Читать книгу Лето с Макс на краю земли - Дмитрий Трифонов - Страница 8

В следующие три дня моё настроение становилось всё хуже и хуже с каждым днём. Во вторник утром я был ещё совершенно счастлив: вновь и вновь прокручивал в памяти незабываемый день, который мы с Макс провели вчера вместе, разглядывал рисунок, который я нарисовал потом, вернувшись домой, вдохновлённый моей музой. Я изобразил фантастическую весну на Титане – и у меня получилось довольно-таки прикольно. Но уже к середине дня стало грустновато: после школы я пошёл на кладбище поездов, но Макс там не обнаружил. Вечером пошёл опять, и опять безрезультатно. Я даже дошёл до реки, до того места, где мы купались вчера. Разумеется, Макс там не было. Расстроившись, попытался нарисовать что-нибудь, но вдохновения не было, и получилась какая-то фигня.

В среду с самого утра зарядил мелкий противный дождь. По пути в школу и обратно я всё оглядывался по сторонам в поисках Макс, но её нигде не было. Зато попался Санчес, приятель Лома. Санчес был огромным и неповоротливым, и от него всегда противно воняло. Заметь я его раньше, я предпочёл бы обойти его подальше, но как раз в этот момент я смотрел на какую-то девушку вдалеке, пытаясь понять, не Макс ли это. В общем, Санчес врезался в меня плечом. Вернее, я в него. Это было похоже на столкновение с грузовиком – я отшатнулся, но было не особо больно: плечо Санчеса было таким же мягким, как и всё остальное. Он посмотрел на меня с дебильной ухмылкой, но ничего не сказал. От его аромата меня начало подташнивать, и я поспешил поскорее уйти от него подальше.

Потом я до самого вечера просидел дома в надежде, что Макс снова зайдёт за мной, как тогда в пятницу, когда мы трескали мороженое под дождём. Но она не зашла. Не выдержав, я пошёл на кладбище поездов, несмотря на то, что было уже девять вечера. Из-за туч, затянувших небо, на улице была темень. Зато благодаря продолжавшему моросить дождю в гаражах никого не было, и я спокойно добрался до кладбища поездов. С трудом взобравшись на скользкий сырой локомотив, я, конечно же, никого на крыше не обнаружил. Присесть было невозможно, а стоять, как дурак, было бессмысленно. Я, конечно, всё равно постоял: что мне ещё оставалось. А потом побрёл домой.

До самой двери подъезда я всё ждал, что Макс окликнет меня. Специально шёл помедленнее. Всё было без толку. Засев дома, с горя стал рисовать углём зонд, разбившийся вдребезги об поверхность безымянной каменной планеты, занесённый пылью и канувший в забвение вдалеке от родных мест. Закончив далеко за полночь, к своему удивлению, я обнаружил, что получилось что-то вполне вразумительное. Впрочем, я списал свою впечатлительность на поздний час и гудевшую от переживаний башку.

Когда же в четверг утром, при свете яркого солнца – небо было таким ясным и безоблачным, словно никакой противный дождь не моросил вчера весь день напролёт – я взглянул на свой рисунок, я должен был признать, что получилось и правда неплохо. Голубое небо, успех с рисунком как-то настроили меня на позитивный лад: не видевшись с Макс с понедельника, я почувствовал, что сегодня-то мы наконец увидимся. Я реально повеселел. В приподнятом настроении сгоняв в школу, шёл домой, ожидая встретить Макс у клумбы. Там её не оказалось, и, пообедав, я направился на кладбище поездов, прихватив с собой вчерашний рисунок. Это был не самый лучший мой рисунок, на мой взгляд, но однозначно лучший из тех, что я нарисовал углём, поэтому мне хотелось показать Макс свои успехи в непривычной технике.

На крыше тепловоза Макс не оказалось, и я улёгся, чтобы дождаться её. День сегодня был не очень жаркий, и крыша была приятно тёплой, не раскалённой. Я валялся в приятной неге, наслаждаясь летом. Однако через какое-то время мне стало не по себе. Я сел и огляделся по сторонам. Прошло уже полдня, а Макс всё ещё не объявилась. Мне вдруг в голову пришла тревожная мысль, что с ней могло что-то случиться. Может быть, она пошла на кладбище поездов без меня, и сторож схватил её? Посадил куда-нибудь в подсобку под замок и морит теперь голодом. Нужно было выяснить этот вопрос.

Я слез с крыши и стал аккуратно пробираться между вагонов, чтобы найти сторожа, не выдав себя. Территория кладбища поездов была огромной, и прошло немало времени, прежде чем я наконец нашёл его. Сторож, тихонько насвистывая, шёл по путям с задумчивым видом. Я стал следить за ним, прячась за вагонами. Не меньше получаса мы бродили по кладбищу поездов, пока наконец сторож не подошёл к своей бытовке – это был небольшой вагончик, наверно, в половину длины от обычного вагона. Сторож, кряхтя, взобрался по крутой лесенке и скрылся внутри. Я подошёл к бытовке и осторожно заглянул внутрь: сторож, стоя перед небольшим столиком, наливал себе чай в стакан с железным подстаканником. Я успел лишь смутно оценить скудное убранство бытовки. Там было темно, и я, заглянув буквально на секунду, не успел переключиться с яркого солнечного света. Но всё-таки мне показалось, что там негде было особо прятать Макс. Впрочем, сторож мог запереть её и в каком-то другом месте. А мог и не запирать.

Вообще-то, вероятность, что Макс попалась сторожу, была невелика. Скорее, она могла привлечь внимание каких-нибудь отморозков. Проблема была в том, что я даже не представлял, где может бывать Макс. Она всегда появлялась неожиданно и, похоже, знала кучу секретных мест. Всё, что мне оставалось – это снова сгонять на речку, на наше место, а потом тупо прочёсывать весь район вдоль и поперёк. Этим я и занялся, окончательно решив, что сторож – не самый опасный субъект.

Добравшись до речки, я, как и ожидал, никого на берегу не нашёл. Правда, я всё равно немного обрадовался. Пока шёл, я всё думал: вот приду я к реке, а на берегу одежда Макс, а её самой нет – и всё. Река-то быстрая, холодная – на раз ногу могло свести, и привет. Что мне тогда делать? Что я буду чувствовать? Как я буду жить? Но ни Макс, ни её одежды у реки не было.

До самого позднего вечера я шатался по району, заглядывая в каждый двор, и направился домой лишь тогда, когда понял, что уже всё равно ни черта не видно. Пришлось, правда, обойти дом: недалеко от входа во двор с главной стороны бухала компания Лома – не хотелось с ними связываться. Сделав крюк и благополучно вернувшись домой, я завалился на кровать, не чувствуя ног.

Сначала я просто лежал и смотрел в потолок. Я так устал, что не было сил ни о чём думать. Потом усталость стала уступать место отчаянию. В голову вновь полезли мысли, что истинная причина исчезновения Макс могла быть вовсе не связана с другими людьми. Я просто надоел ей, и она решила больше со мной не общаться. Я попытался вспомнить, чем я мог обидеть её в понедельник. Всё ведь было так классно! Она улыбалась и смеялась. Может быть, она смеялась над тем, какой я наивный? Может быть, всё это был лишь розыгрыш? Или я всё-таки обидел её тем, что пялился на её грудь? Вот я лошара! Конечно, она решила, что у меня на уме только одно. Если поначалу она и думала, что, может быть, во мне есть что-то интересное, не такое, как во всех, то теперь она просто убедилась, что я ничуть не лучше Лома или его дружков. Я стал противен себе.

Конечно, ни о каком рисовании или хотя бы изучении документов Школы искусств в тот вечер больше не могло быть и речи. Я тупо лежал на кровати и ждал, когда получится заснуть. Это получилось не скоро: я снова и снова пережёвывал мысли о своей ущербности и ненавидел себя за то, что ничем не отличаюсь от Лома. Воспринимать его как придурка означало теперь признавать и собственную тупость. Впрочем, последняя сомнений не вызывала. И вот я всё лежал и лежал, думал и думал, пока наконец не уснул.

В пятницу утром меня разбудил звонок в дверь. Открыв глаза и глянув на часы – оставалось пятнадцать минут до будильника – я зло пробормотал:

– Идите нафиг!

Мало того, что жизнь превратилась в полное дерьмо, так ещё всякие ослы будут меня будить ни свет ни заря! И плевать, что я больше не усну – вставать не стану!

Снова зазвонили в дверь, уже настойчивее.

– Пять раз я встал, ага! – снова пробормотал я и тяжело вздохнул.

Звонки в дверь превратились в непрерывную трель.

– Вообще уже, что ли, офигели?! – не выдержал я и пошёл к двери прямо в трусах, чтобы незваные гости, увидев меня, сами осознали весь свой идиотизм.

Когда же я открыл дверь и увидел перед собой Макс, я так и застыл с раскрытым от удивления ртом. Она была, как всегда, неотразима: на ней были те же шорты и кроссовки, что и в тот раз, когда я её впервые увидел, но топ на этот раз был белым с ярким принтом, изображавшим симпатичного дракончика нежно-голубого цвета. Я спохватился, что стою перед Макс в одних трусах, быстро бросил:

– Одну секунду! – и, захлопнув дверь, помчался в комнату одеваться.

Я ужасно боялся, что за те рекордные несколько секунд, за которые я оделся, Макс успеет сбежать, и готов был броситься вдогонку, но, к счастью, когда я вновь открыл дверь, она стояла на лестничной площадке и… танцевала, медленно кружась вокруг своей оси.

– Ты танцуешь? – задал я единственный вопрос, который пришёл мне в голову.

– Угу, – кивнула Макс, продолжая движения, – теперь ты готов идти гулять?

– Похоже, ты сошла с ума от увиденного.

– Чего я там не видела!

Я задумался над словами Макс. Тем временем она направилась вниз по лестнице, всё ещё немного пританцовывая, и я последовал за ней. Так и не придумав, что бы могло означать её заявление, я вернулся к главному вопросу сегодняшнего утра:

– Где ты пропадала так долго?!

– Допрос с пристрастием? – прищурившись, уточнила Макс.

– Да нет, не допрос. Просто интересуюсь.

Я подождал ответа Макс, но его не последовало.

– Просто я очень скучал по тебе, – объяснил я.

– Так и говори, – улыбнулась она. – А где я была, это не важно: сейчас-то я здесь.

– Может, ты всё-таки дашь мне свой номер телефона, чтобы я мог хотя бы позвонить тебе и узнать, когда мы встретимся? А то я уже переживал, что больше никогда не увижу тебя.

– Я тебе уже миллион раз говорила, нет у меня телефона.

– Да как так! Не может такого быть. Как можно жить без телефона?!

– Прекрасно без него жить! Всецело отдаёшься тому, чем ты занята именно сейчас: никто тебя не дёргает, не отвлекает. А жить по-настоящему только так и можно: всецело отдаваясь жизни.

– На телефоне есть беззвучный режим.

– Был бы он ещё у людей в головах. Сам факт наличия у тебя телефона заставляет тебя регулярно отвлекаться на него. Ну, конкретно тебя, к счастью, в меньшей степени, чем других, но всё равно.

– Ох, то есть мне так и придётся довольствоваться лишь неожиданными встречами?

Макс только выразительно вздохнула.

– Извини! Мне просто хочется видеться чаще. Мы ведь целых три дня не виделись!

– И ты теперь полдня будешь причитать об этом.

Я замолчал, пытаясь разобраться в своих чувствах. Отчасти я понимал раздражение Макс: всё это очень походило на выяснение отношений, что едва ли можно было бы считать приятным времяпрепровождением. Более того, она, похоже, находила это ещё и бессмысленным. Макс словно давала понять, что настоящее – единственное, что её интересует, демонстрируя одинаковое пренебрежение как к прошлому, так и к будущему. В то же время мне казалось, что таким образом она специально отдаляет меня от себя, чтобы я не возомнил, что могу претендовать на её сердце, мол, вот сейчас я с тобой, и радуйся этому, а завтра пойду гулять с кем угодно другим, и нечего меня контролировать. Вообще-то, она имела полное право так себя вести, ведь в мои девушки она не записывалась, но я расстраивался, чувствуя себя лишь её каким-то случайным знакомым. Так или иначе, Макс не оставляла мне иного выбора, кроме как принять её позицию.

– Блин! – вдруг воскликнул я. – У меня же сегодня школа!

– Да ладно тебе! Пропустишь разок – ничего страшного.

– Заставят отрабатывать потом.

– Тем более ничего страшного.

Мы пошли молча. В конечном итоге, Макс была права. Она шла сейчас рядом со мной, и я мог даже любоваться ей украдкой, и это было прекрасно. Вообще-то, её красивым лицом, усыпанным озорными веснушками, я мог любоваться и в открытую: в этом-то не было ничего неприличного. Она, чувствуя мой взгляд, улыбалась, и её голубые глаза сияли ещё ярче. Иногда она поворачивалась ко мне, и, видя её весёлое лицо, я понимал, что больше мне ничего и не надо. А когда мне доводилось пропускать её вперёд, обходя ямы, выкопанные коммунальщиками, например, я мог полюбоваться и стройной фигурой Макс. К счастью, она не оборачивалась, чтобы проверить, не пялюсь ли я на неё. Так мы и шли, судя по всему в направлении кладбища поездов, просто наслаждаясь классной погодой.

Правда, одно небольшое событие несколько смутило меня. Ну как событие. Просто мы встретили Юльку. Она как-то незаметно вышла из одного из дворов, и я, заметив человека, но не сообразив сразу, что это она, пропустил Макс вперёд, чтобы мы разошлись с Юлькой, шедшей нам навстречу. И вот, значит, я иду за Макс, снова с довольной физиономией любуюсь её попой в шортах и тут встречаюсь взглядом с Юлькой, как раз поравнявшейся с Макс. До меня доходит, что это Юлька, и я понимаю, что она видела, как я сейчас пялился на Макс. И мы с Юлькой смотрели друг на друга около секунды, прежде чем она прошла мимо меня и я снова пошёл рядом с Макс. Я не понял, что подумала Юлька. Мне показалось, что лицо её изобразило какие-то сложные эмоции. Как бы она смотрела на меня, как обычно, как на лоха, но как будто ещё и как на деревенского дурачка. Я даже чуть не расстроился, но Макс улыбнулась мне, и мне стало всё равно.

– Ты знаешь эту девицу? – спросил я Макс.

– Знаю, – кивнула она.

– Значит, мне можно тебе про неё не рассказывать.

– Да уж, пожалуйста, уволь меня от этого. Если бы я хотела, я просто пообщалась бы с ней.

Вскоре мы были уже на нашем любимом месте и, взобравшись на тепловоз, улеглись на горячей крыше и тупо лежали, греясь на солнышке. Мы пролежали так довольно долго, лениво беседуя о том, какого цвета могло бы быть небо, какими могли бы быть люди, если бы условия на Земле были другими. Периодически мы погружались в совершенно фантастические дебри размышлений: например, что было бы, если бы Земля всегда была повёрнута одной стороной к Солнцу и на одной стороне было бы вечное лето, а на другой – лютая зима. Нас интересовали не столько геофизические последствия этого, сколько социальные: интересно было порассуждать, как выглядело бы общество. Или как изменилась бы жизнь на Земле, если бы в середине двадцатого века мы неожиданно обнаружили бы разумную жизнь на Марсе с уровнем развития близким к человеческому.

Потом я решил показать Макс две свои последние работы, которые я прихватил с собой. Сначала она долго разглядывала «Весну на Титане». Ей очень понравились и моя задумка, и исполнение.

– У тебя правда талант! – искренне заявила Макс.

Но ещё дольше она разглядывала рисунок, изображавший зонд, разбившийся об поверхность далёкой каменной планеты. Решив, что она не знает, как потактичнее сказать, что получилось не очень, я заметил:

– Ты не смотри, что техника хромает. Я углём редко рисую.

– Кстати, я вот обратила внимание, что ты всегда говоришь, что ты рисуешь. Разве художники не пишут?

– Художники – может быть. Но я-то, пожалуй, пока что ещё рисую, – улыбнулся я.

– Хорошо. Так почему же ты решил нарисовать это углём?

– Сам не знаю. Настроение, если честно, было такое мрачное, что, наверно, я решил, что если уж чем и рисовать, то только чёрным-чёрным углём.

– Да, пожалуй, акварель тут была бы совершенно неуместна.

– Нормально получилось?

– По-моему, это очень круто. Я даже не могу оторвать взгляд. И чем больше я смотрю, тем больше меня охватывает чувство одиночества, тоска.

– Эм-м-м… Разве это хорошо?

– Это настоящие глубокие чувства. Это было бы нехорошо, если бы ты нарисовал что-то весёлое, а оно вызывало бы уныние. А ты нарисовал самое что ни на есть одиночество, и оно проникает в самую душу. Мне кажется, это мой любимый рисунок.

– Да ладно тебе, – смутился я.

– Честно!

– И ты оставишь его себе?

– Нет, – рассмеялась Макс, – и этот рисунок я не возьму. В этом правда нет необходимости.

– Это точно не связано с тем, что ты не хотела бы, чтобы кто-то у тебя его увидел?

– Точнее некуда.

Мы посидели ещё немного молча.

– Ты не поджариваешься? – поинтересовался я: солнце встало уже высоко, и на крыше стало невыносимо жарко.

– Есть немного. Пойдём домой?

– Нет, вообще-то, я хотел предложить просто прогуляться, мороженого там поесть.

Макс посмотрела на меня своими бездонными голубыми глазами. Взгляд её был каким-то отстранённым, задумчивым, так что мне даже стало не по себе. Она как будто заметила мой неосознанный испуг, и её глаза сразу повеселели. Она улыбнулась и бодро предложила:

– Поехали завтра кататься на великах!

– У меня дурацкий велик, – ответил я, вспомнив свой старый драндулет и сомневаясь в удачности затеи Макс.

– Только не говори, что он у тебя без колёс!

– С колёсами, – улыбнулся я.

– Без седла, значит?! Это поэтому ты раньше такой злой был?

Я рассмеялся:

– Нет, седло тоже на месте.

– Значит, завтра вечером рванём!

– А почему не сегодня?

– У меня на сегодня генеральная уборка запланирована.

– Как насчёт перенести её на завтра?

– Неа, не вариант.

– Ну тогда хочешь, я тебе помогу с уборкой? – с готовностью предложил я, совсем не имев в виду стремление попасть к Макс домой, но после своего предложения осознав такой возможный подтекст.

– О, нет-нет, – отрицательно замотала головой Макс, – я предпочитаю делать это в одиночестве. И твой новый рисунок придётся как нельзя кстати. Я буду генералить и думать о том зонде, канувшем в небытие. Это будет так замечательно!

Не поняв энтузиазма Макс, я не мог не заметить:

– Как-то совсем нечестно получается. Вот хоть бы раз по-моему сделали. Как отработку прогулять, так «это отличная идея», а как уборку перенести, так нет, «это не вариант». И даже помочь нельзя.

Макс виновато улыбнулась:

– Да уж, ты прав. Но сегодня я правда не могу остаться с тобой после обеда. И на покатушки на великах у меня тоже уже есть задумка по маршруту, чего уж скрывать. Давай в нашу следующую встречу после великов займёмся тем, чем захочешь ты. Вот чего ни предложишь, на всё соглашусь! Только, чур, чтоб интересно было!

Я даже не ожидал, что всё сложится настолько шикарно. Макс готова была заняться со мной чем угодно! И главное, она уже практически пообещала, что мы встретимся ещё как минимум один раз после великов. Я не смог сдержать своего ликования и, сияя, заявил:

– Уж я придумаю, чем заняться!

Достигнув этой восхитительной договорённости, мы слезли с тепловоза и пошли домой, весело болтая о всякой чепухе.