Читать книгу Пасынок Вселенной. История гаденыша - Дмитрий Слай - Страница 10

“Будь у Иисуса пистолет – он был бы жив”.

Гомер Симпсон

Это было так странно. Он не брал меня за руку, не направлял – просто пошел. И я шел следом, словно меня тянули за поводок. Наверное, впервые в жизни я не просто хотел куда-то идти – буквально физически чувствовал, что идти необходимо.

Он повел меня в странную пристройку за отдельным спортзалом. Конечно, я ее сто раз видел, но, как не полностью школьный ребенок с окрестностями, скажем, приюта я был знаком намного лучше, чем с этими. Равно как и с людьми. Например вот этого я раньше никогда не видел. Такого я бы запомнил.

Внутри этой самой пристройки все оказалось так вполне ничего себе. Уютненько. Хотя, и вполне просто. Диван, два кресла, стол со стулом, парочка шкафов, кофейный столик с водруженной кофемашиной.

– Эспрессо, американо, капучино, растворимой бурды из банки? – спросил он.

Ну какой ребенок откажется от капучино? И я сказал, неожиданно для самого себя:

– Эспрессо.

Он недоуменно задрал бровь, потом хмыкнул, но ничего не сказал. Через минуту протянул мне чашку, стукнул о стол сахарницей, а сам совершенно неожиданно завалился на диван. То есть буквально плюхнулся и вытянулся во весь рост. Впрочем, вряд ли что-то в его поведении теперь могло меня удивить. Я напихал себе в чашку сахара и принялся прихлебывать, стараясь не смотреть в сторону предстоящего собеседника.

А он рассматривал меня не стесняясь. Этаким взглядом оценщика. Оставалось только понять – это взгляд оценщика скота, или оценщика ювелирных камней. Но он явно не собирался мне помогать – просто смотрел с какой-то совершенно ядовитой усмешкой. В конце концов я не выдержал и спросил:

– Ну, что?

– Тс-с! – прошипел он. – Я пытаюсь смутить тебя молчанием. А ты все портишь.

– Чего? – обалдел я.

– Пф-ф, – вздохнул он. – Ну вот, все испортил.

– Что испортил?

– Воздух, блин, – фыркнул он.

Я не выдержал и прыснул. Странно, но до меня только теперь дошла простая вещь – насколько он забавный. Любой нормальный ребенок понял бы это сразу. Но я, очевидно, был очень ненормальным ребенком.

– А ты хорош, – сказал Дмитрий, снова на меня уставившись.

– В смысле? – спросил я.

– Ой, да ладно, не прикидывайся, – отмахнулся он. – Ты не настолько маленький и тупой, чтобы не понять о чем речь.

Я предпочел промолчать и только пожать плечами.

– Ну вот, опять, – вздохнул он. – Как будто я тебя уличил в том, что у тебя член на лбу растет.

Я криво улыбнулся.

– Глазищи на полфизиономии, да и сама физиономия очень даже ничего себе. У тебя прыщи есть?

– А-а… Нет.

– Супер. Телосложение будущего стриптизера. – Он говорил так, словно оценивал товар, то ли предлагая, то ли наоборот собираясь покупать. – Во взгляде столько мысли, что прям. Ты же умный парень, правда? Обычно все красавчики дебилы. Либо дебилы, либо слабаки, либо еще что. Хотя, это же логично. Они и так всем нравятся, привлекают внимание – зачем им еще что-то придумывать? Эволюция произвела их на свет и отправилась спать. Но ты у нас не таков, правда?

Я долго не мог сообразить что на это ответить, а потом проблеял:

– Не знаю.

– Ну вот, вздохнул он. – А теперь ты смущаешься и кокетничаешь одновременно. Как обычный малолеток. Опять меня разочаровываешь.

– Слушайте, вы зачем меня сюда притащили?

– Я насчет тебя наводил справки, – сказал он. – Я за тобой наблюдал.

– А-а… Зачем?

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Потому что мне было интересно. После того как ты покалечил старшеклассника в позапрошлом году. Ты хорошо учишься, хорошо соображаешь, но ты странный до жути. И мне стало интересно.

На какое-то время он замолчал, глядя в потолок. Затем продолжил:

– Да, ты чертовски странный тип. У тебя есть потенциал, есть мозги, но ты, как мне показалось, вообще не умеешь реагировать на окружающую среду и приспосабливаться. Такие не выживают. То есть, для обычного ребенка это нормально, но кто назовет тебя обычным ребенком – пусть бросит в Иисуса кирпич. А потом ты влюбился и снова подрался так, что твой оппонент чудом остался жив.

Я – вот тут уже как нормальный ребенок – тут же ушел в глухую защиту. А именно – надулся и принялся глядеть в пол. Но надолго меня, опять-таки не хватило.

– Откуда вы узнали? – спросил я.

– Что ты влюбился? – переспросил Дмитрий.

– Ну, о том как я разнес того пацана в школе все знают.

– Пф-ф, – снова фыркнул он. – Знаешь, по-моему, это было совершенно очевидно для всех, кроме тебя. Ну, то есть после того, как ты урыл того пацана. Кстати, суровая работа. Молодец. Хотя и дурак.

– Знаю, – вздохнул я.

Он посмотрел на меня неожиданно серьезным взглядом и сказал:

– Ни черта ты не знаешь. И прекрати вести себя как простой пацан. Ты не можешь позволить себе такой роскоши.

Я счел за благо промолчать.

– Знаешь, – проговорил он, – я мог бы сказать, что ты из той категории людей, которые либо становятся президентами вселенной, либо помирают от передоза в семнадцать лет, либо садятся за непредумышленное. Но это глупость. Во-первых, потому что нет никаких категорий людей. А во-вторых, если уж говорить в подобном ключе, все люди так или иначе в этой категории. Но тебе явно на все это наплевать.

Тут уже я промолчал, потому что вообще не знал как реагировать. Чего там – я не понял и половины сказанного.

– Странно, что ты до сих пор не спросил зачем я тебя сюда привел и что мне вообще от тебя надо, – сказал он. – Я сбил тебя с толку?

– Ага, – честно признался я.

– Это нормально. Привыкай. Поверь, это не актерство – я на самом деле такой.

– И зачем мне к этому привыкать? – поинтересовался я.

Он усмехнулся.

– А затем, что я, в качестве некоего хобби, помогаю некоторым людям научиться выживать. И затем, что в обозримом пространстве конкретно тебя могу этому научить только конкретно я. А еще затем, что я тебя заинтересовал, а тебе редко бывают интересны люди вообще и взрослые в частности.

Черт, тут он был прав. Пока он этого не сказал, я и сам не задумывался.

– В чем-то ты такой же как и все люди, – проговорил он, явно наслаждаясь моей реакцией. – Люди смотрят и не видят. Слышат, но не понимают. Сознание современного человека заключено в пузырь.

– В какой пузырь?

– Ой, там много всего. В двух словах и не расскажешь. И самообман, и лицемерие, и нежелание замечать очевидное, и лень, и страх, и тупость. Готовые клише и формулы мышления, запрограммированность не замечать очевидного и не признаваться в неприятном… Куча сам понимаешь чего. И пока ты такой как все, как большинство, этот пузырь тебя вроде как защищает. Но ты ведь органически не способен быть как все. И то, что ты весь такой красивый, умный и вся прочая чушь, помноженное на твой характер и беснующийся дух с мозгами явно из другого набора… Ты не можешь позволить себе жить в пузыре. И мне почему-то захотелось попробовать научить тебя как без него обходиться.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем вам это надо?

Он удивленно уставился на меня, потом быстро и легко поднялся с дивана и снова пошел к кофемашине.

– Я захотел кофе, – сообщил он. – Зачем?

– Просто захотели, – ответил я, пожимая плечами.

– Вот именно! – радостно провозгласил он. – Люди придумывают оправдания для своих поступков, долг какой-то там, правила, мораль. В сути, причин бывает две. Первая – потому что хочется. Вторая – потому что по-другому не получается. Все остальное – не более чем упаковка. Я не слишком сложно излагаю?

Как ни странно, я все понимал. И еще у меня появилось незнакомое ощущение. Или чувство. Или желание. Я вдруг страстно захотел, чтобы он продолжал. Но он, словно уловил мои эмоции и продолжать не стал. Как я выяснил позже, водилась за ним такая особенность – он частенько знал и понимал о чем человек думает и что он чувствует лучше этого самого человека. И нагло этим пользовался.

Вместо продолжения он налил себе еще кофе, сообщив, что это одна из многих его слабостей, прошествовал к одному из шкафов и распахнул створки. Внутри оказался некое подобие сейфа. Виктор открыл сейф, поставил чашку на кофейный столик и принялся извлекать на свет божий коробки. Потом перетащил коробки на стол и стал деловито выкладывать передо мной их содержимое. А содержимым была мальчишеская (или вообще мужская) мечта. Это было оружие. Всего четыре единицы. Револьвер и три пистолета. Я почти ни черта не понимал в оружии, и это великолепие меня убило.

Дмитрий снова взял чашку, плюхнулся в кресло и предложил:

– Выбери один.

Нет, ну он что, издевался? Как тут выберешь? Моя б воля, я бы все сгреб в охапку и уволок к себе под подушку. Но я честно стал выбирать.

Рука потянулась к револьверу, но он показался мне слишком тяжелым. Да и шесть патронов… Его я отложил и взял другой ствол. Этот ствол я, по крайней мере, мог опознать. О чем не преминул с совершенно обычной мальчишеской гордостью сообщить:

– Кольт 1911.

– Браунинг, – поправил меня Виктор. – Платформа Браунинга 1911. Говорить про него Кольт совершенно неприлично. Или ты решил в гангстера поиграть? А то я и Томпсона могу достать.

Я отложил этот ствол и взял следующий. А потом следующий. И вот этот последний буквально врос в мою руку. Большой, черный… То есть, по моей мальчишеской руке они все были большие. И все черные. Но этот оказался несколько меньше и легче остальных.

– Этот? – спросил Виктор.

– Ага.

– Глок 19. Самый рабочий и самый продаваемый ствол в мире. И самый прагматичный выбор из возможных. И это при том, что ты никогда в жизни оружие в руках не держал. Ладно, поехали дальше.

Он отобрал у меня пистолет и принялся запихивать оружие обратно в коробки.

– А они настоящие? – спросил я.

– Искусственные.

– А-а…

– Нет, ну ты что, совсем наивный? – удивился он. – Неужто я бы принес боевые стволы в школу? Это же нехорошо. Против правил.

– Почему-то мне кажется, что именно вы бы и принесли, – неожиданно уверенно сказал я. – В вашем стиле. И на правила вам плевать.

Он замер, задумался, а потом, не глядя на меня, продолжил паковать свои сокровища.

– Точно. Но мы же про это никому не скажем?

– А если скажем? – коварно предположил я. – Если я скажу. У вас будут неприятности?

– Не-а, – возразил он. – У меня не бывает неприятностей. И не пытайся казаться большим говнюком, чем ты есть на самом деле.

– А если я именно такой говнюк? – осмелел я.

– Не такой. Какая тебе выгода? Ну скажешь, ну и что? Это настолько примитивно и убого, что будь ты способен на такую скуку, ты бы тут не сидел. Если уж хочешь плести интриги – придумай что-нибудь поинтереснее. Да и не умеешь ты плести интриги – иначе не стал бы черепа проламывать.

Он убрал пистолеты в сейф и извлек другую коробку побольше предыдущих. В ней оказались ножи. С десяток. Короткие и длинные, с блестящим клинком и матовые, складные и в ножнах.

– Теперь выбирай два, – предложил Виктор. – Одного всегда мало. То колбасу порезать, то у соседа в потрохах поковыряться, то посылку вскрыть… О-ой, как интересно!

– Что?

– А на клинки-то глазищи раза в два ярче загорелись.

– Ну и что? Они красивые.

– Да, – согласился Виктор. – Они красивые. Но ты знаешь, у ножа есть одна особенность…

– Какая?

– Я так и знал, что спросишь! – с деланым восторгом сообщил он. – Так вот, когда ты в кого-то стреляешь, он может находиться далеко, ты можешь вообще не видеть его лица и даже его самого. Но нож… Тут ты вынужден смотреть в глаза тому, кому несешь смерть. Приходится стоять поближе.

Я задумался.

– А… Обязательно убивать?

– Боевое оружие предназначено для убийства людей. Не для отстаивания справедливости, не для защиты рубежей родины, не для сохранения чести и мира во всем мире. Это все упаковка. Оружие делают, чтобы убивать людей. Обязательно это? Да нет, конечно. Но если кого-то надо убить… Запомни правило. Что бы ты ни делал – ты принимаешь решение это сделать, и ты это делаешь. Можно потом придумывать объяснения и оправдания. А можно этого не делать. Можно сочинять идеи и религии. А можно не сочинять. Когда ты что-то делаешь – ты это делаешь. Все остальное – упаковка. Ты держишь в руках предмет, предназначенный для убийства себе подобных. Нет желания бросить?

Я посмотрел на нож, потом снова на Виктора, и отрицательно покачал головой.

– Вот и молодец, – сказал он. – Потому что это всего лишь кусок железа. Убивает рука. А нож – просто максимально удобный инструмент. Самое сложное в жизни – принять реальность. Большинству людей это не удается до конца их дней. Слишком уж она страшная и неприятная.

– А вам удалось?

– А я от этого кайфую.

Тогда я не понял его слов, и лишь позже, много позже, повзрослев и пройдя через многое до меня дошло сколько совершенно сумасшедшей храбрости и всего остального было в этой… не просто фразе – жизненной позиции. Я всегда считал, что храбрость зачастую путают с глупостью. Умная храбрость, смелость, составляющая суть характера и жизни, – явление редкое, как взрыв сверхновой. И если я о чем-то и жалею, что не понимал этого тогда, и не задавал этому странному и непонятному человеку те вопросы, которые мог бы задать теперь. Впрочем, тут не все так однозначно. Это станет понятно позже.

– Ладно, – сказал Виктор, поднялся и взял в руки телефон.

– Что вы делаете? – почему-то всполошился я.

– Вызываю такси, – сказал он, немного удивленно глянул на меня. – А ты что подумал?

– Я… не знаю.

На самом деле меня просто неожиданно для меня самого ужаснула мысль о том, что наше общение вдруг прекратится. Странно, это был первый взрослый человек в моей жизни, которого я готов был принять.

Пока такси ехало, мы пили кофе (я наконец-то дорвался до капучино), он давал мне в руки разное оружие и рассказывал о нем, пока я держал очередную железяку и ощущал ее восхитительную тяжесть. Черт возьми, сколько же он знал про оружие. И было совершенно понятно (даже одиннадцатилетнему пацану), что он виртуозно с ним обращается.

– Вы служили в каком-нибудь спецназе? – спросил я.

– Да упаси меня бог, – фыркнул он. – Придумаешь тоже. Спецназ вообще некорректный термин. Бывает куча народу, которые называются спецназовцы. Я общался с многими, и ты знаешь, у них всех есть общая черта – они друг друга терпеть не могут. Армейский спецназ, спецназ госбезопасности, диверсанты, просто дуболомы обвешанные оружием, таинственные команды в штате спецдепартамента… Не, это не мое.

– Почему? – спросил я.

– Ну… Наверное, потому что они все военные. А я этого терпеть не могу.

– Не любите военных?

– Я никого не люблю, – отмахнулся он. – Мне на них наплевать. И я не люблю быть военным. Потому что, если отвлечься от всей этой религиозно-патриотической чуши, суть проста, как блин. Военные – это люди, предназначенные убивать и умирать по приказу политиков. Все остальное – опять-таки упаковка.

– Тогда откуда это все? – спросил я, кивнув в сторону сейфа.

– Это… – он задумался. – Инструменты выживания, наверное. Мы живем в таком странном мире в котором когтей и зубов для выживания давно уже недостаточно. Можно не любить оружие, но понимать его необходимо. С точки зрения простого человека, акула, лишенная зубов, не смогла бы кусаться. С точки зрения акулы – сдохла бы с голоду. То, что ты любишь или не любишь оружие никак не гарантирует, что ты не можешь схлопотать пулю в лоб. А это все… Ты спросил меня про спецназ, потому что ничего другого не знаешь. Но люди с которыми я общался любили говорить, что куда спецназовец с потом-кровью прорвется, туда Джеймс Бонд на Остин-Мартине приедет. Я предпочитаю Остин-Мартин.

Я задумался, а потом спросил:

– И что это значит?

– Это значит, что совершенно необязательно ломиться через заросли, если рядом ходит рейсовый автобус.

– Так вы шпион! – догадался я.

Он посмотрел на меня, как на идиота.

– Ага. Ворую секретные сведения в государственной средней школе.

– Но Джеймс Бонд…

– Метафора. Привыкай. Иначе мы с тобой будем долго понимать друг друга. Люди о которых я говорил не так чтобы прямо шпионы.

– А кто?

– Просто профессионалы, – ответил он, пожав плечами. – В разных областях.

– И вы?

– Что – я?

– Такой профессионал?

– Нет, – усмехнулся он. – Я для этого слишком непостоянен, непатриотичен и лишен внятных стимулов.

– Но тогда…

– Я их обучал. Ладно, хватит болтать. Такси приехало.

Больше он об этом не говорил. Никогда. Более того, он так эмоционально и интеллектуально заполнил наше общение, что у меня не было возможности его расспросить. Потому что расспросить хотелось о другом, и еще об этом… Да обо всем на свете. Но это было позже. А в тот момент мы сели в такси и поехали в приют.

– Кто у вас там в приюте рулит? – спросил он в машине.

– В смысле?

– Ну, кто главный?

– Большой папочка, – фыркнул я.

– Слышу неприязнь в голосе. Не любишь его?

– Его никто не любит.

– Бедный ребенок. Никто его не любит.

Я захихикал.

– Ладно, расскажи мне о нем, – потребовал Виктор.

– Зачем? – удивился я.

– Ну, если я стану тебя обучать, мне придется поставить его в известность.

Я враз помрачнел.

– Он никогда не согласится.

– А я и не собираюсь спрашивать его разрешения. Я сказал – поставить в известность.

– Зачем?

Виктор посмотрел на меня удивленно.

– Ты что, предлагаешь каждый день мозг водителю автобуса выносить? Я, конечно, могу, но, во-первых, это страшно утомляет, а во-вторых, не сработает. Предпочитаю выносить мозг тому, кто принимает решения.

– А вы сможете? – с сумасшедшей надеждой в голосе спросил я.

Виктор посмотрел на меня и проговорил:

– Понятия не имею. Расскажи мне об этом Большом Папочке… И вот еще – перестань вести себя, как нормальный ребенок.

– Я…

– Все, проехали. Не надо оправдываться, убеждать меня непонятно в чем. Просто расскажи. Я должен представлять с кем буду иметь дело.

Иного позже, спустя, наверное, год, вспоминая день нашей первой встречи, до меня вдруг дошло, что это было первое задание, которое он мне дал. Он не сказал, что это задание, ни о чем не предупредил, не объяснил условия. Но он поступал так со всеми людьми – почему я должен был стать исключением? То есть, я был неким исключением, и Виктор, разумеется, это знал, но не для его манеры общаться с людьми. Наверное, его вообще мало интересовала информация о Большом Папочке – как я понял позже, Виктор мог бы с десяток Больших Папочек съесть на завтрак безо всякой предварительной информации, и они ничего бы не поняли, и остались бы счастливы, что их съели. Скорее всего, Виктора в тот момент интересовало именно то, что скажу конкретно я. Чтобы потом сравнить нарисованный мной образ с оригиналом и понять до какой степени я идиот.

И я принялся рассказывать. Неловко, смущаясь и злясь одновременно, сбиваясь, путаясь, и все в таком же духе. Соскакивая с бессмысленного на «…ну, он директор приюта…» на эмоционально-невнятное «…он придурок…».Так, что вскоре Виктор меня перебил:

– Слушай, хватит ныть.

– В смысле? – растерялся я.

– Я попросил тебя рассказать о человеке, а ты мне тут полчаса уже жалуешься на судьбу и на то, какие все вокруг козлы и этот Большой Папочка в частности. Мне плевать как ты к нему относишься – это твое дело. Мне плевать насколько ты его не любишь и за что именно считаешь гадом. Ты говоришь о себе и своем мнении. Попробуй для разнообразия рассказать о том о чем я просил.

– Но… – я и обиделся и растерялся одновременно. – Я же об этом…

– Нет, – отрезал Виктор. – Ты мне битый час рассказываешь за что ты его не любишь и все в этом духе. Из чего я делаю неутешительный вывод – ты совершенно не знаешь этого человека,

– Еще как знаю, – фыркнул я.

– Он правша или левша? – спросил Виктор.

– Что?

– Правша, или левша? Как он ходит? Быстро, медленно, в развалочку, хромает? У него энергичная походка? Легкая или тяжелая? Какую обувь он носит? Мягкую, жесткую, каблуки стучат, или он крадется как ниндзя?

– Ходит… А зачем?

– Ты еврей?

– Нет… Откуда мне знать? Меня же подбросили.

– Тогда не отвечай вопросом на вопрос. Итак, походка, обувь.

– Походка… Ровная, ходит не спеша, но легко и… Уверенно, наверное. Иногда кажется… Черт, я раньше и не задумывался. Иногда кажется, будто он то ли в шутку подкрадывается с серьезной физиономией, то ли… Не знаю как сказать.

– Не надо, я понял. Дальше.

– Туфли. Черные, всегда блестящие и начищенные. Но тихие, почти бесшумные.

– А вот это уже интересно, – кивнул Виктор. – На такие башмаки я бы посмотрел. Позволь предположить – он носит серые костюмы, неяркие рубашки и галстуки. Иногда – но только иногда – безвкусные джемперы, но все равно с галстуком.

– Как вы…

– Терпеть не могу такой прикид. А ему он явно нравится. Что еще?

– А что еще?

– Да все. Носит очки? Курит? Толстый или худой – ты мне даже этого не сказал. Как говорит, куда смотрит во время разговора?

– Поверх головы! – почти выкрикнул я сам не понимая почему.

– Ты чего орешь? – усмехнулся Виктор. – Да нет, ничего, ничего, не смущайся. Ты сам не знаешь почему, но это тебе показалось важным. Только вот раньше ты этого не замечал, не обращал внимания и не придавал значения. Я прав?

– Ага.

– Это нормально, – хмыкнул Виктор. – Люди ни черта не видят и не замечают вокруг себя. А уж о том, чтобы делать выводы и речи нет. А потом восторгаются каким-нибудь Шерлоком Холмсом, который всего-навсего взял на себя труд протереть глаза и включить мозги.

– И вы меня этому научите? – обрадовался я.

– Не-а, – возразил он. – Этому ты учись сам. Чему тут учиться? Просто набирайся опыта. Но ты знаешь, Шерлок Холмс ведь был идиотом. Благо что литературным персонажем.

– Почему?

– Да потому что он, как и всякий идиот, обуреваемый гордыней, спешил поведать всем на свете о том что он умеет, что видит и как это делает. Большинство людей так устроены – если они видят что-то в человеке, они спешат ему об этом сообщить. Идиоты так и поступают. Со знанием можно поступать по разному. Можно разбазаривать. Можно пытаться впихнуть его в мозг тому, кому оно не нужно – это называется навязывать мышление. А можно держать при себе и пользоваться по мере надобности.

– Как это?

– Ну вот смотри. Ты глядишь на человека, ты замечешь как он себя ведет, как одевается, как смотрит, как ходит. Это пропасть информации. Потом ты можешь понять как он думает. А можешь и не понять. Или понять неправильно. Потом ты замечаешь что его раздражает, а что радует. И в итоге?

– Я могу на него влиять.

– Хороший мальчик, – похвалил Виктор, откинувшись на спинку сидения. – Так что теперь давай, рассказывай про своего Большого Папочку. Только именно как я просил – без соплей и нытья про трудное детство.

– Никакой он не мой! – возмутился я.

Виктор снова с недоумением уставился на меня и спросил:

– Он влияет на твою жизнь?

– Еще как, – вздохнул я.

– Он вызывает в тебе эмоции?

– Кое-какие точно вызывает.

– Ну и после этого ты говоришь, что он не твой. Еще как твой. Давай, рассказывай.

И я стал рассказывать.

Можно, конечно, подробно описать как мы приехали в приют, как Виктор играючи преодолел секретаршу Большого Папочки (никогда в жизни не пойму зачем директору приюта секретарша, но она была), можно рассказать, как мы вошли в кабинет Большого Папочки, который поначалу не понял вообще о чем речь, а потом понял и стал требовать, чтобы я вышел и не присутствовал при разговоре. Но Виктор как-то удивительно мягко, почти без нажима убедил его, что поскольку речь идет обо мне и моем будущем и вообще всей жизни, мне лучше тут вот поторчать и послушать. Дабы устрашился я перспектив и весь с дерьмом изошел в раскаяние встав на путь просветленного исправления. Видимо.

Вот это и в самом деле было удивительное зрелище. И я железобетонно уверен, что одной из главных целей всего нашего предыдущего общения с Виктором было заставить меня присмотреться и понять, что происходит в кабинете. А происходило то, что великий манипулятор обрабатывал раздутого от крошечной власти и гигантского самомнения чиновника – директора ювенального заведения. Виктор как будто преобразился. Никаких скабрезностей, никакой резкости, никаких шуточек. Но он вертел сознание Большого Папочки как ему хотелось.

Речь шла о том, что мальчику (мне то есть) нужна дисциплина, что иначе я пропаду, попаду в беду, и это будет обидно, потому что, в принципе, если не отвлекаться на то, что в течение недолгой своей жизни уже чуть не прибил двух человек, в остальном я просто с ума сойти какой замечательный и талантливый и вообще супер. А я, после недолгого, но крутого промывания мозгов от Виктора смотрел на все это во все глаза и поверить не мог, что Большой Папочка покупается на всю эту ахинею.

И в итоге все сошлось на том, что я буду оставаться после школы на некий факультатив и занятия с Виктором, а он лично головой ручается, что больше ничего плохого и страшного я не сотворю, что эти его уроки исцелят мою психику, наставят на путь истинный и вообще сотворят из меня полноценную овцу… Агнца, то есть.

Жуть.

Когда мы вышли из кабинета – причем, Большой Папочка так долго и душевно тряс руку Виктора, что мне показалось будто он очень хочет оставить ее себе на память, но стесняется попросить, – я спросил:

– Зачем вы это сделали?

– Что именно? – спросил он.

– Вы за меня поручились, я так понял.

– С чего ты взял?

– Но вы обещали, что если я…

– И он повелся. Чем ты недоволен?

– Но тогда получается… Получается, вы его обманули?

– Конечно, – усмехнулся он. – Ну и что? Не в первый и не в последний раз. А ты что, всерьез думаешь, что можно вот так полагаться на другого человека и брать на себя ответственность за его поступки?

Я растерялся еще сильнее.

– Он поверил, потому что привык верить в подобную ересь, – сказал он. – Странно, что в это поверил ты. – Он глянул на меня прищурив один глаз. – Ты меня снова разочаровываешь.

– Так значит… Значит…

– Значит, если ты облажаешься, меня точно не будет мучить совесть. И мне будет совершенно плевать на чье-то мнение. А еще это значит, что ты ничего такого в отношении меня не должен.

– Вообще?

– Ага. Если ты будешь у меня учиться, потому что тебе будет интересно – ты и так постараешься не лажать. А если… Знаешь, если кому-то нечего тебе сказать, если он тебе бесполезен, но пытается тебя к себе привязать каким-то там чувством долга, эмоциями, мой тебе совет – дай ему по башке сковородкой и вали к чертовой матери подальше.

– Обязательно сковородкой? – усмехнулся я.

– Ты прав, – серьезно согласился он. – Сковородку жалко. Ну да ладно. До завтра.

Он протянул мне руку и я ее пожал.