным, то снова пойдет она по пути вавилонскому.

XXIV

«Соединяя земное с небесным, показали халдеи во взаимном сочувствии всех частей мира гармонию, согласующую все неким созвучием мусикийским» (Philo. De Abraham, XV).

По древней клинописи:

Это созвучие двух миров соединяло некогда ведение с верою, науку с религией и, может быть, снова соединит.

XXV

Звездное небо – не только в душе, но и в теле человеческом.

Сохранилось вавилонское глиняное изваяние печени, kabittu, разделенное для гаданий на пятьдесят клеток, «небесных сфер». Гадания эти восходят к глубочайшей, шумерийской древности (Р. Dhorme. La relig., 294). И как далеко простиралось влияние вавилонской звездной мудрости, видно из того, что в Пиаченце (Этрурия) найдено точно такое же бронзовое изваяние (Jeremias. Handbuch, 145).

По вавилонскому учению, не сердце, а печень есть средоточие жизни в теле человека и животного. Астрологическая печень изображает планисферу звездного неба, внутреннего, живого, животного, кровью дымящегося, как ночное небо дымится звездными дымами. Кровяные шарики в теле – бесчисленные солнца в небе. В небе и в теле совершается

Так земная судьба человека пронизана тайною звездных судеб.

XXVI

Вот какую колесницу хочет остановить звездная мудрость Вавилона, вгрызаясь, как тот лев ниневийский, в вертящийся вихрь звездных колес.

XXVII

Недаром звездочеты-халдеи, на своих подоблачных башнях, наблюдали течение звезд: смотрели и увидели, ждали и дождались. «Се, звезда, которую увидели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец». Остановилась с нею и вся живая колесница мирозданья.

XXVIII

«Проведи для народа черту со всех сторон и скажи: берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти». Это сказано на Синае (Исх. XX, 12). Но ту же черту провел Вавилон до Синая. Трансцендентность Божия здесь впервые постигнута.

«Лица Моего не можно тебе увидеть» (Исх. XXIII, 20).

Невидимость, невыносимость Божьего лица Египет забыл, Вавилон помнит. Детски-бесстрашен пред Богом Египет, Вавилон устрашается.

XXIX

Египет не молится, он только благодарит и славословит Бога, как будто все уже есть; а Вавилон понял, что и все – ничто перед Богом; нищету и наготу свою увидел, – и родилась молитва.

Лучше никто никогда на земле не молился.

XXX

De profundis – впервые здесь родилось.

Ни греха, ни покаяния не знает Египет; Вавилон познал грех и покаялся. Египет стоит, Вавилон падает ниц перед Богом. Сухи очи Египта, не плакали; очи Вавилона влажны от слез; первый заплакал он сам и плакать научил других, постиг блаженство слез. «Душа человека – Божия слеза», это Египет знал, но забыл, а Вавилон помнит.

XXXI

В начале мира – тишина, по сказаниям египетским: тихо выходит новорожденный бог солнца из распустившегося лотоса; по сказанию вавилонскому, мир начинается бурею, поединком бога Мардука с богиней Тиамат (Thiamat), Преисподнею. Хаос побежден Богом, но все еще грозен. Мир – вечная война Бога с хаосом, и молитва мира вечная: «Да покорит он (Мардук) Тиамат-Преисподнюю, да смирит ее навсегда!» (Loisy. Les mythes babyl., 86).

He только на земле война, но и на небе. «Произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона… И низвержен был великий дракон, древний змей, называемый дьяволом» (Откр. XII, 7–9). Михаил и Змей – Мардук и Тиамат: это было в начале и будет в конце.

XXXII

Так понял Вавилон то, чего не мог понять Египет, – динамику времени, движение мира от начала к концу. Вавилонская повесть о творении, «Enûma eliš», предрекает всю историю мира от Бытия до Апокалипсиса, от первых воспоминаний человечества до последних чаяний.

XXXIII

«Умного и страшного духа небытия» Египет почти не видит;

Вавилон увидел его лицом к лицу. Изображает дьявола сказочно, но чувствует подлинно.

Вавилонская демонология уже напоминает средневековую.

Все полно бесов: бесы падают с неба, как дождь; растут из земли, как трава; стелются в знойных низинах Ефрата зачумленною мглою.

Здесь шабаш ведьм уже начинается.

XXXIV

Вавилон – родина бесов, но и ангелов тоже.

Lamassu – наши ангелы-хранители; kherubu – херувимы. Если эти святые видения, запечатленные в сердце нашем с младенчества, говорят о каких-то подлинных сущностях, то мы не должны забывать, что Вавилон их первый ощутил.

XXXV

В Египте Человекобожество еще не отделено сознательно от Богочеловечества, и потому невинно; в Вавилоне – уже начало сознания – начало вины.

XXXVI

Весь Вавилон строится, как «вавилонская башня» – zikkurrat. «Строить в небо ступени», лестницу в небо, и значит по-вавилонски строить зиккуррат (Jeremias. Handbuch, 327). «Построили башню, чтобы взойти на небо, ut in coelum conscenderent» (Alexand. Polyhist.).

Смысл вавилонской башни – двойной, вопрошающий: с Богом или против Бога?

XXXVII

«И увидел во сне: вот лестница стоит на земле; и вот, ангелы Божии восходят и нисходят по ней… Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно, Господь присутствует на месте сем; а я и не знал! И убоялся, и сказал: как страшно место сие! это не иное что, как дом Божий, врата небесные» (Быт. XXVIII, 12–17). Bab-Еl, Вавилон и значит «Врата Небесные», «Врата Божии».

Вот почему на вавилонской башне «невеста божия», enitu ждет Жениха.

Таков смысл Вавилона богочеловеческий, а вот и человекобожеский.

«Первые люди, возгордясь силою и величием своим, стали презирать богов и построили высокую башню там, где ныне Вавилон. Башня уже почти касалась вершиною неба, когда внезапно ветры помогли богам и опрокинули башню на строителей», – сообщает Бероз древневавилонский миф (Fragm., XV–XVI).

И в Талмуде почти тот же миф: «Люди, строившие башню, говорили: пойдем войною на Бога» (Midrasch Tanchuma Noach). – «И метали стрелы в небо, и падали они, обагренные кровью. И, видя то, люди говорили: ныне убили мы всех, кто там на небе» (Sefer Hajaschar).

Смысл Вавилона человекобожеский угадали и пророки Израиля. «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, буду подобен Всевышнему» (Ис. XIV, 13–14). «Как упал ты с неба, Денница, сын зари!» (Ис. XIV, 12).

Может быть, туда же, на восток, где Вавилон, устремлены были и очи Сына Человеческого, когда видел Он «сатану, спавшего с неба, как молния».

XXXVIII

В наши дни пытается человечество достроить башню вавилонскую, и Достоевский говорит о ней почти так же, как пророк Исаия. И двойной, вопрошающий смысл ее тот же: с Богом или против Бога? Увидим ли мы с высоты ее звезду Вифлеемскую, как мудрые звездочеты, или внезапная буря снова опрокинет башню на безумных строителей?

XXXIX

Какой-то мировой катаклизм, то, что мы называем «потопом», живо помнят многие народы Азии, Европы, Америки; но живее всех – Вавилон. Недаром в сердце Гильгамеша, великого вавилонского эпоса – Потоп.

Знание есть «воспоминание» (¢ν£μνhσις Платона). И будущее можно знать – «вспоминать», как прошлое. Вавилон первый вспомнил конец мира бывший и познал – будущий.

XL

Двенадцать клинописных дощечек «Гильгамеша» найдены в развалинах ниневийских дворцов, в Ассурбанипаловом книгохранилище. На одиннадцатой – сказание о потопе.

То же сказание в Бытии; но Бытие записано не ранее VIII века до P. X., а шумерийский «Гильгамеш» относится не позже, чем к XXV веку, и, может быть, повторяет древнейший подлинник.

XLI

От этих глиняных дощечек, густо усыпанных острыми гвоздями клинописи, кажется, все еще веет страшным запахом потопных вод.

XLII

В одном из древнейших отрывков изображаются бедствия допотопного мира. Дощечка сломана, клинья полустерты. Но вот что можно прочесть:

Далее сломано, несколько строк выпало. В них, должно быть, повествовалось о страшном голоде, следствии всемирной войны и всемирного бунта. И опять можно прочесть:

И в эти же дни Утнапиштим Атрахазис (Atrachasis – Премудрый), вавилонский Ной, зарывает в землю древние скрижали, сокровища допотопной мудрости, то «единственное семя, от которого все опять началось» после потопа (Plato. Timaeus. – Berossos. Babyloniaka, Fragm.).

Значит, именно тогда, накануне тех страшных дней, человечество достигло высшей ступени развития – того, что мы называем «прогрессом», «цивилизацией», что Платон называл «Атлантидою», а Достоевский – «человекобожеством». И вот, на этой высоте – всемирная война, всемирный бунт, одичание, озверение, людоедство – конец человечеству: все, как у нас – то же начало и тот же конец.

XLIII

Опять сломано. Кажется, боги смиловались, но люди не покаялись.

И в Бытии почти дословно то же: «Раскаялся Господь, что создал человека, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человека» (VI, 6–7).

Тогда Elohim, боги Израиля, и боги Вавилона – решают потоп. Но милосердный Iahwe-Ja предупреждает Ноя-Атрахазиса; а дабы не нарушить тайны богов, говорит с человеком не лицом к лицу, а в вещем знамении; как начинающийся ветер потопный, свистит в щели тростниковой хижины, первобытного жилища сенаарского:

И строение ковчега повторяется в обоих сказаниях, библейском и вавилонском, до мельчайших подробностей – до «горной смолы», chemar, которой осмолены оба ковчега (Gilg., XI, 66–70. – Быт. VI, 14).

Но изображение самого потопа в вавилонской клинописи живее, подлиннее, чем в Бытии, как будто здесь говорит слышавший, а там – видевший.

XLIV

XLV

«Семь дней продолжалась буря потопа, а на седьмой утихла», – повествует Атрахазис:

В Божественной Книге ничего нет равного этим слезам человеческим.

XLVI

Когда ковчег остановился на горе Низир (Nisir), Атрахазис выпускает по очереди голубя, ласточку и ворона, чтобы узнать, сошла ли вода с земли. Голубь и ласточка вернулись в ковчег, «не найдя места покоя для ног своих» (Быт. VIII, 9).

Тогда Атрахазис выходит из ковчега и приносит на горе жертву богам:

Бог Эа благословляет Атрахазиса:

Судьба Атрахазиса таинственнее Ноевой: этот родил второе человечество и умер, как человек; тот не рождает и не умирает, как бог (второе человечество Иштар-Мами творит из персти земной, так же как первое). На краю света, в Устье Рек, где был Эдем, поселяется Атрахазис, последний человек первого человечества, как Второй Адам, бессмертный, вкусивший от Древа Познания и Древа Жизни вместе.

Чей же это прообраз, чья тень? Богочеловека или человекобога? И здесь опять двойной, вопрошающий смысл Вавилона.

XLVII

Вообще внутренний смысл обоих сказаний, библейского и вавилонского, вопреки внешнему сходству, глубоко различен: одна песнь, двумя голосами разно спетая.

Когда выпущенный голубь возвратился, «Ной простер руку свою, и взял его, и принял к себе в ковчег» (Быт. VIII, 9). Бледный луч солнца сквозь тучи потопа, вспыхнувшая радуга Завета, темный люк в осмоленной крыше ковчега и на простертой иссохшей ладони шестисотлетнего старца розовые лапки белого голубя: трагедия кончается идиллией, ревущая буря потопа – голубиным воркованием, здесь, в Бытии, а там, в Гильгамеше, – карканием ворона.

Наступит ли конец и второго мира так же, как первого, этого не знает Бытие или не хочет знать, а Вавилон знает. Об этом-то конце зловещий ворон и каркает.

XLVIII

Согласно с Берозом, последним истолкователем незапамятно-древних вавилонских сказаний, бытие мира состоит из ряда «великих годов», и каждый имеет лето и зиму: зима наступает, когда все созвездия соединяются в точке Водолея или Рыбы; лето – в точке Льва или Рака. Каждая зима начинается всемирным потопом (Øδ£tωσις); каждое лето – пожаром (kpurωσις) (Beros. Babylon. Fragm.).

Так все мировые круги, «обороты великих колес», ovra delle rote magne, совершаются между двумя концами-началами, и каждый, обнимая 432 000 лет, есть точное повторение предыдущего, ибо созвездия, возвращаясь в положение изначальное, производят прежнее действие.

О постоянных разрушениях мира огнем и водою говорит и Саисский жрец у Платона: в одном из этих разрушений погиб и остров Атлантида («Тимей»).

В тайном учении египетских жрецов эти мировые круги называются nem-anch, «обновления жизни», и nem-masu, «повторения бывшего» (Brugsch. Relig. u. Mythol. d. alten Aegypt., 260); в учении орфиков, – «восстановление»; а в современной науке один из таких кругов есть «мировая эволюция».

XLIX

Сколько их? Бесчисленное множество? Нет, только три, ибо Тайна Трех – в трех мирах совершается.

Если верно последнее, то мы сейчас – во втором круге, перед концом огненным.

L

«Суд мира и всего, что в нем, через огонь. – Все огонь, когда придет, разрушит и возьмет себе» (Fragm., 63–65), – как будто повторяет Гераклит новозаветное пророчество: «В начале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою: потому тогдашний мир погиб, быв потоплен водою. А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда… Тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (Вт. Петр. III, 5–10).

«Огонь пришел Я низвесть на землю, и как томлюсь, пока он возгорится», – свидетельствует и Сын Человеческий.

LI

О, конечно, для нас все это – лишь старые басни, пустые сны! Как бы только нам самим не оказаться сном пустым.

Неужели мы до конца не поймем, почему Сын Человеческий, согласно со всею древнею мудростью, соединяет бывший конец с будущим, потоп водный – с огненным? «Как было во дни Ноя, так будет и в пришествии Сына Человеческого. Ибо, как во дни перед потопом, ели, пили, женились, выходили замуж, до того дня как вошел Ной в ковчег; и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, так будет и пришествие Сына Человеческого» (Матф. XXIV, 38–39).

Не думали, как мы не думаем; не слышали, как мы не слышим шума подходящего потопа, уже не водного.

LII

Океанский кабель и радио не повторят ли когда-нибудь древнюю клинопись:

Что это, было или будет? Было и будет, – отзывается эхо веков в вечности, как зловещее карканье ворона.

LIII

В жизни каждого человека наступает минута, когда душа его вдруг видит смерть. Если и в жизни всего человечества должна наступить такая минута, то, может быть, сейчас она ближе, чем когда-либо.

Но и все века к ней шли. Ее уже предрек Вавилон: душа его увидела смерть, как раненая львица ниневийская.